ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

"Плачь, Венера..."

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!
Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!
Бедный птенчик погиб моей подружки.
Бедный птенчик, любовь моей подружки.
Милых глаз ее был он ей дороже.
Слаще меда он был и знал хозяйку,
Как родимую мать дочурка знает.
Он с колен не слетал хозяйки милой.
Для нее лишь одной чирикал сладко.
То сюда, то туда порхал, играя.
А теперь он идет тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.
Будь же проклята ты, обитель ночи,
Орк, прекрасное все губящий жадно!
Ты воробушка чудного похитил!
О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!
Ты виной, что от слез, соленых, горьких,
Покраснели и вспухли милой глазки.

"Будем, Лесбия, жить..."

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики, - что нам их ропот?
За него не дадим монетки медной!
Пусть восходят и вновь заходят звезды, -
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь и снова до ста,
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Перепутаем счет, чтоб мы не знали,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались.

"Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев..."

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
Милых губ твоих страсть мою насытят?
Ты зыбучий сочти песок ливийский
В напоенной отравами Кирене,
Где оракул полуденный Аммона
И где Батта старинного могила.
В небе звезды сочти, что смотрят ночью
На людские потайные объятья.
Столько раз ненасытными губами
Поцелуй бесноватого Катулла,
Чтобы глаз не расчислил любопытный
И язык не рассплетничал лукавый.

"Катулл измученный, оставь свои бредни..."

Катулл измученный, оставь свои бредни:
Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.
Сияло некогда и для тебя солнце,
Когда ты хаживал, куда вела дева,
Тобой любимая, как ни одна в мире.
Забавы были там, которых ты жаждал,
Приятные — о да! — и для твоей милой,
Сияло некогда и для тебя солнце,
Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.
Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,
Будь мужествен и тверд, перенося муки.
Прощай же, милая! Катулл сама твердость.
Не будет он, стеная, за тобой гнаться.
Но ты, несчастная, не раз о нем вспомнишь.
Любимая, ответь, что ждет тебя в жизни?
Кому покажешься прекрасней всех женщин?
Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?
Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?
А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!

"Фурий, ты готов и Аврелий тоже..."

Фурий, ты готов и Аврелий тоже
Провожать Катулла, хотя бы к Инду
Я ушел, где море бросает волны
            На берег гулкий.

Иль в страну гиркан и арабов пышных,
К сакам и парфянам, стрелкам из лука,
Иль туда, где Нил семиустый мутью
            Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,
Где поставил знак знаменитый Цезарь,
Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов
            Страшное море —

Все, что рок пошлет, пережить со мною
Вы готовы. Что ж, передайте милой
На прощанье слов от меня немного,
            Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!
По три сотни их обнимает сразу,
Никого душой не любя, но печень
            Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!
По ее вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
            Тронутый насмерть.

"Всех полуостровов и островов в мире..."

Всех полуостровов и островов в мире
Жемчужинка, мой Сирмион, - хоть их много
В озерах ясных и в морях Нептун держит.
Как счастлив я, как рад, что вновь тебя вижу!
Расставшись с Фииией, с Вифинией дальней,
Не верю сам, что предо мною ты, прежний.
О, что отраднее: забот свалить бремя
И возвратиться с легкою душой снова,
Устав от долгих странствий, к своему Лару
И на давно желанном отдохнуть ложе!
Вот вся награда за труды мои... Милый
Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой прибыл!
Ликуйте, озера Лабийского волны!
Все хохочите, сколько в доме есть Смехов!

"В посвященье Диане мы..."

В посвященье Диане мы,
Девы, юноши чистые.
Пойте, юноши чистые,
Пойте, девы, Диану!

О Латония, высшего Дочь
Юпитера вышняя,
О рожденная матерью
Под оливой делийской, -

Чтоб владычицей стала ты
Гор, лесов густолиственных,
И урочищ таинственных,
И потоков гремящих!

В муках родов глаголема
Ты Люциной-Юноною;
Именуешься Тривией,
С чуждым светом Луною!

Бегом месячным меришь ты
Путь годов, и хозяину
Добрым полнишь ты сельский дом
Урожаем, богиня.

Под любым из имен святись
И для племени Ремула
Будь опорою доброю,
Как бывала издревле!

"Хлам негодный..."

Хлам негодный, Волюзия анналы!
Вы сгорите, обет моей подружки
Выполняя. Утехам и Венере
Обещала она, когда вернусь я
И метать перестану злые ямбы,
Худший вздор из дряннейшего поэта
Подарить хромоногому Гефесту
И спалить на безжалостных поленьях.
И решила негодная девчонка,
Что обет ее мил и остроумен!
Ты, рожденная морем темно-синим,
Ты, царица Идалия и Урий,
Ты, Анкону хранящая и Голги,
Амафунт, и песчаный берег Книда,
И базар Адриатики, Диррахий, -
Благосклонно прими обет, Венера!
Вы ж не ждите! Живей в огонь ступайте,
Вздор нескладный, нелепица и бредни,
Хлам негодный, Волюзия анналы!

"Плохо стало Катуллу..."

Плохо стало Катуллу, Корнифиций,
Плохо, небом клянусь, и тяжко стало,
Что ни день, что ни час — то хуже, хуже...
Но утешил ли ты его хоть словом?
А ведь это легко, пустое дело!
Я сержусь на тебя... Ну где же дружба?
Но я все-таки жду хоть два словечка,
Пусть хоть грустных, как слезы Симонида.

"Вы сюда, мои ямбы, поспешите!.."

Вы сюда, мои ямбы, поспешите!
Все сюда! Соберитесь отовсюду!
Девка подлая смеет нас дурачить.
И не хочет стихов моих тетрадку
Возвратить. Это слышите вы, ямбы?
Побегите за ней и отнимите!
Как узнать ее, спросите?
По смеху Балаганному, по улыбке сучьей,
По бесстыдной, разнузданной походке.
Окружите ее, кричите в уши:
"Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!"
В грош не ставит? Поганая подстилка!
Порожденье подлейшего разврата!
Только мало ей этого, наверно!
Если краски стыдливого румянца
На собачьей не выдавите морде,
Закричите еще раз, втрое громче:
"Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!"
Все напрасно! Ничем ее не тронуть!
Изменить вам придется обращенье,
Испытать, не подействует ли этак:
"Дева чистая, возврати тетрадки!".

"Добрый день, долгоносая девчонка..."

Добрый день, долгоносая девчонка,
Колченогая, с хрипотою в глотке,
Большерукая, с глазом как у жабы,
С деревенским, нескладным разговором,
Казнокрада фор минского подружка!
И тебя-то расславили красивой?
И тебя с нашей Лесбией сравнили?
О, бессмысленный век и бестолковый!

"Акму нежно обняв..."

Акму нежно обняв, свою подругу,
"Акма, радость моя! — сказал Септимий. -
Если я не люблю тебя безумно
И любить не готов за годом годы,
Как на свете никто любить не в силах,
Пусть в Ливийских песках или на Инде
Повстречаюсь со львом я белоглазым!"
И Амур, до тех пор чихавший влево,
Тут же вправо чихнул в знак одобренья.
Акма, к другу слегка склонив головку
И пурпуровым ртом касаясь сладко
Томных юноши глаз, от страсти пьяных,
"Жизнь моя! — говорит. - Септимий милый!
Пусть нам будет Амур один владыкой!
Верь, сильней твоего, сильней и жарче
В каждой жилке моей пылает пламя!"
Вновь услышал Амур и не налево,
А направо чихнул в знак одобренья.
Так, дорогу начав с благой приметы,
Оба любят они, любимы оба.
Акма другу милей всего на свете,
Всех сирийских богатств и всех британских.
И Септимий один у верной Акмы,
В нем блаженство ее и все желанья.
Кто счастливей бывал, какой влюбленный?
Кто Венеру знавал благоприятней?

"Вот повеяло вновь теплом весенним..."

Вот повеяло вновь теплом весенним,
Вот под мягким Зефира дуновеньем
Равноденственная стихает буря.
Покидай же, Катулл, поля фригийцев,
Пашни тучные брось Никеи знойной:
К азиатским летим столицам славным.
Уже рвется душа и жаждет странствий,
Уж торопятся ноги в путь веселый.
Вы, попутчики милые, прощайте!
Хоть мы из дому вместе отправлялись,
По дорогам мы разным возвратимся.

"Друг Лициний! Вчера, в часы досуга..."

Друг Лициний! Вчера, в часы досуга,
Мы табличками долго забавлялись.
Превосходно и весело играли.
Мы писали стихи поочередно.
Подбирали размеры и меняли.
Пили, шуткой на шутку отвечали.
И ушел я, твоим, Лициний, блеском
И твоим остроумием зажженный.
И еда не могла меня утешить,
Глаз бессонных в дремоте не смыкал я,
Словно пьяный, ворочался в постели,
Поджидая желанного рассвета,
Чтоб с тобой говорить, побыть с тобою.
И когда, треволненьем утомленный,
Полумертвый, застыл я на кровати,
Эти строчки тебе, мой самый милый,
Написал, чтоб мою тоску ты понял.
Берегись же, и просьб моих не вздумай-
Осмеять, и не будь высокомерным,
Чтоб тебе не отмстила Немезида!
В гневе грозна она. Не богохульствуй!

"Кажется мне тот богоравным..."

Кажется мне тот богоравным или —
Коль сказать не грех — божества счастливей,
Кто сидит с тобой, постоянно может
          Видеть и слышать

Сладостный твой смех; у меня, бедняги,
Лесбия, он все отнимает чувства:
Вижу лишь тебя — пропадает сразу
          Голос мой звонкий.

Тотчас мой язык цепенеет; пламя
Пробегает вдруг в ослабевших членах,
Звон стоит в ушах, покрывает очи
          Мрак непроглядный.

От безделья ты, мой Катулл, страдаешь,
От безделья ты бесишься так сильно.
От безделья царств и царей счастливых
          Много погибло.

"Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира..."

Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира,
     Кто восхождение звезд и нисхожденье постиг,
Понял, как пламенный блеск тускнеет бегущего солнца,
     Как в им назначенный срок звезды уходят с небес,
Как с небесных путей к высоким скалам Латмийским
     Нежным призывом любовь Тривию сводит тайком, -
Тот же Конон и меня увидал, косу Береники,
     Между небесных огней яркий пролившую свет,
Ту, которую всем посвящала бессмертным царица,
     Стройные руки свои к небу с молитвой воздев,
Тою порою, как царь, осчастливленный браком недавним,
     В край ассирийский пошел, опустошеньем грозя,
Сладостный след сохраняя еще состязанья ночного,
     Битвы, добывшей ему девственных прелестей дань.
Разве любовь не мила жене новобрачной? И разве,
     Плача у ложа утех между огней торжества,
Дева не лживой слезой омрачает родителей радость?
     Нет, я богами клянусь, - стоны неискренни дев.
В том убедили меня стенанья и пени царицы
     В час, как на гибельный бой шел ее муж молодой.
Разве ты слезы лила не о том, что покинуто ложе,
     Но лишь о том, что с тобой милый твой брат
                                               разлучен?
О, как до мозга костей тебя пронзила тревога,
     Бурным волненьем своим всю твою душу объяв!
Чувства утратив, ума ты едва не лишилась, а прежде,
     Знаю, с детства еще духом была ты тверда.
Подвиг забыла ли ты, который смутит и храбрейших,
     Коим и мужа и трон завоевала себе?
Сколько печальных речей при проводах ты говорила!
     Боги! Печальной рукой сколько ты вытерла слез!
Кто из бессмертных тебя изменил? Иль с телом желанным
     В долгой разлуке бывать любящим так тяжело?
Кровь проливая быков, чтобы муж твой любимый вернулся,
     Ты в этот час и меня всем посвящала богам, -
Лишь бы вернуться ему! А он в то время с Египтом
     В непродолжительный срок Азию пленную слил.
Сбылись желанья твои — и вот, в исполненье обетов,
     Приобщена я как дар к хору небесных светил.
Я против воли, - клянусь тобой и твоей головою! —
     О, против воли твое я покидала чело.
Ждет того должная мзда, кто подобную клятву нарушит!
     Правда, - но кто ж устоит против железа, увы?
Сломлен был силой его из холмов высочайший, какие
     Видит в полете своем Фии блистающий сын,
В те времена, как, открыв себе новое море, мидяне
     Через прорытый Афон двинули варварский флот.
Как устоять волосам, когда все сокрушает железо?
     Боги! Пусть пропадет племя халибов навек!
Этот народ стал первым искать рудоносные жилы
     В недрах земли и огнем твердость железа смягчать!
Срезаны раньше меня, о судьбе моей плакали сестры, -
     Но в этот миг, бороздя воздух шумящим крылом,
Одноутробный брат эфиопа Мемнона, Локридский
     Конь Арсинои, меня в небо унес на себе.
Там он меня поместил на невинное лоно Венеры,
     Через эфирную тьму вместе со мной пролетев.
Так Зефирита сама — гречанка, чей дом на прибрежье
     Знойном Канона, - туда древле послала слугу,
Чтобы сиял не один средь небесных огней многоцветных
     У Ариадны с чела снятый венец золотой,
Но чтобы также и мы, божеству посвященные пряди
     С русой твоей головы, в небе горели меж звезд.
Влажной была я от слез, в обитель бессмертных вселяясь,
     В час, как богиня меня новой явила звездой.
Ныне свирепого льва я сияньем касаюсь и Девы;
     И — Ликаонова дочь — рядом Каллисто со мной.
К Западу я устремляюсь, на миг лишь, вечером поздним,
     Следом за мной в океан медленный сходит Боот.
И хоть меня по ночам стопы попирают бессмертных,
     Вновь я Тефии седой возвращена поутру.
То, что слажу, ты без гнева прими, о Рамнунтская Дева,
     Истину скрыть никакой страх не заставит меня, -
Пусть на меня, возмутясь, обрушат проклятия звезды, -
     Что затаила в душе, все я открою сейчас:
Здесь я не так веселюсь, как скорблю, что пришлось
                                             разлучиться,
     Да, разлучиться навек мне с головой госпожи.
Волосы холить свои изощрялась искусная дева, -
     Сколько сирийских мастей я выпивала тогда!
Вы, кого сочетать долженствует свадебный факел!
     Прежде чем скинуть покров, нежную грудь обнажить,
Юное тело отдать супруга любовным объятьям,
     Мне из ониксовых чаш радостно лейте елей;
Радостно лейте, молясь о всегда целомудренном ложе.
     Но если будет жена любодеянья творить,
Пусть бесплодная пыль вопьет ее дар злополучный, -
     От недостойной жены жертвы принять не могу.
Так, новобрачные, пусть и под вашею кровлей всечасно
     Вместе с согласьем любовь долгие годы живет.
Ты же, царица, когда, на небесные глядя созвездья,
     Будешь Венере дары в праздничный день приносить,
Также и мне удели сирийских часть благовоний,
     Не откажи и меня жертвой богатой почтить.
Если бы звездам упасть! Вновь быть бы мне царской косою!
     О, если б вновь Водолей близ Ориона сиял!

"Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою..."

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,
    Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.
Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,
    В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

"Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может..."

Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может
     Преданной дружбой, как я, Лесбия, был тебе друг.
Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,
     Не было в мире еще крепких и вяжущих уз.
Ныне ж расколото сердце. Шутя ты его расколола,
     Лесбия! Страсть и печаль сердце разбили мое.
Другом тебе я не буду, хоть стала б ты скромною снова,
     Но разлюбить не могу, будь хоть преступницей ты!

"Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно..."

Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно
     В том убежденье, что жизнь он благочестно провел,
Веры святой не пятнал никогда, в договоры вступая,
     Ради обмана людей всуе к богам не взывал, -
То ожидает тебя, за долгие годы, от этой
     Неблагодарной любви много отрады, Катулл.
Все, что сказать человек хорошего может другому
     Или же сделать кому, - сделал ты все и сказал.
Сгинуло, что недостойной душе доверено было...
     Так почему же теперь пуще терзаешься ты?
Что не окрепнешь душой, себе не найдешь утешенья,
     Гневом гонимый богов, не перестанешь страдать?
Долгую трудно любовь пресечь внезапным разрывом,
     Трудно, поистине так, - все же решись наконец!
В этом спасенье твое, решись, собери свою волю,
     Одолевай свою страсть, хватит ли сил или нет.
Боги! Жалость в вас есть, и людям не раз подавали
     Помощь последнюю вы даже на смертном одре,
Киньте взор на меня, несчастливца, и ежели чисто
     Прожил я жизнь, - из меня вырвите черный недуг!
Оцепенением он проникает мне в члены глубоко,
     Лучшие радости прочь гонит из груди моей.
Я уж о том не молю, чтоб она предпочла меня снова
     Или чтоб скромной была, - это немыслимо ей,
Лишь исцелиться бы мне, лишь мрачную хворь мою
                                           сбросить.
     Боги! О том лишь прошу — за благочестье мое.

"И ненавижу ее и люблю..."

И ненавижу ее и люблю. "Почему же?" — ты спросишь.
     Сам я не знаю, но так чувствую я — и томлюсь.

"Квинтию славят красивой..."

Квинтию славят красивой. А я назову ее стройной,
     Белой и станом прямой. Все похвалю по частям.
Не назову лишь красавицей. В Квинтии нет обаянья,
     В теле роскошном таком искорки нету огня.
Лесбия — вот кто красива! Она обездолила женщин,
     Женские все волшебства соединила в себе.

"Лесбия вечно ругает меня..."

Лесбия вечно ругает меня. Не молчит ни мгновенья,
     Я поручиться готов — Лесбия любит меня!
Ведь и со мной не иначе. Ее и кляну и браню я,
     А поручиться готов — Лесбию очень люблю!

"Если желанье сбывается свыше надежды и меры..."

Если желанье сбывается свыше надежды и меры,
     Счастья нечайного день благословляет душа.
Благословен же будь, день золотой, драгоценный,
                                            чудесный,
     Лесбии милой моей мне возвративший любовь.
Лесбия снова со мной! То, на что не надеялся, -сбылось!
     О, как сверкает опять великолепная жизнь!
Кто иа людей счастливей меня? Чего еще мог бы
     Я пожелать на земле? Сердце полно до краев!

"Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша..."

Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты
                                              сказала.
     Будем друг другу верны и не узнаем разлук!
Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала!
     Пусть ее слово идет чистым от чистой души!
Пусть проживем мы в веселье спокойные, долгие годы,
     Дружбы взаимной союз ненарушимо храня.