ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН

ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ

"Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню..."

Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню.
    Поразморило меня, и на постель я прилег.
Ставня одна лишь закрыта была, другая — открыта,
    Так что была полутень в комнате, словно в лесу, -
Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом
    Иль когда ночь отошла, но не возник еще день.
Кстати такой полумрак для девушек скромного нрава,
    В нем их опасливый стыд нужный находит приют.
Вот и Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке,
    По белоснежным плечам пряди спадали волос.
В спальню входила такой, по преданию, Семирамида
    Или Лайда, любовь знавшая многих мужей...
Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, -
    Скромница из-за нее все же боролась со мной.
Только, сражаясь, как те, кто своей не желает победы,
    Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда.
И показалась она перед взором моим обнаженной...
    Мне в безупречной красе тело явилось ее.
Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
    Как были груди полны — только б их страстно
                                              сжимать!
Как был гладок живот под ее совершенною грудью!
    Стан так пышен и прям, юное крепко бедро!
Стоит ли перечислять?.. Всё было восторга достойно.
    Тело нагое ее я к своему прижимал...
Прочее знает любой... Уснули усталые вместе...
    О, проходили бы так чаще полудни мои!

"Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых?.."

Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых?
    Ради защиты вступать мне надоело в бои.
Стоит мне вверх поглядеть в беломраморном нашем театре,
    В женской толпе ты всегда к ревности повод найдешь,
Кинет ли взор на меня неповинная женщина молча,
    Ты уж готова прочесть тайные знаки в лице.
Женщину я похвалю — ты волосы рвешь мне ногтями;
    Стану хулить, говоришь: я заметаю следы...
Ежели свеж я на вид, так, значит, к тебе равнодушен;
    Если не свеж, так зачах, значит, томясь по другой...
Право, уж хочется мне доподлинно быть виноватым:
    Кару нетрудно стерпеть, если ее заслужил.
Ты же винишь меня зря, напраслине всяческой веришь, -
    Этим свой собственный гнев ты же лишаешь цены.
Ты погляди на осла, страдальца ушастого вспомни:
    Сколько его ни лупи, — он ведь резвей не идет...
Вновь преступленье: с твоей мастерицей по части причесок,
    Да, с Кипассидою, мы ложе, мол, смяли твое!
Боги бессмертные! Как? Совершить пожелай я измену,
    Мне ли подругу искать низкую, крови простой?
Кто ж из свободных мужчин захочет сближенья с рабыней?
    Кто пожелает обнять тело, знававшее плеть?
Кстати добавь, что она убирает с редким искусством
    Волосы и потому стала тебе дорога.
Верной служанки твоей ужель домогаться я буду?
    Лишь донесет на меня, да и откажет притом...
Нет, Венерой клянусь и крылатого мальчика луком:
    В чем обвиняешь меня, в том я невинен, — клянусь!

"Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок..."

Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок;
    Ты, Кипассида, кому только богинь убирать;
Ты, что отнюдь не простой оказалась в любовных забавах;
    Ты, что мила госпоже, мне же и вдвое мила, —
Кто же Коринне донес о тайной близости нашей?
    Как разузнала она, с кем, Кипассида, ты спишь?
Я ль невзначай покраснел?.. Сорвалось ли случайное слово
    С губ и невольно язык скрытую выдал любовь?..
Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно,
    Что со служанкой грешить — значит лишиться ума?
Впрочем... к рабыне пылал, к Брисеиде, и сам фессалиец;
    Вождь микенский любил Фебову жрицу — рабу...
Я же не столь знаменит, как Ахилл или Тантала отпрыск, -
    Мне ли стыдиться того, что не смущало царей?
В миг, когда госпожа на тебя взглянула сердито,
    Я увидал: у тебя краской лицо залилось.
Вспомни, как горячо, с каким я присутствием духа
    Клялся Венерой самой, чтоб разуверить ее!
Сердцем, богиня, я чист, мои вероломные клятвы
    Влажному ветру вели в дали морские умчать...
Ты же меня наградить изволь за такую услугу:
    Нынче, смуглянка, со мной ложе ты вновь раздели!
Неблагодарная! Как? Головою качаешь? Боишься?
    Служишь ты сразу двоим, - лучше служи одному.
Если же, глупая, мне ты откажешь, я все ей открою,
    Сам в преступленье своем перед судьей повинюсь;
Все, Кипассида, скажу: и где и как часто встречались;
    Все госпоже передам: сколько любились и как...

"В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых..."

В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых, -
    Нынче желаю побед тем, кого ты избрала.
Чтобы с тобой говорить, сидеть с тобою, пришел я, -
    Чтобы могла ты узнать пыл, пробужденный тобой...
Ты на арену глядишь, а я на тебя: наблюдаем
    Оба мы то, что хотим, сыты обоих глаза.
Счастлив возница, тобой предпочтенный, кто бы он ни был!
    Значит, ему удалось вызвать вниманье твое.
Мне бы удачу его!.. Упряжку погнав из ограды,
    Смело бы я отдался бурному бегу коней;
Спины бичом бы хлестал, тугие б натягивал вожжи;
    Мчась, того и гляди, осью бы мету задел!
Но, лишь тебя увидав, я бег замедлил бы тотчас,
    И ослабевшие вмиг выпали б вожжи из рук...
Ах, и Пелопс едва не упал на ристании в Пизе
    Лишь оттого, что узнал твой, Гипподамия, лик.
Все же победу ему принесла благосклонность подруги, -
    Пусть же победу и нам даст благосклонность подруг!..
Хочешь сбежать?.. О, сиди!.. В одном мы ряду и бок о бок...
    Да, преимущества есть в правилах мест цирковых.
"Вы, направо от нас, над девушкой сжальтесь, соседка:
    Ей нестерпимо, ведь вы вся на нее налегли!
Также и вы, позади, подберите немножечко ноги,
    Полно вам спину ее твердым коленом давить!.."
Твой опустился подол и волочится по полу, - складки
    Приподыми, а не то я их тебе подберу.
Ну и ревнивец подол! Скрывает прелестные ноги,
    Видеть их хочет один... Ну и ревнивец подол!
Ноги такой красоты Меланион у Аталанты,
    Бегом несущейся прочь, тронуть стремился рукой.
Ноги такие еще у Дианы в подобранном платье
    Пишут, когда за зверьем, смелых смелее, бежит.
Их не видал, а горю... Что ж будет, когда их увижу?
    Пламя питаешь огнем, в море вливаешь воды!
Судя по этим красам, представляю себе и другие,
    Те, что от взоров таят тонкие ткани одежд...
Хочешь, пока на тебя ветерочком я легким повею,
    Перед тобою махать веером стану? Иль нет?
Видно, в душе у меня, а вовсе не в воздухе, жарко:
    Женской пленен я красой, грудь мою сушит любовь...
Мы говорим, а уж пыль у тебя оседает на платье.
    Прочь, недостойная пыль! С белого тела сойди!..
Тише!.. Торжественный миг... Притаитесь теперь и молчите...
    Рукоплещите! Пора! Вот он, торжественный миг...
Шествие... Первой летит на раскинутых крыльях Победа.
    К нам, о богиня! Ко мне! Дай мне в любви победить!
Кто почитатель морей, пускай рукоплещет Нептуну, -
    Я равнодушен к воде, землю свою я люблю...
Марсу ты хлопай, боец! А я ненавижу оружье:
    Предпочитаю я мир, - с миром приходит любовь.
Будь к прорицателям, Феб, благосклонен, к охотникам, Феба!
    Рук же искусных привет ты, о Минерва, прими!
Ты, земледел, поклонись Церере и томному Вакху!
    Всадник, кулачный боец, с вами Кастор и Поллукс!
Я же, Венера, тебе и мальчикам с луком их метким
    Рукоплещу, я молю мне в моем деле помочь.
Мысли моей госпожи измени, чтоб любить дозволяла...
    Вижу: богиня сулит счастье кивком головы!
Ну же, прошу, обещай, подтверди обещанье богини, -
    Будешь мне ты божеством, пусть уж Венера простит!
Всеми богами клянусь в торжественном шествии этом —
    Будешь на все времена ты госпожою моей!..
Ноги свисают твои, - ты можешь, ежели хочешь,
    На перекладинку здесь кончики их опереть...
Снова арена пуста... Начиная Великие игры,
    Претор пустил четверни первым забегом вперед.
Вижу, кто избран тобой. О, пусть победит твой избранник!
    Кажется, кони и те чуют желанья твои...
Горе! Как далеко по кругу он столб огибает!
    Что ж ты наделал? Другой ближе прошел колесом!
Что ты наделал? Беда! Ты красавицы предал желанья...
    Туже рукой натяни левые вожжи, молю!..
Неуча выбрали мы... Отзовите его, о квириты!
    Дайте же знак поскорей, тогой махните ему!..
Вот... Отозвали... Боюсь, прическу собьют тебе тоги, -
    Спрячься-ка лучше сюда, в складки одежды моей...
Но уж ворота опять распахнулись, и вновь из ограды
    Ряд разноцветных возниц гонит ретивых коней.
Ну, победи хоть теперь, пронесись на свободном
                                            пространстве,
    Чтобы ее и мои осуществились мольбы!..
Осуществились мольбы... госпожи... Мои же — напрасны...
    Пальмы он ветвь получил, - мне ж предстоит добывать...
Ты улыбнулась, глазком кое-что обещая игриво...
    Будет пока... Но потом и остальное мне дай!

"Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала..."

Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала,
    Если удары судьбы трогают вышних богинь, -
Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне:
    Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое.
Призванный к песням тобой, Тибулл, твоя гордость и слава, -
    Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре.
Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит;
    Сломан и лук у него, факел сиявший погас;
Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин.
    Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь;
Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны;
    Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах...
Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея,
    Он из дворца твоего вышел, прекрасный Иул...
Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,
    Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал...
Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;
    В нас, по сужденью иных, даже божественный дух...
Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,
    Руки незримо из тьмы тянет она ко всему.
Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею?
    Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял?
Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине
    Лира, печали полна, пела в лесной глубине.
И меонийца добавь — из него, как из вечной криницы,
    Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста.
В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина...
    Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров.
Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,
    И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро...
Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, -
    Первую пел он любовь, пел и последнюю он.
Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы
    Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?..
Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость, -
    Я усомниться готов в существованье богов.
Праведным будь — умрешь, хоть и праведен; храмы святые
    Чти — а свирепая смерть стащит в могилу тебя...
Вверьтесь прекрасным стихам... но славный Тибулл
                                             бездыханен?
    Все-то останки его тесная урна вместит...
Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный?
    Не устрашился огонь плотью питаться твоей.
Значит, способно оно и храмы богов золотые
    Сжечь, коль свершило, увы, столь святотатственный грех.
Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ
    И — добавляют еще — слез не могла удержать...
Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым
    В землю немилую лечь, где-то в безвестном краю.
Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи
    Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его.
Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла,
    Пряди небрежных волос в горе руками рвала.
Здесь Немесида была... и первая... та... Целовали
    Губы твои, ни на миг не отошли от костра.
И перед тем как уйти, промолвила Делия: "Счастья
    Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!"
Но Немесида в ответ: "Что молвишь? Тебе б мое горе!
    Он, умирая, меня слабой рукою держал".
Если не имя одно и не тень остается от смертных,
    То в Елисейских полях будет Тибулла приют.
Там навстречу ему, чело увенчав молодое
    Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл!
Выйди — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга,
    Галл, не умевший щадить крови своей и души!
Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют.
    Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл.
Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной,
    Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.

"Так как супруга моя из страны плодородной фалисков..."

Так как супруга моя из страны плодородной фалисков,
    Мы побывали, Камилл, в крепости, взятой тобой.
Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны,
    Игры устроить ей в честь, местную телку заклать.
Таинства в том городке — для поездки достаточный повод,
    Хоть добираться туда надо подъемом крутым.
Роща священная там. И днем под деревьями темень.
    Взглянешь — сомнения нет: это приют божества.
В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья;
    В древности сложен он был неизощреиной рукой.
Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда
    По застеленным тропам шествие чинно идет.
Белых телушек ведут под рукоплесканья народа,
    Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской
                                                травой.
Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны;
    Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец;
Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками;
    Нет лишь козы ни одной — козы богине претят:
В чаще однажды коза увидала некстати Юнону,
    Знак подала, и пришлось бегство богине прервать...
Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы:
    Кто попадает в козу, тот получает ее...
Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе
    Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет.
А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях,
    Пышный спадает подол до раззолоченных ног.
В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков,
    На головах пронести утварь доверили им.
Ждет в безмолвье народ блестящего шествия... Скоро!
    Вот и богиня сама движется жрицам вослед.
Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон,
    Место убийства его и достоянье отца
Бросил Галез, а потом, наскитавшись и морем и сушей,
    Славные эти возвел стены счастливой рукой.
Он и фалисков своих научил тайно действам Юноны, -
    Пусть же во благо они будут народу и мне!