Рассказы, повести

Смерть чиновника - "Смерть чиновника" - один из первых шедевров Чехова, созданный еще в то время, когда писатель только "начинал свою литературную карьеру" и начинал "таким... заразительным, сверкающим и ярким весельем и смехом..." (В. Г. Короленко. Памяти Антона Павловича Чехова. - "Русское богатство", 1904, № 7).

Случай, подобный рассказанному в "Смерти чиновника", действительно произошел в московском Большом театре, о чем Чехов узнал от директора императорских театров В. П. Бегичева ("Вокруг Чехова", с. 150).

"Корневильские колокола" - оперетта французского композитора Р. Планкета (1877).

Дочь Альбиона - Отмечая раннюю творческую зрелость Чехова, И. А. Бунин ссылался именно на этот рассказ: "Чехов редкий писатель, который начинал, не думая, что он будет не только большим писателем, а даже просто писателем. А ведь 6 августа 1883 года он послал в "Осколки" "Дочь Альбиона", рассказ совсем не юмористический..." (ЛН, с. 644). М. Горький обратил внимание на нравственную значительность рассказа: "Почтеннейшая публика, читая "Дочь Альбиона", смеется и едва ли видит в этом рассказе гнуснейшее издевательство сытого барина над человеком одиноким, всему и всем чуждым" ("Чехов в воен.", с. 503).

Сюжет "Дочери Альбиона", как и большинства ранних произведений Чехова, был взят непосредственно из жизни. По свидетельству М. П. Чехова, брата писателя, аналогичный случай произошел в окрестностях г. Воскресенска (ныне - г. Истра), где семейство Чеховых проживало с 1880 по 1884 г. ("Вокруг Чехова", с. 150).

Толстый и тонкий - Герострат - житель г. Эфес (Древняя Греция), сжегший в 356 г. до н. э. великолепный храм Артемиды Эфесской, чтобы обессмертить свое имя.

Эфиальт - по древнегреческой легенде, предатель, указавший персам (во время греко-персидской войны 500-449 гг. до н. э.) горную тропу, по которой они обошли Фермопильский проход и полностью уничтожили защищавших его спартанцев.

Хирургия - По свидетельствам современников, сюжет "Хирургии" долгие годы бытовал в семье Чеховых, разыгрывался как сценка, с годами, очевидно, обрастая новыми деталями, словечками и т. д. Возник он еще в ранней юности А. П. Чехова, в Таганроге. Вот что вспоминает писатель П. А. Сергеенко, знавший Чехова с гимназических лет: "Был еще один уморительный номер в артистическом репертуаре Чехова. В несколько минут он изменял свой вид и превращался в зубного врача, сосредоточенно раскладывающего на столе свои зубоврачебные инструменты. В это время в передней раздавался слезливый стоп, и в комнате появлялся старший брат, Александр, с подвязанной щекой. Он немилосердно вопил от якобы нестерпимой зубной боли. Антон с пресерьезным видом успокаивал пациента, брал в руки щипцы для углей, совал в рот Александру и... начиналась "хирургия", от которой присутствующие покатывались от смеха. Но вот венец всего. Наука торжествует! Антон вытаскивает щипцами изо рта ревущего благим матом "пациента" огромный "больной зуб" (пробку) и показывает его публике..." ("Чеховский юбилейный сборник", М., 1910, с. 337-338).

На таганрогское происхождение сюжета указывают и Н. Тан-Богораз (там же, с. 486), он называет даже фамилию фельдшера - Довбило (прототип фельдшера в рассказе), и П. Сурожский ("Приазовский край", 1914, № 171, 2 июля).

Позднее, когда Чеховы жили в Воскресенске и Антон Павлович работал врачом в Чикинской земской больнице, там же служил фельдшером некто Алексей Кузьмич, который каким-то образом напомнил Чехову старый сюжет. Во всяком случае, брат и сестра писателя связывают возникновение "Хирургии" именно с Чикинской больницей ("Вокруг Чехова", с. 138-139; М. П. Чехова. Из далекого прошлого. М., Гослитиздат, 1960, с. 34).

Как и большинство произведений Антоши Чехонте, этот рассказ построен на прекрасном, мастерском диалоге, что впоследствии дало повод к многочисленным инсценировкам. "Хирургия" была одним из первых рассказов, поставленных на сцене: в 1905 г. Московский Художественный театр инсценировал "Хирургию", "Злоумышленника", "Унтера Пришибеева" и "Жениха и папеньку".

Хамелеон - Земляк Чехова, П. Сурожский, называет "Хамелеона" среди тех рассказов, в которых "забавные фигуры, смешные диалоги, сравнения, словечки - все это южное, местное, близкое Таганрогу. Попадаются целые картины, как будто выхваченные из местной жизни" ("Приазовский край", 1914, №171, 2 июля).

Налим - В рассказе воссоздан эпизод, происшедший в Бабкине, усадьбе Киселевых под Воскресенском, где семья Чеховых прожила подряд три лета (1885-1887). "Бабкино - это золотые россыпи для писателя. Первое время мой Левитан чуть не сошел с ума от восторга от этого богатства материалов. Куда ни обратишь взгляд - картина; что ни человек - тип", - говорил Антон Павлович о Бабкине (ЛН, с. 567). Действительно, для писателя такой "восприимчивости и наблюдательности" (Бунин, - ЛН, с. 641), как у Чехова, Бабкино и Воскресенск оказались истинным богатством. На бабкинское происхождение "Налима" указывает брат писателя: "Я отлично помню, как плотники в Бабкине ставили купальню и как во время работы наткнулись в воде на налима" ("А. Чехов и сюжеты", с. 33).

Егерь - Рассказу "Егерь" в жизни писателя суждено было сыграть важную роль.

Чехов рос стремительно. Рассказы "Смерть чиновника", "Дочь Альбиона", "Хамелеон" и другие со всей очевидностью показали, что он давно уже перешагнул уровень мелкой юмористической прессы, преисполненной пустопорожним зубоскальством и удовлетворявшей лишь низменный вкус обывателя. Серьезный читатель не признавал эту прессу, и, будучи заметным писателем в юмористических журналах. Чехов по-прежнему оставался в стороне от большой литературы.

Посчастливилось рассказу "Егерь", напечатанному 18 июля 1885 г. "Петербургской газетой". Номер газеты попал в руки Д. В. Григоровича, и маститый писатель встретил рассказ восторженно - "Когда в "Петербургской газете" появился мой "Егерь", - вспоминал Чехов, - рассказывают, что Григорович поехал к Суворину и начал говорить: "Алексей Сергеевич, пригласите же Чехова! Прочтите его "Егеря". Грех не пригласить!" Суворин написал Курепину, Курепин пригласил меня и торжественно объявил мне, что меня зовут в "Новое время" (воспоминания А. С. Лазарева-Грузинского в газ. "Русская правда", 1904, № 99). В феврале 1886 г. в "Новом времени" уже была напечатана "Панихида", затем "Ведьма", "Агафья" и т. д. Чехов предстал перед большой читательской аудиторией.

А в марте 1886 г. Григорович отправил молодому автору взволнованное письмо, где давал самую высокую оценку его произведениям, в том числе и "Егерю": "...у Вас настоящий талант, - талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья". Отметив "замечательную верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при описании природы", "верное чувство внутреннего анализа, мастерство в описательном роде", "чувство пластичности", Григорович в то же время потребовал от писателя воспитать в себе "уважение к таланту, который дается так редко", потребовал беречь "впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест". "...Вы, я уверен, призваны к тому, - продолжал Григорович, - чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий" ("Слово", с. 199-201).

Письмо Григоровича "поразило" Чехова, он "едва не заплакал, разволновался". "Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его, - писал он Григоровичу 28 марта 1886 г. - Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным". "Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря", который Вам понравился, я писал в купальне!" Действительно, до сих пор Чехов относился к своему творчеству снисходительно, называя его "игрой в литературу" (письмо к В. В. Билибину от 14 февраля 1886 г.) и видя в нем лишь материальное подспорье для нуждающейся семьи. После письма Григоровича он посмотрел на свои литературные занятия серьезно, со свойственной ему взыскательностью отверг все, до того времени им созданное, и "почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз..." (то же письмо Григоровичу).

Злоумышленник - "Злоумышленник" - превосходный рассказ... Я его раз сто читал. Тоже судьи", - так говорил о рассказе Л. Н. Толстой (ЛН, с. 874).

О происхождении рассказа вспоминает Вл. Гиляровский, живший летом 1885 г. в Краскове на даче, куда к нему приезжал погостить Чехов. Местный крестьянин Никита Пантюхин действительно отвинчивал гайки на железнодорожном полотне для грузила. "...Антон Павлович долго разговаривал с ним, записывал некоторые выражения. Между прочим, Никита рассказывал, как его за эти гайки водили к уряднику, но все обошлось благополучно... Никита произвел на Чехова сильное впечатление. Из этой встречи впоследствии и родился рассказ "Злоумышленник" (Вл. Гиляровский. Москва и москвичи. М., 1959, с. 354).

Унтер Пришибеев - М. Горький, отстаивая мысль о "гигантской политической роли" русской литературы, подкрепляет ее ссылкой на произведения Чехова и, в частности, на "Унтера Пришибеева" ("Горький и Чехов", с. 169).

Цензура сразу почувствовала густую политическую окраску рассказа: "Статья эта принадлежит к числу тех, в которых описываются уродливые общественные формы, явившиеся вследствие усиленного наблюдения полиции. По резкости преувеличения вреда от такого наблюдения статья не может быть дозволена", -писал цензор Сватковский в докладе от 18 сентября 1885 г. ("А. П. Чехов. Сборник документов и материалов". М., Гослитиздат, 1947, с. 258). Рассказ тогда назывался "Сверхштатный блюститель" и предназначался для журнала "Осколки". Получив "письмо с корректурой... злополучного рассказа" (из письма Лейкину от 30 сентября 1885 г.), Чехов отправил его в "Петербургскую газету" под новым заглавием - "Кляузник", и так он там был напечатан.

Название "Унтер Пришибеев", получившее огромную силу имени нарицательного, писатель дал рассказу при включении его в собрание сочинений.

Тоска - Рассказ поразил всех необычайным мастерством исполнения. Особенное восхищение вызывала кульминационная часть рассказа. Так, Ал. П.Чехов писал брату: "...вспоминаются слова твоего рассказа, где Иона говорит кобыле: "Был у тебя, скажем, жеребеночек и помер, и ты ему, скажем, - мать... Ведь жалко?.." Я, конечно, перевираю, но в этом месте твоего рассказа ты - бессмертен" ("Письма А. П. Чехову ею брата Александра Чехова". М., 1939, с. 258). Современная Чехову писательница Л. А. Авилова позднее вспоминала свое впечатление от рассказа: "Как я плакала над Ионой, который делился своим горем с своей клячей, потому что никто больше не хотел слушать его. А у него умер сын. Только один сын у него был и - умер. И никому это не было интересно. Почему же теперь, когда Чехов это написал, всем стало интересно, и все читали, и многие плакали?" ("Чехов в восп.", с. 202).

Л. Н. Толстой называл "Тоску" в числе лучших рассказов Чехова (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки, вып. 2. М., 1923, с. 30).

Кому повем печаль мою?.. - Изречение из псалтыри, книги псалмов.

Ванька - В рассказе отразились личные впечатления писателя, всю жизнь помнившего свое нелегкое детство. "Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать", - писал он брату, Ал. П. Чехову, 2 января 1889 г. Уже после смерти писателя тот же брат его вспоминал, каким "кошмаром" висели над Чеховыми-детьми "спевки, пение в безголосом хоре в церквах и внушавшая отвращение лавка со всеми теми ненормальностями и мучениями, вспоминая о которых, покойный писатель с горечью говорил: В детстве у меня не было детства..." ("Чехов в восп.", с. 63).

Писатель С. Т. Семенов рассказывает, как "восхищали" Л. Н. Толстого "детские фигуры Чехова, вроде "Ваньки" (там же, с. 369); сам Толстой называл рассказ в числе лучших произведений Чехова.

Степь - Прошло почти два года после письма Д. В. Григоровича, прежде чем Чехов, следуя его неоднократным советам написать "крупную" вещь, принялся за "труд обдуманный", "писанный не в один присест". То была "Степь". Готовился к пей Чехов основательно. К концу 1887 г. он почувствовал, что может приступить к работе, которой сам придавал решающее значение в своей жизни: "...я переживаю кризис. Если теперь не возьму приза, то уж начну спускаться по наклонной плоскости" (А. С. Лазареву-Грузинскому, 4 февраля 1888 г.).

1 января 1888 г. Чехов сообщает писателю И. Л. Леонтьеву-Щеглову: "...я начал пустячок для "Северного вестника"..." - а через несколько дней пишет В. Г. Короленко: "Для почина взялся описать степь, степных людей и то, что я пережил в степи" (9 января). Более месяца работает писатель над "Степью". И ни об одном из своих произведений не поминал Чехов в письмах так часто, как о "Степи". Письма его свидетельствуют о большом творческом подъеме и больших творческих волнениях и тревогах, связанных с созданием повести. Он хорошо понимал, что пишет нечто необычное: "странное и не в меру оригинальное" (Д. В. Григоровичу, 12 января).

Своеобразие повести заключалось и в особой манере повествования, и в непривычной сложности композиции, о которой Чехов писал: "Каждая от дельная глава составляет особый рассказ, и все главы связаны, как пять фи гур в кадрили, близким родством. Я стараюсь, чтобы у них был общий запах и общий тон, что мне может удаться тем легче, что через все главы у меня проходит одно лицо. Я чувствую, что многое и поборол, что есть места, которые пахнут сеном..." (Д. В. Григоровичу, 12 января). Будучи чрезвычайно требовательным к себе и своему труду, Чехов все же чувствует постоянную тревогу и неудовлетворенность: "...от непривычки писать длинно, от страха написать лишнее я впадаю в крайность: каждая страница выходит компактной, как маленький рассказ, картины громоздятся, теснятся и, заслоняя друг друга, губят общее впечатление" (В. Г. Короленко, 9 января); "В общем получается не картина, а сухой, подробный перечень впечатлений, что-то вроде конспекта; вместо художественного, цельного изображения степи я преподношу читателю "степную энциклопедию". Первый блин комом" (Д. В. Григоровичу, 12 января). Но, несмотря на сомнения и тревоги, работал Чехов с подъемом и верой в удачу: "Тема хорошая, пишется весело..." (В. Г. Короленко, 9 января); "Описываю я степь. Сюжет поэтичный, и если я не сорвусь с того тона, каким начал, то кое-что выйдет у меня "из ряда вон выдающее" (А. Н. Плещееву, 19 января); "Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью" (ему же, 3 февраля).

В первых числах февраля повесть была закончена и отправлена в "Северный вестник".

Поэт А. Н. Плещеев прислал восторженный отзыв: "Прочитал я ее с жадностью. Не мог оторваться, начавши читать. Короленко тоже... Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать Вам не могу и никаких замечаний не могу сделать - кроме того, что я в безумном восторге. Это вещь захватывающая, и я предсказываю Вам большую, большую будущность. Что за бесподобные описания природы, что за рельефные симпатичные фигуры... Пускай в ней нет того внешнего содержания - в смысле фабулы, - которое так дорого толпе, но внутреннего содержания зато неисчерпаемый родник. Поэты, художники с поэтическим чутьем должны просто с ума сойти. И сколько разбросано тончайших психологических штрихов" (8 февраля - "Слово", с. 238-239). Очень ценен был для Чехова отзыв М. Е. Салтыкова-Щедрина, переданный ему сыном поэта Плещеева, А. А. Плещеевым. "Был отец у Салтыкова, который в восторге от "Степи". "Это прекрасно", - говорит он отцу и вообще возлагает на Вас великие надежды. Отец говорит, что он редко кого хвалит из новых писателей, но от Вас в восторге" (ЦГАЛИ).

Вокруг повести разгорелись жаркие споры. Об одном из таких споров вспоминает И. Е. Репин: "Чехов был еще совсем неизвестное, новое явление. Большинство слушателей, и я в том числе, нападали на Чехова и его новую манеру писать. Нечто бессюжетное, бессодержательное... Тогда еще тургеневскими канонами жили литераторы. "Что это: ни цельности, ни идеи во всем этом!"- говорили мы. Со слезами в своем симпатичном голосе отстаивал Вс. Мих. (Гаршин. - В. П.) красоты Чехова, говорил, что таких перлов языка, жизни, непосредственности еще не было в русской литературе. Как он восхищен был техникой, красотой и особенно поэзией этого восходящего, тогда нового светила русской литературы!!" (И. Е.Репин. Письма к писателям и литературным деятелям, 1880-1929. М., "Искусство", 1950, с. 168). Даже Григорович увидел в "Степи" бедность содержания: "...рама велика для картины, величина холста не пропорциональна сюжету" (8 октября - "Слово", с. 212). Приверженцу старой школы, ему оказались не по плечу новаторские искания Чехова. И лишь позднее поиски Чехова в области формы, его художественная дерзость были по достоинству оценены великим мастером - Л. Н. Толстым: Чехова как художника "даже сравнивать нельзя с прежними писателями - с Тургеневым, Достоевским или со мной... манера какая-то особенная, как у импрессионистов. Видишь, человек без всякого усилия набрасывает какие-то яркие краски, которые попадаются ему, и никакого соотношения, по-видимому, нет между всеми этими яркими пятнами, но в общем впечатление удивительное" ("Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников", в двух томах, т. II. Гослитиздат, 1960, с. 119). М. Горький призывал "учиться писать" по повести "Степь": "все - ясно, все слова - просты, каждое на своем месте" ("Горький и Чехов", с. 177). И, кончая воспоминания о Чехове, с некоторой завистью пишет: "Хорошо бы написать о нем так, как сам он написал "Степь", рассказ ароматный, легкий и такой, по-русски, задумчиво грустный" ("Чехов в восп.", с. 511).

Закончив повесть, Чехов был полон решимости, "если она будет иметь хоть маленький успех", положить "ее в основание большущей повести и... продолжать" (А. Н. Плещееву, 3 февраля), и вскоре он даже наметил судьбы героев будущей "большущей повести". Однако эта повесть, как и роман его, не были написаны. Впоследствии, когда Чехову говорили: "Бросьте писать рассказики. Мы ждем от вас крупного", он поправлял пенсне, поглаживал волосы, неопределенно покрякивали жаловался друзьям: "Под именем "крупного" они подразумевают длинное. Они все привыкли мерять погонными саженями" (П. П. Гнедич. Книга жизни, изд-во "Прибой", 1929, с. 178-179).

Могила Петр Симеонович (1596-1647) - украинский церковно-политический и культурный деятель, киевский и галицкий митрополит.

Саул - первый царь Израильско-Иудейского царства (XI в. до н. э.).

Нестор (1056 - ок. 1114) - древнерусский писатель, монах Киево-Печерского монастыря. Предполагают, что Нестором составлена "Повесть временных лет" - выдающийся памятник древнерусского летописания.

Именины - Рассказ отличает необычайно тревожный и глубокий интерес к общественным проблемам времени, интерес, который отныне будет звучать в творчестве Чехова неизменно.

15 сентября 1888 г. Чехов сообщает А. Н. Плещееву, что пишет рассказ "помаленьку, и выходит он... сердитый", а 30 сентября, что рассказ окончен: "вышел немножко длинный... немножко скучный, пожизненный и, представьте, с "направлением". Отправляя "Именины" в редакцию, Чехов опасался, как бы их смысл не был искажен чужой правкой: "...я просил не вычеркивать в моем рассказе ни одной строки. Эта моя просьба имеет в основании не упрямство и не каприз, а страх, чтобы через помарки мой рассказ не получил той окраски, какой я всегда боялся", - это он пишет Плещееву 4 октября и в тот же день вдогонку посылает еще одно письмо, в котором поясняет суть рассказа и одновременно выявляет свою общественную позицию: "Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист... Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах... Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи... Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святое святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались".

6 октября Плещеев пишет Чехову подробный отзыв о рассказе. Засвидетельствовав "знание жизни и большую наблюдательность", он в то же время замечает, что не увидел в "Именинах" "направления": "В принципиальном отношении тут нет ничего ни против либерализма, ни против консерватизма..." Плещееву не понравилось также насмешливое изображение "человека 60-х годов" и "украинофила", он обратил внимание на психологическую неубедительность образа Петра Дмитриевича в сцене с доктором (впоследствии снятой), нашел скучноватой середину рассказа, отметил явные подражания Толстому: "разговор Ольги Мих. с бабами о родах и та подробность, что затылок мужа вдруг бросился ей в глаза, - отзывается подражанием "Анне Карениной", где Долли также разговаривает в подобном положении с бабами и где Анна вдруг замечает уродливые уши у мужа" (6 октября - "Слово", с. 256-258).

Отстаивая свою позицию, Чехов спрашивал Плещеева 9 октября: "Неужели и в последнем рассказе не видно "направления"? Вы как-то говорили мне, что в моих рассказах отсутствует протестующий элемент, что в них нет симпатий и антипатий... Но разве в рассказе от начала до конца я не протестую против лжи? Разве ото не направление?" Подтвердил он и свои симпатии к Ольге Михайловне, "либеральной и бывшей на курсах", к земству, к суду присяжных. Объяснил и отношение к "украинофилу": тем, что "имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки, которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки". И - к "человеку 60-х годов", этой "полинявшей недеятельной бездарности, узурпирующей 60-е годы": "Шестидесятые годы - это святое время, и позволять глупым сусликам узурпировать его - значит опошлять его". (Впоследствии подробные характеристики "украинофила" и "человека 60-х годов" при большой переработке были сняты, очевидно, как затруднявшие развитие действия.) Относительно подражания Толстому Чехов согласился с Плещеевым: "Вы правы, что разговор с беременной бабой смахивает на нечто толстовское. Я припоминаю. Но разговор этот не имеет значения; я вставил его клином только для того, чтобы у меня выкидыш не вышел ex abrupto (внезапно (лат.)). Я врач и посему, чтобы не осрамиться, должен мотивировать в рассказах медицинские случаи. И насчет затылка Вы правы. Я это чувствовал, когда писал, но отказаться от затылка, который я наблюдал, не хватило мужества: жалко было".

Гладстон Уильям Юарт (1809-1898) - английский государственный и политический деятель.

...по мнению Прудопа... собственность есть воровство. - Эта мысль развивалась в книге "Что такое собственность?" (1840) французского мелкобуржуазного социолога и публициста Пьера Прудопа.

Скучная история - В конце 80-х г. Чехов много размышляет о том, "что осмысленная жизнь без определенного мировоззрения - не жизнь, а тягота, ужас" (А. С. Суворину, 28 ноября 1888 г.). Свои раздумья о социальном неустройстве и нравственном бессилии русского общества писатель щедро уступает герою повести - профессору Николаю Степановичу (что, безусловно, не дает права и повода ставить знак равенства между ними). Письма Чехова 1888-1889 гг. выявляют большое число даже текстуальных совпадений в мыслях автора и его героя.

3 августа 1889 г. Чехов уведомляет А. Н. Плещеева, что пришлет повесть для "Северного вестника" "не позже 1 сентября". Однако увлекся "обработкой своей вещи, исковеркал ее вдоль и поперек и выбросил кусок середины и весь конец, решив заменить их новыми" (А. М. Евреиновой, 7 сентября). Работа осложнялась "отвратительным настроением", от которого писатель "не мог отделаться во все лето" (там же): 17 июня после тяжкой болезни скончался его брат, художник Н. П. Чехов. Завершена повесть была лишь 24 сентября.

Чехов опасался, что напряженные идейные поиски героя покажутся читателю скучными и не будут поняты. "Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность. Вернее, боюсь написать глупость", - волновался Чехов в письме к Плещееву от 3 сентября; "Это не повесть, а диссертация", - сообщает И. Л. Леонтьеву-Щеглову 18 сентября, а 24 сентября, посылая повесть Плещееву, в сопроводительном письме объясняет, что выбросить "скучные" рассуждения нельзя, "так как без них не может обойтись мой герой, пишущий записки. Эти рассуждения фатальны и необходимы, как тяжелый лафет для пушки. Они характеризуют и героя, и его настроение, и его вилянье перед самим собой".

"...у Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь, - отвечал ему Плещеев. - Удивительно хорошо выдержан топ старика-ученого, и даже те рассуждения, где слышатся нотки субъективные, ваши собственные, - не вредят этому... Есть множество замечаний верных, местами глубоких даже. - Не говорю уже об абсолютной новизне мотива" (27 сентября - "Слово", с. 270, 275).

В том же письме Плещеев предсказал, что критика "окрысится" на Чехова за "сильные рассуждения о русской литературе, об ученых статьях в особенности". И не ошибся. Прежде всего ощетинилась реакционная пресса ("Новое время", "Московские ведомости"), которую раздражала обличительная заостренность повести. Либерально-демократический лагерь отнесся к "Скучной истории" спокойнее, высказывались даже положительные оценки, однако повесть при этом, ее социальный аспект действительно остались непонятыми. Поиски героем смысла жизни, ясного и цельного мировоззрения толковались критикой лишь со стороны этической. Заметив внешнее сходство, говорили о подражании Толстому, в частности, - "Смерти Ивана Ильича", говорили об отсутствии "общей идеи", о чеховской тоске... В 1900 г. М. Горький, вспоминая эту критику, скажет: "Еще со времен "Скучной истории" начали говорить о Чехове: "Да, конечно, это талант крупный, но..." и, подражая Сент-Беву, старались превратить похвалу в гнездо ос" ("Горький и Чехов", с. 122).

Когда вышел сборник Чехова "Хмурые люди" (1890), включивший в себя "Скучную историю", со статьей "Об отцах и детях йог. Чехове" выступил старейший народнический критик Н. К. Михайловский, неоднократно критиковавший произведения Чехова, неизменно обнаруживая свою неспособность понять его новаторство, неизменно упрекая его в безыдейности. И сборник "Хмурые люди" он заклеймил: "г. Чехов с холодною кровью пописывает, а читатель с холодною кровью почитывает" (Н. К. Михайловский. Литературно-критические статьи. М., Гослитиздат, 1957, с. 600). Но для повести он сделал исключение: "Скучная история" есть лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал г. Чехов" (там же, с. 601).

Не раз отмечалось огромное художественное мастерство автора "Скучной истории". Так, И. А. Бунин писал: "Меня поражает, как он моложе тридцати лет мог написать "Скучную историю"... Кроме художественного таланта, изумляет во всех этих рассказах знание жизни, глубокое проникновение в человеческую душу в такие еще молодые годы" (ЛН, с. 642). В статье о Чехове, написанной незадолго до смерти, Томас Манн говорил, что "Скучная история" ему наиболее дорога: "...это совершенно необыкновенная, чарующая вещь, во всей литературе не сыскать ничего похожего на нее, - такая она печальная и странная. Эта история, именующая себя "скучной", а на самом деле потрясающая, удивительна своим глубочайшим проникновением в психологию старости, тем, что она вложена в уста старика молодым . человеком, которому не было еще и тридцати лет" (Томас Манн. Собр. соч. в десяти томах, т. 10. М., Гослитиздат, 1961, с. 524-525).

Пирогов Николай Иванович (1810-1881) - основоположник военно-полевой хирургии и хирургической анатомии. С 1847 г. академик.

Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885) - профессор Московского и Петербургского университетов, юрист и историк.

Грубер Венцеслав Леопольдович (1814-1890) - анатом, профессор Петербургской медико-хирургической академии.

Бабухин Александр Иванович (1835-1891) - физиолог и гистолог, профессор Московского университета.

Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) - генерал, герой русско-турецкой войны 1877-1878 гг.

Перов Василий Григорьевич (1834-1882) - художник, профессор Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

Патти Аделина (1843-1919) - итальянская певица, неоднократно гастролировавшая в России.

...до Гекубы ему нет никакого дела. - Перефразировка выражения "что ему Гекуба, что он Гекубе", взятого из трагедии В. Шекспира "Гамлет". Выражение бытовало в применении к лицам, не имеющим отношения к делу. Гекуба - по древнегреческим легендам, жена троянского царя Приама, при осаде Трои потерявшая мужа и детей.

"Печально я гляжу на наше поколенье" - первая строка из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Дума" (1838).

Крылов Никита Иванович (1807-1879) - юрист, профессор Московского университета.

"Орлам случается и ниже кур спускаться..." - цитата из басни И. А. Крылова "Орел и куры" (1808).

Гусев - Рассказ написан в ноябре 1890 г. на острове Цейлон, в Коломбо, когда Чехов возвращался с Сахалина. В "Гусеве" непосредственно отразились живые впечатления поездки. Об одном таком впечатлении вспоминает М. П. Чехов: "В Индийском океане он на всем ходу парохода бросался с палубы в море с носа и затем хватался за веревку, брошенную ему с кормы. Это было его купаньем. В одно из таких купаний он видел невдалеке от себя акулу и стаю рыб-лоцманов, которых он описал потом в своем рассказе "Гусев" ("А. Чехов и сюжеты", с. 74). Сам А. П. Чехов писал 9 декабря 1890 г. А. С. Суворину: "По пути к Сингапуру бросили в море двух покойников. Когда глядишь, как мертвый человек, завороченный в парусину, летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько верст, то становится страшно..."

Рассказ понравился читателям сразу. "Какая прелесть вещица Чехова в рождественском № "Нов. врем.", - писал 1 января 1891 г. П. И. Чайковский своему брату М. И. Чайковскому. "Ваш рассказ... здесь произвел на всех глубокое впечатление, - сообщал Чехову А. Н. Плещеев 12 января. - Удивительная у вас вышла фигура этого протестанта" (ЛН, с. 362). Много позднее И. А. Бунин вспоминал: "В другой раз в сумерках я читал ему "Гусева", дико хвалил его, считая, что "Гусев" первоклассно хорош, он был взволнован, молчал" (ЛН, с. 651).

Попрыгунья - Первоначально рассказ был назван Чеховым "Обыватели". Однако, посылая 30 ноября 1891 г. этот "маленький, чувствительный роман для семейного чтения" редактору журнала "Север" В. А. Тихонову, писатель озаглавил его "Великий человек". И тут же присовокупил: "Если напечатаете с этим названием, то в марте я пришлю Вам другой рассказ, который будет называться "Обыватели". (Так сначала именовался "Учитель словесности".) Но, прочитав уже корректуру рассказа, Чехов опять меняет его название. "Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! - писал он В. А. Тихонову. - "Великий человек" мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе - это непременно. Назовите так - "Попрыгунья". Итак, значит, "Попрыгунья". Не забудьте переменить" (14 декабря).

По поводу рассказа в обществе возникли большие и неприятные для Чехова пересуды. "Вчера я был в Москве, но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей "Попрыгуньи" ("Север", № 1 и 2), и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика - внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником", - писал Чехов 29 апреля 1892 г. Л. А. Авиловой. Чехов действительно использовал в рассказе внешние черты быта и отношений в семье Кувшинниковых, и в частности роман С. П. Кувшинниковой с И. И. Левитаном. Близкая знакомая и Чеховых и Кувшинниковых, писательница Т. Л. Щепкина-Куперник так объясняла эту "неосторожность" писателя: "Только писатель может понять, как преломляются и комбинируются впечатления от виденной и слышанной жизни в жизнь творчества. С наивностью художника, берущего краски, какие ему нужно и где только нужно, Чехов взял только черточки из внешней обстановки С. П. - ее "русскую" столовую, отделанную серпами и полотенцами, ее молчаливого мужа, занимавшегося хозяйством и приглашавшего к ужину, ее дружбу с художниками. Он сделал свою героиню очаровательной блондинкой, а мужа ее талантливым молодым ученым. Но она узнала себя - и обиделась" ("Чехов в воспоминаниях современников". М., Гослитиздат, 1952, с. 285). Почувствовал себя задетым и Левитан. Разобиделся друг Чехова, артист А. П. Ленский, который увидел себя в образе "толстого актера".

Конечно, волевая и немолодая Кувшинникова, заурядный муж ее или серьезный и нежно любимый Чеховым И. И. Левитан совсем не идентичны героям "Попрыгуньи", хотя писатель и придал некоторые их черты своим персонажам: экстравагантность Ольги Ивановны, томность и припадки мучительных сомнений в своем даровании Рябовского. Однако главные качества характера Ольги Ивановны, которые и привели к трагической развязке, - легкомыслие, слабохарактерность, - были присущи не Кувшинниковой, а ее молодой приятельнице Л. С. Мизиновой, влюбленной в тот период в Левитана. Именно Л. С. Мизинова и была основным прототипом Ольги Ивановны (см.: Г. Бердников. Красота и правда. - "Знамя", 1973, № 10).

Высоко ценивший Чехова-художника Л. Н. Толстой восхищался "Попрыгуньей", читал ее вслух (ЛН, с. 874), говорил о пей: "Превосходно, превосходно. Есть юмор, сначала, а потом эта серьезность... И как чувствуется, что после его смерти она будет опять точно такая же" (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. Неизданный дневник за 1907 год. - Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве).

Мазини Анджело (1844-1926) - итальянский певец.

"Укажи мне такую обитель..." - Песня на слова Н. А. Некрасова (отрывок из стихотворения "Размышления у парадного подъезда", 1858), весьма популярная в среде русской передовой интеллигенции.

Поленов Василий Дмитриевич (1844-1927) - художник.

Барнай Людвиг (1842-1924) - немецкий драматический актер; в 1885 г. гастролировал в России.

В ссылке - Рассказ навеян поездкой писателя на Сахалин, "это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный" (А.С.Суворину, 9 марта 1890 г.), и создавался во время работы над капитальным трудом "Остров Сахалин". "В ссылке" - единственное художественное произведение Чехова, целиком построенное на материалах каторги.

Палата №6 - "Пишу повесть... - сообщал Чехов 31 марта 1892 г. А. С. Суворину. - В повести много рассуждений и отсутствует элемент любви. Есть фабула, завязка и развязка. Направление либеральное". Это была "Палата № 6". Через месяц, 29 апреля, Л. А. Авиловой оп пишет, что "кончает повесть". В ноябрьской книжке "Русской мысли" повесть была напечатана.

Беспощадная критика российских порядков, развенчивание философии пассивности в "Палате № 6", ее острая социальная направленность привлекли к повести внимание передовой общественности. В. Г. Короленко назвал ее "произведением поразительным по захватывающей силе и глубине..." ("Чехов в восп.", с. 144). И. Е. Репин отправил в апреле 1893 г. Чехову взволнованное письмо: "Как я Вам благодарен... за Вашу "Палата № 6". Какая страшная сила впечатлений поднимается из этой вещи! Даже просто непонятно, как из такого простого, незатейливого, совсем даже бедного по содержанию рассказа вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!! Да нет, куда мне оценивать эту чудную вещь... Я поражен, очарован, рад, что я еще не в положении Андрея Ефимовича... Спасибо, спасибо, спасибо! Какой Вы силач!.. Вот это так вещь!" (И. Е.Репин. Письма к писателям и литературным деятелям, с. 102).

Об огромной впечатляющей силе повести говорили писатели Н. С. Лесков: "В "Палате № 6" в миниатюре изображены общие наши порядки и характеры. Всюду - палата № 6. Это - Россия..." ("А. П. Чехов в воспоминаниях современников". М., 1947, с. 316) и П. Д. Боборыкин, который, прочитав повесть, "находился целых два дня под таким ее душевным воздействием, какого решительно не испытывал ни от какой беллетристической вещи..." (ЦГАЛИ).

И наконец, драгоценное для нас свидетельство А. И. Ульяновой-Елизаровой, воспроизводящей разговор о "Палате № 6" с В. И. Лениным: "Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведенном им, - Володя вообще любил Чехова, - он определил всего лучше это впечатление следующими словами: "Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6" (сб. "В. И. Ленин о литературе и искусстве". М., Гослитиздат, 1960, с. 616).

Издательство "Посредник", поставившее себе задачу издать "для интеллигентного читателя" произведения, заключавшие "в себе наиболее гуманные идеи", по свидетельству писателя С. Т. Семенова, нашло больше всего "таких писаний" у Чехова, в том числе "Именины" и "Палата № 6" ("Чехов в восп.", с. 365). "Нам со всех сторон указывают на эту вещь, - писал Чехову В. Г. Чертков 20 января 1893 г. - Еще недавно мы получили самый сочувственный о ней отзыв от Л. Н. Толстого".

Пастер Луи (1822-1895) - французский бактериолог, основатель современной микробиологии и учения о заразных болезнях.

Кох Роберт (1843-1910) - немецкий бактериолог. Открыл бациллы туберкулеза, холеры, сибирской язвы.

У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали бы люди. - "Если бы бога не существовало, его следовало бы выдумать" - это изречение французского писателя и философа Ф. Вольтера из "Послания к автору новой книги о трех самозванцах" (1769) использовано Ф. М. Достоевским в "Братьях Карамазовых": его произносит, с добавлением слов "И действительно, человек выдумал бога", Иван Карамазов в третьей главе книги пятой.

Диоген (ок. 404-323 до н. э.) - греческий философ. По преданиям, будучи аскетом, жил в бочке; днем он ходил с фонарем в поисках человека, достойного этого звания.

Марк Аврелий (121-180) - римский император. Цитируется изречение из книги "Размышления императора Марка Аврелия Антонина о том, что важно для самого себя. Перевод Л. Урусова" (Тула, 1882). В личном чеховском фонде библиотеки Таганрога хранится эта книга с пометами писателя.

Студент - И. А. Бунин вспоминает, с какой "затаенной горечью" в конце жизни говорил Чехов о своем литературном прошлом: "Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: "А вот еще есть писатель Чехов: нытик..." А какой я нытик? Какой я "хмурый человек", какая я "холодная кровь", как называют меня критики? Какой я "пессимист"? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ - "Студент". И слово-то противное: "пессимист"..." ("Чехов в восп.", с. 514). А. П. Чехов считал рассказ "Студент" "наиболее отделанной" своей работой (свидетельство И. П. Чехова об этом хранится в Институте русской литературы АН СССР, Пушкинский дом).

Дом с мезонином - "Теперь пишу маленький рассказ: "Моя невеста", - сообщает Чехов Е. М. Шавровой 26 ноября 1895 г. А 29 декабря в письме к А. С. Суворину сетует: "...пишу небольшую повесть и никак не могу ее кончить: мешают гости. С 23 декабря у меня толчется народ, и я тоскую по одиночеству, а когда остаюсь один, то злюсь и чувствую отвращение к прожитому дню. Целый день еда и разговоры, еда и разговоры".

Первые впечатления, давшие писателю материал для рассказа, относятся еще к лету 1891 г., когда семья Чеховых жила на даче под Алексином Тульской губернии, в имении Богимово. Сам владелец имения Е. Д. Былим-Колосовский, его экономка Анимаиса Орестовна стали прототипами помещика Белокурова и Любови Ивановны; Чехов, подобно герою рассказа художнику, жил "в старом барском доме, в громадной зале с колоннами, где не было никакой мебели, кроме широкого дивана"; описан в рассказе и богимовский парк с еловой аллеей (см. письма Чехова А. С. Суворину от 18 и 20 мая 1891 г. и воспоминания А. А. Хотяинцевой - ЛН, с. 610).

Писатель В. Н. Ладыженский воспроизводит в своих мемуарах разговоры с Чеховым в середине 90-х гг.: "Общественной деятельности в земстве он очень сочувствовал, по считал ее маловозможной по "независящим обстоятельствам"... при свидании Чехов говорил мне: "Все это хорошо, и дай тебе бог всякого успеха, но, по-настоящему, нужны не школки с полуголодным учителем и не аптечки, а народные университеты" ("Чехов в восп.", с. 301). М. В. Лавров, сын издателя "Русской мысли" В. М. Лаврова, у которого Чехов в то годы часто гостил в имении Шелковка под Москвой, вспоминает их разговоры о положении крестьян в России. "Свои воззрения по этому поводу А. П. Чехов вложил в горячие речи пейзажиста в... "Домике с мезонином", в котором безусловно можно видеть много автобиографических черт" ("Туркестанские ведомости", 1910, № 3645, 26 февраля).

В названном выше письме Шавровой Чехов писал: "У меня когда-то была невеста... Мою невесту звали так: "Мисюсь". Я ее очень любил. Об этом я пишу". До последнего времени прототипы героинь рассказа, Лиды и Мисюсь, не были известны. Внучка В. М. Лаврова, А. Дорошевская, назвала их: "У Вукола Михайловича были две дочери - старшая, Лидия, и младшая, Анастасия, которой в детстве было дано прозвище Мисюсь", - пишет Дорошевская. Лидия Вуколовна, поборница "малых дел", многими своими чертами предваряла образ Лидии в "Доме с мезонином", а Анастасия явилась прототипом Жени-Мисюсь ("Литературная газета", 1973, № 48, 28 ноября).

Моя жизнь - Едва был окончен "Дом с мезонином", рассказ, направленный против теории "малых дел", как Чехов принимается за произведение, в котором изображает трагедию человека, пытавшегося претворить в жизнь толстовские идеи. Из письма к Чехову редактора журнала "Нива" А. А. Тихонова (от 25 марта 1896 г.) известно, что начата повесть в феврале 1896 г. 27 апреля писатель извещает Тихонова: "...рассказ, который я пишу для "Нивы", уже подваливает к концу второго листа... сюжет из жизни провинциальной интеллигенции". 16 июня отправляет часть рукописи в журнал: "...посылаю Вам заказной бандеролью свою повесть. Это не половина, а лишь первая треть. Что успел переписать, то и посылаю... Придется исправлять во многом, ибо это еще не повесть, а лишь грубо сколоченный сруб, который я буду штукатурить и красить, когда окончу здание". И только ко 2 августа повесть была закончена.

Беспокоило писателя заглавие повести: "Я телеграфировал Вам название повести: "Моя жизнь". Но это название кажется мне отвратительным, особенно слово "моя". Не лучше ли будет "В девяностых годах"? Это в первый раз в жизни я испытываю такое затруднение с названием" (А. А. Тихонову, 13 сентября). Отвечая 19 сентября Чехову, Тихонов просил его оставить заголовок "Моя жизнь": "Не знаю, почему Вам так не нравится название "Моя жизнь". Мне оно понравилось своей простотой. Оно, правда, не дает точного представления о содержании повести, но удивительно хорошо гармонирует с ее тоном, со стилем, которым она написана. Напротив, "В 90-х годах" мне кажется претенциозным и более подходящим для исторической повести". Чехов согласился: "Если название "Моя жизнь" нравится Вам, то пусть оно и остается" (24 сентября).

В повести отразились многие таганрогские впечатления Чехова. Как вспоминает его земляк, П. Сурожский ("Приазовский край", 1914, № 172), в описании города и в характеристике общества воссоздан именно Таганрог. М. П. Чехов, припоминая "строгость семейного режима" в их детстве, утверждает, что "этот режим все-таки оставил в душе Антона Павловича неприятный след и в его повести "Моя жизнь" есть много автобиографических черт". Кроме того, слова Редьки "Как это он ловко все пригнал!" были произнесены когда-то дядей А. П. Чехова, М. Е. Чеховым, об авторе фарса "Маменькин сынок". Образы Карповны и Прокофия во многом списаны с тетушки Федосьи Яковлевны и "некоего мясника Прокофия Алексеевича", которому действительно принадлежит фраза: "Я вам, мамаша, могу снисхождение сделать. В сей земной жизни буду вас питать на старости лет в юдоли, а когда помрете, на свой счет похороню..." Однако наказан розгами был не он, а купец Китаев из Нижнего Новгорода, в самом деле говоривший во время холеры против докторов ("А. Чехов и сюжеты", с. 12-23). Прототипом главного героя повести, как считал Л. Н. Толстой, "послужил небезызвестный опрощенец князь В. В. Вяземский, вызвавший когда-то целый шум в печати" ("Чехов в восп.", с. 368).

Сразу после появления повести в журнале писатель И. Л. Леонтьев-Щеглов писал Чехову: "Благодарю Вас много, много, в качестве читателя "Нивы" за Ваш превосходный (со всех сторон) рассказ "Моя жизнь". Вот она, г-жа литература, в ее настоящем виде!" (1 января 1897 г.) 13 декабря отозвался И. Е. Репин: "Моя жизнь" - вот что тронуло меня и произвело глубокое впечатление. Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении; так близка душе делается вся эта история! Действующие лица становятся родными, и их жаль до слез. И как это ново! Как оригинально! А какой язык!.." (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям, с. 141). Очень высоко ценил повесть М. Горький. "Вчера я прочитал "Мою жизнь". - Роскошь!"- пишет он Е. П. Пешковой 22 марта 1899 г. А в 1925 г., говоря о "гигантской политической роли" русской литературы, среди произведений, служивших этой цели, называет и "Мою жизнь" ("Горький и Чехов", с. 169).

"Отчего я люблю тебя, светлая ночь?" - романс на стихи Я. П. Полонского "Ночь" (1850), музыка П. И. Чайковского.

Мужики - Первое упоминание о повести мы находим в письме Чехова к Е. М. Шавровой от 1 января 1897 г.: "...я занят, занят по горло: пишу и зачеркиваю, пишу и зачеркиваю..." А 1 марта он сообщает А. С. Суворину: "Я написал повесть из мужицкой жизни, но говорят, что она не цензурна и что придется сократить ее наполовину". Опасаясь цензуры, Чехов снял главу, где мужики разговаривают "о религии и властях" (Ф. Д. Батюшкову, 24 января 1900 г.).

Замышляя покупку имения, Чехов писал 19 октября 1891 г. А. С. Суворину: "...если я литератор, то мне нужно жить среди народа... Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек..." И "семь лет "мелиховского сидения" не прошли для него даром. Они наложили на его произведения этого периода свой особый отпечаток, особый колорит. Это влияние Мелихова признавал он и сам. Достаточно вспомнить о его "Мужиках" и "В овраге", где на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи" ("Вокруг Чехова", с. 280). Писатель В. Н. Ладыженский рассказывает, как он присутствовал однажды на молебне в мелиховской школе вместе с Чеховым, который обратил его "внимание на местного крестьянина, послужившего прототипом для старосты в "Мужиках", и указывал на своеобразную колоритность его речи" ("Чехов в воен.", с. 303). Но к концу 90-х гг. Мелихово, сыгравшее важнейшую роль в творческой биографии писателя, уже исчерпало себя. 26 июня 1899 г. он пишет А. С. Суворину: "... в беллетристическом отношении после "Мужиков" Мелихово уже истощилось и потеряло для меня цену".

Значение "Мужиков" как явления общественного и литературного было огромно. Честное и правдивое изображение русской деревни, чуждое какой бы то ни было идеализации, вызвало ярость и негодование в реакционных кругах. А. С. Суворин записал в своем дневнике 27 апреля 1898 г.: "Здесь Чехов... Он мне рассказывал, что Короленко убедил его баллотироваться в члены Союза писателей, сказав, что это - одна формальность. Оказалось, что среди этого Союза оказалось несколько членов, которые говорили, что Чехова следовало забаллотировать за "Мужиков"... "Меня чуть не забаллотировали", - говорил Чехов" ("Дневник А. С. Суворина". М. - Пг., 1923, с. 179).

По-своему не принял "Мужиков" Л. Н. Толстой. "Рассказ "Мужики"- это грех перед народом. Он не знает народа..." - говорил Толстой. "Из ста двадцати миллионов русских мужиков Чехов взял одни только темные черты. Если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать" (ЛН, с. 519 и 521).

Но большинство современников встретили "Мужиков" восторженно. "Какую дивную вещь написал Антон Павлович - "Мужики". Это потрясающая вещь. Он достиг в этой вещи поразительно художественной компактности. Я от нее в восторге", - писал И. И. Левитан М. П. Чеховой (М. П. Чехова. Из далекого прошлого. М., Гослитиздат, I960, с. 45). "Спасибо, громадное спасибо Вам за "Мужиков", - пишет доктор П. Г. Розанов 5 мая 1897 г. "Читал с огромным напряжением "Мужиков". Судя по отзывам со всех концов, ты давно не имел такого успеха" (Вл. И. Немирович-Данченко, май 1897 г.). Артист и драматург А. И. Сумбатов-Южин тогда же пишет: "...твои "Мужики" - величайшее произведение... Удивительно высок и целен твой талант в "Мужиках"... И везде несравненный трагизм правды, неотразимая сила стихийного, шекспировского рисунка; точно ты не писатель, а сама природа". М. Горький высоко ценил повесть за то, что она свидетельствовала, как "резко изменилось отношение литературы к мужику; благодушный мечтатель и лирик исчез, явились дикие, пьяные, странные "Мужики", и относил ее к тем произведениям, которые сыграли "гигантскую политическую роль" в жизни России ("Горький и Чехов", с. 176 и 169).

На подводе - В мелиховский период, когда Чехов работал в земстве и строил школы, он особенно близко и хорошо узнал жизнь сельских учителей. "Если я когда-нибудь напишу рассказ про сельского учителя, самого несчастного человека во всей империи, то на основании знакомства с жизнью многих десятков их", - говорил он М. М. Ковалевскому ("Чехов в восп.", с. 448). "...мы разговорились о тяжелом положении народных учителей и учительниц, и я увидел впоследствии некоторые черты этого положения в художественной правде небольшого рассказика "На подводе"... - вспоминает писатель В. Н. Ладыженский (там же, с. 303-304).

Л. Н. Толстой, прочитав рассказ в газете, записал в своем дневнике: "Превосходно по изобразительности, но риторика, как только он хочет придать смысл рассказу" (Л. И. Толсто и. Полн. собр. соч., т. 53, с. 172).

Человек в футляре - Рассказ открывает цикл, в который помимо "Человека в футляре" входят рассказы "Крыжовник" и "О любви". Чехов предполагал написать целую серию рассказов о "футлярных людях", о чем 28 сентября 1899 г. оповещал А. Ф. Маркса: "...рассказы "Человек в футляре", "Крыжовник" и "О любви" - рассказы, принадлежащие к серии, которая далеко еще не закончена и которая может войти лишь в XI или XII том, когда будет приведена к концу вся серия". Однако другие рассказы этой серии не появились. Рассказ написан летом 1898 г., сразу по возвращении из Ниццы.

Многие мемуаристы указывают, что одним из прототипов "человека в футляре", учителя Беликова, был инспектор таганрогской гимназии А. Ф.Дьяконов, который "был божеским наказанием и для учащихся и для учащих, много лет держал в подчинении и страхе всю гимназию..." (П. Сурожский. Местный колорит в произведениях А. П. Чехова. - "Приазовский край", 1914, № 172, 3 июля). Как тип Дьяконов поразил, видимо, Чехова еще в детстве. Любопытно свидетельство М. Андреева-Туркина о том, как Чехов-гимназист копировал Дьяконова: "Антон надел отцовский черный люстриновый пиджак и фуражку и живо представил инспектора гимназии, Дьяконова ("сороконожку"), быстро-быстро бегая по комнате, потирая руки и кивая изредка слева направо головой" (сб. "А. П. Чехов и наш край". Ростов н/Д, 1935, с. 30). Безусловно, Беликов - синтезированный художественный образ. В действительности Дьяконов был не чужд понятиям чести и человечности. Так, например, он "не мог примириться с новыми порядками и новыми веяниями" в гимназии 80-х гг., когда "требовалась организация сыска, шпионаж, доносительство", и ушел в отставку. Умирая, Дьяконов оставил свое немалое состояние "неимущим из учительской корпорации" (Воспоминания В. В. Зелененко о таганрогской гимназии 70-80-х гг. - ЦГАЛИ). Известно также, что одним из прототипов Беликова был редактор "Недели" М. О. Меньшиков, о котором Чехов записал в дневнике 1896 г.: "в сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтобы не погибнуть от солнечного удара, боится умываться холодной водой..." В рассказе отражены, кроме того, многие факты из жизни гимназии, например - маевки в роще Дубки под Таганрогом ("А. Чехов и сюжеты", с. 16-17). Все эти сведения подтверждает и писатель В. Г. Тан-Богораз ("Чеховский юбилейный сборник". М., 1910, с. 496-497).

Гениальный сатирический образ "человека в футляре" был неоднократно использован В. И. Лениным.

Крыжовник - Второй рассказ цикла написан в июле 1898 г., сразу после "Человека в футляре". "Девять десятых рассказа для августовской книжки уже готово, и если ничто не помешает благополучному окончанию сего рассказа, то 1 августа ты его получишь..." - писал Чехов В. А. Гольцеву 20 июля. 28 июля рассказы "Крыжовник" и "О любви" были отправлены в журнал "Русская мысль".

Как сообщает М. П. Чехов, в рассказе воссозданы некоторые особенности быта имения Бакумовка, принадлежащего близким знакомым семьи Чеховых, Смашным, в частности - сцена купания. Фамилия Чимша-Гималайский придумана писателем по аналогии с фамилией "Рымша-Пилсудскин", носитель которой посетил однажды Чехова где-то в Сибири и оставил свою визитную карточку ("А. Чехов и сюжеты", с. 62-64, 17).

Вл. И. Немирович-Данченко писал Чехову 27 сентября, прочитав рассказ: "Крыжовник"... - хорошо, потому что ость и присущий тебе колорит, как в общем тоне и фоне, так и в языке, и еще потому, что очень хороши мысли".

..."тьмы истин нам дороже..." - неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина "Герой" (1830).

О любви - Третий рассказ цикла. Написан в июле 1898 г. и послан вместе с "Крыжовником" в "Русскую мысль".

Как пишет писательница Л. А. Авилова, в рассказе "О любви" изображены их отношения с Чеховым ("Чехов в восп.", с. 271-275). И. А. Бунин, знавший Авилову близко, отмечает такие ее качества, как "правдивость, ум, талантливость, застенчивость и редкое чувство юмора даже над самой собой", и утверждает, что с ее воспоминаниями "биографам Чехова придется серьезно считаться" (И. А. Бунин. О Чехове. Нью-Йорк, 1955, с. 134 и 147).

Ионыч - Рассказ начат в Ницце, в конце 1897 г. 15 декабря Чехов пишет редактору журнала В. А. Гольцеву: "Рассказ я пришлю, но едва ли успею сделать это раньше февраля... сюжет такой, что не легко пишется..." Писателю трудно работалось на чужбине, тяготила курортная обстановка: "стол чужой, ручка чужая и то, что я нишу, кажется мне чужим" (ему же, 29 января 1898 г.). "Здесь до такой степени неудобно писать, или я в таком настроении, что у меня не выходит ничего путного. Дома в своем флигеле я сразу приведу себя в порядок" (В. М. Лаврову, 25 февраля). Возвратившись в Мелихово, Чехов в мае отсылает рассказ в "Русскую мысль", однако 6 июня попросил его обратно, заменив "Человеком в футляре", "Ионыча" же передал "Ниве".

"Когда еще я не пил слез из чаши бытия" - романс на стихи А. А. Дельвига "Элегия" (1823), музыка М. Л. Яковлева, друга поэта.

"Твой голос для меня, и ласковый и томный" - неточная цитата из стихотворения "Ночь" (1823) А. С. Пушкина. На слова "Ночи" писали музыку А. Рубинштейн, Римский-Корсаков, Мусоргский, Гречанинов.

Случай из практики - Интересно свидетельство студента-медика Н. Н. Тугаринова, который 22 января 1899 г. извещал Чехова о больших "разговорах и спорах" о его творчестве, в частности - о "Случае из практики": "...3/4 восхищалось и млело, а другие, наоборот, брюзжали" ("Из архива А. П. Чехова". М., 1960, с. 244).

Душечка - Рассказ, высоко ценимый И. А. Буниным (ЛН, с. 677) и Л. Н. Толстым. Толстой особенно любил "Душечку". Вскоре после появления рассказа в печати И. И. Горбунов-Посадов писал Чехову о том, как Лев Николаевич "чудесно, с увлечением" читал "Душечку" и был "в восторге от нее. Он все говорит, что это перл, что Чехов это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлечением" (24 января 1899 г.). Чехов был растроган: "Когда писал "Душечку", то никак не думал, что ее будет читать Лев Николаевич, - отвечает он Горбунову-Посадову. - Спасибо Вам; Ваши строки о Льве Николаевиче я читал с истинным наслаждением" (27 января). "Ваша "Душечка" - прелесть! Отец ее читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи", - извещала Чехова и дочь Толстого, Т. Л. Толстая (30 марта). Вспоминает об отношении Толстого к рассказу писательница Л. И. Веселитская (Микулич): "Он восхищается "Душечкой", - и особенно телеграммой со словом "сючала". Лев Николаевич много раз повторяет это "сючала", прибавляя: "Как он это схватил удачно. Как вы думаете: какое это слово?.." (В. Микулич. Встречи с писателями. Л., 1929, с. 130).

Однако Толстой и сам понимал, что расходится с Чеховым в восприятии образа "Душечки" и ценит в нем не то, что хотел выразить автор. Помещая рассказ в составленный им в 1906 г. сборник "Круг чтения", он сопроводил его послесловием, в котором дает свое объяснение рассказу. По его мнению, Чехов под влиянием модных идей хотел посмеяться над "жалкой" "Душечкой", хотел "проклясть слабую, покоряющуюся, преданную мужчине, неразвитую женщину... но бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом того, чем может быть женщина и для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем сводит ее судьба". Сообразуясь с этими взглядами, Толстой выбросил в тексте рассказа некоторые снижающие образ штрихи в характеристиках Ольги Семеновны и Купина.

В. И. Ленин воспользовался образом "Душечки" в заметке "Социал-демократическая душечка" (октябрь 1905 г.).

Дама с собачкой - Вскоре после появления в печати рассказа художница М. Т. Дроздова известила Чехова: "Был Левитан. Много говорили о Вас. Он все говорил: "черт возьми, как хорошо Антоний написал "Даму с собачкой". Восхищался рассказом М. Горький (начало января 1900 г.): "Читал "Даму" вашу... никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа - все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом... Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками - возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни - черт бы ее побрал!" ("Горький и Чехов", с. 61-62).

"Гейша" (1896) - оперетта английского композитора Сиднея Джонса.

В овраге - "Пишу большую повесть, скоро кончу..."- сообщает Чехов сестре 14 ноября 1899 г. о работе над повестью "В овраге". А 19 ноября уведомляет редактора журнала "Жизнь" В. А. Поссе: "...я пишу повесть для "Жизни", и готова она будет скоро, должно быть, ко 2-й половине декабря. В ней всего листа три, но тьма действующих лиц, толкотня, тесно очень - и приходится много возиться, чтобы эта толкотня не чувствовалась резко!"

В основу повести положен случай, о котором Чехов узнал на Сахалине, "а место действия - близ Мелихова" ("А. Чехов и сюжеты", с. 146). "Я описываю тут жизнь, какая встречается в средних губерниях, я ее больше знаю, - рассказывал Чехов ялтинскому учителю С. Н. Щукину. - И купцы Хрымины есть в действительности. Только на самом деле они еще хуже. Их дети с восьми лет начинают пить водку и с детских же лет развратничают; они заразили сифилисом всю округу. Я не говорю об этом в повести... потому что говорить об этом считаю нехудожественным... то, что мальчика Липы обварили кипятком, это не исключительный случай, земские врачи нередко встречают такие случаи" ("Чехов в восп.", с. 464). И.А. Бунин поведал однажды Чехову о сельском дьяконе, который "до крупинки съел как-то, на именинах... фунта два икры. Этой историей он начал свою повесть "В овраге", - вспоминает Бунин (там же, с. 526).

Отзывы были единодушны и восторженны. Для М. Горького "В овраге" явилось откровением, он увидел, как в повести "что-то бодрое и обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни" (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М. -Л., 1929, с.155). С удовольствием передал он Чехову хвалебный отзыв Л. Н. Толстого (февраль 1900 г. - "Горький и Чехов", с. 68) и рассказал, как читал повесть мужикам на Полтавщине: "Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им - черт знает до чего! Так что один мужик... даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит "велика матушка Россия". Да, славно все это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики - и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный вы человек, Антон Павлович, и огромный вы талантище" (июль 1900 г. - там же, с. 75). Сам М. Горький, сразу по выходе повести в свет, написал статью "По поводу нового рассказа А. П.Чехова "В овраге" ("Нижегородский листок", 1900, № 29, 30 января), в которой дал настоящий бой буржуазной критике, настойчиво проводившей мысль о литературной и общественной незначительности Чехова. Прежде всего Горький подчеркнул главнейшую особенность чеховского творчества: "В рассказах Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя..." Полемизируя с теми, кто упрекал писателя в отсутствии мировоззрения, Горький писал: "У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание - он овладел своим представлением жизни... Он освещает ее скуку, ее нелепости, ее стремления, весь ее хаос с высшей точки зрения. И хотя эта точка зрения неуловима, не поддается определению - быть может, потому, что высока, - но она всегда чувствовалась в его рассказах и все ярче пробивается в них". Наконец, вопреки хору писак, упорно величавшему Чехова "певцом сумерек" и "хмурых людей", Горький громко заявил об оптимистическом звучании его творчества: "...каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту - ноту бодрости и любви к жизни... В новом рассказе, трагическом, мрачном до ужаса, эта нота звучит сильнее, чем раньше..." (там же, с. 121 -126). Чехов был глубоко тронут статьей Горького и 15 февраля писал ему: "...Ваш фельетон в "Нижегородском листке" был бальзамом для моей души".

Архиерей - Сюжет "Архиерея" занимал писателя очень долго, в чем он сам признавался О. Л. Книппер 16 марта 1901 г.: "Пишу теперь рассказ под названием "Архиерей" на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать". Обещан был рассказ В. С. Миролюбову ("Журнал для всех") еще 6 декабря 1899 г. ("Я пришлю Вам рассказ "Архиерей"), хотя работать над ним Чехов стал, судя по всему, позднее. Ялтинский знакомый Чехова, С. Н. Щукин, с его слов, утверждал, что "Архиерей" был "старый, ранее написанный рассказ, который он теперь переделал" ("Чехов в воен.", с. 465).

Работа над рассказом задерживалась из-за болезни писателя: "...я нездоров, или не совсем здоров... и писать не могу. У меня было кровохарканье, теперь слабость..." "Рассказ давно кончил, по переписывать его было трудновато; все нездоровится... Нездоровится, хоть плюнь" (В. С. Миролюбову, 17 декабря 1901 г., 20 февраля 1902 г.). Врач по специальности, Чехов отлично понимал, чем должно кончиться это постоянное нездоровье. Еще в Ницце (зима 1897/98 г.) он говорил писателю Вас. Немировичу-Данченко: "Мы все приговоренные... И ведь знаете... Так жить хочется! Что бы написать большое-большое? К чему-то крупному тянет, как пьяницу на водку... А в ушах загодя - "вечная память". Иной раз мне кажется, все люди слепы. Видят вдали и по сторонам, а рядом, локоть о локоть, смерть, и ее никто не замечает или не хочет заметить..." ("Чеховский юбилейный сборник". М., 1910, с. 399). Образ больного архиерея Чехов как бы пропустил через свою проникновенную, неутолимую и светлую печаль и создал рассказ необычайно правдивый, поэтичный и трагически сильный.

Одним из прототипов архиерея называют крымского епископа Михаила Грибановского. Чехов не был с ним знаком. Но однажды увидел его фотографию, и лицо епископа, "очень умное, одухотворенное, изможденное и с печальным, страдальческим выражением", поразило писателя. Мысль о покойном Грибановском вдохновила Чехова на создание, в частности, сцены всеобщего плача в рассказе, о чем пишет С. Н. Щукин ("Чехов в восп.", с. 465-466). М. П. Чехов вспоминает о московском знакомом семьи Чеховых Степане Алексеевиче П., который кончив курс в университете, постригся в монахи, приняв имя Сергий, и сделал очень быстро духовную карьеру. "Уже будучи архиереем, преосвященный Сергий приезжал в Ялту лечиться от нервов", где навещал Чехова. "Эти свидания архиерея Сергия с Ант он ом Павловичем в Ялте и были той ассоциацией, благодаря которой и появился на свет рассказ "Архиерей" ("А. Чехов и сюжеты", с. 46-47). М. П. Чехов указывает и прототипа отца Сисоя - иеромонаха Анания из монастыря Давидова Пустынь близ Мелихова, "он именно и сказал фразу о том, что "японцы - все одно, что черногорцы" (т а м ж е, с. 48). А. И. Куприн пишет, что "выражение "не ндравится мне это", перешедшее так быстро из "Архиерея" в обиход широкой публики, было им (Чеховым. - В. П.) почерпнуто от одного мрачного бродяги полупьяницы, полупомешанного, полупророка" ("Чехов в восп.", с. 559).

И. А. Бунин считал, что "Архиерей" написан... изумительно. Только тот, кто занимается сам литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения" (ЛН, с. 406). И с досадой замечал: "Его" Архиерей" прошел незамеченным..." (ЛН, с. 667). 14 октября 1902 г. В. С. Миролюбов сообщил Чехову: "Был в Ясной Поляне, старик... хвалит "Архиерея" и расспрашивал о вас" (ЛН, с. 874).

Невеста - "Невеста" - последний рассказ Чехова.

По свидетельству М. Горького, еще во время работы над "Архиереем" Чехов говорил: "Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного" ("Горький и Чехов", с. 150). Писатель С. Я. Елпатьевский вспоминает, что в начале 900-х гг. Чехов "весь ушел в политику", и, ранее "скептически настроенный", он теперь "стал верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому, светлому, радостному..." ("Чехов в восп.", с. 579). В преддверии 1905 г. он пишет рассказ, в котором сделал попытку вывести новых людей, молодежь, причастную к революционным событиям. "Пишу рассказ для "Журнала для всех" на старинный манер, на манер семидесятых годов", - сообщает он 26 января 1903 г. О. Л. Книппер-Чеховой.

Работа над рассказом началась в октябре 1902 г. К 20 октября рассказ сложился уже настолько, что Чехов смог сообщить В. С. Миролюбову его название: "...если Вам так нужно название рассказа, которое можно потом и изменить, то вот оно: "Невеста". И опять Чехов беспокоится из-за цензуры: "..."Невесту" пишу, рассчитываю кончить к 20 февраля... Только вот одно: как бы моей "Невесте" не досталось от г. г. женихов, блюдущих чистоту Вашего журнала!" (В. С. Миролюбову, 9 февраля 1903 г.). 27 февраля рассказ был отправлен Миролюбову. "Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю", - писал при этом Чехов.

Когда в апреле 1903 г. у Чехова была на руках вторая корректура рассказа, он дал ее прочесть М. Горькому и В. В. Вересаеву. Как вспоминает Вересаев, 20 апреля у него с Чеховым состоялся разговор о "Невесте":

"Антон Павлович спросил:

- Ну, что, как вам рассказ?

Я помялся, но решил высказаться откровенно:

- Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.

Глаза его взглянули с суровою настороженностью.

- Туда разные бывают пути" ("Чехов в восп.", с. 675).

Однако через полтора месяца Вересаев получил от Чехова письмо (от 5 июня): "Рассказ "Невесту" искромсал и переделал в корректуре". Художник предельно честный, Чехов и в малейшей степени не хотел погрешить против правды. Но, хотя он и снял прямые намеки на уход Нади в революционную работу, эта правка не изменила ни смысла рассказа, ни его оптимистического звучания.