«ВЕСЕЛЕНЬКОЕ»

«Новая Жизнь» № 15 (229), 
21 января (3 февраля) 1918 г.

Приехал человек из Москвы и, посмеиваясь, рассказывает:

«Идет ночью по улице некий рабочий, вдруг - из-за угла, навстречу ему два героя в солдатских шинелях с винтовками:

- Стой, - кричат. - Оружие есть?

Он выхватил револьвер из кармана и, не оплошав, нацелился на них.

- Есть, - говорит. - Руки вверх!

Герои испугались - винтовки то у них, видимо, не заряжены были, а он - командует:

- Клади винтовки на землю. Снимайте шинели. Теперь - сапоги снимайте. А теперь - штаны. Ну, а теперь - бегите вдоль улицы и кричите - «караул».

Герои все это покорно исполнили, бегут босые и без штанов по снегу и добросовестно орут:

- Караул!

А рабочий платье их оставил на панели, винтовки снес в комиссариат и рассказал там это веселенькое приключение.

...Другой случай, подобный этому, разыгрался около Пушкина; напали двое воров на артельщика, который шел с завода к станции, напали - приказывают:

- Давай оружие!

Отдал он им незаряженный револьвер, а другой, с патронами, в заднем кармане брюк лежит. Сняли с него шубу, отобрали 52 тысячи денег и хотят идти своим путем, сказав ему:

- Благодари Бога, что цел остался.

С другим бы тем и кончилось, но артельщик был парень не дурак, взмолился он к ним:

- Братцы. Я человек служащий, деньги это не мои, а - заводские, хозяйские, жалованье рабочим, не поверят мне, что меня ограбили, скажут - сам я украл деньги. Знаков на мне никаких нет - прошу я вас: вот у меня еще две тысячи своих денег есть, я их отдаю вам, а вы мне постреляйте в пиджак, чтобы видно было - нападали на меня.

Воры - добрые ребята, поняли его затею, даже развеселились и давай ему пиджак расстреливать, он отведет полу в сторону, а они бац-бац в упор по пиджаку, так что даже материя тлеет.

- Ну, - говорят, - довольно. А он просит их:

- Еще разик.

- Больше, - говорят, - патронов нет.

- Нет?

- Ни одного.

- Ну, когда так, - сказал артельщик, вынув заряженный револьвер, - давайте назад деньги, шубу, а то я вас...

Что делать? Струсили ребята, отдали все назад ему, а он, усмотрев в стороне около сторожки какие-то сани, говорит им:

- Тащите сани - везите меня на станцию.

Они повезли. Повезешь, коли затылок пули ждет».

Таких и подобных анекдотов становится все больше; их рассказывают почти без возмущения, веселеньким тоном. Хотят ли за этим скрыть то страшное, чем насыщен анекдот, или скрывают смутно чувствуемое собственное одичание?

Этого я не понимаю, но для меня ясно, что грабители, буйствующие на улицах, - самые обыкновенные русские люди и даже, может быть, милые люди, из тех, что привыкли жить «на авось». И вот именно то, что это люди «обыкновенные» - самое страшное.

Я думаю, что уличные подвиги рождаются так: сидят где-нибудь в уголке двое обыкновенных людей и, не торопясь, рассуждают:

- Однако - дожили до полной свободы.

- Н-да, полиции - нет, судов нет...

- Чудно.

И, поговорив об этом новом, непривычном быте, люди, у которых нет никаких представлений о праве, культуре, о ценности жизни, люди, которые воспитывались в государстве, где министры вели себя, как профессиональные воры, эти люди соображают:

- А что, если пойти на улицу, да облегчить какого-нибудь буржуя?

- Выходи из своей шубы? - Да?

- Что ж, я в газете читал - их раздевать можно!

- Аида?

- Идем. Авось - заработаем.

Выходят и - работают. Иногда им приходится убить непокорного буржуя, иногда их ловят и «самосудом» избивают насмерть.

И оба факта - убийство, самосуд - поражают своей ужасающей «простотой».

Так и мчится жизнь: одни грабят, убивают, другие - топят и расстреливают грабителей, третьи говорят и пишут об этом. И все - «просто». Даже - весело порою.

Но когда вспомнишь, что все это происходит в стране, где жизнь человека до смешного дешева, где нет уважения к личности и труду ее, когда подумаешь, что «простота» убийства становится «привычкой», «бытовым явлением» - делается страшно за Россию. И становятся как-то страшно понятны такие случаи. Пришло трое людей в гости к знакомому, но что-то не понравилось гостям в хозяине, и они разрубили его на двенадцать частей, собрали кусочки в мешки и бросили в Обводный канал. Просто.

А убийство Шингарева и Кокошкина. Есть что-то невыразимо гнусное в этом убийстве больных людей, измученных тюрьмою.

Пусть они понимали благо родины более узко, чем это понимают другие, но никто не посмеет сказать, что они не работали для народа, не страдали за него. Это были честные русские люди, а честных людей накоплено нами немного.

И вот их убили, убили гнусно и «просто». Я спрашиваю себя: если бы я был судьею, мог бы я судить этих «простецов»?

И, мне кажется, - не мог бы. А защищать их? Тоже не мог бы.

Нет у меня сил ни для суда, ни для защиты этих людей, созданных проклятой нашей историей на позор нам, на глумление всему миру.