Жан Батист Мольер (1622 - 1673)

Родился первенец

Когда у Жана Поклена, преуспевающего обойщика и мебельщика с улицы Сент-Онорэ, родился первенец - произошло это 13 января 1622 года, - отец дал ему свое собственное имя, присовокупив к нему и второе имя - Батист. Предполагалось, что Жан Батист унаследует отцовское дело; а после того как его отец выкупил у своего брата должность королевского обойщика, юный Поклен должен был обрести и этот высокий чин, дающий ему право именоваться "королевским слугой".

Жан Батист Мольер

Судьба как будто благоволила первенцу, но у мальчика умерла мать, добрая, умная Мария Крессе. Жану Батисту было 10 лет. Поклен-отец, пользуясь своими придворными связями, поместил сына в привилегированное учебное заведение - Клермонский коллеж, в котором иезуиты обучали наукам и жизненным правилам детей знати и зажиточных буржуа. Мальчик был оторван от дома, где вскоре появилась новая хозяйка- мачеха Катрин Флеретт.

Долгие семь лет, проведенные в коллеже, шли по строго установленному порядку. Изучались богословские дисциплины, греческий и латинский языки, древняя литература, грамматика... Кто знает, быть может, знаменитый урок господина Журдена из комедии "Мещанин во дворянстве" был воспоминанием автора о ранних годах его собственного обучения.

Поклен-отец, следя за успехами сына в коллеже, не забывал о главном назначении первенца, и вот 18 декабря 1637 года пятнадцатилетний Жан Батист был приведен к присяге, необходимой, чтобы войти в цех обойщиков и получить право унаследовать отцовскую должность.

Но юный Поклен своими мыслями был очень далек от желаний отца. В эти годы он усиленно занимался изучением античных философов, его любимым писателем стал римский философ-материалист Тит Лукреций Кар. Доказательством тому служит осуществленный им перевод поэмы Лукреция "О природе вещей".

Поэма "О природе вещей" - гениальное творение философской мысли и одновременно превосходное поэтическое произведение. Раскрывая сущность мироздания как глубочайший философ-материалист, Лукреций описывал реальный мир как вдохновенный поэт. Он излагал и развивал учение греческого философа-материалиста Эпикура, охватывая в своей поэме все вопросы философии материализма - учение о природе, теорию познания, учение о человеке и этику.

Такова была книга, которой зачитывался молодой Поклен и которую он посмел перевести на родной язык.

После окончания в 1639 году коллежа Поклен-сын сдал в Орлеанском университете экзамен на звание лиценциата прав; старому Поклену это должно было очень импонировать: его наследник был теперь человеком вполне образованным. Но занятия адвокатской практикой не увлекли молодого человека. Его интересы по-прежнему были сосредоточены на любезной ему философии. Именно в эти годы Поклен находит друзей-единомышленников, Шапеля и Бернье, и они усиленно штудируют сочинения современного французского философа-материа листа Пьера Гассенди. Утверждение примата чувственного опыта над абстрактным логизированием, сведение существующего к материальной субстанции, борьба со схоластикой и аскетизмом, провозглашение свободы мысли и прав природы - эти и другие идеи Гассенди отложили глубокий след на мировоззрении пытливого юноши.

Но, как ни увлекательны были занятия философией, молодой лиценциат не мог им отдаться целиком; его активная, страстная натура звала к другому роду занятий. Воскресла ранняя любовь к театру; но теперь уже хотелось не стоять в толпе зрителей, а самому подняться на подмостки. Страсть к сценическому искусству привела Поклена в дом Бежаров, горячих любителей театра, замышлявших создать в Париже новое театральное предприятие.

Надо полагать, что Поклен-отец знал про все эти увлечения и, конечно, не одобрял их. С его стороны было естественно требовать от Жана Батиста, чтобы он наконец-то вступил в права наследства и взялся за дело: молодому человеку шел двадцатый год. Поклен заставлял своего сына просиживать целые дни в лавке и даже поручил ему ответственнейшее задание - заменить отца во время поездки Людовика XIII с двором в 1642 году в Нарбонну. Столь решительными действиями отец полагал в корне пресечь предосудительные наклонности сына. Однако пребывание при дворе в качестве "королевского камердинера", которое, по мысли Поклена-отца, должно было наполнить душу Жана Батиста честолюбивыми чувствами, не достигло цели, и сын вскоре после возвращения из поездки объявил отцу о своем отказе от деловых занятий и даже от самого звания "королевского обойщика". Отказ был оформлен нотариальным актом, по которому отец уплачивал сыну 630 ливров, полагающихся ему из материнского наследства. Официальный характер документа указывает на то, что между отцом и сыном произошел разрыв, и уплата денег говорила отнюдь не о сердоболии старшего Поклена, легко смирившегося с решением сына стать актером. Почтенный буржуа потерял своего прямого наследника и видел теперь в сыне лишь человека, "очернившего" славное, честное имя Покленов.

Итак, Жан Батист Поклен, которому были уготованы богатство и почет, порвал со своей респектабельной средой и стал актером. Он даже принял новую фамилию - Мольер. Деньги, полученные по наследству от матери, молодой актер вложил во вновь затеваемое дело. Старые корабли были сожжены, нужно было садиться в новый челн и отправляться в далекое, опасное, но бесконечно увлекательное плавание.

Семейство Бежар собрало у себя любительскую труппу, состоявшую из уже выступавшей на сцене Мадлены Бежар, ее брата Жозефа, сестры Женевьевы, Мольера и еще нескольких лиц.

Молодые люди, выступавшие с успехом перед родственниками и знакомыми, кончили тем, что решили организовать настоящий театр. Они пригласили к себе руководителем опытного актера Дени Бейса, арендовали зал для игры в мяч у Нельских ворот и, назвав свою труппу громким титулом "Блестящий театр", подняли в первый раз занавес в день нового 1644 года.

Репертуар театра был вполне традиционным: здесь шли трагикомедии, пасторали и трагедии. Подобные пьесы давались в королевском театре - Бургундском отеле - и в театре Маре и всегда привлекали публику. Но в "Блестящем театре" эти же самые пьесы сборов почти не делали. Любителям не под силу было тягаться с опытными актерами. Через год театр у Нельских ворот прогорел, и труппа перебралась в новое помещение, в "Зал для игры в мяч Черного Креста".

Долги росли, а играть приходилось перед пустым залом. Дела "Блестящего театра" были так плохи, что Мольер, являвшийся денежным поручителем за труппу, попал в долговую тюрьму. Но Мольер не сдавался: после того как отец вызволил его из тюрьмы, он не остепенился, не вернулся в лоно почтенной семьи, а с еще большим упорством отдался своей страсти.

Из "Зала Черного Креста" труппа перешла в "Зал Белого Креста", но положение не изменилось. Наконец, молодым людям надоело бороться с неприветливой столицей, и они в 1645 году снаряжают фургон, нагружают его декорациями, бутафорией и костюмами и отправляются искать счастья и славы в провинцию.

Годы странствий

В первое время странствий дела труппы были безрадостны - духовные и светские власти преследовали комедиантов, чиня им всякие препятствия. Бывали случаи, когда им не позволяли играть, а если и позволяли, то забирали первый, самый обильный сбор в пользу монастыря или какого-нибудь богоугодного заведения.

Актеры продолжали выступать в трагическом репертуаре и успехом не пользовались. Любая ярмарочная труппа могла отбить у них зрителей: куда приятнее было хохотать над грубоватыми шутками фарса, чем подавлять зевоту, часами выслушивая патетические монологи трагиков. В старинных фарсах жил неумирающий бодрый дух народа, его энергия, сметка, остроумие и талант. И Мольер, естественно, должен был обратиться к живительному источнику народного театра.

Но во французской провинции, помимо фарсов, большой популярностью пользовались и выступления итальянских актеров-импровизаторов, так называемая "комедия дель арте". Мольеровской труппе не раз приходилось пасовать перед веселыми и незамысловатыми спектаклями итальянцев, умевших пленить своих зрителей остроумием и живостью диалогов, непринужденностью и динамикой движения и общим жизнерадостным тоном представления. Этот театр, выросший на основе национальной фарсовой традиции, обладал уже всеми чертами профессионального искусства. К нему-то на первых порах и пошел на выучку Мольер с товарищами. Было решено создавать по примеру "комедии дель арте" веселые спектакли с импровизациями, в которых были бы использованы традиции родного французского фарса.

Афиша времен Мольера. Указано начало представления: 2 часа дня

В труппе уже были такие опытные актеры, как Дюфрени с женой, комик Дюпарк (Гро Рене) и актрисы Катрин де Бри и Тереза Горла, будущая знаменитая мадемуазель Дюпарк. Заимствуя у итальянцев разнообразные комические трюки и остроумные сюжетные положения, Мольер писал свои первые коротенькие комедии - фарсы, в которых актерам представлялась полная возможность импровизировать. Так родились: "Влюбленный доктор", "Три доктора-соперника", "Школьный учитель", "Летающий доктор", "Ревность Барбулье", "Горжибюс в мешке", "Ревность Гро Рене", "Гро Рене - ученик" и т. д. Большинство этих комедий писалось для Дюпарка (Гро Рене), и, как видно из заглавий последних пьес, герой не менял даже своего имени. В этих фарсах фигурировали традиционные итальянские маски и развивались хитроумные сюжетные ситуации. Но наряду с условными персонажами здесь выступали и фигуры, наделенные реальными психологическими чертами, были детали живого быта, звучала сочная народная речь.

Новые спектакли публике очень нравились. Теперь мольеровские актеры смело состязались с итальянцами, и часто победа оказывалась на стороне французской труппы: разыгрываемые ей пьесы были более близки зрителям и по языку, и по общему бытовому колориту.

Окрыленный успехом, Мольер написал свою первую большую комедию "Шалый, или все невпопад", взяв для образца комедию итальянца Н. Барбьери "Неразумный". С первой же комедии он выбрал себе в герои ловкого и умного простолюдина, открыто заявил себя сторонником мировоззрения Ренессанса. В образе Маскариля, "поборника всего человеческого", Мольер передавал свое жизнерадостное мироощущение, свою насмешку над устаревшим патриархальным бытом.

Впервые "Шалый" был разыгран в Лионе в 1655 году. Спектакль прошел с большим успехом, среди зрителей был сам принц Конти, разрешивший труппе именоваться "Собственными комедиантами принца Конти", что давало ей формальные права на существование.

Шло время. Мольеровская труппа изъездила весь юг Франции и считалась уже лучшим провинциальным театром.

Она определила свой репертуар и нашла своего зрителя, приобрела добрую славу и, самое главное, уверенность в своей силе. Прошли долгие и плодотворные тринадцать лет, и теперь можно было уже с большим успехом пытаться завоевать Париж.

И вновь Париж

Французская столица была богата театральными зрелищами - помимо двух привилегированных театров, Бургундского отеля и театра Маре, здесь выступали итальянская труппа во главе со знаменитым Тиберио Фиорилли, испанские актеры, возглавляемые Себастьяном да Прадо, труппа актера Доримона, находящаяся под покровительством жены брата короля. На Сен-Жерменской ярмарке собирали публику голландские танцовщики, а на Сен-Лорентской - кукольный театр. Так что Мольеру и его товарищам было с кем состязаться.

Над всеми труппами главенствовал, как и тринадцать лет тому назад, королевский театр - Бургундский отель. В его составе были такие известные актеры-трагики, как Флоридор и Монфлери, комики Бошето и Вилье и такие актрисы, как мадемуазель Бельроз, мадемуазель Бошето. Но у этих прославленных исполнителей было больше опыта, чем живого чувства. Лучшая пора их успеха была позади. Флоридор, некогда блиставший в ролях Корнеля, становился непомерно сух и риторичен. Монфлери, напротив, не знал границ, демонстрируя эффекты своей трагической декламации. Бошето и Вилье постоянно впадали в грубое паясничество. Мадемуазель Бельроз, хотя и считалась лучшей актрисой Парижа, но, по отзыву современника, была "толста, как башня".

Положение второго парижского коллектива - театра Маре было еще более шатким. Недаром Корнель взывал к своим товарищам по перу - драматургам Буайе и Кино, заверяя их, что если они все втроем не придут на помощь этому театру, то он погибнет. Лучшие актеры театра Маре покидали труппу, и театр, некогда прославленный блистательными премьерами Корнелевых пьес, превратился в место, куда стекалась публика лишь затем, чтобы посмотреть эффектные театральные зрелища.

Мольеровская труппа узнала, что дела театра Маре плохи, и поэтому решила, приехав в Париж, снять его помещение на полтора года. Шли даже разговоры о возможном слиянии двух трупп.

Осенью 1658 года Мольер и его актеры с надеждой въехали в столицу, и случилось так, что провинциалам сразу же удалось выступить перед самим Людовиком XIV. 24 октября 1658 года в гвардейском зале Луврского дворца бродячие провинциальные комедианты показали королю и придворным трагедию Корнеля "Никомед". Исполнительницы женских ролей понравились, но в общем зал остался холоден. Тогда Мольер попросил у короля разрешения "дать один из своих маленьких дивертисментов, которые стяжали ему некоторую известность и увлекли провинцию". Молодой король, жадный до всяческих забав, согласился, и актеры с заразительной веселостью разыграли фарс "Влюбленный доктор". Людовик и двор немало смеялись, глядя на бойких провинциалов, и судьба труппы была решена; король предоставил Мольеру старый театр Пти Бурбон, назначил годовой пенсион в 1500 ливров, а брат короля разрешил труппе называться его именем.

Труппа "Брата короля" стала играть в Пти Бурбон три раза в неделю - по понедельникам, средам и субботам: в четверг и воскресенье выступали итальянцы. Первый сезон прошел бледно: актеры, точно боясь осквернить своими непринужденными шутками величественные своды дворцового зала, упорно играли трагедии.

Покончив с театрально-организационными делами, Мольер вновь взялся за перо и написал "Смешных жеманниц". Труппа Пти Бурбон выходила в первые ряды, а ее глава приобретал славу талантливого драматического писателя.

В "Смешных жеманницах" Мольер смело пародировал господствующую в литературе и салонах прециозность, высмеивал надутых жеманниц, свято хранящих заветы салона мадам Рамбулье, и напыщенных поэтов, возглавляемых спесивым Шапленом. Но Мольер высмеивал не только искусственную речь и манеры, его критика была глубже и содержательнее: поэт выставлял на осмеяние лживые и притворные чувства людей, принимавших вычурно-поэтический облик.

Когда одна из жеманных героинь Мольера говорила служанке: "Скорей принесите нам сюда советника Граций", то она не употребляла обыкновенное слово "зеркало", потому что могла бы в таком случае уподобиться простонародью. В "Жеманницах" Мольер показывал, как сословная спесь заставляет людей отказываться от естественного поведения и превращает их в глупых, безжизненных кукол.

Чтобы прослыть благородной личностью в среде этих вычурных существ, нужно было усвоить их птичий язык и жеманные повадки. Разумные кавалеры Лагранж и Дюкруази, получив отказ от жеманниц Мадлон и Като, решают их проучить и подсылают к девицам под видом аристократов своих слуг Маскариля и Жодле. Лакеи совершенно очаровывают барышень: жеманницы готовы уже отдать свои сердца мнимым графу и маркизу, но обман обнаруживается, и "галантных любовников" избивают палками.

Высмеивая фальшивых людей, Мольер, конечно, не мог не упомянуть и о ненавистной ему фальши в театральном искусстве. Напыщенный дурак "маркиз" Маскариль произносит в комедии восторженный панегирик актерам Бургундского отеля: "Только они и способны оттенить достоинства пьесы. В других театрах актеры невежественны, они читают стихи, как говорят, не умеют завывать, не умеют, где нужно, остановиться. Каким же манером узнать, хорош ли стих, если актер не сделает паузы и этим не даст вам понять, что пора поднимать шум?"

Именитому театру такая похвала, конечно, пришлась не по вкусу. Артисты Бургундского отеля оказались в первых рядах врагов "провинциального выскочки".

Салоны объявили Мольеру войну. Литератор Семез написал памфлет "Истинные жеманницы", но Мольер на него даже не ответил. Король видел его комедию во дворце у Мазарини и, как всегда, хохотал; в городском театре "Жеманницы" прошли с неизменным успехом тридцать восемь раз, и Мольер мог считать себя победителем. Теперь нужно было закрепить завоеванные позиции, и он смело перенес на подмостки Пти Бурбон сюжеты и шутки народного фарса. Как бы дразня высокопарное жеманство салонов, Мольер написал веселую комедию "Сганарель, или Мнимый рогоносец" (1660).

В "Мнимом рогоносце" Мольер ни на минуту не позволял зрителям отвлекаться от действия, сюжетные узлы завязывались при выходе каждого нового персонажа, события нарастали со стремительной быстротой и разрешались самым неожиданным и остроумным образом. Комедия не только своим сюжетом, но и своими персонажами тесно примыкает к фарсу. Простодушный, трусливый Сганарель, прожорливый толстяк Гро Рене, разбитная и веселая служанка, сварливая жена Сганареля - все эти типы были заимствованы из народных сцен.

"Мнимый рогоносец" публике очень понравился. Комедия прошла тридцать четыре раза подряд. Дела театра шли отлично, но враги Мольера не дремали. По их наущению в самый разгар сезона - 11 октября 1668 года - мольеровская труппа была лишена своего помещения под тем предлогом, что здание Пти Бурбон решено снести, так как на этом месте должна быть установлена дворцовая колоннада. Актеров столь стремительно заставили убраться, что они не успели даже захватить с собой декорации, которые были безжалостно уничтожены.

Бургундский отель мог торжествовать победу - его соперник был посрамлен: без помещения и декораций труппа Мольера фактически уже переставала существовать как театр. К мольеровским актерам Бургундский отель и театр Маре подсылали своих агентов с предложением перейти на работу в более солидные предприятия, но труппа Мольера была крепко спаяна, и никто из актеров не покинул своего учителя в трудное для него время.

Однако Мольер недаром уже девять раз приглашался к королю потешать его в роли Сганареля. Людовик не захотел лишиться любимых увеселений и распорядился предоставить труппе Мольера зал Пале-Кардиналь, который Ришелье завещал королевской фамилии. Он был тогда уже переименован в Пале-Рояль. Произвести ремонт театра было разрешено на королевский счет.

Уже через три месяца по городу рядом с красными афишами Бургундского отеля были снова расклеены зеленые мольеровские афиши, которые сообщали, что 20 января 1661 года пьесами "Любовная доска" и "Мнимый рогоносец" театр "Брата короля" возобновляет свой сезон в здании Пале-Рояля.

Мольер после шутливых пьес приступил к более глубокому изображению современной жизни. "Школа мужей" (1661) была посвящена критике эгоистической морали и семейного деспотизма. Два брата - Арист и Сганарель - воспитывают двух приемных дочерей, сестер Леонору и Изабеллу. Арист, человек разумный и добродетельный, уважает личность своей воспитанницы и предоставляет ей полную свободу действий. Сганарель же, убежденный сторонник домостроевской морали, держит Изабеллу под строгим надзором, думая, что только таким способом можно сохранить ее добродетель. Оба брата втайне лелеют мечту стать мужьями своих воспитанниц. При этом Сганарель уверен, что его жена окажется женщиной честной и разумной, а жена легкомысленного брата будет существом ветреным и лживым. Но получается как раз наоборот: у Леоноры, воспитанной на свободе, вырабатывается прямой и открытый характер, она питает искреннее расположение и уважение к своему воспитателю и охотно соглашается стать его женой; что же касается Изабеллы, то эта девушка, принужденная хитрить со своим самодуром-опекуном, кончает тем, что ловко обманывает Сганареля и на его глазах сочетается браком с юным Валером.

Так разумное отношение к людям породило добрый характер, а деспотическое - злой. Но Мольер не порицает Изабеллу и Валера за их обман: юная пара действовала, подчиняясь естественным душевным побуждениям, она прислушивалась к голосу самой природы, и поэтому ее действия были разумны, а поступки Сганареля, как бы они ни оправдывались ссылками на добродетельную мораль, были противны естественным законам и поэтому становились нелепыми, смешными и в конечном счете безнравственными.

Гравюра Ф. Буше к Собранию сочинений Мольера издания 1734 г. Пьеса 'Скупой'

Но, давая уроки своему зрителю, Мольер не превращался в скучного нравоучителя. Ведь ему приходилось отстаивать не мертвенную добродетель, а правду самих человеческих отношений. Поэтому Мольер, не в пример писателям-моралистам, не боялся жизни, ее страстей и радостей, а, наоборот, в естественном развитии натуры находил истинную нравственную норму.

И все же, несмотря на моральную идею, положенную в основу комедии, "Школа мужей" не обозначила нового этапа в развитии творчества Мольера. Этическая проблематика, отчетливо заявленная в начале комедии в столкновении двух братьев - Ариста и Сганареля, - все же не заполнила собой всего хода пьесы и не получила углубленного раскрытия в характерах комедии. Действие комедии, по существу, определялось не развитием центрального конфликта, а плутовскими проделками Изабеллы, ловко дурачившей своего незадачливого опекуна.

Цель достигнута

Накопив значительный опыт как драматург, Мольер в большой мере уже был подготовлен к свершению реформы в области комедии. От пьесы к пьесе происходил процесс выработки художником новых принципов драматургического творчества. Сохраняя прочные связи с народными фарсовыми традициями, Мольер преодолевал идейную ограниченность фарса и, используя опыт литературной комедии, вплотную подошел к созданию нового жанра, в котором жизненная достоверность изображения характеров и нравов сочеталась с веселой насмешливостью и широким гуманистическим взглядом на действительность.

Обличая пороки своего времени, драматург в этом новом типе комедии одновременно утверждал тот нравственный и гражданский идеал, во имя которого и шло обличение. Движение сюжета теперь было не результатом умышленных плутней и фабульных хитросплетений, а естественно складывалось из поведения самих действующих лиц, определялось их характерами. В конфликтах комедии нового типа явственно ощущались основные противоречия реальной действительности. Теперь герои выступали не только в их внешней объективно- комической сущности, но и со стороны их субъективных переживаний, имевших для них подчас подлинно драматический характер. Этот драматизм переживаний придавал отрицательным героям новой комедии жизненную подлинность, реальность, отчего сатирическое обличение приобретало особую силу. Драматизм комедии раскрывал остроту восприятия художником пороков дворянско-буржуазного общества, придавал его критике особую серьезность и страстность, и тогда в его громком обличительном смехе звучали интонации гражданского негодования.

Таковы были основные черты комедии, создаваемой Мольером и получившей наименование "высокой комедии". Определяя своеобразие этого жанра, А. С. Пушкин писал: "...Высокая комедия не основана единственно на смехе, но на развитии характеров." Пушкин добавлял, что такая комедия близко подходит к трагедии.

Первенцем нового жанра была комедия "Школа жен".

Творчество Мольера достигло своей зрелой поры, его комедии приобретали все больший общественный резонанс. Особенно сильно было возбуждение умов 26 декабря 1662 года в день премьеры "Школы жен". Театр был полон. Комедия привела в восторг партер и вызвала возмущение посетителей лож.

В новой комедии Мольер доказывал, что "тиранство и строгий надзор приносят несравненно меньше пользы, чем доверие и свобода" (Лессинг). Здесь развивалась моральная проблематика, намеченная в "Школе мужей". Богатый и знатный буржуа Арнольф берет к себе на воспитание простую крестьянскую девушку Агнесу, замыкает ее у себя в доме и хочет насильно сделать своей женой. Подготавливая ее к этой роли, Арнольф заставляет Агнесу изучить правила супружества и постоянно твердит, что жена должна быть послушной рабой мужа. Агнеса чистосердечно сознается своему опекуну, что любит молодого Ораса. Орас тоже говорит ему о своей любви к Агнесе, так как не подозревает о планах Арнольфа по отношению к своей воспитаннице. Деспотический опекун уверен, что ему легко будет сладить с простодушными любовниками. Но обстоятельства складываются так, что хитрость попадается в свои собственные сети, и простые сердца торжествуют победу.

Буржуа Арнольф полагал, что старые, деспотические семейные законы дают ему право подчинить себе волю и душу бесправной девушки; но на эту попытку Агнеса отвечала протестом, и, что особенно замечательно, в борьбе со своим опекуном, отстаивая свое право на любовь, девушка взрослела, становилась самостоятельной и умной. Свобода торжествовала над деспотизмом.

Придя в восторг от "Школы жен", Белинский писал: "Цель комедии самая человеческая - доказать, что сердца женщины нельзя привязать к себе тиранством и что любовь - лучший учитель женщин. Какое благородное влияние должны были иметь на общество такие комедии, если их писал такой человек, как Мольер".

Благотворное влияние комедии было бесспорно, но если "Школе жен" горячо аплодировали широкие круги зрителей, то в привилегированных слоях общества, среди "ценителей" и "жрецов" высокого искусства она вызвала взрыв негодования. В литературных салонах, в аристократических собраниях, среди почтенных отцов города и духовенства, в Бургундском отеле - везде и всюду порицали Мольера, называли, его развратителем нравов и человеком дурного вкуса.

Мольеру, наконец, надоело выслушивать всевозможные пересуды и оскорбления, и он решил ответить своим злобным критикам в комедии "Критика "Школы жен" (1663). Мало того, что поэт высмеял своих противников, он заставил положительных персонажей комедии - Доранта, Элизу и Уранию, - защищая "Школу жен" от нападок жеманной Климены, маркиза и поэта Лизидаса, развернуть целую программу нового направления.

Мольер не скрывает, что одобрение партера он ставит неизмеримо выше похвал аристократических знатоков. Дорант говорит маркизу: "Я сторонник здравого смысла и не выношу взбалмошности наших маркизов Маскарилей". И тут же он дает доброжелательную характеристику партеру: "Я не могу не считаться с мнением партера, ибо среди его посетителей многие вполне способны разобрать пьесу по всем правилам искусства, а другие станут судить ее судом правды, то есть доверяясь непосредственному впечатлению без слепого предубеждения, без всяких натяжек, без нелепой щепетильности".

Взяв себе в союзники массу городских зрителей, Мольер ополчается против риторических трагедий и противопоставляет им живую драматургию, отражающую, "как в зеркале, все общество". Устами своего героя Мольер заявляет: "Я нахожу, что гораздо легче распространяться о высоких чувствах, воевать в стихах с Фортуной, обвинять судьбу, проклинать богов, нежели приглядеться поближе к смешным чертам в человеке и показать на сцене пороки общества так, чтобы это было занимательно".

Так Мольер, разделываясь со своими врагами, в боевой обстановке идейной борьбы, отчетливо, ярко и живо сформулировал основные принципы своей эстетики. Нет, "Школа жен" была не случайной удачей писателя, а творческим выражением определенных идейных и художественных убеждений, тех принципов, которые отныне станут основой драматургии Мольера и приведут его к созданию величайших творений французской комедиографии.

Три великие комедии

Уже почти целую неделю непрестанно шли увеселения, устроенные королем в честь Анны Австрийской и Марии Терезии, и вот на шестой день "Увеселений волшебного острова", 12 мая 1664 года, мольеровская труппа исполнила новое произведение своего главы - трехактную комедию "Тартюф".

Молодой Людовик нашел комедию "очень занимательной". Не вдумываясь в содержание показанного спектакля, он был вполне доволен новым подарком своего постоянного развлекателя, - ведь в комедии выставлялись на осмеяние изрядно надоевшие царственному волоките моралисты.

Но совсем иной была реакция фанатически религиозной королевы-матери и окружавших ее придворных и клерикалов. Тут сразу же заметили крамольный характер "Тартюфа" и потребовали от короля запрета комедии.

В официальном отчете о шестом дне празднеств было записано: "Величайшая щепетильность короля в вопросах религии не могла вынести этого сходства между пороком и добродетелью, которые могли быть приняты один за другую".

"Тартюф", который по уверению автора, должен был олицетворять лицемерие и ханжество известной части духовенства, воспринимался как злая карикатура на все духовное сословие. Попы пришли от "Тартюфа" в совершенное неистовство. Правильно угадывая в Мольере своего злейшего врага, они обрушивали на его голову самые страшные проклятия. Обращаясь к Людовику XIV, один из них писал: "Некий человек или, вернее, демон в телесной оболочке и в человеческом образе, самый отъявленный безбожник и вольнодумец, какой когда-либо существовал в минувшие века, имел достаточно нечестия и бесстыдства, чтобы задумать в своем дьявольском мозгу пьесу, которая чуть было не стала достоянием общества, будучи представлена в театре к посрамлению всей церкви, которую он стремился показать в смешном, презренном и гнусном виде. За это... он заслуживает примерной, величайшей и всенародной пытки и даже сожжения на костре, который явился бы для него предвестником адского огня".

Но Мольер был не из тех людей, которых можно было легко запугать небесными громами. Он настойчиво добивался постановки своей комедии. Совершенно бесстрашно комедиант писал королю: "Тартюфы потихоньку и ловко вошли в милость у вашего величества, и оригиналы добились запрещения копии, как бы она ни была незлобива и как бы похожей ее ни находили". Хлопоты были тщетными - король своего запрета с комедии не снял.

Когда противники Мольера упрекали его за то, что он позорит в образе Тартюфа христианскую мораль, то они были, конечно, правы. В "Тартюфе" Мольер совершенно правдоподобно изображал норму религиозной этики, а не какие-нибудь отдельные извращения. Здесь была раскрыта лживость и преступность всей системы церковной идеологии, претендующей на руководство духовной жизнью человечества. Ведь на примере Тартюфа было видно, что христианская мораль дает возможность человеку снять с себя всякую ответственность за свои поступки. Человек, лишенный собственной воли и целиком предоставленный воле божьей, уже не отвечает ни за что, - ведь он только послушное орудие бога. Когда Оргон передает Тартюфу все свое имение, тот, совершая явное мошенничество, безучастным голосом говорит: "Мы воле божией противиться не властны".

Но мало того, что человек не отвечает за свои злодеяния, он и, признаваясь в них, не несет никакой ответственности. Ведь главное - не общественное осуждение преступления, а раболепное смирение грешника перед церковью. Религиозная идейность считается тем возвышенней, чем больше она подчиняет себе жизненные потребности человека. Что может быть самоотверженней и величественней, чем принести в жертву во имя бога собственную семью? Разве с церковной точки зрения не велик подвиг Тартюфа, сумевшего в Оргоне возбудить такой страстный религиозный энтузиазм?

Каждый член иезуитского ордена ставил перед собой подобную задачу, и каждый ликовал бы по примеру Тартюфа, если бы отец во имя престижа неба прогнал из дому и проклял своего сына.

Нужная форма найдена, дань небу отдана, а что касается совести, то с ней можно не считаться. Тартюф говорит:

 Для разных случаев, встречающихся в мире,
 Наука есть о том, как совесть делать шире
 И как оправдывать греховные дела
 Тем, что в намеренье не заключалось зла.

(Перевод М. Лозинского)

И тут же он сознается, что "кто грешит в тиши - греха не совершает". Внешне религиозная мораль выглядела совершенно благородно, но но существу она была абсолютно лживой. Имея в жизни только одну цель - собственное благополучие, тартюфы прикрывают ее высокой религиозной и даже патриотической фразеологией, обманывающей миллионы оргонов.

Очаровывается Оргон Тартюфом вовсе не только по простоте своей, не потому лишь, что Тартюф хитер и ловок. Главное - это то, что добродетельного буржуа пленил в Тартюфе суровый религиозный энтузиазм, и он с огромным увлечением отдался этому возвышенному чувству. Уверовав в слова Тартюфа, Оргон сразу почувствовал себя избранным существом и стал вслед за своим другом считать земной мир "кучею навозной". Образ Тартюфа до того ослепил Оргона, что он уже больше ничего не видел, кроме своего наставника,

Но насколько трудно было увидеть истинного Тартюфа Оргону или его матушке госпоже Пернель, людям, зараженным ядовитым влиянием лицемера, настолько легко оказалось разглядеть в нем явного плута всем тем, кто способен был трезво посмотреть на этого ханжу и увидеть факты такими, какими они были в действительности.

Наиболее непримиримый враг Тартюфа - служанка Дорина. Она смело нападает и на самого святошу и на всех потакающих ему. Не желая отыскивать выражения и учитывать обстоятельства, Дорина говорит свободно и дерзко, и в этой непосредственности проявляется разумная природа народных суждений. Вместе с Дориной Тартюфа разоблачает и Клеант. И это объединение как бы символизирует союз здравого смысла с просвещенным разумом, выступающих совместно против лицемерия и мракобесия церковной идеологии.

Но ни Дорине, ни Клеанту не удается окончательно разоблачить Тартюфа - слишком хитры приемы его мошенничества и слишком широк круг влияния святоши. Разоблачает Тартюфа сам король. Этим благополучным финалом Мольер как бы призывал короля покарать лицемеров и наивно обнадеживал себя и других тем, что справедливость все же восторжествует над царящей в мире ложью.

Шли годы, Мольер все продолжал бороться за своего Тартюфа. Он настойчиво обращался с просьбами к Людовику, умолял брата короля, писал в городской совет, переменил название комедии на "Обманщик", снял со своего героя сутану, смягчил наиболее острые места, выбросил цитаты из евангелия, но ничто не помогало. И только в 1669 году после смерти королевы-матери, яростной сторонницы партии святош, комедия была разрешена к представлению. Бесспорно, сыграла роль и благополучная концовка пьесы, в которой король изображался в столь привлекательных чертах.

После почти пятилетнего ожидания парижане наконец-то могли посмотреть крамольную пьесу - в течение сезона она прошла 43 раза. Ежевечерние сборы достигали чуть ли не 3000 франков. Зал Пале- Рояля каждый день ломился от публики. Хроникер Робина писал: "Любопытство было так велико, что толпа, как природа, заполняла каждое пустое местечко. Многих чуть не задавили в театре".

Успех "Тартюфа" приобрел явно политический характер. Пройдет столетие, и Наполеон удивится легкомыслию Людовика XIV: "На мой взгляд, - скажет император, - комедия изображает благочестие в таких отвратительных красках, что, скажу не колеблясь, если бы пьеса была написана в мое время, я не позволил бы ставить ее на сцене".

Борясь за "Тартюфа", Мольер отважно писал королю: "По-видимому, ваше величество, мне не надо больше писать комедий, если тартюфы одерживают верх".

Но не писать комедий этот бесстрашный человек не мог.

Еще не перестали в церквах проклинать Мольера за его "Тартюфа", а гениальный сатирик во время великого поста 1664 года уже показал парижанам новое "дьявольское создание" - безбожную комедию "Дон-Жуан, или Каменный гость".

Сюжет комедии был заимствован из итальянского сценария, созданного по мотивам комедии Тирсо де Молина "Севильский озорник". Спектакль итальянцев шел в течение всего сезона и не вызвал никаких особых нареканий. Постановка же Мольера сразу подняла волну нападок и ругани. Некто Рашмон, доведенный до бешенства бесстрашием Мольера, писал по поводу "Дон-Жуана": "Эта пьеса произвела в Париже столько шума, она вызвала такой публичный скандал и так огорчила всех порядочных людей, что мы явно нарушили бы свой долг по отношению к богу, если бы молчали в такой момент, когда его слава подвергается открытому нападению, когда вера отдана на посрамление шуту, который рассуждает о ее таинствах, и когда безбожник, будто бы пораженный небесным огнем, по существу поражает и рушит все основы религии". Злобствующий христианин, истратив все аргументы против вольнодумного писателя, кончал тем, что грозил Мольеру изгнанием, пытками и позорной казнью. Борьба между церковью и поэтом принимала очень острый характер.

В образе Дон-Жуана Мольер клеймил ненавистный ему тип распутного и циничного аристократа, человека, не только безнаказанно свершающего свои злодеяния, но и бравирующего тем, что он в силу знатности своего происхождения имеет право не считаться с законами морали, обязательными только для людей простого звания. Такие взгляды царили при дворе, где верность и супружеская честь рассматривались как мещанский предрассудок и где подобный тон задавал сам король, менявший своих постоянных и временных фавориток с легкостью мольеровского героя.

Но то, что аристократам казалось безобидной сменой удовольствий, своеобразным украшением праздного существования, Мольер увидел с человеческой и драматической стороны. Стоя на позициях гуманизма и гражданственности, драматург показал в образе Дон-Жуана не только легкомысленного покорителя женских сердец, но и циничного и жестокого наследника феодальных прав, безжалостно, во имя минутной прихоти губящего жизнь и честь молодых доверившихся ему женщин. Надругательство над человеком, попрание достоинства женщин, глумление над их чистыми и доверчивыми душами - все это было показано в комедии как результат ничем не обуздываемых в обществе порочных страстей аристократа.

Предвосхищая едкие выпады Фигаро, слуга Дон-Жуана, Сганарель, говорит своему господину: "...может, вы думаете, что если вы знатного рода, что если у вас белокурый, искусно завитый парик, шляпа с перьями, платье, шитое золотом, да ленты огненного цвета, может, вы думаете, что вы от этого умней, что все вам позволено и никто не сможет вам правду сказать? Узнайте же от меня, от своего слуги, что рано или поздно... дурная жизнь приведет к дурной смерти..." В этих словах ясно слышны ноты социального протеста.

Но, давая своему герою столь определенную характеристику, Мольер не лишает его тех личных, субъективных качеств, пользуясь которыми Дон-Жуан вводил в обман всех, кому приходилось иметь с ним дело, и особенно женщин. Оставаясь человеком бессердечным, он был подвластен пылким, мгновенным страстям, обладал находчивостью и остроумием и даже своеобразным обаянием.

Похождения Дон-Жуана, какими бы искренними порывами сердца они ни оправдывались, приносили окружающим людям величайшее зло. Слушая лишь голос своих страстей, Дон-Жуан полностью заглушал свою совесть; он цинично гнал от себя опостылевших ему любовниц и нагло рекомендовал своему престарелому родителю поскорее отправляться на тот свет, а не докучать ему нудными нотациями. Мольер отлично видел, что чувственные побуждения, не сдерживаемые уздой общественной морали, приносят обществу величайший вред.

Глубина характеристики Дон-Жуана заключалась в том, что в образе современного аристократа, охваченного неуемной жаждой наслаждений, Мольер показывал те крайние пределы, до которых дошло жизнелюбие ренессансного героя. Некогда прогрессивные стремления, направленные против аскетического умерщвления плоти, в новых исторических условиях, не сдерживаемые уже никакими преградами общественной морали и гуманистических идеалов, перерождались в хищнический индивидуализм, в открытое и циничное проявление эгоистической чувственности.

Но при этом Мольер наделял своего героя смелыми вольнодумными идеями, которые объективно способствовали разрушению религиозных взглядов и распространению в обществе материалистических воззрений на мир.

В беседе со Сганарелем Дон-Жуан сознается, что не верит ни в рай, ни в ад, ни в горение, ни в загробную жизнь, а когда озадаченный слуга спрашивает у него: "Во что же вы верите?" - то Дон-Жуан спокойно отвечает: "Я верю, Сганарель, что дважды два - четыре, а дважды четыре - восемь".

В этой арифметике, помимо циничного признания выгоды высшей моральной истиной, была и своя мудрость. Вольнодумец Дон-Жуан верил не во всепоглощающую идею, не в святой дух, а только в реальность человеческого бытия, ограниченного земным существованием.

Противопоставляя Дон-Жуану его слугу Сганареля, Мольер намечал те пути, которые позже приведут к смелым обличениям Фигаро. Столкновение между Дон-Жуаном и Сганарелем обнаруживало конфликт между аристократическим своеволием и буржуазным здравомыслием, но Мольер не ограничивался внешним противопоставлением этих двух общественных типов, критикой аристократии. Он раскрывал также противоречия, таящиеся и в буржуазном морализировании. Социальное сознание буржуазии было развито уже достаточно, чтобы можно было увидеть порочную эгоистическую сторону чувственности Ренессанса, но "третье сословие" еще не вступило в свой героический период, и его идеалы не стали еще казаться столь абсолютными, какими они покажутся просветителям. Поэтому Мольер имел возможность показать не только сильную, но и слабую сторону мировоззрения и характера Сганареля, показать мещанскую ограниченность этого типа.

Когда Сганарель порицая Дон-Жуана, говорит, что тот "не верит ни в небо, ни в святых, ни в бога, ни в черта", что он "живет, как гнусный скот, как эпикурейская свинья, как настоящий Сарданапал, не желающий слушать христианские поучения и считающий вздором все то, во что верим мы", то в этой филиппике ясно слышна ирония Мольера по поводу ограниченности добродетельного Сганареля. В ответ на философскую арифметику Дон-Жуана Сганарель развивает доказательство существования бога из факта разумности мироздания. Демонстрируя на самом себе совершенство божественных творений, Сганарель до такой степени увлекается жестикуляцией, поворотами, скачками и прыжками, что в конце концов валится с ног и дает повод безбожнику сказать: "Вот твое рассуждение и разбило себе нос". И в этой сцене Мольер стоит явно за спиной Дон-Жуана. Восхваляя разумность мироздания, Сганарель доказал лишь одно - собственную глупость.

Сганарель выступает с благородными речами, но на деле он до наивности простодушен и откровенно труслив. И, конечно, отцы церкви были правы, когда негодовали на Мольера за то, что он выставил этого комического слугу единственным защитником христианства. Но автор "Тартюфа" знал, что религиозная мораль была так эластична, что могла проповедоваться любым человеком, так как требовала не чистой совести, а лишь правоверных речей. Личные добродетели не имели тут никакого значения: человек может совершать самые дурные поступки, и его никто не будет считать грешником, если он прикроет свою порочную физиономию тонкой маской показной набожности.

"Тартюф" был запрещен, но страстное желание обличать лицемерие жгло сердце поэта. Он не мог сдерживать свой гнев против иезуитов и ханжей и заставил Дон-Жуана, этого откровенного грешника, с сарказмом говорить о лицемерных пройдохах: "Пусть козни их известны, пусть все знают, кто они такие, все равно они не лишаются доверия: стоит им разок-другой склонить голову, сокрушенно вздохнуть или закатить глаза - и вот уже все улажено..." И здесь в словах Дон-Жуана слышен голос Мольера.

Дон-Жуан решает на себе испробовать магическую силу лицемерия. "Под эту благодатную сень я и хочу укрыться, чтобы действовать в полной безмятежности, - говорит он. - От моих милых привычек я не откажусь, но я буду таиться от света и развлекаться втихомолку. А если меня и накроют, я палец о палец не ударю; вся шайка вступится за меня и защитит от кого бы то ни было. Словом, это лучший способ делать безнаказанно все, что хочешь".

И в самом деле, лицемерие прекрасно защищает от нападок. Дон-Жуана обвиняют в клятвопреступлении, а он, смиренно сложив руки и закатив глаза к небу, бормочет: "Так хочет небо", "Такова воля неба", "Я повинуюсь голосу неба" и т. д.

Но Дон-Жуан не таков, чтобы долго играть трусливую роль лицемерного праведника. Наглое сознание своей безнаказанности позволяло ему действовать и без маски.

Если в жизни против Дон-Жуана не было управы, то на сцене Мольер мог поднять свой гневный голос против преступного аристократа, и финал комедии - гром и молния, которые поражали Дон-Жуана, были не традиционным сценическим эффектом, а образным выражением возмездия, воплощенным в сценическую форму, предвестием грозной кары, которая падет на головы аристократов.

В годы борьбы за "Тартюфа" Мольер написал и третью свою великую комедию - "Мизантроп" (1666), в которой гражданские начала идеологии драматурга были выражены с наибольшей силой и полнотой.

Действие комедии начинается со спора между Альцестом и его другом Филинтом. Филинт проповедует удобную для жизни соглашательскую философию. Зачем ополчаться против жизненного уклада, когда все равно его не изменишь? Куда разумнее приноравливаться к общественному мнению и потакать светским вкусам. Но Альцесту такая кривизна души ненавистна. Он говорит Филинту:

 Но рая вам по душе пороки наших дней,
 Вы, черт меня возьми, не из моих людей.

Своих людей юноша видит в решительных и смелых натурах, способных на резкое и суровое обличение окружающих несправедливостей.

Альцест хочет только одного - остаться человеком в обществе. Вокруг себя он видит страшную картину, искажение нормального человеческого существования:

 Везде предательство, измена, плутни, лживость, 
 Повсюду гнусная царит несправедливость. 
 Я в бешенстве; нет сил мне справиться с собой, 
 И вызвать я б хотел весь род людской на бой.

(Перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Альцест страстно ненавидит окружающих его людей; но ненависть эта касается не самого существа человеческой природы, а тех извращений, которые приносит с собой фальшивое общественное устройство. Предвосхищая идеи просветителей, Мольер в образе своего Мизантропа изображает столкновение "естественного человека" с людьми "искусственными", испорченными дурными законами. Альцест с отвращением покидает гнусный мир с его жестокими и лживыми обитателями.

С этим ненавистным ему обществом Альцеста связывает только страстная любовь к Селимене. Юная Селимена - умная и решительная девушка, но сознание и чувства ее полностью подчинены нравам высшего света, и поэтому она пуста и бессердечна. После того как великосветские поклонники Селимены, обиженные ее злословием, покидают ее, она соглашается стать женой Альцеста. Альцест бесконечно счастлив, но он ставит своей будущей подруге условие: они должны навсегда покинуть свет и жить в уединении среди природы. Селимена отказывается от подобного сумасбродства, а Альцест возвращает ей слово.

Альцест не представляет себе счастья в том мире, где нужно жить по волчьим законам, - его идейная убежденность одерживает победу над безумной страстью. Но Альцест уходит от общества не опустошенным и не побежденным. Ведь недаром он, высмеивая напыщенные стихи маркиза, противопоставлял им очаровательную народную песню, веселую и искреннюю. Восхваляя сельскую музу, Мизантроп проявлял себя человеком, глубоко любящим и понимающим свой народ. Но Альцест, как и все его современники, не знал еще путей, которые ведут протестующего одиночку в лагерь народного возмущения. Не знал этих путей и сам Мольер, так как они еще не были проложены историей.

Альцест с начала до конца комедии остается протестантом, но Мольер не может найти для своего героя большой жизненной темы. Процесс, который ведет Альцест со своим противником, в действие пьесы не включен, он является как бы символом царящей в мире несправедливости. Альцесту приходится ограничивать свою борьбу только критикой жеманных стихов да укорами ветреной Селимене. Мольер еще не мог построить пьесу со значительным социальным конфликтом, потому что такой конфликт пока не был подготовлен действительностью; и все же в жизни все яснее раздавались голоса протеста, и Мольер их не только услышал, но еще прибавил к ним свой громкий и отчетливый голос.

Антибуржуазные комедии

В 1670 году, получив от короля скромное задание показать модные турецкие танцы, Мольер написал содержательнейшую комедию "Мещанин во дворянстве", в которой восточная буффонада была лишь внешним орнаментом, нисколько не заслоняющим основного содержания сатирической пьесы.

"Водясь со знатью, я проявляю здравый смысл, - говорит Журден. - Это куда лучше, чем водиться с вашим мещанством". Но беда Журдена была в том, что он видел это преодоление мещанской ограниченности в раболепном подражании аристократии, ставшей уже явно паразитическим сословием. Общение с дворянством не увеличивало его кругозора и не расширяло его деятельности; напротив, оно уводило его от реального дела и притупляло практическую смежу. Превосходство Журдена было явно комическим: желая поднять собственное достоинство, он лишь ронял его.

Таким образом, Мольер, взяв основной темой комедии попытку буржуа уйти от своих собратьев и примкнуть к высшему кругу, категорически осуждает Журдена за его стремление приспособиться к дворянству, перейти в лагерь аристократии и тем самым порвать связи с демократическими слоями общества.

Молодые люди Клеонт и Люсиль совсем не смиренные дети строгих родителей. Люсиль уже получила светское образование, и у нее иные взгляды, чем у девушки из буржуазно-патриархальной среды. Не похож на правоверного буржуа и ее возлюбленный Клеонт. Это не только благородный любовник, но и достойнейший человек. Он говорит откровенно, что он не дворянин. Род его занятий (Клеонт шесть лет прослужил в армии) значительно подымает этого деятельного и полезного государству человека над огромной массой аристократов-тунеядцев, которые либо прозябали в невежестве по своим имениям, либо мошеннически кормились за счет чужих кошельков, как это делали блестящий граф Дорант и очаровательная маркиза Доримена. Клеонт благодаря своему жизненному поведению приобрел истинное благородство в то время как жизнь и поведение аристократической пары лишили ее всякой порядочности. В этом был смысл нового понимания сущности человеческого достоинства.

Особой силы антибуржуазная сатира Мольера достигла в комедии "Скупой", в которой драматург обнажал самые корни зла буржуазного общества.

Если в "Тартюфе" отец под влиянием религиозного фанатизма утрачивает естественные родительские чувства, то в "Скупом" подобное же извращение природы происходит из-за страстной одержимости жаждой наживы. Деньги становятся символом новой веры. Гарпагон проникнут фанатизмом не меньше, чем Оргон. Один верит во всемогущую силу бога, другой - во всемогущую силу золота. Но если Оргон обманут, то одержимость Гарпагона вполне осознана: он всегда может на деле испробовать могущество своего бога. Не человек владеет золотом, а золото владеет человеком, его помыслами, страстями, мечтаниями, нравственностью и убеждениями. Вся жизнь Гарпагона подчинена одному "подвигу" - накоплению богатства.

Чтобы увеличить капитал, Гарпагон не только берет со своих клиентов самые чудовищные проценты, не только морит голодом себя и домашних, но и торгует судьбой своих детей: выдать дочь Элизу без приданого за богатого старика и женить сына Клеонта на зажиточной вдове - вот идеальное выполнение отцовского долга. Но если Гарпагон требует от своих детей подчинения личного счастья родительскому интересу, то сам он свои страсти умерщвлять не намерен; деньги предоставляют ему возможность наслаждаться всеми благами жизни, так как заключают в себе волшебную силу, которая дает старости преимущества юности, порочность превращает в добродетель, глупость - в ум, безобразие - в красоту. Владея деньгами, Гарпагон смело может жениться на невесте своего сына Марианне. Когда он узнает, что сын является его соперником, он изгоняет его из дому, а затем лишает наследства и проклинает. Также жесток Гарпагон и со своей дочерью; когда у него пропадает шкатулка с золотом, он злобно кричит Элизе, что был бы очень рад, если бы погибла не шкатулка, а она сама.

Для Гарпагона пропажа золота почти смертельна - скупец впадает то в глубокое отчаяние, то в страшный гнев. Он ненавидит и подозревает всех людей, ему хочется всех арестовать и перевешать. Золото отравило душу Гарпагона, это уже не человек, а злое, жадное и по-своему несчастное животное. Он никого не любит, и его никто не любит, он одинок и жалок. Комическая фигура Гарпагона приобретает драматический отсвет, она становится зловещим символом полного разложения человеческой личности, образцом нравственного маразма, являющегося результатом тлетворного влияния собственности.

Но жажда обогащения порождает такие страшные нравственные явления, как Гарпагон, не только в среде зажиточного класса, она может извратить самую природу человеческих отношений и создает противоестественную общественную мораль. В союзе Гарпагона и Марианны преступен не только алчный старик, преступна и добродетельная девушка; она сознательно соглашается стать женой Гарпагона в надежде на его скорую смерть.

Если золото в представлении собственника превращается в смысл его жизни, то естественно, что все прочие видят в жизни собственника только его золото и подменяют личные отношения корыстным расчетом. Эту глубокую общественную тему Мольер раскрывает в своей последней комедии "Мнимый больной" (1673).

Здоровяк Арган уверил себя в том, что он болен. Произошло это по той причине, что окружающие его расчетливые люди всячески потакали капризам и притворству Аргана, надеясь таким образом войти к нему в доверие. И их надежда вполне оправдалась. Арган сделал "болезнь" своего рода критерием оценки людей. Для него теперь было ясно, что те из окружающих, которые не признают его недугов, не ценят и его жизни, поэтому они недостойны доверия. Те же, кто болеет душой при каждом его вздохе, проявляют к нему истинное дружеское расположение.

Мнимые болезни стали для Аргана страстью, которой он мог поистине наслаждаться: слушая вокруг себя постоянные вздохи, видя всеобщую озабоченность и украдкой стираемые слезы, Арган в душе блаженствовал - так он лучше, чем каким-нибудь другим способом, ощущал значительность своей личности. Стоило ему только охнуть - и вокруг все переставало жить, все замирало и обращало на него встревоженные взоры. Арган с удовлетворением замечал, что жизнь окружающих полностью растворялась в его собственной жизни. Страсть к болезням для Аргана была результатом гипертрофированной самовлюбленности. Человеку хотелось видеть, что лишь он один, его судьба, его бытие составляют смысл существования всех прочих. Но в своем эгоцентрическом самозабвении Арган не замечал, что здоровье и жизнь его оцениваются не сами по себе, а лишь в силу того, что под кроватью мнимого больного стоит внушительного размера сундук с золотом. Арган не мог отличить истинные побуждения от ложных и притворство принимал за добродетель, а правдивые чувства за проявление вражды. Ложный идеал порождал ложную мораль и характеры - природа извращалась, и человек становился уродом.

Стиль Мольера

Создавая галерею бессмертных сатирических типов - Тартюфа, Дон-Жуана, Гарпагона, Журдена, Аргана, Мольер клеймил пороки дворянско-буржуазного общества. Глубина обличения и широта охвата современной действительности определялись идейностью художника, подлинной народностью его воззрений на жизнь. Но народность Мольера сказывалась не только в сокрушительной силе его сатиры; она получала и свое прямое выражение в том энергичном отпоре, который встречали носители социального зла со стороны плебейских героев мольеровских комедий.

Выдвигая своих сатирических персонажей на первый план, Мольер никогда не делал их безраздельно господствующими, морально подавляющими злодеями. Как ни могущественны в своей злой силе Тартюф, Дон-Жуан и Гарпагон, как ни тлетворно их воздействие на других людей, все же победа остается не за ними, а за силами, им противодействующими. И этой силой являлись в первую очередь герои-плебеи. Поэтому в его комедиях не рассудительные носители истины, а деятельные, умные, страстные люди из народа выступали подлинными и основными обличителями социального зла. Это были слуги и служанки. Бесстрашно вступая в борьбу со своими господами, они, может быть, нарушали где-то бытовую правду взаимоотношений челяди и хозяев, но зато великолепно передавали дух боевого протеста масс, смелость и здравость народных суждений, насмешку и презрение к паразитирующим "господам жизни".

Близость к народу, ощущение вольной народной стихии сказывались у Мольера не только в созданной им галерее образов служанок и слуг. Это начало определяло и самый характер его сатиры. Мольер смотрел на своих порочных героев теми же глазами, какими их видели его народные персонажи. Взгляд Дорины на Тартюфа был взглядом Мольера; насмешки Николь над Журденом и Туанетты над Арганом были насмешками самого Мольера. Отсюда - из народных воззрений на всех этих носителей социального зла - и порождалась цельность, сила и определенность сатирических характеристик Мольера.

Ярко выраженная тенденциозность великого комедиографа в изображении носителей общественных пороков была проявлением прямых и решительных суждений народа, обогащенных у Мольера представлениями гуманистической идеологии. Монолитность мольеровских сатирических образов, охваченных единой всепоглощающей страстью, была родственна принципам народной сатиры. Принцип гиперболизации, свойственный фарсовым образам, маскам итальянской народной комедии и столь отчетливо проявляющийся в монументальных типах Рабле, был прочно усвоен Мольером, но подвергся существенному изменению. Исключив элементы фарсовых излишеств, преодолев схематизм итальянских масок и отказавшись от фантастических преувеличений Рабле, Мольер создал по-народному гиперболизированные, но жизненно достоверные, сатирически целеустремленные характеры. При этом он следовал принципам рационалистической эстетики, законам типизации, выработанным классицизмом.

В этом сочетании народно-ренессансной и классицистской эстетики не было ничего насильственного, противоречивого, ибо классицизм, будучи стилем определенной исторической эпохи, не был направлением социально однородным. Он, так же как позднее реализм или романтизм, обладал большой емкостью, вмещал в себе как дворянское направление, так и тенденции прогрессивного, демократического характера.

Борясь с сословной ограниченностью классицизма, жестоко критикуя мертвенную стилизованность "высоких" жанров, Мольер развивал наиболее прогрессивные устремления классицистского стиля.

При всей живости и эмоциональности творчества Мольера интеллектуальность была важнейшей чертой его гения: рационалистический метод определил глубокий и сознательный анализ типических характеров и жизненных конфликтов, способствовал идейной ясности комедий, их общественной целеустремленности, композиционной четкости и завершенности. Исследуя широкие пласты жизни, Мольер, как художник классицистского направления, отбирал только те черты, которые необходимы были ему для изображения определенных типов, и не стремился к полноте жизненной обрисовки и разностороннему изображению характеров. На эту особенность мольеровской типизации указывал Пушкин, когда говорил: "У Мольера Скупой скуп - и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен". В комедиях Мольера жизненные типы получали свое глубокое раскрытие не в сложном многообразии характера, а в их преобладающей страсти; они давались не в своем непосредственном бытовом облике, а после предварительного логического отбора типических черт, и поэтому сатирические краски тут были предельно сгущены, идейная тенденция, заключенная в образе, получала наиболее четкое выражение. Именно в результате сознательного заострения характеров были созданы Тартюф, Дон-Жуан, Гарпагон и другие типы широчайшего социального обобщения и огромной сатирической силы.

Критика, отмечая монолитность и односторонность мольеровских характеров, справедливо говорит о принадлежности драматурга к классицистскому направлению. Но при этом нельзя упускать из виду то важнейшее обстоятельство, что рационалистический метод в построении образа и в композиции самой комедии был лишь формой, в которой воплотились народные представления о социальном зле, представления, обладающие ярко выраженной идейной тенденциозностью, определенностью и беспощадностью народной критики, яркостью и выразительностью красок площадного театра. Это народное начало получило свое наиболее прямое выражение в бодром, оптимистическом тоне, пронизывающем комедию Мольера от первых строк до последних, все ее образы, в том числе и сатирические.

Впереди - бессмертие

Увлеченный новыми творческими исканиями, Мольер каждой премьерой поднимал престиж своего театра, и поэтому, когда отношения между драматургом и королем охладели (причиной было предоставле ние Людовиком композитору Люлли льготного права показа представлений с музыкой), то Мольер, нисколько не смутившись, дал премьеру своей новой комедии не при дворе, как это было задумано, а в своем городском театре, причем драматург демонстративно заменил специально написанный пролог, восхваляющий короля, новым прологом, в котором даже не было упоминания об особе его величества. Комедией этой был "Мнимый больной", прошедший с огромным успехом. Мольеру шумно аплодировали и как автору, и как исполнителю главной роли. Но в день четвертого представления Мольер, уже давно тяжело больной, почувствовал себя особенно дурно.

В какую-то минуту он даже поколебался подняться на сцену, но в театре были принц Конде и много знатных иностранцев. Возможно также, что глава труппы счел своим долгом сделать над собой усилие, чтобы товарищи-актеры и служащие не лишились своего заработка. Во время представления комедии, когда Арган выкрикивал свое знаменитое "Juro!", Мольер на короткий миг почувствовал слабость. Публика это заметила. Спектакль закончился, Мольер завернулся в халат и пошел отдохнуть в уборную своего любимого ученика Барона. Ему стало холодно. Руки заледенели. Позвали носильщиков, и Мольера отнесли к нему домой, на улицу Ришелье. Барон его сопровождал. Дома Мольер отказался от теплого бульона и попросил кусочек пармезана и немного хлеба. Затем он лег. Ему пустили кровь. Барон побежал отыскивать жену Мольера Арманду, и больной остался один с двумя монашенками, которые случайно забрели к нему в дом. Началось кровохаркание. Слуга и служанка Мольера побежали к двум священникам, которые жили в приходе св. Евстахия. Эти милосердные духовники отказались прийти к автору "Тартюфа". Муж Женевьевы Бежар, Жан Обри, пошел за третьим аббатом, который соблаговолил пойти к постели умирающего. Но он шел долее часа - в это время Мольер скончался.

Парижское духовенство, продолжая пылать ненавистью к покойному, вспомнило старинный церковный указ против актеров и решило применить его со всей строгостью. Священники прихода св. Евстахия отказались хоронить Мольера. Арманда направила просьбу архиепископу Парижскому. Затем она помчалась в Сен-Жермен и ходатайствовала об аудиенции у короля. Людовик XIV велел передать архиепископу, чтобы он избегал шума и скандалов. Архиепископ подчинился, но явно вопреки своему желанию. Он дал распоряжение хоронить Мольера ночью.

Таким образом почти тайно в ночь с 21 на 22 февраля 1673 года в 9 часов вечера тело Мольера было вынесено с улицы Ришелье на кладбище св. Иосифа. Впереди кортеж освещался факелами. Четверо священнослужителей несли гроб. Шестеро детей из хора сопровождали его со свечами. Несмотря на ночную пору, похороны собрали толпу в 700 - 800 человек.

Ненависть святош преследовала Мольера и за гробом. Чудовищная эпитафия в стихах ходила но рукам - в ней выражалась радость по поводу смерти безбожника и пожелание ему адского огня.

Но человек, вызвавший столь яростную ненависть святош, стяжал себе огромную и неугасимую любовь нации.