ПОЧЕМУ МЫ, РУСЬ, - НЕСЧАСТНЕЕ ДРУГИХ?

Мысли, как оказывается, могут быть, если верить А. М. Горькому, своевременными или несвоевременными, что само по себе, конечно, парадокс, нонсенс, ибо мысль всегда что-то открывает, раскрывает, объясняет, стремится к познанию не только общества, но и самого носителя мысли - личности, что всегда является своевременным и необходимым.

К сожалению, именно наше общество особенно преуспело не только в четком разделении мыслей на «своевременные» и «несвоевременные», относя к последним все не соответствующее той генеральной линии, которая проводилась в тот или иной момент, но и в деятельном подавлении и уничтожении последних (исследуя причины процветания ряда западных государств, исследователи одной из главных причин считают не только умение высоко ценить все мысли, своевременные и несвоевременные, но и способствовать их активному появлению).

Ничего оригинального в политике подавления мыслей нет, ибо любая тоталитарная система постоянно демонстрирует свое резко негативное отношение к тем мыслям, которые не соответствуют сложившимся идеологическим канонам.

Грешила этим и старая российская монархия. Поэтому в первом номере газеты «Новая жизнь» (18 апреля 1917 г.), обязанной своим появлением Февральской революции, соредактором ее А. М. Горьким в статье «Революция и культура» была дана довольно резкая оценка старой власти, которая, как писал он, «была бездарна, но инстинкт самосохранения подсказывал ей, что самым опасным врагом ее является человеческий мозг... и вот, всеми доступными ей средствами, она старается затруднить или исказить рост интеллектуальных сил страны». Результат этой интеллектуальной деятельности, как считает Горький, трагичен: «Всюду, внутри и вне* человека, опустошение, расшатанность, хаос и следы какого-то длительного Мамаева побоища. Наследство, оставленное революции монархией, - ужасно».

Именно поэтому Февральскую буржуазно-демократическую революцию Горький радостно приветствует и напутствует словами: «Мы должны дружно взяться за работу всестороннего развития культуры, - революция разрушила преграды на путях к свободному творчеству, и теперь в нашей воле показать самим себе и миру наши дарования и таланты, наш гений...»

Горький говорит возвышенно и романтично. Он мечтает о развитии «интеллектуальных сил страны», настойчиво повторяет, и будет это в своих статьях повторять неоднократно, что «интеллектуальная сила - это первейшая, по качеству, производительная сила, и забота о скорейшем росте не должна быть пламенной (не какой-нибудь, а именно пламенной! - С. М.) заботой всех классов».

К сожалению, все оказалось не так просто, и на пути развития «интеллектуальных сил» оказалось немало преград. И хотя статьи-рассуждения Горького о соединении всех сил, о развитии науки и культуры были сами по себе достаточно скромны и не претендовали на революционные потрясения, тем не менее в условиях нарастающей политической конфронтации стали восприниматься как сказанные «не к месту», что хорошо понимал и он сам, объединив их на страницах газеты «Новая жизнь» под рубрикой «Несвоевременные мысли». «Несвоевременными» эти статьи были как для некоторых левых, так и правых партий, для не склонных к толерантности отдельных граждан, занимающих крайние позиции и отвергающих путь национального примирения.

Газета «Новая жизнь» просуществовала немногим более года - в июне 1918 года она будет закрыта правительством большевиков. Но, как это ни парадоксально, вызывающие поначалу огонь на себя статьи Горького, резко критикующие действия В. И. Ленина, большевиков, летом 1918 года не были причастны к ее закрытию.

Что же произошло?

Путь между двумя революциями - буржуазной и социалистической - трудный путь. Печатаясь на страницах «Новой жизни», Горький пытался выработать свою позицию, свое отношение к действительности, развивающимся событиям. И как бы впоследствии он ни писал отрицательно о политике, «Несвоевременные мысли» - политическая публицистика, которая в полной мере раскрывает кричащие противоречия, которые были характерны и для самой жизни и для автора, реализм, романтизм и откровенный утопизм которого ярко проявился на ее страницах.

Сегодня многие не могут простить Горькому фразу, сказанную Сталину в конце 20-х годов: «Если враг не сдается, его уничтожают», не могут оправдать редакторскую работу писателя над насквозь лживым и антигуманным сборником «Беломоро-Балтийский канал», противопоставляя позиции Горького конца 20-х начала 30-х годов его же позицию времени написания «Несвоевременных мыслей». Но если верить другу Горького - Сулержицкому, слова которого он приводит в очерке «Письма читателей», о том, что «ни одна мысль не является капризом, у каждой есть корни в прошлом», истоки трагических заблуждений Горького надо искать не только в 1918 году, но и гораздо раньше.

«Певец революции». Это словосочетание неотделимо от имени Горького. Правда, увидев революцию в действии, столкнувшись с откровенными братоубийственными схватками, Горький пришел в ужас и больше не вспоминал слов, сказанных в канун 1905 года: «Пусть сильнее грянет Буря».

Он наконец-то и понял как опасно призывать народ к Буре, к разрушению, возбуждать ненависть представителей одних классов к представителям других классов. «Вражда между людьми не есть явление нормальное», - с горечью резюмирует он.

Все усиливающаяся к лету 1917 года борьба между партиями, сопровождающаяся злобными нападками друг на друга, приведет Горького к выводу о драматических последствиях такой борьбы: разжигаются низменные инстинкты толпы, воспитывающейся на идеях разрушения, создается реальная угроза жизни человека.

Две злобы, считает Горький, у текущего дня: борьба партий и культурное строительство. Что победит? По какому пути пойдет Россия? Из статьи в статью он подчеркивает опасность увлечения классовой борьбой («это необходимое дело, но принимаю это дело, как неизбежное зло»), ибо при наличии некоторых особенностей, как считает он, «русской психики - политическая борьба делает строительство культуры почти невозможным».

Он отрицает необходимость продолжения и углубления революционного процесса: «Нет, револьвер и все прочее этого порядка, - только бутафория из мелодрамы, не этим творится нормальная жизнь, и пора понять, что между историей и скандалом (разрядка моя - С. М.), как бы он ни был громок, нет ничего общего».

Горький уверен, что «политика и религия разъединяют людей на отдельные группы».

Только искусство, уверен Горький, «открывает в человеке общечеловеческое, соединяет нас». Он призывает образумиться, понять, что «нужно бороться не друг с другом за хлеб и власть, а с природой, отвоевывая на пользу себе ее богатства».

Он зовет к консолидации все научные и культурные силы, чтобы, объединившись, помочь русскому народу преодолеть бескультурье, стать более отзывчивым и добрым (он обращается с наивным призывом к русским людям собрать хотя бы по одному рублю в пользу Свободной ассоциации ученых). «В борьбе идей, - убежден Горький, - вовсе не обязательно бить человека, хотя он и является воплощением и носителем той или иной идеи».

Не защищая «бывших», не сочувствуя промышленникам и банкирам, Горький пишет о раздирающих душу «погромных» инстинктах, постоянно подогреваемых, раздираемых фракционной борьбой, «свободной прессой». «Сцепившись друг с другом, газеты катаются по улицам клубком ядовитых змей, отравляя и пугая обывателя злобным шипением своим».

Его поражает, что обливая друг друга потоками грязи, клеветы, т. е. отрицая мысли и идеи друг друга, пытаясь побольнее ударить один другого, спорящие не видят главной опасности - отрицательного их воздействия на народ. Все обвиняют друг друга, с горечью констатирует Горький, вместо того, чтобы «противопоставить буре эмоций силу разума, силу доброй воли». Не классовая опасность угрожает России, уверен Горький, а угроза одичания, бескультурья.

Выход из состояния ненависти, возбужденной злобы друг к другу, как считает он, один: «возбуждение в народе рядом с возбужденными в нем эмоциями политическими - эмоций этических и эстетических. Художник должен вторгнуться в хаос настроения улицы».

Горькому важно не только заклеймить, осудить борющиеся группировки. Ему важнее понять, почему так медленно идет культурное строительство, почему массы, освобожденные от монархической опеки, имеют большую склонность к разрушению, нежели созиданию. Жестко оценивая сложившуюся духовно-нравственную ситуацию, причины, не дающие возможность культурно-демократически мыслить, действовать, чувствовать, Горький пишет: «Теперь, когда вскрылся гнилостный нарыв полицейско-чиновничьего строя и ядовитый, веками накопленный гной растекается по всей стране, - теперь мы все должны пережить мучительное и суровое возмездие за грехи прошлого, за нашу азиатскую косность, за эту наивность, с которой мы терпели насилие над нами».

Но Горький не только полностью отрицает разрушенный строй, но и отрицает положительные качества самого народа, рассматривая его как носителя негативных свойств, присущих этой системе. В эмоциональном порыве бичуя народ, он заявит: «Мы, Русь, - анархисты по натуре, мы жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь - ядовитое наследие татарского и крепостного ига - что тоже правда. Нет слов, которыми нельзя было бы обругать русского человека, - кровью плачешь, а ругаешь». В каких только грехах не обвиняет русский народ Горький, правда, в конце концов приходя к выводу, что «иным он не мог быть».

Вот именно в этом-то и кроется корень одной из самых драматических ошибок Горького.

Зная русское крестьянство достаточно поверхностно (а именно его он и подразумевает под русским народом), не умея понять поэтики крестьянского земледельческого труда, увидеть, что земля для крестьянина не объект алчности и частнособственнических инстинктов, а форма существования, самовыражения, возможности быть хотя и относительно, но независимым, Горький противопоставляет этому миру устойчивых патриархальных традиций мир, объединенный вокруг пролетарской интеллигенции, вокруг промышленного производства, являющегося, по его мнению, одним из истоков нового культурного строительства.

Противопоставление некультурного, звероподобного крестьянина культурному промышленному рабочему - главное на страницах публицистических статей Горького.

Именно он, вчерашний крестьянин, некультурный и необразованный, придя на завод, крушит и ломает машины, по мнению Горького, выступает против самого промышленного производства.

Но пытаясь отыскать виновников, спровоцировавших эти народные выступления, Горький как будто забывает, что и он сам, рисуя отвратительного хищника новой формации Якова Маякина, буржуа-предпринимателя, возбуждал отрицательные эмоции сначала у демократической интеллигенции, которая потом в своей пропагандистской работе пользовалась не раз горь-ковскими характеристиками.

Вообще-то почти вся русская демократическая литература сказала свое «нет» промышленнику, буржуа, воспитав у ряда поколений устойчиво враждебное чувство к капиталу, к капитализму, не умея отнестись к явлению без предубеждения, исторически, не видя и не понимая его прогрессивной роли не только в создании промышленности, но и новых человеческих отношений. Твердо проводя эту линию, приведшую в конце концов к неуважительному отношению и к самому промышленному производству как Молоху (чего только стоит «выламывающийся» из капиталистического производства Фома Гордеев), Горький сетует: «Я не знаю в популярной литературе ни одной толково и убедительно написанной книжки, которая рассказала бы, как велика положительная роль промышленности в процессе развития культуры». Теперь писатель упрекает тех, кто изо дня в день «во всех газетах и журналах разоблачал бесстыдный и фантастический рост доходов русской промышленности», но он не может понять, что дело неотделимо от человека, что промышленник со своей энергией, живостью ума, способностями - человек плоть от плоти того самого «одичалого» русского человека, что лично он мог стать и становился проводником культуры, отдавая подчас свои миллионы на культурное, научное и медицинское дело.

Социалистическая революция еще более заострила выступления Горького. Закрытие ряда газет, расстрелы, самосуды вызвали у него чувство глубокого возмущения. Еще не были сказаны слова о том, что «пролетарское принуждение вплоть до расстрелов... есть лучший способ выработки коммунистического сознания из капиталистического материала», но тенденцию к подавлению любого инакомыслия во имя строительства нового общества Горький уловил.

И тут надо отдать ему должное, - он одним из первых заметил утопизм программы В. И. Ленина и большевиков.

Он, не зная марксизма, но как художник чувствуя глубочайшие противоречия (общинно-феодальная деревня и развитое капиталистическое производство), прямо скажет, что крестьянство, с его точки зрения отсталое и дикое (а с точки зрения марксизма, не развившееся до товарного производства), не примет любые социалистические начинания. «Французскую революцию зарезали крестьяне», - с тревогой предупреждает он.

Поэтому Горький видит утопизм в тех обещаниях, которые дают рабочему классу большевики, уверенный, что закоснелое крестьянство отвергнет чуждые ему реформы.

Предостерегая массы от несбыточных надежд, развивающих революционную нетерпимость народа, провоцирующих его «погромные» настроения, Горький грозно пророчествует: «Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждут голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею - не менее кровавая и мрачная реакция».

Именно чутье художника позволило ему в действиях В. И. Ленина увидеть утопические элементы, отсутствие трезвого понимания исторически неоднозначной действительности, сложнейшей социально-экономической российской ситуации.

Не зная законов развития капитализма, Горький, хотя и с довольно расплывчатых позиций, критикует грешащую утопизмом программу большевиков.

Он не может согласиться с ограничением демократии, свободы слова. «Зачем?» становится постоянным словом на страницах его статей. Зачем закрывать газеты, истреблять политических противников? Вновь и вновь предупреждает Горький рабочий класс, объявленный гегемоном, что насилие над демократией приведет к тому, что в конце концов «рабочий класс должен будет заплатить за ошибки и преступления своих вождей - тысячами жизней, потоками крови». Он заявляет, что погромы, аресты тех, «кто не может принять программу большевиков, позорны для демократии и будут постепенно усиливать ненависть к пролетариату».

Понимая как опасен отрыв авангарда (рабочий класс) от идущих за ним народных масс (крестьянство), Горький открыто выступает против использования пролетариата в узко партийных интересах. «Сознательные рабочие, - пишет Горький, - идущие за Лениным, должны понять, что с русским рабочим классом проделывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит развитие русской революции» (Современные исследователи Файнберг 3. И. и Козлова Г. П. считают, что в связи с тем, что в сельском хозяйстве не были использованы формы, соответствующие феодальной организации, не говоря о капиталистической, ставить вопрос о переходе к социализму было преждевременно, исходя из теории К. Маркса. Авторы склоняются к мысли о сдвиге В. И. Ленина в 1917 г. к утопическим предшественникам в вопросах перехода к социализму. Файнберг 3. И., Козлова Г. П. Какой социализм мы построили? Политическое образование, 1989, № 18, с. 41. ).

Горький открыто говорит, что действия новой власти не имеют ничего общего с истинным социализмом, критикует тех, кто пропагандирует нищенские идеи Прудона, «но не Маркса, развивает Пугачева, а не социализм, и всячески пропагандирует всеобщее равнение на моральную и материальную бедность».

Слова Горького находят подтверждение в воспоминаниях друга его Ф. И. Шаляпина. Рассказывая о трудных днях после Октябрьского переворота, Шаляпин пишет, каким пренебрежительно-презрительным, если не сказать человеконенавистническим, было отношение некоторых коммунистов к людям выдающимся и талантливым. Так, большевик Рахья заявлял, что талантливых людей надо резать. На вопрос: «Почему?» Рахья отвечал, что «ни у какого человека не должно быть никаких преимуществ над людьми. Талант нарушает равенство» (Шаляпин Ф. И. Маска и душа. М., 1989, с. 239. ).

Горького как раз и пугает, что говорится все это и делается от имени пролетариата, творится именем рабочей интеллигенции. Обращая внимание на пестроту российского экономического уклада, Горький подведет итог: «Современная действительность не дает условий для реализации этих идей».

Эти «несвоевременные» мысли Горького очень близки к современным мыслям советских исследователей. «Тенденция к утопизму нашла свое отражение в политике, осуществлявшейся в 1917 - 1918 гг., - читаем мы в статье «Какой социализм мы строили?» - В практику экономического строительства после Октябрьской революции вводится продуктообмен, а товарообмен рассматривается как атрибут капитализма. Насаждается и проповедуется уравнительность... Национализация при этом отождествляется с непосредственным обобществлением. Роль насилия в осуществлении социалистических преобразований... абсолютизируется» (Указ. статья, с. 41.).

В те годы одним из немногих так думал и Горький, возмущающийся разворовыванием самими же рабочими национализированных заводов, разрушением книгоиздательского дела, разгромом библиотек, народных домов, построенных на деньги промышленников, дворян, примитивной заменой грамотных чиновников малограмотными, но рабоче-крестьянского происхождения.

«В современных условиях русской жизни, - скажет он решительно - нет места для социальной революции, ибо нельзя же, по щучьему велению, сделать социалистическими 85 % крестьянского населения страны, среди которого несколько десятков миллионов инородцев-кочевников».

Вывод Горького однозначен: «Народные комиссары... страшно и нелепо осложняют рабочее движение, направляя его за пределы разума, они создают неотразимо тяжкие условия для всей будущей работы пролетариата и для всего прогресса страны», а «возбуждая несбыточные, неосуществимые в условиях действительности надежды и инстинкты темной массы», они «отрывают у рабочего класса голову».

С глубочайшей горечью предсказывает Горький кровавые схватки, гражданскую войну, окончательное падение нравственности.

Можно ли рушить старые структуры, не имея взамен сложившихся новых, уничтожая суды, к примеру, провоцировать народ на самосуды, примитивно-жестокое решение спорных вопросов?

Горький не принимает идеи мировой революции и в ответе «группе служащих» напишет, что «правительство Смольного относится к русскому рабочему, как к хворосту: оно зажигает хворост для того, чтоб попробовать - не загорится ли от русского костра общеевропейская революция».

Сегодня к этим же выводам приходят и советские обществоведы. «...РСДРП (б) - РКП (б) испытывала сильнейшее давление утопических представлений широких масс (разрядка моя - С. М.),- пишут исследователи, - а внутри партии испытывала давление по существу утопических взглядов значительного большинства вновь принятых в партию представителей рабочих и крестьян. Руководству партии очень трудно было не поддаться этому давлению, тем более, что и само оно грешило утопизмом» (Указ. статья с. 41.).

Но утописты были не только в правительстве. Достаточно много их было и среди читателей «Новой жизни». И это они в многочисленных письмах упрекали Горького, что он продался, предал свой народ, рабочий класс. И отвечая «интеллигенту из народа» - как называл себя И. Книжник-Ветров, Горький в который раз говорит о своем неприятии кровавых репрессий, разрушения богатств нации во имя лучшей жизни народа, антигуманных действий, которые позволяет себе новая власть.

Почему все это происходит?

Почему? Этот вопрос почти не сходит со страниц статей Горького 1918 года. И приходит ответ: «Где слишком много политики, там нет места культуре, а если политика насквозь пропитана страхом перед массой и лестью ей - как страдает этим политика советской власти, - тут уже, пожалуй, совершенно бесполезно говорить о совести, справедливости, уважении человека к человеку».

Он не может принять тезис: «так как народ мучили - он тоже имеет право мучить», не может принять пронизанных классовой ненавистью призывов к массовому террору, еще и еще раз отрицает классовую борьбу, которая, как он скажет, разрушая, ничего не создает.

Взгляды Горького 1918 года перекликаются с идеями социально-утопического романа А. А. Малиновского-Богданова «Красная звезда», написанного еще в 1906 - 1907 гг. Рассуждая о последствиях, которые будут после установления социализма в недостаточно развитой стране, Богданов предрекал, что характер социализма в этом случае «будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием - варварским патриотизмом. Это будет далеко не наш социализм» (Богданов А. А. «Красная звезда». - В сб. Русская литературная утопия. М. Из-во МГУ, 1986, с. 282.).

Но обозначив симптомы болезни, указав на ее тяжелый характер, Горький оказался не в состоянии понять ее причины и найти правильный метод лечения. Подчеркивая, что «при монархии мы жили еще сквернее и позорнее!», он не только пытается понять логику действия большевиков, но и принять их «современные мысли». Может быть, действительно революция дает шанс перепрыгнуть через дикость, грязь, через смрадное «болото» отсталых традиций, привычек? Ведь «все-таки вся- Русь - до самого дна, до последнего из ее дикарей, не только внешне свободна, но и внутренне поколеблена в своих основах и основе всех основ ее - азиатской косности, восточном пассивизме». Революционное нетерпение масс он принимает за чувство созидательно реалистическое.

И художник-реалист все более побеждается романтиком-утопистом. Как наивны обращения Горького к крестьянам, которые должны будут осознать свое несоответствие социализму и перевоспитаться («Теперь он должен будет посвятить шестимесячные зимы мыслям и трудам, а не полусонному, полуголодному безделью»).

Он надеется, что переведенный из крепостного состояния в социалистическое общество крестьянин поймет, что

Лень есть глупость тела, 
Глупость - лень ума, 

и захочет учиться, чтобы оздоровить и ум, и тело.

Он даже сам не замечает, как превращается в наивного мечтателя, пытающегося увидеть в разрушенной России будущую страну чудес. «Если мы заставим (разрядка моя - С. М.) энергично работать всю массу мозга каждой страны - мы создадим страну чудес», - пишет он за месяц до закрытия газеты, 17 мая 1918 года.

Так, романтик 90-х годов, даже пройдя школу реализма, превращается в утописта в 1918 году. Горький сам - плоть от плоти той измученной массы, которая ждала чудес, верила в такое замечательно-близкое социалистическое чудо.

Теперь его как-то не очень потрясает откровенный грабеж деревни продотрядами. И с эпическим спокойствием, в котором явно сквозит нелюбовь к собственнику, он резюмирует: «Каторжный мужицкий труд, целиком зависимый от благорасположения стихии и руководимый древними навыками, не способен развить вкус к «праведному», упорному и честному труду, а ход истории экономического развития России даже и кретина способен убедить в том, что поистине «собственность - есть кража».

Теперь все чаще и чаще Горький обращается не к принципиальному анализу современной политики, а лишь к отдельным проявлениям тех или иных ее негативных явлений, обвиняя не власть, задумавшую этот «эксперимент», а отдельных людей, не сумевших проникнуться поистине планетарными целями.

Он призывает думать не столько о настоящем, сколько о будущем, «социальном идеализме», без «которого революция потеряла бы свою силу делать человека более социально сознательным, чем он был до революции, потеряла бы свое моральное и эстетическое оправдание». Это уже прямой выход на создание модели человека будущего - нового человека.

И вот уже звучит призыв к матерям: «Не поддавайтесь злым внушениям жизни, станьте выше фактов» (разрядка моя - С. М.).

Он как бы старается не видеть окружающей действительности. Критикуя большевиков, он тем не менее уверен, что несмотря на жестокость они «хотят добра народу», хотя и делают много ошибок («но Бог тоже ошибся, сделав нас всех глупее»). Он смиряется с проливающейся кровью, ибо «большевики уже оказали русскому народу огромную услугу, сдвинув всю его массу с мертвой точки и возбудив во всей массе активное отношение к действительности, отношение, без которого наша страна погибла бы». Горький как бы теряет интерес к отдельному человеку, его теперь волнует проблема народа, страны, государства. И как это ни покажется парадоксальным, то, что говорил Горький в мае 1918 года («народ ожил и в нем зреют новые силы, для которых не страшны безумия политических новаторов, слишком фанатизированных...») предшествует тому, что будет сказано в 1929 году.

То, что пишет Горький, обращаясь к женщинам-матерям, может свидетельствовать только о явно неловкой попытке оправдать действия новой власти: «Перестаньте кричать, ненавидя и презирая, кричите любя, - советует Горький. - Вы только вспомните этих проклятых мужчин - большевиков и прочих, - одичавших, огрубевших в работе разрушения гнилой храмины старого строя, вспомните их, когда они были новорожденными младенцами, - как всем младенцам, им тоже нужно было вытирать носы...» И трудно придумать более утопическое предложение-обращение к женщинам: если нет положительных примеров в жизни - «попытаться своей силой создать явления, возвышающие человека в его и в ваших глазах». Так, на наших глазах в 1918 году закладывался фундамент «социалистического реализма» в его чисто горьковской интерпретации.

Статьи Горького этого периода становятся все более не отвечающими рубрике, под которой они печатались: ранее «несвоевременные», они становятся все более «своевременными», созвучными для новой власти. Он призывает «смягчать» нравы большевиков, говорит о необходимости оказания им помощи. Голос его последних статей звучит тихо и жалобно. Он не требует, не настаивает, не возмущается, не кричит. Он тихо просит, обращаясь неизвестно к кому: «Надо что-то делать, необходимо бороться с процессом физического и духовного истощения интеллигенции, надо почувствовать, что она является мозгом страны».

В этом безадресном, инфинитивном обращении - слабость, сломленность. «Интеллектуальные силы Петрограда должны немедленно организоваться в целях самосохранения, в целях защиты от голода и нервного истощения». Переведенные на обычный язык, эти слова могут звучать: «Спасение утопающих - дело рук самих утопающих».

И снова как когда-то, когда Горький не принимал Эгоизма крестьянского собственника, летом 1918 года, перейдя на позиции откровенного утопического социализма, он обрушивается и на рабочих, и на ремесленников, и на мещан, не способных выработать в себе новые формы мышления, чувств. Уже предлагается создавать новых людей - «необходимо ускорить рост и развитие новых сил, необходимо тотчас же создавать условия для воспитания нового человека» (разрядка моя - С. М.). Как, где, кем, когда? На эти вопросы Горький ответа не дает.

Как все это выглядело красиво на бумаге: «надо организовать волю», «чувства», надо народ воспитывать морально, эстетически, разгромив предварительно антигуманные религии, церковь.

И еще так недавно выступающий против самой идеи борьбы, Горький теперь требует подчинить «пафосу борьбы» искусство, литературу.

Измученному народу, который палками загоняли в рай, именуемый социализмом, предлагается лицезреть трагическое, восхищаться подвигами героев («подвиги героев трагедии являют собою зрелище исключительное, праздничное зрелище игры или битвы великих сил человека против его судьбы»). Претендуя на роль духовного вождя нации, Горький практически предал не только интересы нации, но и культуры, об опасности разрушения которой он так много писал. Отвечая на вопрос, что он считает полезнее для социально-эстетического воспитания трудящихся: «Дядю Ваню» Чехова, любую из пьес Островского или «Сирано де Бержерака» Ростана, Диккенса, он отбрасывает русских реалистов, отдавая предпочтение Ростану, Шекспиру, греческим трагикам и остроумным веселым комедиям французского театра.

И теоретически Горький приветствует вечную революцию и вечного революционера, этого возбудителя «непрерывно раздражающего мозги и нервы человечества», «разрушающего истины, созданные до него», творя новые (итак, «весь мир до основанья мы разрушим». А потом?)

Отвечая тем, кто вновь и вновь упрекал его в том, что он предал интересы народа, Горький уже не в первый раз ссылался на озверение народа, его дикость, неспособность принять новые идеи.

Ну, что же! Круг, действительно, замкнулся. Тот, кто никогда не видел в народе саморазвивающуюся силу, способную жить без внесения в ее сознание «новых» красивых идей, никогда до конца так и не поймет, что насиловать этот народ и тащить его через плаху к культуре антигуманно, античеловечно.

На страницах уже почти умирающей газеты он еще будет призывать вести культурно-просветительскую работу в народе, будет еще пытаться встать над политикой. Речи его становятся все более и более «своевременными» для правителей и все более «несвоевременными» для народа. Но с этим у нас считаться было не принято. В этом-то, видимо, и главная причина, «почему мы, Русь, - несчастнее других».

СВЕТЛАНА МИХАЙЛОВА