[МЕСТЬ АШВАТТХАМАНА]

 Спросил Дхритараштра: «Когда был коварством 
 Низвергнут мой сын, обладающий царством, 

 Что сделали тот Ашваттхаман, сын Дроны, 
 Герой Критаварман и Крипа ученый? » 

 Санджайя ответил: «Расставшись с владыкой, 
 Достигли три витязя местности дикой. 

 Там были чащобы, там были поляны, 
 Вкруг мощных стволов извивались лианы. 

 Помчались облитой закатом тропою, - 
 Усталых коней привели к водопою. 

 В лесу было множество птиц быстролетных, 
 Диковинных, крупных зверей и животных, 

 Везде родниковые воды кипели, 
 И лотосы в тихих прудах голубели. 

 Там, - с тысячью веток, с листвою густою, - 
 Баньян изумил их своей высотою. 

 Решили те трое: «В лесной этой сени 
 Баньян - государь всех дерев и растений!» 

 Коней распрягли у воды, среди листьев, 
 И, тело, как должно, от скверны очистив, 

 Вечернюю там сотворили молитву, 
 Чтоб с новою силою ринуться в битву. 

 Зашло за высокую гору светило, 
 И вот многозвездная ночь наступила, - 

 Явилась держательница мирозданья! 
 И столько на небе возникло блистанья, 

 Что высь, точно вышивка, тешила взгляды, 
 А вышиты были миры и плеяды. 

 Все твари ночные проснулись при звездах, 
 Дневные - заснули в норах или в гнездах, 

 И рыскали звери, что жрали живое, 
 И гибель была в их рычанье и вое. 

 Поникли три воина в горе великом 
 Пред этим ночным устрашающим ликом. 

 О братоубийственной думая брани, 
 О стане пандавов, о собственном стане, 

 Они улеглись под ветвями баньяна, - 
 Над раной зияла у каждого рана! 

 И вот Критаварман и Крипа на голой 
 Заснули земле, - после битвы тяжелой. 

 Израненных, их одолела усталость, - 
 О, разве такая им доля мечталась! 

 Но, мучим тоской, побуждаем возмездьем, 
 Не спал Ашваттхаман под ярким созвездьем, 

 Не спал он под лиственным тихим навесом, 
 Не спал, окруженный таинственным лесом. 

 На ветках баньяна, - увидел сын Дроны, - 
 Спокойно бессчетные спали вороны. 

 Внезапно, средь ночи, сова прилетела: 
 Багрово-коричнева, и крупнотела, 

 И зеленоглаза, и широкогруда, 
 Она ужасала, как птица Гаруда, 

 Когтями свирепыми, клювом огромным 
 И, крадучись в этом безмолвии темном, 

 Творенье, яйцо почитавшее предком, - 
 Сова устремилась к баньяновым веткам 

 И стала на дереве том, кровожадна, 
 Заснувших ворон истреблять беспощадно, 

 Вонзая в них острые когти насилья, 
 И головы им отрывая, и крылья. 

 Всю землю при атом ночном беззаконье 
 Покрыли погибшие тельца вороньи. 

 Сова ликовала: была ли виновна, 
 Заснувших врагов истребив поголовно? 

 Коварным деяньем совы потрясенный, 
 Решил одинокий воитель, сын Дроны: 

 «Сова меня учит, как следует биться. 
 «Воспользуйся ночью!» - советует птица. 

 Пандавов, восторгом победы объятых, 
 Удачливых, воинской мощью богатых, 

 Подвергнуть разгрому не в силах я ныне. 
 Однако поклялся я при властелине, 

 Что их уничтожу, погнав колесницу: 
 Тем самым напомнил я самоубийцу, - 

 Того мотылька, что врывается в пламя! 
 Я в честном бою буду сломлен врагами, 

 Но если с коварством я дерзко нагряну - 
 Разгром учиню я враждебному стану. 

 Гласит «Артха-Шастра»: «Где цель благородна, 
 Там каждое средство полезно, пригодно». 

 И пусть я презрением буду наказан, - 
 Как воин, отмщенье свершить я обязан: 

 На каждом шагу совершали пандавы 
 То низкий обман, то поступок неправый! 

 По этому поводу шлоки пропеты, - 
 От истинно-мудрых дошли к нам советы: 

 «Усталых, вкушающих, раненых, сонных, - 
 Врагов уничтожьте и пеших и конных. 

 Лишенных вождя, погруженных в истому, - 
 Их надо подвергнуть ночному разгрому». 

 Сын Дроны решил: против правил-уставов, 
 Он спящих панчалов убьет и пандавов! 

 И он, утвердясь в этой мысли жестокой, 
 Друзей разбудил среди ночи глубокой. 

 Воители вздрогнули, выслушав друга, 
 Исполнены горечи, срама, испуга. 

 Тогда Ашваттхаман, враждой воспаленный, 
 Напомнил убийство отца его - Дроны: 

 «Он лук отложил среди схватки безумной 
 И с помощью лжи был сражен Дхриштадьюмной: 

 Сказали отцу, что убит я нежданно, 
 Потом подтвердил это слово обмана 

 Юдхиштхира, этот блюститель закона, - 
 И лук свой в отчаянье выронил Дрона. 

 Теперь, безоружен, заснул сын Друпады, 
 Приду - и злодею не будет пощады! 

 Деянием скверным сраженный, - от скверны 
 Не будет избавлен панчал этот скверный! 

 Скорее оденьтесь одеждою ратной 
 И стойте, пока не вернусь я обратно». 

 Сын Дроны погнал колесницу для мести, - 
 Помчались и оба отважных с ним вместе: 

 Три светоча грозных, чье пламя не гасло, 
 Чью ярость питало топленое масло! 

 К становью врагов, погруженному в дрему, 
 Они прискакали по полю ночному. 

 Когда перед ними возникли ворота, 
 Сын Дроны увидел, что высится кто-то, 

 И то существо, велико, крупнотело, 
 Как солнце и месяц, в ночи пламенело. 

 Оно было шкурой тигровой одето, - 
 По шкуре текла кровь багряного цвета, - 

 Но также и шкурой оленьей покрыто, 
 Как жертвенным вервием, змеем обвито. 

 Мясистые, длинные, страшные руки 
 Сжимали секиры, булаты и луки, 

 Ручные браслеты свивались, как змеи, 
 Гирлянды огней полыхали вкруг шеи, 

 Огромные черные зубы торчали 
 В распахнутом рту - и весь мир устрашали. 

 И то существо было тысячеглазым, 
 Оно ужасало и сердце и разум. 

 Беспомощны были бы все описанья 
 Его очертаний, его одеянья! 

 И тысяча глаз его, ноздри, и уши, 
 И рот извергали, - и влаге и суше 

 Грозя, - всегубительный пламень, который 
 Дрожать заставлял и раскалывал горы. 

 Как тысячи Вишну, снабженных мечами, 
 Оно ослепляло своими лучами! 

 Страшилище это увидев, сын Дроны 
 Не дрогнул, он стрел своих ливень каленый 

 Извергнул из лука над тысячеглазым, - 
 Но их поглотило чудовище разом: 

 Вот так океан поглощает волнами 
 Подземного мира свирепое пламя. 

 Тогда Ашваттхаман метнул с колесницы 
 Свой стяг, полыхавший пыланьем зарницы. 

 Древко полетело, древко заблестело 
 И, крепко ударив страшилища тело, 

 Разбилось, - подобно тому метеору, 
 Что ринулся по мировому простору, 

 И солнце ударил, и был уничтожен! 
 Тогда, как змею из укрытья, - из ножен 

 Сын Дроны извлек цвета выси небесной 
 Кинжал с золотой рукоятью чудесной, 

 Но в тело той твари, без звона и хруста, 
 Кинжал погрузился, как в норку - мангуста. 

 Метнул свою палицу воин могучий, - 
 Иль знаменье Индры сверкнуло сквозь тучи? 

 Иль новое с неба упало светило? 
 Но палицу то существо поглотило? 

 Всего боевого оружья лишенный, 
 В смятении стал озираться сын Дроны, - 

 Не небо узрел над собою, а бога: 
 То Вишну смотрел на воителя строго! 

 Невиданным зрелищем тем устрашенный, 
 Терзаясь и каясь, подумал сын Дроны: 

 «Хотел совершить я дурное деянье, - 
 И вот получаю за зло воздаянье. 

 Судьбой предназначено мне пораженье, - 
 А разве Судьбы изменю я решенье? 

 Теперь обращаюсь я к Шиве с мольбою: 
 «Лишь ты мне поможешь бороться с Судьбою! 

 Гирляндою из черепов ты украшен, 
 И всем, пребывающим в скверне, ты страшен! 

 К стопам припадаю ревущего Рудры: 
 Лишь ты мне поможешь, всесильный, премудрый! 

 Я в жертву тебе отдаю свое тело, 
 Но дай мне свершить свое трудное дело!» 

 Сказал он - и жертвенник жарко зажегся 
 Пред мужем, который от жизни отрекся! 

 Возникли сиянья различного цвета, 
 Наполнились блеском все стороны света. 

 И твари явились, - престрашны, премноги, 
 И все - многоруки, и все - многоноги, 

 А те - многоморды, а те - многоглавы, 
 А эти - плешивы, а эти - кудрявы. 

 Порода у тех обозначилась птичья, 
 У этих - различных животных обличья. 

 Здесь были подобья собачьи, кабаньи, 
 Медвежьи, верблюжьи, кошачьи, бараньи, 

 Коровьи, тигриные и обезьяньи, 
 Змеиные - в жутком и грозном сверканье, 

 Шакальи, и конские, и крокодильи, 
 И волчьи, в которых бесилось насилье! 

 Одни - словно львы, а другие - дельфины, 
 У тех - голубей или соек личины, 

 Здесь - помесь акулы с китом-великаном, 
 Там - помесь морской черепахи с бакланом. 

 Одни - рукоухи, другие - стобрюхи, 
 А третьи - как будто бесплотные духи, 

 Те - раковинами казались: и морды 
 И уши - как раковины, да и твердый 

 Покров, как у раковин, и в изобилье 
 Их пенье лилось, будто в них затрубили. 

 Вон те - безголовы, безглазы и немы, 
 На этих - тиары, на тех - диадемы, 

 На третьих - тюрбаны, гирлянды живые 
 И лотосы белые и голубые. 

 Те - обликом грубы, а те - светлолики, 
 А те - пятизубы, а те - трехъязыки, 

 В руках у них палицы, луки и копья, 
 И всюду - подобья, подобья, подобья! 

 Весь мир оглушая и воплем и визгом, 
 Один - с булавой, а другой - с грозным диском, 

 Все с хохотом, с грохотом, с плясом и топом, - 
 Они приближались к воителю скопом, 

 Желая вселить в Ашваттхамана гордость, 
 Узнать его мощь, испытать его твердость, 

 Приблизиться к грозному Шиве вплотную, 
 Увидеть резню или схватку ночную. 

 Чудовищ толпа надвигалась густая, 
 Все три мироздания в страх повергая, 

 Сверкали их стрелы, трезубцы и пики, - 
 Однако не дрогнул сын Дроны великий. 

 Сей лучник, на воина-бога похожий, 
 Чьи пальцы обтянуты ящериц кожей, 

 Не думал о чудищах, сильных во гневе: 
 Он сам себя в жертву принес Махадеве! 

 Стал жертвенным пламенем лук драгоценный, 
 А острые стрелы - травою священной, 

 А сам, всем своим существом, всем деяньем 
 Для Шивы он жертвенным стал возлияньем! 

 Увидев того, кто, воздев свои руки, 
 Бестрепетно ждал с этим миром разлуки, 

 Кто богу с трезубцем, на воинском поле, 
 Обрек себя в жертву по собственной воле, - 

 Сказал с еле зримой улыбкою Шива: 
 «Мне Кришна служил хорошо, терпеливо, 

 Свершил для меня много славных деяний, 
 Всех честных, безгрешных мне Кришна желанней. 

 Тебя испытал я, его почитая, 
 Сокрытье панчалов содеяла майя, 

 Но так как безжалостно Время к панчалам, 
 Пусть ночь эта будет их смерти началом!» 

 Так Шива сказал, - и вошел в его тело, 
 И меч ему дал, и земля загудела. 

 И, Шиву приняв в свое тело, сын Дроны 
 Тогда воссиял, изнутри озаренный. 

 Отныне он стал всемогущим в сраженье, 
 Приняв излученное богом свеченье. 

 За ним устремились, рождаясь двояко, 
 Незримые твари и детища мрака. 

 К становью врагов приближался он смело, 
 Как Шива, который вошел в его тело! 

 Заснул ратный стан, от сражений усталый. 
 Бесстрашно, доверчиво спали панчалы. 

 Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно 
 В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна, - 

 На нем покрывало, весьма дорогое, 
 И сладостно пахли сандал и алоэ. 

 Тот раджа лежал, тишиной окруженный, - 
 Ногою толкнул его грубо сын Дроны. 

 Проснулся властитель, ударом разбужен. 
 Могучий в сраженье, он был безоружен! 

 Схватил его недруг, - встающего с ложа, 
 Зажал его голову, ярость умножа. 

 А тот и не двигался, страхом объятый, 
 К земле с неожиданной силой прижатый. 

 Сын Дроны с царем поступил беззаботным, 
 Как будто бы жертвенным был он животным: 

 На горло ему свою ногу поставил, 
 Руками и горло и грудь окровавил, 

 А кровь растекалась по телу струями! 
 Воителя раджа царапал ногтями, 

 Молил сына Дроны панчал именитый: 
 Оружьем, прошу я, меня умертви ты! 

 Наставника сын, не чини мне обиду, 
 Да с честью я в мир добродетельных вниду!» 

 Но, это невнятное выслушав слово, 
 Сказал Ашваттхаман: «Нет мира благого, 

 Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна, - 
 Свой род опозоривший царь скудоумный! 

 Пойми же, о ставший убийцею воин, 
 Что пасть от оружия ты недостоин!» 

 Сказав, растоптал он царя каблуками, 
 Его задушил он своими руками. 

 Услышали раджи предсмертные крики 
 И люди, и стражи, и жены владыки. 

 Их - сверхчеловеческая - устрашила 
 Того неизвестного воина сила. 

 Подумали, жуткой охвачены дрожью: 
 «Он - ракшас, отринувший истину божью!» 

 Душа Ашваттхамана гневом дышала. 
 Вот так богу смерти он предал панчала. 

 Покинул убитого раджи обитель 
 И двинулся на колеснице как мститель, 

 Заставив звучать и дрожать мирозданье, 
 Решив убивать и забыв состраданье. 

 А мертвого раджи и стражи и жены 
 Из сердца исторгли рыданья и стоны. 

 Проснулись воители, женщин спросили: 
 «Что с вами?» - и женщины заголосили: 

 «Бегите за ним, за его колесницей! 
 Бегите за ним, за свирепым убийцей! 

 Царя он в постели убил, а не в сече, 
 Не знаем, - он ракшас иль сын человечий!» 

 Тогда, окруженный и справа и слева, 
 Сын Дроны оружьем, что сам Махадева 

 Вручил ему, - всех удальцов обезглавил 
 И дальше свою колесницу направил. 

 Узрел: Уттамауджас дремлет, - и тоже 
 Его умертвил, как и раджу, на ложе. 

 Юдхаманью выбежал, воспламененный, 
 Метнул свою палицу в грудь сына Дроны, 

 Но тот его поднял могучею дланью, 
 Как жертву, подверг его тут же закланью. 

 Вот так он губил, средь потемок дремотных, 
 Врагов, словно жертвенных смирных животных. 

 Сперва убивал колесниц властелинов, 
 Потом обезглавливал простолюдинов. 

 Под каждый заглядывал куст, и мгновенно 
 Рубил он заснувшего самозабвенно, 

 Рубил безоружных, беспомощных, сонных, 
 Рубил и слонов, и коней потрясенных, 

 Как будто он Времени грозный посланец - 
 Бог смерти, одетый в кровавый багрянец! 

 Казалось, - причислить нельзя его к людям: 
 Он - зверь или чудище с острым орудьем! 

 Все воины в страхе смежали ресницы: 
 Казалось, что бес - властелин колесницы! 

 Казалось, карающий меч надо всеми 
 Уже занесло беспощадное Время! 

 Нагрянул он с жаждою мести во взгляде 
 На сомаков, на сыновей Драупади. 

 Узнали они, что убит Дхриштадьюмна, 
 И с луками ринулись гневно и шумно, 

 Осыпали стрелами отпрыска Дроны. 
 Шикхандин, услышав и крики и стоны, 

 Доспехи надел и во мраке глубоком 
 Облил его стрел смертоносным потоком. 

 Сын Дроны, убийство отца вспоминая, 
 Взревел, закипела в нем ярость живая, 

 Сойдя с колесницы, повел он сраженье, 
 И кровь отмечала его продвиженье. 

 Вздымая божественный меч обнаженный 
 И тысячелунным щитом защищенный, 

 В живот поразил он, убил исполина - 
 Того Пративиндхью, Юдхиштхиры сына. 

 Тогда булавою, чья сила весома, 
 Ударил его сын Бхимы Сутасома. 

 Сын Дроны отсек ему руку и снова 
 Ударил мечом удальца молодого, 

 И тот, среди мраком одетой равнины, 
 Упал, рассеченный на две половины. 

 Тогда, обхватив колесо колесницы, 
 Шатаника, Накулы сын юнолицый, 

 Бесстрашно метнул колесо в сына Дроны, 
 Но смелого юношу дваждырожденный 

 Мечом обезглавил в ночи многозвездной. 
 Тогда Шрутакарман, сын Арджуны грозный, 

 В предплечье ударил его булавою. 
 Сыи Дроны занес над его головою 

 Свой меч - и тогда на равнину ночную, 
 С лицом, превратившимся в рану сплошную, 

 Упал Шрутакарман, внезапно сраженный. 
 Но, луком блистательным вооруженный, 

 Взревел Шрутакирти - ветвь мощного древа: 
 Родителем воина был Сахадева. 

 Он стрелы метнул во врага, но прикрытый 
 Щитом и стрелой ни одной не пробитый, 

 Взмахнул Ашваттхаман мечом, и от тела 
 С серьгами двумя голова отлетела. 

 Шикхандин, победой врага разъяренный, 
 Напал, многосильный, на отпрыска Дроны, 

 Стрелою ударил его по межбровью, 
 Лицо его залил горячею кровью. 

 Сын Дроны чудесным мечом в миг единый 
 Шикхандина на две рассек половины, 

 Убийцу Бхимы умертвив, и, объятый 
 Губительным гневом, на войско Вираты 

 Напал - на владетелей копий и луков. 
 Друпады сынов убивал он и внуков, 

 Всех близких его, всех способных к сраженью 
 Подверг поголовному уничтоженью. 

 Живых в мертвецов превращая, повсюду 
 Тела громоздил он - над грудою груду. 

 Пандавы, которые мести алкали, 
 Внезапно увидели черную Кали. 

 Был рот ее кровью густою окрашен, 
 А стан - одеяньем кровавым украшен, 

 И крови теплее, и крови алее, 
 Гирлянды цветов пламенели вкруг шеи, 

 Она усмехалась на темной равнине. 
 Силки трепетали в руках у богини: 

 Она уносила в силках своих цепких 
 Богатых и бедных, бессильных и крепких, 

 И радостно смерти вручала добычу - 
 Породу людскую, звериную, птичью. 

 Пандавам являлась она еженощно 
 Во сне, а за нею, воюющий мощно, 

 Вставал Ашваттхаман в ночном сновиденье! 
 С тех пор как вступили пандавы в сраженье 

 С потомками Куру, - когда засыпали, 
 Во сне они видели черную Кали, 

 А с ней - сына Дроны, готового к бою... 
 А ныне на них, убиенных Судьбою, 

 Напал Ашваттхаман под звездным покровом, 
 Весь мир ужасая воинственным ревом. 

 Пандавы, богиню увидев, в смятенье 
 Решили: «О, горе! Сбылось сновиденье!» 

 Сын Дроны, как посланный Временем строгий 
 Крушитель, - рубил им и руки, и ноги, 

 И ягодицы, - превращались пандавы 
 В обрубки, что были безбрюхи, безглавы. 

 Ревели слоны, кони ржали от боли, 
 И месивом плоти усеялось поле. 

 «О, кто там? О, что там?» - дрожа от испуга, 
 Бойцы и вожди вопрошали друг друга, 

 Но меч возносил надо всеми сын Дроны, 
 Как смерти владыка, судья непреклонный. 

 Он трепет пандавам внушал и сринджайям, 
 Враг падал, оружьем возмездья сражаем. 

 Одни, ослепленные блеском оружья, 
 Тряслись, полусонные, страх обнаружа, 

 Другие, в безумье, в незрячем бессилье, 
 Своих же копьем или саблей разили. 

 Опять на свою колесницу взошедший, 
 Сын Дроны, оружие Шивы обретший, 

 Рубил, убивал, становясь все жесточе: 
 Он сваливал жертвы на жертвенник Ночи. 

 Давил он людей передком колесницы, 
 Стонали безумцы и гибли сновидцы, 

 А щит его тысячей лун был украшен, 
 А меч его, синий, как небо, был страшен! 

 Он воинский стан возмутил ночью темной, 
 Как озеро слон возмущает огромный. 

 В беспамятстве жалком, в забвении сонном, 
 Воители падали с криком и стоном, 

 А кто поднимался, - в смятенье и в спехе 
 Не видели, где их оружье, доспехи. 

 Они говорили беззвучно, бессвязно, 
 И корчились в судорогах безобразно, 

 И прятались или, рассудок утратив, 
 Ни родичей не узнавали, ни братьев. 

 Кто, ветры пуская, как пьяный слонялся, 
 А этот - мочился, а тот - испражнялся. 

 А кони, слоны, разорвав свои путы, 
 Топтали бойцов среди мрака и смуты, 

 И не было на поле счета убитым 
 Под бивнем слона и под конским копытом. 

 Шли ракшасы за победителем следом: 
 Большая добыча была трупоедам! 

 И бесы, увидев побоище это, 
 Наполнили хохотом стороны света. 

 Отцы в поединок вступали с сынами, 
 А кони - с конями, слоны - со слонами, 

 И все они ржали, ревели, вопили, 
 И тьма уплотнялась от поднятой пыли. 

 Живые вставали и падали снова, 
 И мертвый раздавливал полуживого, 

 И свой убивал своего, уповая, 
 Быть может, что выживет он, убивая! 

 Бежали от врат часовые, в какую 
 Неведомо сторону, все - врассыпную, 

 Те - к северу, эти - в отчаянье - к югу, 
 «О, сын мой!», «Отец мой!» - кричали друг другу, 

 Но если отцы и встречались с сынами, 
 То перекликались они именами 

 Родов своих, не узнавая обличий, 
 И слышалось горе в том зове и кличе, 

 И падал воитель, не зная, что рядом - 
 Племянник иль шурин с безжизненным взглядом. 

 Одни помрачились умом среди бедствий, 
 Другие искали спасения в бегстве, - 

 Из стана гнала их о жизни забота, 
 Но лишь выбегали они за ворота, 

 Гонимые горем, познавшие муки, 
 Сложившие с робкою просьбою руки, 

 С расширенными от испуга глазами, 
 Без шлемов, с распущенными волосами, 

 Без ратных доспехов, одежд и оружья, - 
 Тотчас Критаварман и Крипа, два мужа, 

 Не ведавших жалости, их убивали: 
 Один из ста тысяч спасался едва ли! 

 Чтоб сделалось поле добычей пожарищ, 
 Чтоб этим доволен был их сотоварищ, 

 Весь вражеский стан подожгли они оба. 
 Огня - с трех концов - ярко вспыхнула злоба, 

 И в стане пандавов, при свете пожара, 
 Сын Дроны свирепствовал грозно и яро. 

 Разил он отважных, рубил он трусливых, 
 Как стебли сезама на землю свалив их, 

 Во прах повергал их, и до середины 
 Мечом рассекал их на две половины. 

 Ревущих слонов, и коней вопиющих, 
 И воинов, с криками жизнь отдающих, 

 Сын Дроны, разгневанный, сваливал в кучи, - 
 И двигался дальше воитель могучий. 

 О, сколько их было - безногих, безглавых 
 Обрубков, плывущих в потоках кровавых! 

 Валялись, усеяв собою становье, 
 А бедра и ноги - как бивни слоновьи, 

 С браслетом рука, голова молодая, 
 И пальцы валялись, оружье сжимая. 

 Сын Дроны у тех отсекал оба уха, 
 У этих он вспарывал горло и брюхо, 

 С размаха одних обезглавливал в сече, 
 Другим же он головы вдавливал в плечи. 

 Пред миром, раскрывшим в смятении очи, 
 Явилось ужасное зрелище ночи, 

 Явилось пред миром, средь мрака ночного, 
 Ужасное зрелище праха земного. 

 Здесь якшей и ракшасов было обилье, 
 Слоны, увидав свою гибель, трубили, 

 И вместе с конем от меча падал конный, 
 Сраженный разгневанным отпрыском Дроны. 

 Бойцы умирали в логу иль у ската 
 И звали отца, или мать, или брата, 

 А то говорили: «О, нам кауравы 
 Содеяли менее зла, чем оравы 

 Нечистых, на спящих нагрянувших ночью, - 
 И вот свою смерть мы узрели воочью! 

 О, если бы Кунти сыны были с нами, 
 Не гибли б мы вместе с конями, слонами! 

 Ни якши, ни ракшасы, ни полубоги, 
 Ни бесы, ни боги в небесном чертоге 

 Не властны над жизнью пандавов всеправых: 
 Заботится Вишну о братьях-пандавах! 

 Привержен божественной истине свято, 
 Наш Арджуна разве убьет супостата, 

 Который оружье сложил беззаботно, 
 Иль просто заснул среди ночи дремотной, 

 Иль робко скрестил на груди свои руки, 
 Иль, видя, что гибнут и деды и внуки, 

 Бежит без доспехов, бежит без оглядки! 
 О нет, это ракшасов страшных повадки! 

 Свершить преступленье такое способны 
 Лишь бесы, которые мерзки и злобны!» 

 Так воины жаловались перед смертью, 
 Но тщетно взывали они к милосердью. 

 И стихли последние вопли и стоны. 
 Улегся и ропот, убийством рожденный, 

 Тяжелая пыль улеглась постепенно, 
 Остыла коней умирающих пена. 

 Сын Дроны поверг в запредельную область 
 Утративших стойкость, уверенность, доблесть: 

 Так Шива, хозяин гуртов неиссчетных, 
 Во прах повергает домашних животных. 

 Дрожавших, лежавших, встающих, бегущих, 
 Сражавшихся храбро, скрывавшихся в кущах, 

 Обнявшихся иль убивавших друг друга, 
 Здоровых иль ставших добычей недуга, - 

 Их всех истреблял Ашваттхаман, сын Дроны, 
 Всесильный, разгневанный, ожесточенный! 

 И вот уже ночи прошла половина, 
 И вражьи бойцы полегли до едина. 

 Познала нечистых толпа упоенье, 
 А люди и лошади - гибель, гниенье. 

 Как пьяные, ракшасы всюду шатались: 
 Они мертвой плотью и кровью питались. 

 Огромны, покрыты коричневой шерстью, 
 Измазаны жиром, и грязью, и перстью, 

 Страшны, пятиноги и великобрюхи, 
 С короткими шеями и лопоухи, 

 С перстами, что загнуты были неладно, 
 С зубами, что скалились остро и жадно, 

 С коленями, с бедрами вроде колодцев, 
 В сообществе жен и младенцев-уродцев, 

 Склонились над падалью ада исчадья: 
 Устроили ракшасы пир плотоядья! 

 Хмельные от крови, насытившись мясом, 
 Они наслаждались уродливым плясом. 

 «Как сытно! Как вкусно! Мы рады! Мы рады!» 
 Кричали в ночи кровопийцы-кравьяды. 

 Великое множество бесов плясало, 
 Наевшись и костного мозга, и сала. 

 Их были мильоны, мильоны, мильоны, 
 Их злу ужаснулся весь мир потрясенный. 

 Они веселились, - для них не отрада ль, 
 Что мясо живых превращается в падаль? 

 Где поле в крови, где людей гореванье, 
 Там силы бесовской - гульба, пированье! 

 Сын Дроны стоял над кровавой рекою, 
 А меч его слился с могучей рукою. 

 Отсель он решил удалиться с рассветом. 
 Покончив с врагом, на побоище этом 

 Пожрал он, как пламя в конце мирозданья, 
 Все твари земли, все живые созданья! 

 Исполнил он клятву, свершил он расплату, 
 За гибель отца отомстил супостату. 

 И так же, как тихо здесь было вначале, 
 Когда он пришел ради мести, и спали 

 И люди, и кони, - на мертвом становье 
 Опять воцарилось повсюду безмолвье, 

 И вышел из вражьего стана сын Дроны, 
 Молчаньем убитых врагов окруженный. 

 Пришел к Критаварману, к Крипе с известьем, 
 Что недругу страшным воздал он возмездьем. 

 Обрадовавшись, рассказали те двое, 
 Что тоже занятье нашли боевое, 

 Что здесь, где проход преграждают ворота, 
 Они истребили панчалов без счета. 

 От горя избавившись, точно от ноши, 
 Довольные, хлопали громко в ладоши. 

 О ночь, истребившая бесчеловечно 
 Панчалов и сомаков, спавших беспечно! 

 О царь, от Судьбы никому нет защиты: 
 Они убивали - и были убиты!» 

 Спросил Дхритараштра: «Зачем же сын Дроны, 
 Столь доблестный, силою столь наделенный, 

 Для нашего сына на поприще брани 
 Не сделал такого деяния ране, 

 А сделал тогда лишь, - мне правду поведай! 
 Когда наслаждались пандавы победой?» 

 Санджайя сказал: «Он пандавов страшился. 
 Тогда лишь на дело свое он решился, 

 Когда он узнал, что отсутствует Кришна, 
 Что гласа Юдхиштхиры в поле не слышно, 

 Что нет и возничего Кришны Сатьяки, - 
 Тогда лишь на спящих напал он во мраке. 

 А были б они, - о, пойми, миродержец, - 
 Врагов не разбил бы и сам Громовержец! 

 Уснувших людей истребив столь ужасно, 
 Три витязя крикнули великогласно: 

 «Судьба покарала их всех без изъятья!» 
 Затем Критаварман и Крипа в объятья 

 Свои заключили рожденного Дроной, 
 И молвил он, радостный и возбужденный: 

 «Убил я бессчетных панчалов отряды, 
 И сомаков смелых, и внуков Друпади, 

 В ночи уничтожил я матсьев остатки, 
 И ныне, когда не предвидится схватки, - 

 Покуда он жив, к властелину поспешно 
 Пойдем: наша весть ему будет утешна».