Обязанности придворного поэта

Восхваление мецената

Поэтическое наследие исфаханских авторов свидетельствует о высокоразвитой стихотворной культуре предмонгольского Ирана, характеризующейся большим разнообразием литературных явлений. Средневековые сборники стихотворений - диваны,

привычно укладывающие творчество почти любого поэта в прокрустово ложе четырех традиционных разделов - касыды, газели, кит'а и рубай, - создают внешне обедненное представление о составе ранней персидской поэзии.

Диваны Джамал ад-Дина и Камала Исма'ила отражают сложный, живой и подвижный состав малых стихотворных форм, в частности и весьма широкий состав художественной литературы, имевшей хождение при средневековых иранских дворах. К официальной, т. е. оплаченной, литературе относились в середине XII в. все виды поэзии малых форм. Это разнообразие само по себе отражает множественность функций литературной придворной службы.

Разнообразен по стиховым и жанровым формам был прежде всего сам придворный панегирик. Основной формой дворцового славословия были касыды - пышные моноримические оды, достигавшие ста и более двустиший. Они требовали большого труда и составлялись не часто, как это легко заметить, изучая домонгольские диваны. Касыды принадлежали к поэзии высокого монументального жанра, создание их поэт приурочивал к особо торжественным событиям в жизни двора или мецената: приход к власти или восшествие на трон, военная победа, рождение наследника или кончина родственников, праздники. В литературном наследии Камала Исма'ила, профессионального панегириста со списком мамдухов ("восхваляемых") в сотню имен, мы находим немногим более ста хвалебных касыд. Рукн ад-Дину Са'иду и Рукн ад-Дину Мас'уду - двум главным своим литературным покровителям из рода Са'идийе - за три с лишним десятилетия службы поэт написал двадцать пять касыд.

Панегирическая касыда, в идеале своих жанровых достоинств, должна была заявить о себе как о примечательном, в чем- то уникальном литературном явлении. При строгой канонизированности формы придворной оды и стереотипности содержания в своих касыдах поэты достигали "лица необщего выраженья" крайним усложнением стихотворной техники, ставя перед собой и демонстративно разрешая те или иные труднейшие формалистические задания.

Один из признанных шедевров придворного персидского касыдосложения принадлежит как раз перу Камала Исма'ила. Это его знаменитая касыда, построенная на задании ввести в каждый бейт, а по возможности и в каждый полубейт слово му - "волос". В девяноста четырех бейтах касыды поэт повторил это слово сто два раза. Вот несколько начальных бейтов касыды:

 О, каждый волосок твоих кудрей пронзил любовью сердце - 
 сколько их! 
 За кончик волоска с твоей главы два мира будут только полценою. 
 Уста твои малы, как кончик волоска, но если речи поведут они, 
 То острота произнесенных слов расщепит волос - столь она искусна. 
 Исчахла в зависти луна пред красотою лика твоего, 
 И что ни месяц га небесах она тонка - взгляни! - как волос. 
 Во все глаза пусть смотрит самый зоркий - не различить ему: 
 Где волос с темени, где волосок - не шире!- тончайшей талии 
 твоей? 
 О, волосы твоих кудрей, с чела спадая, стан обвили, 
 Как он прелестен, черный завиток, прильнувший к стану!

(К., с. 280-284)

Как и всякие касыды такого рода, касыда - "волос" дает помимо литературного ценный языковой материал. Камал Исма'ил поставил своего рода лингвистический эксперимент, позволяющий проследить на серии конкретных примеров богатейшие полисемантические возможности персидской лексики. Слагая десятки бейтов на основе одного и того же слова, искусно обыгрывая его в словообразованиях, каламбурных и идиоматических. построениях, поэт поворачивает это слово в стихах всеми его смысловыми гранями и делает это, по-видимому, с исчерпывающей полнотой.

Камал Исма'ил действительно увековечил этой касыдой, изобилующей тропами, имя своего мецената Рукн ад-Дина Мас'уда: касыда осталась уникальным явлением в персидской поэзии. Ни одному поэту не удалось, несмотря на попытки (в частности, такому выдающемуся мастеру, как Салман Саведжи), написать на нее равноценное назире - стихотворение - "ответ" с теми же рифмой и размером и заданными художественными приемами.

На сложнейших технических заданиях построена большая часть касыд Камала Исма'ила. Две трети касыд написаны с редифом - рефренирующим элементом рифмы. Среди них выделяются своим изощренным искусством касыды, построенные на повторе в конце каждого бейта слов: шукуфе ("цветок") - 107 бейтов, наргис ("нарцисс") - 84 бейта, также чагим ("глаз"), шакар ("сахар"), даст ("рука"), па ("нога"), су хан ("слово"), ширини ("сладость") и др. Длинные стихотворения такого рода требовали от автора, и без того уже стесненного формой монорима, неистощимой изобретательности в построении нового образа в каждом' очередном двустишии вокруг заданного редифом слова.

К вершинным достижениям придворной одической поэзии следует отнести и касыду Камал ад-Дина с редифом барф ("снег"), написанную, по-видимому, по случаю редкого для Исфахана природного явления - обильного снегопада. Каждый бейт этой касыды (их всего 58) - новое метафорическое описание снега:

 Такого снега никому не доводилось видеть -
 Словно поглощена земля блестящей пастью снега.
 Хлопковым зернышком - не боле в глыбах хлопка
 Вершины гор пропали в глыбах снега.
 Напала страха дрожь на стороны вселенной
 От бешеной атаки полчищ снега.
 С душой прощаясь, страждет все живое,
 Когда с душою гор душа сомкнулась снега...

Вступление с описанием снегопада перерастает в большое самостоятельное произведение - к одическому славословию поэт приступает только во второй части касыды:

 Защита от руки судьбы - ты, Рукн ад-Дин, натурою своей
 Как ранняя весна, что сыплет щедрым листопадом снег.
 И где, как не в кармане щедрости твоей, украло небо
 То серебро, что тратит ныне на эти водопады снег а...

(К., с. 407-410)

И вот концовка касыды, в которую не без юмора поэт вводит традиционный талаб - "просьбу о награде", в данном случае - о шубе:

 С десницей Моисея, льющей свет, слова мои сравни, 
 звучащие о снеге.
 Лишь не было б докуки для тебя в сем бесконечном 
 описанье снега. 
 На этом кончу... Впору в шубу влезть - 
 Так веет холодом от этих строк со снегом.

(К., с. 411)

Подобное вступление - насиб - характерно для одической поэзии исфаханской школы: насиб с описанием воды занимает, например, 50 из 84 бейтов в одной из хвалебных касыд Джамал ад-Дина (Дж., с. 15-22).

Метафорическое описание природных стихий или явлений составляет, по существу, основное содержание таких и им подобных стихотворений, и панегирическая касыда сближается или попросту переходит в другой стихотворный жанр - васф ("словесная живопись").

Панегирические касыды исфаханских поэтов насыщены огромной образной информацией, в которой черты стойкой традиционности непременно соседствуют с поисками художественной новизны. Касыды Камала Исма'ила, который, соответственно оценке восточных знатоков поэзии, встал вровень с великим одописцем Анвари и даже в чем-то превзошел его, принадлежат к числу выдающихся эстетических ценностей своей литературной эпохи. Следуя самоценному принципу метафоризации, они отмечены высоко ценимой его современниками смысловой символикой, побуждающей слушателей к усилию мысли и игре воображения. Образы построены на эффектном сопряжении отдаленных ассоциаций, на ошеломляющем ординарное мышление сближении разномасштабных реалий и понятий.

В этом в наибольшей степени проявилась сила творческой индивидуальности поэта, отмеченная уже его современниками. Насыщенность тропами и "вторыми смыслами" в касыдах Камала Исма'ила так велика, что, как отмечают некоторые восточные авторы, для восприятия и постижения их требуются повторные многократные чтения [202, с. 148].

Литературное славословие при дворах осуществлялось между тем и в более повседневных формах. Для панегирика "на каждый день" при исфаханских дворах начала XIII в. служили кит'а ("отрывок") и таркиббанд - строфическое стихотворение, а также самые малые лирические формы - газели и четверостишия.

Кит'а, наименее канонизированная из классических стихотворных форм, использовалось для придворного панегирика широко и многообразно. Это прежде всего крупные панегирические кит'а - в буквальном смысле "отрывки" касыд. Достигая у исфаханских авторов величины средней касыды (сорока бейтов), они содержат центральную часть классической придворной оды - мадх, т. е. собственно восхваление, без лирического вступления - насиба. Достаточно часто в стихах этого рода после мадха следует касд - "целевая" часть касыды (она же талаб) - просьба поэта о вознаграждении. Чрезвычайное распространение при исфаханских дворах получили, как мы об этом уже говорили в специальной заметке [51, с. 90-93], так называемые кит'а - прошения, своего рода стихотворные челобитные, в которых талаб - изложение просьбы составлял основное содержание стихотворения, а восхваление мецената служило к нему лишь традиционным вступлением.

Употребительны были также короткие кит'а, в шесть-двенадцать двустиший, с восхвалением-славословием. Они начинаются, как правило, с прямого обращения: "О великий!", "О властитель!", "О щедрый!" и т. п. - и написаны обычно с редифом, который нередко служит для подчеркивания идеи благопожелания (типа бад - "да будет!").

Исфаханские поэты были, по-видимому, в числе первых по времени придворных стихотворцев, использовавших для официального восхваления форму газели - короткого любовно-эротического анакреонтического, стихотворения. Панегирические газели принято относить к явлениям более позднего времени - начиная со второй половины XIII в. У Джамал ад-Дина и Камала Исма'ила это носит характер новшества, первых попыток: мадх вводится в газель в виде отдельных, обычно заключительных строк. Можно отметить общность художественного приема: газельный панегирик оба поэта решают в слегка шутливом плане. Дифирамб меценату вставляется в конец любовных или вакхических стихотворений с такой полной безотносительностью к предшествующему содержанию, что в этом нельзя не заподозрить сознательный расчет на улыбку.

Это не что иное, как остроумные пуанты-концовки, в известной степени пародирующие панегирик, вроде: нечего тратить время на разговоры, лучше петь и играть на рубабе, а если ты желаешь услышать еще кое-что получше этого, то это молитвы, которые следует вознести за главу садров Фахр ад-Дина (К., с. 708). Или: томясь желанием любовного свидания, поэт приходит к выводу, что на улицу кумира нельзя попасть иначе, как в эскорте великого садра (К., с. 699).

Исфаханские поэты искусно использовали строфические формы стихотворений - таркиббанды, по существу представлявшие небольшие циклы газелей. Таркиббанды служили для панегирика широкого назначения - от весенних любовно-лирических песен до траурных элегий - марсийе. В диване Джамал ад-Дина мы находим пятнадцать строфических стихотворений, в диване Камала Исма'ила - шестнадцать. Таркиббанды исфаханских авторов различны по величине - от сорока до ста десяти бейтов, содержат от четырех до двенадцати строф, состоящих, как правило, из семи-восьми (редко пяти) бейтов. Каждая строфа начинается, подобно газели, с парно рифмующегося двустишия и замыкается бейтом с иной (парной) рифмовкой.

Панегирические таркиббанды исфаханской школы демонстрируют черты сложившегося жанра. У них общая художественная композиция. Первая строфа (или первые строфы) - лирический зачин. Чаще всего это газель любовного или пейзажного содержания. В одном из таркиббандов Джамал ад-Дин решает зачин в стиле чистан - "загадки". Центральная часть таркиббанда - восхваление. Каждая из строф начинается обычно с эмоционального обращения, вроде: "О господин эпохи!" - или восклицания типа: "О, под пятой величья твоего - глава небесной сферы!" Заключительная строфа представляет собой традиционный для панегирика та'бид - "увековечивание". Но по сравнению с другими стиховыми формами та'бид в таркиббандах усилен и развернут: заключительная строфа чаще всего имеет своим редифом слово бад ("да будет!") и вся состоит из ряда благопожеланий. Это своего рода молитва о процветании и долгоденствии патрона. Например:

 Пусть зложелатель твой в черной тоске сожжет как 
 тюльпан свое сердце,
 В слезных потоках из плачущих глаз как тающий сахар 
 да будет! 
 Долгая жизнь дороже всего, что есть для нас 
 в этом мире, 
 Прежде всего и боле всего - жизнь твоя долгой да будет!

(К., с. 185)

Если заключительная строфа имеет иной редиф, слово бад или мабад ("да не будет!") поэт вводит в одиночный бейт, завершающий стихотворение:

 И да не будет Исфахан без солнца твоей власти! 
 И да не будет мир ни дня стоять без сени благородства 
 твоего!

(К., с. 175)

Редиф в строфических стихах несет большую смысловую и композиционную нагрузку. Повтор одного и того же слова в концах строк на протяжении строфы и смена повтора от строфы к строфе - ведущий художественный прием таркиббанда. Именно редиф заключает нередко опорное слово строфы. Вот, например, какие редифы взяты в стихотворении, посвященном празднику весеннего равноденствия - Наурузу: гулзар- луг, покрытый розами, сарв - кипарис, банафше - фиалка, гунче - бутон, гул - роза, булбул - соловей, шукуфе - цвет фруктовых деревьев, наргис - нарцисс, сусак - лилия, лале - тюльпан, Нау- руз - Новый год, бад - да будет! (К., с. 227-233).

Исконно фольклорная форма четверостиший, народных куплетов, начиная уже с XII в. стала использоваться поэтами Ирана для придворного панегирика - правда, еще сравнительно редко. У Мас'уд-и Са'д-и Салмана, Анвари, Хакани, Джамал ад-Дина ибн Абдарраззака, еще ранее - у Му'иззи мы можем найти только отдельные панегирические рубай. Литературное же наследие Камала Исма'ила дает убедительный материал для характеристики панегирического четверостишия как развитого жанра.

Диван Камала Исма'ила содержит около пятидесяти панегирических рубай. Большую часть их отличает единая, сквозная тема - военная мощь правителя. Решается она в двух, сближенных между собой вариантах: прославление меча правителя, ат-рибута его непобедимости, и поношение его врага. Близость сти-листической конструкции и логической структуры высказывания объединяет эти четверостишия в своеобразный стихотворный цикл:

 Меч твой - один глоток из его чаши - смерть! 
 На острие его - источник божьей благодати. 
 Два лезвия его врата победы открывают, 
 От блеска твоего меча темно в глазах врага.

(К., с. 798)

 Меч твой, крушащий головы врагов и их тела,
 Ведущий к смерти недруга кратчайшею дорогой,
 Так запросто, как человек босым ступает в воду, 
 [Блестящий], как вода, и обнаженный, в тела 
 людей вонзается твой меч!
 Меч твой, секущий в крошево мозги любых владык. 
 

(К., с. 797)

 Как молния, одним ударом, до основанья разрубавший горы,
 Сравнил твой меч в стихах я с языком змеи, 
 От остроты меча язык змеи разрублен на две части.

(К., с. 799)

 Когда в сражении твой барабан звучит,
 Звучит он так, как сам триумф победы.
 Меч твой, враз пресекающий все помыслы врага,
 Где б ни ступил - вернулся в пурпуре победы.

(К., с. 798)

В этом цикле четверостиший почти насквозь проведен прием единоначатия: восемь рубай (из девятнадцати, составляющих цикл о мече) начинаются словами тиг-и ту или тиг-ат - "меч твой"; в четырех других этот повтор открывает вторую или третью строку или введен в рефрен. Именно в составе цикла эти стихотворения реализуют прием анафористического построения строф.

В шести других четверостишиях проведен повтор хасм-и ту - "враг твой". Так, три рубай, следующие в диване подряд, начинаются строками:

 Враг твой, с лицом от страха желтым, с сердцем сжатым... 
 Враг твой, который "словно меч": он весь - один язык... 
 Враг твой, что ринулся бежать быстрей стрелы...

(К., с. 802-803)

Подчеркнутое единообразие этих четверостиший воплощает несомненный художественный замысел: продемонстрировать искусство множественной парафразировки одного и того же утверждения. Настойчиво повторяемые, эти четверостишия - в восприятии или памяти слушателей - налагались одно на другое, сцеплялись в длинные стихотворные циклы, в составе которых усиливалось звучание каждого отдельного рубай, представляющего не что иное, как боевой лозунг.

Подводя итог сказанному, можно утверждать, что придворный панегирик у представителей исфаханской школы охватывает все виды поэзии малых форм. Следует констатировать для начала XIII в. существование ряда жанровых разновидностей панегирика - от торжественных официальных славословий придворных од, кратких молений и благопожеланий до изящных лирических таркиббандов и эмоциональных, окрашенных мягким юмором газелей; панегирик мог принимать форму "шутейных" и деловых посланий к меценату и коротких поэтических высказываний типа воинственных лозунгов. Художественно подвижна и нестереотипна сама касыда. Она, как и всякий панегирик, включает - нередко в значительной степени - элементы дидактики и афористики, комизма и шутовства, рассказ о действительных событиях, развернутые описания картин и явлений природы, также просьбы, жалобы и самовосхваления поэта.