'Слово о пълку Игоревъ, Игоря, сына Святославля, внука Ольгова' дореволюционный текст

Не лепо ли ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повестiи о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъи песни по былинамь сего времени, а не по замышленiю Бояню!

Боянъ бо вещiи, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслiю по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть бо, рече, първыхъ временъ усобiце. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедеи, который дотечаше - та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братiе, не 10 соколовь на стадо лебедеи пущаше, нъ своя вещiа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.

Почнемъ же, братiе, повесть ciю отъ стараго Владимера до нынешняго Игоря, иже истягну умь крепостiю своею и поостри сердца своего мужествомъ; наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую.

Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружине своей: "Братiе и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти; а всядемъ, братiе, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону". Спала князю умь похоти, и жалость ему знамеше заступи искусити Дону Великаго. "Хощу бо, - рече, - копiе приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону".

О Бояне, соловiю стараго времени! А бы ты cia плъкы ущекоталъ, скача, славiю, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы.

Пети было песнь Игореви того внуку: "Не буря соколы занесе чресъ поля широкая - галици стады бежать къ Дону Великому". Чи ли въспети было, вещеи Бояне, Велесовь внуче: "Комони ржуть за Сулою - звенить слава въ Кыеве. Трубы трубять въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле".

Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему Буи Туръ Всеволодъ: "Одинъ братъ, одинъ светъ светлыи - ты, Игорю! Оба есве Святъславличя! седлаи, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни сведоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелеяны, конець копiя въскръмлени, пути имь ведоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени, сами скачють, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти, а князю - славе".

Тогда въступи Игорь-князь въ златъ стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ въста, збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморiю, и Посулiю, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскыи блъванъ. А половци неготовами дорогами побегоша къ Дону Великому. Крычатъ телегы полунощы, рци лебеди роспущени.

Игорь къ Дону вой ведетъ. Уже бо беды его пасетъ птиць по дубiю, влъци грозу въсрожатъ по яругамъ, орли клектомъ на кости звъри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!

Длъго ночь мрькнетъ. Заря светь запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славiю успе, говоръ галичь убудися. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю - славы.

Съ заранiя въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми. Чрьленъ стягъ, бела хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружiе - храброму Святьславличю!

Дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! Не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръныи воронъ, поганый половчине! Гзакъ бежитъ серымъ влъкомъ, Кончакъ ему следъ править къ Дону Великому.

Другаго дни велми рано кровавыя зори светь поведаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синiи млънiи. Быти грому великому, итти дождю стрелами съ Дону Великаго! Ту ся копiемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на реце на Каяле, у Дону Великаго.

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!

Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рекы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ, стязи глаголютъ: половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всехъ странъ рускыя плъкы оступиша. Дети бесови кликомъ поля прегородиша, а храбрiи русици преградиша чрълеными щиты.

Яръ Туре Всеволоде! Стоиши на борони, прыщеши на вой стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвечивая,- тамо лежать поганыя головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде! Кая раны, дорога братiе, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая!

Были вечи Трояни, минула лета Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли сеяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане, той же звонъ слыша давныи великыи Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Чернигове. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Свтоплъкь полелея отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святеи Софiи къ Kieву.

Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась. Тогда по Рускои земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупiа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть: хотять полетети на уедiе.

То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано! Съ зараша до вечера, съ вечера до света летятъ стрелы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ коша харалужныя въ поле незнаеме среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровiю польяна; тугою взыдоша по Рускои земли!

Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другыи, третьяго дни къ полуднiю падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрш русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось.

Уже бо, братiе, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону, плещучи, упуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: "се мое, а то мое же". И начяша князи про малое "се великое" млъвити, а сами на себе крамолу ковати, а поганiи съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Рускую.

О, далече заиде соколъ, птиць бья, - къ морю. А Игорева храбраго плъку не кресити. За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Рускои земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе. Жены рускiя въсплакашась, а ркучи: "Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслiю смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!"

А въстона бо, братiе, Кiевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлiяся по Рускои земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а поганiи сами, победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле отъ двора.

Tiи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный великыи кiевскыи грозою, бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути реки и озеры, иссуши потоки и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ железныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже, и падеся Кобякъ въ граде Кiеве, въ гриднице Святъславли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы, рекы половецкiя, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь выседе изъ седла злата, а въ седло кошiево. Уныша бо градомъ забралы а веселiе пониче.

А Святъславь мутенъ сонъ виде въ Кiеве на горахъ. "Си ночь съ вечера одъвахуть мя, - рече, - чръною паполомою на кроваты тисове; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смъшено, сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великыи женчюгь на лоно, и негуютъ мя. Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ. Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у Плесньска на болони, беша дебрь Киянь, и несошася къ синему морю".

И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины железны. Темно бо бе въ 3 день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста, и въ море погрузиста, и съ нима молодая месяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла: по Рускои земли прострошася половци, аки пардуже гнездо, и великое буйство подасть хинови. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса Дивь на землю. Се бо готскiя красныя девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелеютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселiя".

Тогда великiи Святъславъ изрони злато слово слезами смешено и рече: "О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати. Нъ нечестно одолеете, нечестно бо кровь поганую пролiясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузе скована а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребренеи седине!

А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шель-биры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тiи бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побеждаютъ, звонячи въ прадеднюю славу. Нъ рекосте: "Мужаимеся сами: преднюю славу сами похитимъ а заднюю ся сами поделимъ". А чи диво ся, 6paтie, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнезда своего въ обиду. Нъ се зло - княже ми не пocoбie: наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричать подъ саблями половецкыми, а Володимиръ - подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!"

Великыи княже Всеволоде! Не мыслiю ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногате, а кощеи по резане. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти - удалыми сыны Глебовы.

Ты, буи Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на поле незнаеме? Вступита, господина, въ залата стремень за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!

Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Кiеву врата, стреляеши съ отня злата стола салтани за землями. Стреляи, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича!

А ты, буи Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носитъ ваю умъ на дело. Высоко плаваеши на дело въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя птицю въ буистве одолети. Суть бо у ваю желъзныи папорзи подъ шеломы латинскими. Теми тресну земля, и многи страны - хинова, литва, ятвязи, деремела и половци - сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утрепъ солнцю светъ, а древо не бологомъ листвiе срони: по Роси и по Сули гради поделиша. А Игорева храбраго плъку не кресити! Донъ ти княже, кличетъ и зоветь князи на победу. Олговичи, храбрый князи, доспъли на брань!

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Метиславичи не худа гнезда шестокрилци! Не победными жребiи собе власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкiи и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовскiя, притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ литовскыми мечи и с хотию на кровь, а тъи рекъ: "Дружину твою, княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго - Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тела чресъ злато ожерелiе. Унылы голоси, пониче веселiе, трубы трубятъ городеньскiи.

Ярославли вси внуце и Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ деднеи славе. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо бъше насшие отъ земли Половецкыи!

На седьмомъ веце Трояни връже Всеславъ жребш о девицю себе любу. Тъи клюками подпръся, окони и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата стола кiевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ въ плъночи изъ Бела-града, обесися сине мьгле, утръ же вонзи стрикусы, отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.

На Немизе снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоце животъ кладутъ, веютъ душу отъ тела. Немизе кровави брезе не бологомъ бяхуть посеяни: посеяни костьми рускихъ сыновъ.

Всеславъ-князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночъ влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве звонъ слыша. Аще и веща душа въ дръзе теле, нъ часто беды страдаше. Тому вещеи Боянъ и пръвое припевку, смысленыи, рече: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божiа не минути!"

О, стонати Рускои земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимiра нельзе бе пригвоздити къ горамъ Кiевскимъ, сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзiи - Давидовы, нъ розно ся имъ хоботы пашутъ, копiа поютъ!

На Дунай Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь рано кычеть. "Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле".

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забралъ, а ркучи: "О ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселiе по ковылiю развея?"

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле, а ркучи: "О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеялъ еси на себе Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелеи, господине, мою ладу къ мнъ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано".

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, а ркучи: "Светлое и тресветлое слънце! Всемъ тепло и красно еси, чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вой? Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче".

Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслiю поля меритъ отъ Великаго Дону до Малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рекою - велить князю разумети: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшуме трава, вежи ся половецкiя подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростiю, и белымъ гоголемъ на воду, въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него бусымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца, и полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и объду, и ужинъ. Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.

Донецъ рече: "Княже Игорю! Не мало ти величiя, а Кончаку нелюбiя, а Рускои земли веселiа!" Игорь рече: "О, Донче! Не мало ти величiя, лелеявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелену траву на своихъ сребреныхъ брезехъ, одевавшу его теплыми мъглами подъ сенiю зелену древу. Стрежаше е гоголемъ на воде, чаицами на струяхъ, чрьнядьми на ветрехъ". Не тако ли, рече, река Стугна: худу струю имъя, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к усту, уношу князю Ростиславу затвори дне при темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою, и древо с тугою къ земли приклонилось.

А не сорокы втроскоташа - на следу Игореве ездить Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозiе ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ реце кажутъ, соловiе веселыми песньми светъ поведаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: "Аже соколъ къ гнезду летитъ, - соколича ростреляеве своими злачеными стрелами". Рече Кончакъ ко Гзе: "Аже соколъ къ гнезду летитъ, а ве соколца опутаеве красною дивицею". И рече Гзакъ къ Кончакови: "Аще его опутаевъ красною девицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны девице, то почнутъ наю птици бити въ поле Половецкомъ".

Рекъ Боянъ и Ходына Святъславля, песнотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Рускои земли безъ Игоря.

Солнце светится на небесе - Игорь князь въ Рускои земли. Девици поютъ на Дунаи - вьются голоси чрезъ море до Кiева. Игорь едетъ по Боричеву къ святеи Богородици Пирогощеи. Страны ради, гради весели.

Певше песнь старымъ княземъ, а потомъ - молодымъ пети! Слава Игорю Святъславличу, Буи Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинъ!

Аминь.