Новости

Библиотека

Словарь


Карта сайта

Ссылки






Литературоведение

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я






предыдущая главасодержаниеследующая глава

II

"Личные" документы дополняют страницы, посвященные в*"Анне Каре ниной" описанию переживаний Левина и его молодой жены.

Были особые причины, вызывавшие грустные перебои в настроениях Льв-Николаевича и Софьи Андреевны. Мы их рассмотрим, продолжая опиратьс на свидетельства самих действующих лиц.

Софья Андреевна вышла замуж 18 лет. Юность свою она провела в роди тельском доме, в интеллигентной хорошей семье. Сестра ее,Т. А. Кузминская, - в воспоминаниях - светлыми, радостными красками описывает эту среду. Беспечное веселье царствует среди детей Берс, все низкое, режущее глаз, устранено от них, "проклятые вопросы" не доходят, интересы сосредоточень в личной, сердечной области, дом полон любовью, мечтой о ней. Эти мечть создают в воображении девушки представление о грядущем безоблачном сча стье, о женихе идеально чистом. Действительность больно поразила ее.

Перед свадьбой Софья Андреевна ознакомилась с дневником своего будущего мужа. В нем он добросовестно записывал свои интимные переживания, свою борьбу и падения. И неожиданное открытие произвело на Софью Андреевну угнетающее впечатление.

Вспомним Левина и Кити. "Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между ним и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним перед театром, вошел в ее комнату и увидел заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал" ("Анна Каренина", IV, XVI).

Софья Андреевна, как и Кити, старалась простить и принять прошлое мужа, но не могла сразу пережить его, острота боли не заглушаларь любовью. Сам Лев Николаевич вполне сознавал свою вину и ответственность перед юною женой за свою холостую жизнь. Порою он отказывался верить, что она

может теперь любить его. "С тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся перед нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастие" ("Анна Каренина", IV, гл. XVI).

В одну из тяжелых минут, когда прошлое затемняло настоящее, Софья Андреевна возобновила дневник - на 16-й день после свадьбы. Он с точностью передает ее настроение и отражает настроение Льва Николаевича.

- "Эти две недели я с ним, мужем, мне так казалось, была в простых отношениях, по крайней мере, мне легко было, он был мой дневник мне нечего было скрывать от него. А со вчерашнего дня, с тех пор, как сказал, что не верит любви моей, мне стало серьезно страшно. Но я знаю, отчего он не верит. Мне кажется, я не сумею нирассказать, ни написать, что я думаю. Всегда, с давних пор, я мечтала о человеке, которого я буду любить, как о совершенно целом, новом, чистом человеке. Я воображала себе, это были детские мечты, с которыми до сих пор трудно расстаться, что этот человек будет всегда у меня на глазах, что я буду знать малейшую его мысль, чувство, что он будет во всю жизнь любить меня одну, что, не в пример прочим, мы оба, ион и я, не будем перебешиваться, как все перебесятся и делаются солидными людьми. Мне так милы были все эти мечты... Теперь, когда я вышла замуж, я должна была все свои прежние мечты признать глупыми, отречься от них, а я не могу. Все его (мужа) прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним. Разве когда будут другие цели в жизни, дети, которых я так желаю, чтоб у меня было целее будущее, чтоб я в детях своих могла видеть эту чистоту, без прошедшего, без гадостей, без всего, что теперь так горько видеть в муже. Он не понимает, что его прошедшее - целая жизнь с тысячами разных чувств, хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будет мне принадлежать его молодость, потраченная Бог знает на кого и на что. И не понимает он еще того, что я ему отдаю все, что во мне ничего не потрачено, что ему не принадлежало только детство. Но и то принадлежало ему. Лучшие воспоминания, мое детское, но первое чувство к нему, которое я не виновата, что уничтожили; за что? Разве оно дурно было? Он протратил свою жизнь, свои силы и дошел до этого чувства, пройдя столько дурного; оно ему кажется так сильно, так хорошо, потому что давно, давно прошла та пора, когда он сразу мог стать на это хорошее, как стала я теперь. И у меня в прошлом есть дурное, но не столько.

Ему весело мучить меня, видеть, как я плачу оттого, что он мне не верит. Ему бы хотелось, чтоб и я прошла такую жизнь и испытала столько же дурного, сколько он, для того, чтоб и я поняла лучше хорошее. Ему инстинктивно досадно, что мне счастие легко далось, что я взяла его, не подумав, не прострадав. А я не буду плакать из самолюбия. Не хочу, чтоб он видел, как я мучаюсь, пусть думает, что мне всегда легко. Вчера, у дедушки (Александр Михайлович Исленьев (1794-1882), дед С. А-ны по матери) я пришла сверху нарочно, чтоб его увидать, и, когда я увидала его, меня обхватило какое-то особенное чувство силы и любви. Я так любила его в ту минуту, хотела подойти к нему, но мне показалось, что если до него дотронусь, то мне уж так хорошо не будет, что это будет святотатство. Но я никогда не покажу и не могу показать, что во мне делается. У меня столько глупого самолюбия, что если я увижу малейшее недоверие или непонимание меня, то все пропало. Я злюсь. И что он делает со мной; мало-помалу я вся уйду в себя, и ему же буду отравлять жизнь. И как жаль мне его в те минуты, когда он не верит мне, и слезы на глазах и такой кроткий, но грустный взгляд. Я бы его задушила от любви в ту минуту, а так и преследует мысль: не верит, не верит. И стала я сегодня вдруг чувствовать, что он и я делаемся как-то больше и больше сами по себе, что я начну создавать себе свой печальный мир, а он свой - недоверчивый, деловой. И в самом деле показались мне пошлы наши отношения. И я стала не верить в его любовь. Он целует меня, а я думаю: "не в первый раз ему увлекаться". И так оскорбительно, больно станет за свое чувство, которым он не довольствуется, а которое так мне дорого, потому что оно последнее и первое. Я тоже увлекалась, но воображением, а он - женщинами, живыми, хорошенькими, с чертами характера, лица и души, которые он любил, которыми он любовался, как и мной пока любуется. Пошло, правда, но не от меня, а от его прошедшего. Что же мне делать, а я не могу простить Богу, что он так устроил, что все должны прежде, чем сделаться порядочными людьми, перебеситься. B что же мне делать, когда мне горько, больно, что мой муж попал под эту общую категорию. А он еще думает, что я не люблю его; так что же бы за дело было, если бы я не любила его, кто и что занимало его прежде, теперь, или будет занимать когда-нибудь потом. Дурно, безвыходное положение; доказать любовь человеку, который с тем женился, что я иначе не могу, a oна меня не любит. А есть ли минутка в моей жизни теперь, где бы я вызвала чт нибудь из прошедшего, чтоб я пожалела о чем-нибудь, или есть ли минут! когда бы я не только не любила его, но могла бы подумать о возможности разлюбить его? И неужели, в самом деле, хорошо ему, когда я плачу и начинаю чувствовать сильнее, что у нас есть что-то очень не простое в отношениях, которое нас постепенно совсем разлучит в нравственном отношении? Вот кошке - игрушки, а мышке - слезки. Да игрушка-то эта не прочна, сломает, сам будет плакать. А я не могу выносить того, что он меня будет понемножку пилить, пилить. А он славный, милый. Его самого возмущает все дурное, и не может переносить его. Я, бывало, как любила все хорошее, всей душой восхищалась, а теперь все как-то замерло; только что станет весело, пристукнет он меня" (Дневник С. А-ны, 8 октября 1862 г).

На другой день Софья Андреевна продолжает писать на ту же тему: "Вчера объяснились, легче стало, совсем даже весело... Муж, кажется, покоен, верит, дай Бог. Я вижу, это правда, что я ему даю мало счастия. Я вся как-то сплю, и не могу проснуться. Если б я проснулась, я стала бы другим человеком. А что надо для этого, не знаю. Тогда бы он видел, как я люблю его, тогда я могла бы говорить, рассказывать ему, как я его люблю, увидела бы, как бывало, ясно, что у него на душе, и знала бы, как сделать его совсем счастливым. Надо, надо скорее проснуться" (Дневник С. А-ны, 9 октября 1862 г).

Помимо призраков прошлого, омрачавших жизнь Софьи Андреевны, eе сильно мучило чувство ревности. В автобиографическом "Дьяволе", касаясь семейной жизни героя, Толстой говорит, что "одно, что не то, что отравлял но угрожало их счастью, была ее ревность, - ревность, которую она сдерживала, не показывала, но от которой она часто страдала" ("Дьявол", гл. VII).

Софья Андреевна ревновала Льва Николаевича ко всему окружающему Она вся была полна своею любовью к мужу и его отношением к ней. Как увидим ниже, она не допускала в Льве Николаевиче никаких интересов, кроме тех, которые непосредственно и явно служили во благо этой любви. Она ревновала его даже к духовной работе, боясь, что в ней он почерпнет силы прожить без ее любви.

Софья Андреевна ревновала мужа ко всем женщинам и к своей любимой младшей сестре. Эту ревность к сестре она старательно скрывала, но иногда проговаривалась (В письмах ко Л. Н-чу есть несколько намеков. В одном письме С. А-на говорит: "Левочка, друг милый, не приходит ли тебе иногда в голову, что лучше бы было на ней жениться? Нет, это я пишу глупости. Это вычеркни из моего письма" (8 декабря 1864 г.). Из дневника С. А-ны: "На Таню сердита, она втирается слишком в жизнь Левочки. В Никольское, на охоту, верхом, пешком. Вчера прорвалась в первый раз ревность. Нынче от нее больно. Я ей уступаю лошадь и считаю это хорошо с моей стороны... Они на тяге, в лесу, одни. Мне приходит в голову, Бог знает, что" (3 мая 1865 г.). Приводим еще одну иллюстрацию ревнивого отношения С. А-ны к женщинам. - В детски наивном письме к сестре С. А-на раскрывает свое тревожное настроение. Написано оно вскоре после ее приезда в Ясную Поляну, 12 октября 1862 г. - "Милая Татьяна, не могу не писать тебе, слишком хочется, а писать пока не в состоянии, потому что думаю, Бог знает, о чем. Сейчас мы пришли из школы. Ходили туда с Ольгой. Ты знаешь, я очень ее люблю. Но не мила она мне теперь. Ты знаешь, какая я ревнивая всегда была. Ну, злит меня все; что она с ним играет, что она ему нравится. Ты знаешь, что я же не могу думать, что он меня не любит, но так неприятно. Я рада, что она уезжает в воскресенье утром. Я теперь все собираюсь серьезно музыкой заняться, да жду отъезда деда и Ольги. Так мне хочется во всем решительно ему быть приятной, да плохо удается. Он все хочет, чтобы я гуляла, а мне лень. Да это легко, сегодня я уже много ходила. А музыка, это трудно... Так мне завидно, голубчик Таня, что Ольга играет с ним, и вот когда воистину раскаялась, что ленилась учиться музыке... Я люблю его больше, а он уже остановился. Верно, больше любить не может". С. А. сама иногда сознавала неосновательность своей ревности, но не могла преодолеть ее. В дневнике есть упоминания об этом. О ревности к А. А. Оболенской-Дьяковой есть указание у Т. А. Кузминской ("Моя жизнь дома и в Ясной Поляне", ч. I, стр. 152, 159)).

Это свойство характера Софьи Андреевны повлияло на ее особое отношение к прошлому мужа. Ей неожиданно пришлось болезненно столкнуться с отзвуками этого прошлого.

В последние годы холостой жизни Толстой имел длительную связь с яснополянской крестьянкой и, кажется, имел от нее сына. Выше мы подробно коснулись этого эпизода и отметили, между прочим, серьезность чувства Льва Николаевича. Перед женитьбой связь была прервана навсегда.

Спустя несколько месяцев после свадьбы эта женщина вместе с другой крестьянкой была прислана в барский дом мыть полы. Софье Андреевне ее показали. Мучительная ревность поднялась в жене Льва Николаевича, она вспомнила записи его дневника и долгое время'не могла освободиться от этого тяжелого чувства.

Первая встреча произошла, вероятно, в декабре, 16 декабря 1862 г. есть такая запись в дневнике Софьи Андреевны:

"Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности. "Влюблен, как никогда" (Здесь С. А-на цитирует дневник Л. Н-ча от 10-13 мая 1858 г). И просто баба, толстая, белая, - ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар - легко. Пока нет ребенка. И он тут, в нескольких шагах. Я просто как сумасшедшая. Ему кататься. Могу ее сейчас же увидать. Так вот как он любил ее. Хоть бы сжечь журнал его и все его прошедшее.

Приехала - хуже, голова болит, расстроена, а душу давит, давит. Так хорошо, привольно было на воздухе, широко. И думать хочется широко, и дышать широко, и жить. А жизнь такая мелочная. Любить трудно, а любишь так, что дух захватывает, что всю жизнь бы душу положила, чтоб не прошла она ни с чьей стороны. И тесен, мал тот мирок, в котором я живу, если исключить его. А соединить нам мирки наши в один нельзя. Он так умен, деятелен, способен, и потом это ужасное, длинное прошедшее. А у меня оно маленькое, ничтожное... Читала начала его сочинений, и везде, где любовь, где женщины, мне гадко, тяжело, я бы все, все сожгла. Пусть нигде мне не напомнится его прошедшее. И не жаль бы мне было его трудов, потому что от ревности я делаюсь страшная эгоистка. Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то сделала бы с удовольствием".

Л. Н. Толстой. Москва. 1868 г.
Л. Н. Толстой. Москва. 1868 г.

Своим горем Софья Андреевна не делилась ни с кем из близких, по крайней мере, в письмах. Но она сама позднее признавалась, что никогда не забыла его, и, конечно, в первые месяцы оно сильно отражалось на всем тоне семейной жизни.

Софья Андреевна вскоре еще раз затрагивает эту тему в дневнике.

- "Я сегодня видела такой неприятный сон. Пришли к нам в какой-то огромный сад наши ясенские деревенские девушки и бабы, а одеты они все кащ барыни. Выходит откуда-то одна за другой, последняя вышла А. в черном шелч ковом платье. Я с ней заговорила, и такая меня злость взяла, что я откуда-то достала ее ребенка и стала рвать его на клочки. И ноги, голову - все оторвала, а сама в страшном бешенстве. Пришел Левочка, я говорю ему, что меня Сибирь сошлют, а он собрал ноги, руки, все части и говорит, что ничего, эт кукла. Я посмотрела, и, в самом деле, вместо тела все хлопки и лайка. И та мне досадно стало. Я часто мучаюсь, когда думаю о ней, даже здесь, в Москве. Прошедшее мучает меня, а не настоящая ревность. Не может он мне отдатьс вполне, как я ему, потому что прошедшее полно, велико и так разнообразно, что если бы он теперь умер, то жизнь его была наполнена достаточно. Тольк не испытал он еще отцовского чувства. А мне теперь вдруг жизнь столько дала чего я прежде не знала и не испытала, что я хватаюсь за свое счастие и боюе потерять его, потому что не верю в него, не верю, что оно продолжится "благо, не знала его прежде. Я все думаю, что это случайное, проходящее, а то слишком хорошо. Это ужасно странно, что только один человек своею личностью, безо всякой другой причины, исключая своих личных свойств, мог бы так вдруг взять меня в руки и сделать полное счастие" (Дневник С. А-ны, 14 января 1863 г).

Здесь уместным будет коснуться другого вопроса, хотя это и нарушит ход нашего изложения.

О первой встрече с Аксиньей Софья Андреевна впоследствии рассказывала своим близким знакомым, и сообщенный ею эпизод во многих деталях совпадает с тем, который дан Толстым в "Дьяволе". Софья Андреевна познакомилась с этой повестью только в 1909 году, через двадцать лет после того, как она была написана (С. А. Стахович сообщила нам некоторые подробности. Это случилось в день ее приезда в Ясную Поляну. Софья Андреевна только что окончила разборку бумаг Л. Н-ча и передала для прочтения Софье Александровне несколько последних рукописей, в том числе рукопись "Дьявола", объяснив ей, что это, вероятно, рукопись какого-нибудь неизвестного автора, присланная Л. Н-чу для просмотра. Сама Софья Андреевна ее не читала. Софья Александровна с первых же строк узнала писание Толстого, тут же сказала об этом Софье Андреевне, но та отвергла ее предположения, так как ей хорошо было известно, что Л. Н-ч никогда никакой повести под таким названием не писал. Но она взяла рукопись и, прочитав ее, поняла все. В тот же день у нее был тяжелый разговор с мужем. Софья Андреевна была до крайности возбуждена, и Л. Н-ч тогда же отметил в дневнике, что Софья Андреевна нашла "Дьявола", и "в ней поднялись старые дрожжи". (Дневн., 13 мая 1909 г.)); следовательно, на рассказ Софьи Андреевны повесть повлиять не могла. Это обстоятельство подтверждает исключительную автобиографичность "Дьявола", Без сомнения, Лев Николаевич взял за основу, повести свою первую после женитьбы встречу с этой крестьянкой и свое последующее душевное состояние. Но и здесь, при обсуждении этого вопроса, следует проявить Особую осторожность. Повесть написана в тоне горячего самобичевания, "залпом", в несколько дней, как раз в тот год, 1889-й, когда некоторые стороны человеческих отношений были сознанием Толстого впервые подвергнуты исключительно строгому осуждению. И будет уместным поставить теперь вопрос, не является ли эта своеобразная исповедь скорее материалом для позднейшей эпохи, нежели автобиографическим документом для изучаемого периода.

Не будем излагать содержания "Дьявола", всем хорошо известного, а только отметим, что весь тон, в котором Толстой описывает связь героя с крестьянкой, характер их отношений, противоречит тому настроению Льва Николаевича, которое нашло отражение в его дневнике.

Приведем примеры: "Евгению и в голову не приходило, чтобы эти отношения его имели какое-нибудь для него значение. Об ней же он и не думал... Сношения же - он даже не называл это связью - с Степанидой было нечто совсем незаметное. Правда, что когда приступало желание видеть ее, оно приступало с такой силой, что он ни о чем другом не мог думать. Но это продолжалось недолго: устраивалось свидание, ион опять забывал ее на недели, иногда на месяц" ("Дьявол", гл. IV). - "Так у него решено было, что это было нужно для здоровья, он платил деньги, и больше ничего; связи какой-нибудь между ним и ею нет, не было, не может и не должно быть" ("Дьявол", гл. VI).

Эти определения плохо согласуются с теми намеками, которые даныв дневнике Толстого того времени. Он писал тогда: "Влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли" (Дневник. 10-13 мая 1858 г). "Уже не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресыщения и не могу" (Дневник. 26 мая 1860 г).

За отсутствием данных нельзя в дальнейшем провести такой же параллели между художественным произведением и личными документами. Но достаточно сказанного, чтобы подвергнуть сомнению, в смысле автобиографичности, переживания Иртенева после встречи со Степанидой.

Толстой представляет их, как дьявольское сладострастие, повторившееся похотливое влечение к этой женщине. Но мы знаем, что таким оно не было, а под конец скорее походило на любовь. Может быть, и теперь возобновилось именно это чувство. Нет доказательств, но по одному намеку можно допустить, что увлечение Толстого крестьянкой было настолько сильно, что внешний разрыв не совпал сразу с внутренним и что в первое время после женитьбы воспоминания были живы в нем. На другой день после свадьбы Лев Николаевич отметил в дневнике: "Ночь[ю] тяжелый сон. Не она" (Дневник. 20-24 сентября 1862 г). - Быть может, то была Аксинья.

А спустя несколько месяцев, когда любимая жена при болезненной беременности потеряла часть своего обаяния, случайная встреча могла всколыхнуть старое и на некоторое время занять внимание Льва Николаевича. Но его прямолинейная натура, вероятно, тут же осудила это незаконное чувство, а позднее, в старости, под влиянием установившегося мировоззрения, Толстой вынес ему свой окончательный приговор (Возможно, что в "Дьяволе" нашло отражение также и другое событие, имевшее место в начале восьмидесятых годов. Л. Н-ч обратил внимание на одну крестьянку (прислугу), и готов был идти к ней на свидание. Он уже отправился, но сын окликнул его, спрашивая об уроках. Л. Н-ч опомнился, вскоре рассказал обо всем В. Н. Алексееву и просил Алексеева следить за ним и не давать ему возможности оставаться одному. (Об этом в "Воспоминаниях" В. Н. Алексеева и в письме Толстого В. Г. Черткову от 25 июня 1884 г.) ).

Мы не можем разрешить наши сомнения, но все же склонны полагать, что затронутая в "Дьяволе" тема скорее отображает настроения Толстого в конце восьмидесятых годов, нежели является точной иллюстрацией его переживаний в первые дни семейной жизни.

предыдущая главасодержаниеследующая глава










© LITENA.RU, 2001-2021
При использовании материалов активная ссылка обязательна:
http://litena.ru/ 'Литературное наследие'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь