Проспер Мериме (1803 - 1870)

Сеньорита Клара

В мае 1825 года у парижского издателя Сотле появилась книга, которая сразу привлекла к себе внимание. Газеты и журналы поместили на нее обширные рецензии, о ней заговорили в литературных кружках и светских салонах.

Книга называлась "Театр Клары Гасуль, испанской комедиантки". Во вступительной заметке переводчик Жозеф Лестранж рассказал необычайную историю жизни ее автора - комедиографа и актрисы, "знаменитой в Испании", но "совершенно неизвестной на континенте". Рассказ его очень подробен. "Впервые я увидел мадемуазель Гасуль в Гибралтаре, где я находился со швейцарским полком Ваттвиля, стоявшим там гарнизоном", - утверждает повествователь. Он приводит даты, упоминает о широко известных событиях недавней испанской истории, участником которых была Клара - дочь бродячей цыганки и правнучка "нежного мавра Гасуль, столь известного по старинным испанским романсам". Она была воспитана своим родственникам, монахом и инквизитором, который лишал ее светских развлечений и книг и, наконец, застав ее однажды за сочинением любовной записки, запер в монастырь. Но через две недели Клара сбежала оттуда, преодолев высокую монастырскую ограду и обманув сторожей. Она поступила на сцену.

Проспер Мериме

Однажды завсегдатаи драматического театра в Кадисе испытали необычайное волнение. Шла пьеса "Женщина-дьявол". Имя автора - Клара Гасуль - публике было незнакомо, ничего не знала она и о сюжете комедии, и можно судить об удивлении испанского партера, который впервые увидел на подмостках инквизиторов во всем их облачении. Успех был огромен. Слава Клары Гасуль росла с каждым днем. В Кадисе вышло даже полное собрание ее сочинений, которое тотчас же было внесено Ватиканом в список запрещенных книг и потому, утверждал переводчик, "представляет чрезвычайную редкость". Но французский читатель может быть спокоен: перевод сделан под наблюдением самого автора, которая даже любезно предоставила для французского издания одну из неопубликованных пьес.

Казалось, невозможно сомневаться в подлинно испанском происхождении "Театра". Книгу украшал портрет "автора" - молодой женщины в испанском национальном уборе. Некоторые газеты поспешили поблагодарить Жозефа Лестранжа за изящество и точность его перевода. Однако ни Клара Гасуль, ни испанский подлинник пьес "в двух томах in quarto", ни остроумный переводчик никогда не существовали. В портрете испанской актрисы можно было без труда узнать Проспера Мериме, частого посетителя многих литературных салонов, И вскоре О МОЛОДОМ драматурге с восторгом заговорила либеральная и романтическая пресса.

Клара Гасуль - Мериме

Его биография, в противоположность биографии Клары Гасуль, не была столь занимательна. Родился он в Париже, в семье довольно известных художников. Родители его поклонялись искусству. В салоне матери, за обеденным столом велись разговоры о живописи, музыке, литературе.

Воспитанием единственного сына родители занимались тщательно. С детства ему привили интерес к литературе и искусствам. Семья была свободна от религиозных предрассудков, и Проспер с увлечением читал сочинения "безбожников" XVIII века. Восьми лет он был отдан в парижский Императорский лицей, а окончив его, стал изучать право в Сорбонне. Отец мечтал видеть своего сына знаменитым адвокатом и был очень огорчен тем равнодушием, с которым Проспер относился к своей будущей профессии. Действительно, адвокатом Мериме не стал и, окончив университет, всецело предался литературным занятиям, призвание к которым он ощутил еще в лицее.

Проспера Мериме часто упрекали в литературном дендизме, да и сам он утверждал, что сочиняет для развлечения, в минуты, свободные от светских обязанностей. Упорный труд писателя он тщательно скрывал от своих друзей. Об огромной работе, которую Мериме проделал в пору своей юности, чтобы приобрести необходимую филологическую и философскую эрудицию, можно судить лишь по ее результатам. Мериме был одним из образованнейших людей своего времени, прекрасно знал иностранные языки - английский, испанский, итальянский (а впоследствии и русский), античную и современную литературу и философию. С живым интересом следил он за дискуссиями, происходившими на страницах журналов и газет, в литературных кружках и светских салонах, в которых подвергались обсуждению основные проблемы современной философии, эстетики и литературы. Особенно часто бывал Мериме у Этьена Делеклюза, где собирались молодые романтики. Познакомился он и со Стендалем, который в то время вызывал энтузиазм "литературной молодежи" категорическим отрицанием классических канонов и традиций и прославился своей остроумной полемикой с Французской Академией.

Мериме с легкостью усваивает новые литературные веяния. Он мечтает о литературном творчестве и, рискуя подвергнуться насмешкам со стороны своих старших товарищей, втайне обдумывает свои первые замыслы.

Театр - вот что привлекает молодых романтиков. Именно на сцене французский классицизм утвердился, казалось, особенно прочно. Многовековые традиции, правила, запреты и ограничения сковывали творческую фантазию художника. Бесконечные вариации одних и тех же давно известных тем, сюжетов и образов убивали интерес и не оставляли простора для свежей и оригинальной мысли. В театр ходили, чтобы оценить способность сочинителя к версификации и декламационные таланты актеров.

Романтики мечтали о социально активном искусстве, о театре, способном волновать зрителя и внушать ему новые, современные понятия об истории и нравственности. Отвергая классическое правдоподобие, они стремились утвердить на сцене историческую правду, "правду нравов, характеров и ситуаций". Они полагали, что сюжеты из национальной истории более способны заинтересовать современного зрителя, чем традиционно-легендарные сюжеты, и в подтверждение этой мысли ссылались на Шекспира, итальянца Мандзони и испанских драматургов.

В салоне Делеклюза Мериме прочел своим друзьям "Театр Клары Гасуль". По их советам он внес в рукопись несколько поправок и отдал пьесы на суд публики.

Выдавая книгу за перевод с испанского, Мериме преследовал две цели. Во-первых, он стремился помочь читателю понять и признать пьесы, несмотря на отсутствие в них классических условностей. В самом деле, "испанскому" автору позволительно не считаться с традициями французской сцены! Затем, испанская маска позволяла Мериме с большей свободой критиковать политические и социальные предрассудки своего времени, не опасаясь немедленной и жестокой расправы за оскорбление духовной и светской власти.

И все-таки, несмотря на все предосторожности, публикация "Театра Клары Гасуль" была актом гражданской смелости. В памяти современников Мериме еще свежи были воспоминания о той позорной роли, которую сыграла Франция в подавлении испанской революции 1823 года. Лакейский патриотизм французской буржуазии был оскорблен той нескрываемой симпатией, с которой рисует автор патриотическую борьбу испанцев против "великой нации" (пьеса "Испанцы в Дании"). Что? Прославлять испанцев, которые осмеливаются проклинать Францию как поработительницу! Высмеивать французских правительственных чиновников, изображать их глупыми, чванливыми и нравственно нечистоплотными! Вывести на сцене французских полицейских агентов, замышляющих убийства и предательства, плетущих грязные интриги против испанских патриотов!

Немало озадачена была и конгрегация. Жаль, что теперь не XV век, печалились иезуиты и клерикалы: добрый Торквемада нашел бы в этой книге основание для поучительного аутодафе! И как только позволяют безнаказанно насмехаться над святой религией и богом милосердия! Изображать монаха-провокатора, использующего исповедь в целях шпионажа! Инквизиторов, готовых изменить своему святому долгу ради дырявой женской юбки!

Негодовали и поклонники Буало и Лагарпа. Предпринятая Мериме реформа театральной техники представлялась им кощунством. Они не могли примириться с тем, что Мериме уничтожил традиционное для французского театра жанровое деление и разбил пьесы не на пять актов, как полагалось, а на дни - хорнады - или просто на сцены. Они не понимали иронического конца пьес, воскрешения персонажей и снимающего театральную иллюзию обращения актеров к зрителям. В заключительной сцене пьесы "Инее Мендо, или Торжество предрассудка" действие достигает наивысшего напряжения. Оскорбленный Хуан Мендо убивает дона Эстебана, супруга своей дочери Инее, мстя ему за причиненные страдания. Раскаявшийся дон Эстебан умоляет свидетелей позволить убийце бежать. "Я не двинусь с места, - отвечает Хуан Мендо, - потому что комедия окончена. Да, дамы и господа, так кончается вторая часть "Инее Мендо, или Торжество предрассудка". Обращается к зрителям и героиня драмы: "Автор повелел мне воскреснуть, чтобы испросить вашу снисходительность. И вы можете уйти, с удовольствием думая о том, что третьей части не будет". Подобный иронический конец казался классикам оскорблением здравого смысла.

Зато в либеральных и романтических кругах "Театр Клары Гасуль" был принят с восторгом.

Два года спустя вышла в свет новая книга Мериме - "Гусли, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине".

Как был обманут Пушкин

"В 1827 году мы с одним из моих друзей задумали путешествие по Италии. Мы набрасывали карандашом по карте наш маршрут. Так мы прибыли в Венецию - разумеется, на карте, - где нам надоели встречавшиеся англичане и немцы, и я предложил отправиться в Триест, а оттуда в Рагузу. Предложение было принято, но кошельки наши были почти пусты, и эта "несравненная скорбь", как говорил Рабле, остановила нас на полдороге. Тогда я предложил сначала описать наше путешествие, продать книготорговцу и вырученные деньги употребить на то, чтобы проверить, во многом ли мы ошиблись. На себя я взял собирание народных песен и перевод их; мне было выражено недоверие, но на другой же день я доставил моему товарищу по путешествию пять или шесть переводов. Осень я провел в деревне. Завтрак у нас был в полдень, я же вставал в десять часов; выкурив одну или две сигары и не зная, что делать до прихода дам в гостиную, я писал балладу. Из них составился томик, который я издал под большим секретом и мистифицировал им двух или трех лиц",- так много лет спустя Мериме писал Соболевскому, которого Пушкин просил узнать историю "изобретения странных сих песен". Пушкин перевел многие из них и объединил под общим названием "Песни западных славян", еще не зная их источника. Осуждая романтические грехопадения своей юности и критически относясь к своему прежнему творчеству, Мериме утверждал, что "Гусли" были написаны "от скуки" и из озорного желания мистифицировать доверчивого читателя и не стоили автору никаких усилий. Однако это не так. Замысел песен возник в начале 1820-х годов. Мериме долго изучал нравы южнославянских народов, их легенды и поверья по немногим и скудным источникам, и "Гусли" явились плодом упорного писательского труда.

Ошибку знатоков славянского фольклора, принявших книгу за перевод подлинных славянских баллад, легко извинить. Книгу открывает предисловие "переводчика", итальянца по рождению и француза по воспитанию, знатока южнославянских стран и большого любителя "безыскусственных песен, творений полудикого народа". "Мало найдется между Триестом и Рагузой сел, гор и долин, которых бы я не посетил", - сообщает он. И это звучит правдоподобно - ведь столь тонкое знание местных обычаев, нравов и поверий может дать лишь длительное пребывание в той стране. С великолепным мастерством и иронией рисует Мериме славянских бардов - бродячих певцов, одетых в лохмотья, которые распевают баллады, аккомпанируя себе на гуслях и прерывая исполнение на самом интересном месте, чтобы воззвать к щедрости своей случайной аудитории. "Они поют слегка в нос. Напевы баллад очень однообразны, и аккомпанемент гуслей мало их оживляет; только привыкнув к этой музыке, можно ее выносить. В конце каждой строфы певец испускает громкий крик, или, вернее, какой-то вопль, похожий на вой раненого волка. В горах эти крики слышны издалека, и нужно свыкнуться с ними, чтобы признать их исходящими из уст человека".

Колоритные нравы и обычаи южных славян, воспроизведенные в "Гуслях", могли привести в изумление "цивилизованного" европейца и внушить ему уважение к этому гордому и независимому народу. Нравственным величием и непреклонностью веет от его "дикой" поэзии. Так, в балладе "Боярышник рода Велико" поется о том, как истребили "восточные беи" древний род. Иво Велико. Остался у старого Иво один младший сын Алекса. Взял старого бея под покровительство его друг Джордже Естиванич. Враги ворвались в дом Джордже и потребовали выдать им Иво Велико и его сына. Отказался стать предателем Джордже. Тогда враги убили его, "а жена его все видела". Спасла она младшего сына Иво, пожертвовав собственным сыном. А когда подрос Алекса и увидел окровавленные одежды своего отца и его друга, отомстил он "восточным беям" за смерть Иво Велико и Джордже Естиванича.

С глубокой симпатией изображает Мериме героическую борьбу вольнолюбивых горцев с угнетателями. В балладе "Черногорцы" он описывает кровопролитное сражение горцев с захватнической армией Наполеона "у серой скалы". Несколько баллад посвящено многолетней борьбе южных славян с турецким владычеством.

Восхищает в характере горцев также причудливое сочетание бескорыстия, вольнолюбия, ненависти к угнетению, насилию и принуждению - с беззаботностью, глубоким равнодушием к моральным условностям "цивилизованного" общества.

Мериме воспроизводит народные предания и суеверия, страсти и психологию "диких" народов, изображает их поэтичные обряды и обычаи. Это и есть тот "местный колорит", о котором сам Мериме впоследствии отзывался с раздражением, но в котором критика тех лет увидела основное достоинство "Гуслей".

Нравственный колорит истории

В конце 1820-х годов всеобщий и широкий интерес к истории вызвал развитие во французской литературе исторических жанров.

Исторический роман и драма эпохи романтизма не были "бегством" от "неразумной" и безобразной действительности в "идеальное" прошлое, красивой, но безнадежной мечтой о навсегда ушедших временах, отказом от познания современности, попыткой уклониться от решения ее проблем. Наоборот, интерес к истории был вызван стремлением постигнуть закономерности исторического процесса и объяснить современность как необходимое следствие прошлого. Это был новый, исторический принцип мышления, противопоставленный просветительскому "философствованию".

Можно ли говорить о развитии человечества, о его социальном и нравственном совершенствовании, или оно бессмысленно топчется на месте, волнуемое неизменными страстями и постоянными заботами? Есть ли смысл в хаосе событий и судеб? Что такое прогресс, что такое история? Каковы ее законы, кто ее творит? Эти вопросы волновали и Мериме. Ответить на них он пытается в исторической драме-хронике "Жакерия" (1828) и в романе "Хроника времен Карла IX" (1829).

На закате в чаще леса, в глубоком овраге собираются какие-то люди, одетые в звериные шкуры. Это разбойники - "волки" - со своим атаманом Оборотнем. Их привели сюда не кровожадность или отвращение к мирному труду; они бежали из своих деревень, чтобы спастись от расправы сеньеров. Это жертвы общественной несправедливости, но жертвы, которые в любую минуту сами могут стать палачами. Полные обиды и злобы, они дают страшную клятву мести: "преследовать овец (крестьян), загрызать собак (лесников, латников, слуг, монахов), поедать пастухов (сеньеров)". Так начинается "Жакерия", драма, которая изображает средневековье как эпоху глубочайших социальных конфликтов, порождающих крестьянские войны.

В старинном аббатстве монахи избирают настоятеля. Повинуясь местному сеньеру, они отвергают брата Жана, достойного ученого монаха - "ведь он простой мужик!" - и избирают недостойного, но знатного. Нет равенства и справедливости, с горечью убеждается брат Жан. И когда к нему придут крестьяне за советом и помощью, он возглавит их восстание.

Крестьяне, собравшиеся у деревенского кабачка, сетуют на свою участь. Они хотят лишь одного - мирно трудиться на своих полях. Но в стране царит беспорядок. Крестьяне беззащитны. Их притесняют сеньеры, грабят наемные отряды. Над ними глумятся слуги; бесчинствуют разбойники. И постепенно веками воспитанные в них покорность и смирение сменяются возмущением и решимостью покончить с социальной несправедливостью. Крестьяне поднимают восстание. Вооруженные вилами и косами, они обращают в бегство закованных в железо рыцарей. Не их участь предрешена. Крестьяне не сумеют разрушить феодальный уклад и создать новое, более справедливое и более нравственное общество. Их сразят стрелы английских наемников, изрубят мечи рыцарей; их вздернут на дыбу, повесят и четвертуют. И история их справедливого возмущения останется одним из самых кровавых эпизодов прошлого.

В конце 1828 года в одном из писем Мериме сообщает, что он "необыкновенно много" работает над "одним скверным романом", который ему не терпится окончить. Роман, о котором он отозвался с таким пренебрежением, стал событием европейской литературной жизни. Он назывался "1572. Хроника времен Карла IX".

1572 год. То была эпоха великих смут. Религиозные распри, уже много лет волновавшие Францию, казалось бы, утихли. Молодой дворянин-протестант Бернар де Мержи приезжает в Париж, чтобы поступить в армию адмирала Колиньи, одного из предводителей протестантской партии. Колиньи в фаворе у короля, двор готовится к торжествам по случаю бракосочетания принцессы королевского дома Маргариты Валуа и короля Генриха Наваррского - союза католички и протестанта. Но это лишь временное затишье, и вскоре гражданская война вспыхивает с новой силой.

В Париже Бернар встречается со своим братом, капитаном Жоржем, попадает в компанию молодых дворян-католиков, бывает при дворе, влюбляется в знатную даму, дерется из-за нее на дуэли, добивается взаимности и ходит на свидания. Жизнь с ее будничными опасностями и радостями течет своим чередом. Как трагическая неожиданность, ломает ход событий Варфоломеевская ночь. Чудом избежав гибели, Бернар покидает Париж и отправляется в крепость Ларошель, этот последний оплот протестантизма. В одной из вылазок он случайно убивает брата, оказавшегося в лагере осаждающих.

События, о которых повествует Мериме, в 1820-х годах вызывали не только "исторический" интерес. В 1815 году в Ниме произошло массовое избиение либералов роялистами-католиками - событие, живо напомнившее Варфоломеевскую ночь. Прогрессивные общественные круги были встревожены возрождением во Франции религиозной нетерпимости и фанатизма, которые представляли опасность и в XIX веке.

В предисловии к роману Мериме дает свое истолкование событий 1572 года. Он опровергает общепринятое мнение, согласно которому Варфоломеевская ночь явилась обдуманным преступлением католической партии, и утверждает, что избиение протестантов будто бы не было подготовлено заранее. По его мнению, оно явилось чем-то вроде народного восстания, подобного испанскому восстанию 1809 года, и объяснять его следует общественной психологией той эпохи. Поэтому романиста интересует прежде всего "нравственный колорит" времени.

Мериме отказывается судить о поступках людей XVI века с точки зрения современной нравственности. Ведь нравственные представления меняются! И "то, что сарацины и варвары называли подвигом, мы теперь называем разбоем и злодейством".

Критика тотчас же упрекнула Мериме в том, что он повествует о добре и зле с бесстрастием, весьма схожим с аморальностью. Но это несправедливо. Историческая необходимость, которую осуществляют герои романа и которой они подчинены, не освобождает их от нравственной ответственности за свои поступки. В рассказе о судьбе братьев Мержи идея нравственной ответственности звучит наиболее отчетливо.

Жорж де Мержи, как и его брат Бернар, был воспитан в протестантской вере. Но Жорж - мыслитель. Он не мог слепо принять чужие убеждения, не удостоверившись в их истинности. Он стал искать ответ на мучившие его вопросы веры и нашел его в гуманистической философии французского Возрождения. Почитатель Рабле стал атеистом. Жорж презирает религиозный фанатизм обеих партий, он равно осуждает и заблуждения католиков, и заблуждения протестантов. Казалось бы, вопрос о принадлежности к той или иной партии для него безразличен. Однако это не так.

Мечтая отомстить своему оскорбителю, вождю протестантской партии, Жорж переходит в лагерь католиков. Ведь "религия эта не хуже других" и позволяет жить как угодно, делая лишь ничтожные уступки "мнению черни". Таким образом, католическая религия для Жоржа оказывается удобной. Он пользуется расположением двора, ходит к обедне, чтобы послушать музыку и посмотреть на хорошеньких женщин; его мадонна - это портрет итальянской куртизанки, молитвенник - "Ужасающая жизнь великого Гаргантюа". Жорж смеется над предрассудками своей партии и исповедует веротерпимость. Но неумолимая логика событий приводит к тому, что в гражданской войне Жорж выступает на стороне католиков - партии, им презираемой, партии неправой, партии убийц - и только потому, что принадлежность к этой партии ему выгодна!

Бернар осуждает брата. Равнодушие к вопросам вероисповедания в его глазах не может оправдать ренегатства. И Бернару знакомы искушения! Он беден, но стоит ему перейти в католичество - и ему обеспечены королевские милости, расположение двора, богатство и почести. Стоит только сказать одно слово, одно маленькое слово, "ибо достаточно, чтобы оно слетело с губ, а в глубину сердца никто не заглядывал". Пример Жоржа соблазняет его; протестанты питают к нему оскорбительное недоверие; наконец, его жизнь в опасности! Любовница на коленях умоляет его об отречении, католики примут его с распростертыми объятиями, а протестанты... Набат, призывающий католических убийц к кровавой расправе, будит в душе Бернара нравственное чувство, которое готово было исчезнуть под натиском соблазнов и опасений. Нет! Бернар не изменит своим убеждениям ради выгоды и даже для спасения жизни, не предаст свою партию в минуту опасности, не станет послушным орудием в руках фанатиков и убийц, чтобы творить дело, которое он считает неправым. Преодолев соблазны и колебания, пренебрегая обидой, рискуя жизнью, Бернар исполняет долг, который, для него заключается в защите своей партии и веры.

Не сомневаясь в своей правоте, Бернар стреляет в своих врагов - и убивает брата. Символом гражданской религиозной войны оказывается братоубийство. Так вот к чему приводят религиозные распри!..

Экзотические новеллы

Еще Мериме приносили по утрам пахнущие свежей типографской краской гранки его романа, а писатель уже обдумывал другие замыслы. Их было много. Журналы с готовностью принимали новеллы автора, имя которого к тому времени стало знаменитым, и за короткий срок появились "Матео Фальконе", "Видение Карла XI", "Взятие редута", "Таманго".

Может быть, "экзотические" новеллы Мериме написаны лишь из любви к "местному колориту", ярким страстям, необычайным ситуациям? Нет! Матео Фальконе убивает сына, потому что не может простить предательства, и это безусловное подчинение долгу вопреки "сердцу" и привязанностям было укором многим современникам Мериме, чья податливая совесть с готовностью оправдывала любое отступничество и измену. Конечно, Мериме не рекомендует сыноубийства; но он не может не восхищаться цельным характером сурового корсиканца, пожертвовавшего сыном во имя чести и долга. Рассказывая о необычайном видении шведского короля Карла XI, Мериме сулит и французским монархам участь потомков Густава Вазы. Нельзя безвозмездно творить насилие, хочет сказать он своей новеллой. Густав Ваза похитил свободу у шведской нации и утвердил единоличную власть. Но история ничего не забывает и не прощает. Возмездие придет неизбежно, и пистолет цареубийцы казнит королевский род за попрание исконных национальных вольностей. Забавный анекдот в интерпретации Мериме звучит как угроза правителям, забывшим об уроках истории и своей безрассудной политикой пытавшимся вернуть страну к мрачным временам абсолютизма.

В новелле "Таманго" писатель рассказал историю группы негров, вывезенных с африканского побережья на невольничьем корабле. Негры поднимают бунт в открытом море. Ими руководит Таманго. Еще недавно это был жестокий и вероломный царек, торговавший своими соплеменниками. Но, попав в неволю, невежественный, коварный и алчный Таманго становится борцом за свободу. Он руководит восстанием, проявляя чудеса мужества, храбрости и изобретательности. Негры жестоко расправляются с экипажем корабля. И вот они свободны - но свобода ли это? Рабы не умеют управлять кораблем, и даже всесильный Таманго со всем своим умом, хитростью и заклинаниями не может повернуть корабль к африканскому берегу. Негры мечутся по палубе, испуская вопли отчаяния, проклиная своего вождя, то умоляя богов о пощаде, то пытаясь забыться в бездумном опьянении. Наконец они гибнут от голода, жажды и страха. Таманго остается один. Он покорился обстоятельствам, но несчастья не сломили его. Гордо ждет он конца, ни о чем не сожалея и ни в чем не раскаиваясь. Случайно он остается жив, но свобода без родины ему не нужна. Таманго не может забыть зеленых африканских берегов, тоскует и умирает в больнице.

Мериме сочувствует неграм. Их попытки добиться свободы героичны, их гнев против белых справедлив и оправдан, но, полагает Мериме, одной лишь отваги и мужества недостаточно для того, чтобы завоевать свободу. Путь к свободе - это длительное историческое совершенствование, упорный труд поколений.

Объяснить настоящее, чтобы понять будущее

На рубеже 1830-х годов в творчестве Мериме намечается перелом, который приведет его позднее к полному отрицанию своих "романтических заблуждений". Исторические и экзотические сюжеты исчезают из его творчества. Внимание писателя все больше начинает привлекать современная тема.

Было очевидно, что Франция накануне больших событий. Грядущая революция сулила неведомое. Старые устои рушились, новые еще не успели сложиться. Законы, управляющие современным обществом, представлялись загадкой. Мериме хотелось объяснить настоящее и предугадать будущее.

Мериме осваивает "современный материал" в жанре "великосветской" повести. Его привлекают сложные психологические конфликты, страсти, скрытые под маской благопристойности и потому особенно трудные даже для очень внимательного наблюдателя. Писателю казалось, что особенность "современной души" заключается в какой-то неустойчивости, отсутствии сопротивляемости, при которых малейшая ошибка, один ложный шаг влечет за собой катастрофу. Это свойство современной психологии и изобразил Мериме в повестях 1830 - 1833 годов: "Этрусская ваза", "Партия в триктрак" и "Двойная ошибка". Он описал героев, чувствительных и хрупких, тщательно скрывающих под равнодушием и цинизмом страдания одиночества, взаимные терзания и огорчения любовников, недоразумения, вырастающие до размеров катастрофы, и, наконец, гибель, которая наступает как незаслуженное, чудовищное наказание за их психологическую и нравственную исключительность. В этих повестях Мериме разоблачает лживое и легкомысленное светское общество, равнодушное к судьбе человека, нетерпимое ко всякому превосходству и жестоко мстящее за то презрение, которое оно внушает.

Объясняя психологию своих героев особенностями времени, Мериме стремится точно воспроизвести его колорит. Поэтому в повестях обсуждаются последние новости политической и светской хроники, и на всем поведении действующих лиц лежит трудно уловимый, но несомненный отпечаток эпохи.

Герой "Этрусской вазы" Огюст Сен-Клер принадлежит к парижскому высшему свету, но чувствует себя в нем отщепенцем. Это натура глубокая, тонкая и хрупкая. Он презирает свет - и страдает от своего духовного одиночества. Единственное утешение находит он в любви графини Матильды де Курси. Однажды нелепая светская сплетня оскорбляет его привязанность к Матильде, и шаткое душевное равновесие Сен-Клера сразу рушится. Сен-Клер во власти светских предрассудков: презирая общественное мнение, он в то же время не может им пренебречь. В угоду ему, рискуя жизнью ради ложно понятой чести. Сен-Клер дерется на дуэли, нелепость которой ему очевидна, и погибает. Графиня де Курси не перенеся утраты, умирает от горя.

Трагедию взаимного непонимания изобразит Мериме и в повести "Двойная ошибка". Жюли де Шаверни, молодая светская дама, была выдана замуж по расчету за человека ей чужого, пошлого и грубого. Жюли томится, тоскует и мечтает о любви. Неожиданно в одном салоне она встречает молодого дипломата Дарси, с которым она была знакома в пору своей юности. Обаяние Дарси действует мгновенно. Жюли принимает свое увлечение Дарси за долгожданную любовь. В смятении чувств, не владея собой, Жюли поддается искусной провокации Дарси и становится его любовницей. Но вслед за опьянением наступает отрезвление. Убедившись в полном равнодушии Дарси, утратив чувство собственного достоинства, в отчаянии от своего легкомыслия Жюли бежит из Парижа и умирает в дороге.

Жюли ошиблась в Дарси. Он предстал перед нею в ореоле романтического непонятого героя, таящего великие страсти под насмешкой и иронией. Но вместо великой страсти она нашла цинизм, вместо единения душ - равнодушие и холодность.

Другую ошибку совершает Дарси. Он также ничего не понял в душевной драме Жюли. Цинизм, которым он привык защищать свой духовный мир от оскорбительных насмешек света, незаметно для него самого стал его "второй натурой". Дарси глубоко ранит Жюли и невольно становится виновником ее гибели. Но и он наказан - наказан угрызениями совести и безысходным одиночеством.

"Как пошло и глупо время..."

В июне 1830 года, наспех просмотрев чистые листы новой повести "Партия в триктрак", Мериме уезжает в Испанию. Его интересуют нравы и обычаи испанского народа. Мериме путешествует по стране, как немногие решались путешествовать до него: в дилижансе или верхом, с одним проводником, портпледом, записной книжкой и ящичком сигар. Он останавливается где придется, почует в бедных, дымных вентах, деля скудный ужин и ослиную попону со своими случайными попутчиками, беседует с погонщиками мулов, контрабандистами, тореадорами и фермерами.

В декабре Мериме возвращается в Париж, где бушуют политические страсти и не стихает народное возмущение. Быстро исчезают иллюзии, порожденные первыми известиями о "трех славных днях" июльской революции. Наблюдая трусливую политику "гражданского короля" Луи Филиппа и его "либерального" правительства, политику обмана и предательства по отношению к народу, совершившему революцию, Мериме все более проникается глубоким пессимизмом. "Как пошло и глупо время, в которое мы живем, - пишет он Стендалю, - пошло и глупо, несмотря на все происходящие перевороты".

Однако поза Тимона Мизантропа не представлялась Мериме уместной. Ему двадцать семь лет, "всеобщая пошлость и глупость" воцарилась, казалось, надолго, ждать перемен в ближайшем будущем не приходилось, а прозябать в безделии не хотелось. И Мериме принимает должность, от которой он упорно отказывался при Реставрации.

Но служба в министерстве не приносит удовлетворения. Бессмысленная, скучная переписка, затхлая атмосфера чиновничьего мира вызывают у него плохо скрываемое отвращение. И в своем рабочем кабинете, в минуты, свободные от служебных разговоров и составления деловых бумаг, Мериме обдумывает свои повести и в этом занятии находит единственное утешение.

"Души чистилища" (1834) - повесть символическая. Мериме ссылается на старинные испанские хроники, в которых якобы он нашел жизнеописание своего героя, и предлагает читателю при случае посмотреть в Севилье гробницу дона Хуана де Маранья с эпитафией, составленной самим погребенным. Однако событий, рассказанных в повести, никогда не происходило и произойти не могло. Мериме придумал сюжет и создал оригинальный вариант легенды о доне Хуане по мотивам старинных испанских преданий.

В нарушение традиции, Мериме рассказал в своей повести не только историю падения, но и историю нравственного возрождения дона Хуана. Его герой противостоит толпе байронических героев, бросающих вызов человечеству, его "земной" морали и никогда не раскаивающихся в своих поступках.

В мае 1834 года Мериме получает должность главного инспектора исторических памятников Франции. Несколько месяцев в год проводит он в инспекционных поездках, осматривая гибнущие в забвении памятники старинной архитектуры и искусства, и проявляет огромную активность, добиваясь их реставрации.

Должностное лицо, облеченное немалой властью, инспектор исторических памятников был одновременно внимательным и тонким наблюдателем быта и нравов провинциальной Франции. Мериме возвращался из своих поездок со множеством впечатлений, питавших его художественное творчество. В одну из таких поездок и возник у него замысел "Венеры Илльской" (1837).

Мериме считал эту новеллу своим шедевром. Действительно, новелла мастерски "сделана". Писатель был увлечен своей задачей - создать фантастическую повесть без какого бы то ни было элемента чудесного и сверхъестественного и блестяще справился с трудностями жанра.

Мериме едет и на Корсику. С любопытством наблюдает он местные нравы, которые десять лет назад изобразил в "Матео Фальконе". Теперь он смог, наконец, убедиться, насколько были справедливы его прежние представления об этой стране. Люди жили здесь по другим обычаям, нежели на континенте. Над ними не властны были обязательные в "цивилизованном" обществе нравственные законы. Мериме восхищается независимостью корсиканцев, их пренебрежением к "цивилизации" в ее материальном и духовном проявлениях, каким-то гордым духом, казалось, вселившимся в этот народ. Его волнуют безыскусственная поэзия корсиканцев, импровизации плакальщиц над гробом усопшего, песни матросов и рыбаков. Особенно поразила Мериме вендетта - обычай кровной мести, неписаный закон, освященный вековыми традициями. Историю одной вендетты рассказал Мериме в своей повести "Коломба" (1840).

О народных характерах

В 1844 году Мериме был избран во Французскую Академию. Уже через несколько дней консервативная Академия пожалела о своей неосмотрительности. "Бессмертных" шокировало сочувствие, с которым Мериме рассказал в новой повести "Арсена Гийо" о последних днях уличной девки, которая неожиданно оказывается нравственнее и выше светской дамы, лицемерной ханжи и святоши. Повесть, направленная против ложной филантропии и лицемерия, была воспринята как оскорбление общественной нравственности. В это время Мериме уже писал "Кармен" (1845), и скандальные обвинения в безнравственности вызывали в нем тревогу за судьбу его шедевра.

Кармен - цыганка. У нее нет ни отечества, ни родителей, ни даже сородичей. Она всем в равной степени чужая и всем одинаково близка. Кармен свободна. Она не знает ни дочерней привязанности, ни долга. Ей чужда мещанская мораль, и она не признает иных законов, кроме своей воли. Кармен своенравна, коварна и жестока. Она совершает предательства, лжет и обманывает. И лишь любовь к свободе, независимость и нетерпимость к деспотизму и угнетению возвышают ее и оправдывают. Отвращение к насилию над свободной волей - вот ее единственная логика. Кармен не изменяет ей и в любви, и в ненависти. Даже для сохранения жизни она не хочет отказаться от свободы, подчиниться чужой воле. "Ты хочешь меня убить, я это знаю, - говорит она дону Хосе. - Такова судьба, но я не уступлю... Как мой ром, ты вправе убить свою роми; но Кармен будет всегда свободна".

Судьба дона Хосе - это история человека, опустошенного и погубленного страстью. Кармен даже в любви остается внутренне свободной и независимой; дон Хосе, полюбив Кармен, свою свободу теряет. От падения к падению идет он, тяготясь своей великой страстью и не в силах ее уничтожить. Чтобы сохранить Кармен, он отказывается от своей воли, он готов покориться цыганке и требует от нее такой же покорности. Он подчиняется ее малейшей прихоти и сам становится деспотом. Он осуществляет высший акт насилия, убивает Кармен, потому что она не любит его больше, но он не может подавить ее воли. Смерть Кармен не приносит дону Хосе освобождения.

Мериме столкнул в повести два могучих народных характера - цыганку и испанца. Эти люди совсем не похожи на французов и друг на друга - их сформировали иные и разные условия среды и истории. Национальная среда, история - этим интересовались и романтики. Но для Мериме 1840-х годов национальность и время - не пестрый костюм, а условия бытия человека, объясняющие его характер.

Стремясь проникнуть в чуждые ему национальные характеры, Мериме в конце 1840-х годов принимается за изучение русского языка. Работа подвигается медленно, и порой Мериме приходит в отчаяние от трудностей русской идиоматики. Но уже через несколько месяцев сокровища русской литературы вознаграждают его за усердие. Мериме переводит Пушкина ("Пиковая дама", "Выстрел", "Цыганы"), Гоголя ("Ревизор"), повести Тургенева и пишет статьи об их творчестве. В то время, когда искусство перевода было еще очень несовершенным, а знание русского языка - большой редкостью, переводы и редакторская деятельность Мериме познакомили французского читателя с лучшими образцами русской литературы.

Не меньше, чем литература, интересовала Мериме и история русского государства, которой он посвящает несколько специальных трудов ("Два Лжедмитрия", "Казаки прежних лет", "История царствования Петра Великого" и др.). Национальный характер, процесс его формирования - вот какие проблемы интересуют Мериме-историка.

Тупик художника и смерть человека

Последние годы Июльской монархии Мериме беспокоило предчувствие надвигающейся общественной катастрофы. Глубокое неблагополучие существующего порядка вещей было ему очевидно. Но он не ждал от революции значительных улучшений. Февральские события 1848 года были приняты им без особого энтузиазма, а июньские дни поразили его неожиданным трагизмом.

События 1848 года утвердили Мериме во мнении, что "порядок" в государстве может быть обеспечен лишь твердой диктаторской властью. И в подобном ходе мысли не было ничего неожиданного. Еще в конце 1830-х годов Мериме стал изучать римскую историю первого века до нашей эры. Его интересовало возникновение и развитие цезаризма, военной диктатуры, утвержденной на развалинах республиканского строя. Этот исторический процесс он пытается объяснить в сочинениях "Опыт о социальной войне" (1841) и "Заговор Каталины" (1844), за которыми должна была последовать "Жизнь Юлия Цезаря". Но в свое время замысел этот остался неосуществленным, а в годы Второй империи писать о цезаризме стало весьма затруднительно. Однако, когда император Наполеон III, новоявленный Цезарь, опубликовал свою "Историю Юлия Цеза.ря", Мериме, друг императорской семьи, сенатор, осыпанный милостями дворца, написал о книге, вызвавшей негодование прогрессивных кругов, хвалебный отзыв.

Это был конец, философский и политический тупик, в котором оказался на склоне лет большой писатель, постепенно обрывавший свои связи с передовым общественным движением. Это объясняет также упадок художественного творчества Мериме. Писатель не понимает литературных и эстетических тенденций своего времени. "Научные" ориентации нового, "реалистического" искусства ему чужды. Он упрекает "реалистов" за "пристрастие к безобразному", бранит Курбе и Флобера и, постепенно утратив ощущение эпохи, оказывается вне "большой литературы".

В последние годы жизни Мериме пишет еще одну новеллу - "Локис", которая осталась незамеченной и ничего не добавила к его славе.

Больше Мериме ничего не писал. Когда разразилась франко-прусская война, он был тяжело болен и понимал, что его жизнь приближается к концу. Он знал, что Францию ожидает военное поражение, что режим Второй империи обречен, и это сознание омрачило его последние дни. "Сердце мое обливается кровью, я плачу, когда думаю о страданиях и унижении этих глупых французов, - пишет умирающий писатель своим друзьям, - но какими бы неблагодарными и нелепыми они ни были, я все-таки их люблю".

После седанской катастрофы Мериме оставляет Париж. Он уезжает в Канн и там умирает 23 сентября 1870 года, пережив Вторую империю всего на несколько дней.