Печатное дело на Руси

Возникновение книгопечатания на Руси тесно связано с историей русской культуры. А взять шире - с развитием культуры восточнославянской, а еще шире - культуры общеславянской.

Вспомните, что три века перед тем под копытами Батыевой конницы прекратило существование древнерусское государство. Спустя столетие, в правление умного и хищного Ивана Калиты, а затем его властных преемников, центром русских земель становится Москва. Но, постепенно объединяя северо-восточные княжества, торгуясь и воюя с Ордой, она пока не в силах оглянуться на юг и запад, где осталась значительная часть прежней "империи Рюриковичей". Эта часть постепенно включается в Великое княжество литовское, чья драматическая судьба имеет прямое отношение к теме нашего разговора.

Великие князья литовские Гедиминовичи сплачивают в государственное целое огромные просторы земель, где происходит становление русского, украинского и белорусского народов. В начальную пору формирования их стягивает воедино греческое православие, к исповеданию которого князья-язычники относятся с истинно языческим равнодушием. Мы обращаем внимание на это обстоятельство, так как культура средневекового общества редко обходилась без религии.

Если Московская Русь была в это время преимущественно обращена на Восток, где она лицом к лицу стояла с Ордой, то Великое княжество литовское было в основном повернуто на Запад, откуда протянул к его пределам железные перчатки Тевтонский орден. В этих перчатках уже погиб родной брат литовского - прусский народ, чье имя беззастенчивые захватчики присвоили потом себе. Редко кто вспоминал, что Пруссия своим названием обязана пруссам - народу, безжалостно истребленному немецкими рыцарями.

Изображения символического характера, применявшиеся в пиктографическом письме североамериканских индейцев для передачи отвлеченных понятий (по Я. Б. Шницеру): 1 - жизнь (сказочная рогатая змея); 2 - смерть (животное или человек вниз головой); 3 - счастье, успех (черепаха); 4 - ловкость (человек с крыльями вместо рук); 5 - война (лук со стрелой); 6 - мир (трубка мира с перьями); 7 - заключить мир (человек курит трубку мира); 8 - дружба (соединенные руки); 9 - любовь (соединенные сердца); 10 - внимание, слух (голова с волнистыми линиями у ушей); 11 - опасность (две змеи); 12 - быть на страже (собака); 13 - молиться (рука, воздетая к небесному своду и к богам)

В начале XV века угроза с Запада особенно обострилась. Немецкой агрессии - "Drang nach Osten" - название вело начало именно отсюда - надо было противопоставить единство народов, находившихся под ударом. В таком же положении, что и литовское, находилось польское государство. И вот союз держав скрепляется личным союзом их властителей - великий князь литовский Ягелло сочетается браком с королевой польской Ядвигой. Бракосочетание совершается по католическому обряду, и это имеет в дальнейшем серьезнейшие последствия. Пока же растянувшийся на ближайшие десятилетия медовый месяц литовско-польского союза приносит счастливый плод - разгром Тевтонского ордена, надолго приостановивший пресловутый "Drang nach Osten". Обнаружились со временем и другие плодотворные следствия: русские и литовские города получили самоуправление по образцу польских городов, в свою очередь перенявших у немецких так называемое "магдебургское право". Ни в коем случае не следует идеализировать причины этого явления - двигателем его была торговля, в международный круг которой включились теперь Вильно и Полоцк, Киев и Могилев. Ее условия и законы требовали охраны складов и продажи товаров, устойчивости купеческих операций и, наконец, а может быть, и прежде всего, развития ремесла. О выполнении этих условий лучше всего могли позаботиться сами горожане, и князья-феодалы скрепя сердце вынуждены были пойти на ограничения своей власти. Городское самоуправление было одним из первых свидетельств возникновения буржуазии, нового класса, рождавшегося в недрах феодального общества. Тогда этот класс был прогрессивным: его историческая активность привела к эпохе великих открытий и распространению замечательных изобретений, среди которых книгопечатание должно быть поставлено на первое место.

В торговые связи между городами неизбежно вплетались информационные нити, одна из них протянулась из гутенберговской Германии в древний Краков, являвшийся тогда польской столицей. Книгопечатание в Польше появилось в семидесятых годах XV века, но первые инкунабулы, дошедшие до нас с тех пор, не сохранили имени мастера. Оно обнаружилось только в начале нашего века, когда польский историк, роясь в архивных документах, неожиданно вытащил алиментное дело некой Марты из Черной Веси, предъявлявшей претензии печатнику книг Каспару из Баварии. Дело относилось к 1476 году, а другие данные позволили установить спорную возможность присоединить к этому имени фамилию либо Гофедера, либо Штраубе. Решению вопроса, кто из этих двух Каспаров обманул злосчастную Марту, мы были бы обязаны суждением, кому из них принадлежит честь польского первопечатания. Замечу на полях, что меня всегда радуют подобные анекдоты; история с ними приобретает живые краски, без которых она остается спящей царевной до целительного поцелуя жизнерадостного царевича.

Итак, один из этих Каспаров, какой-нибудь веселый подмастерье, ставший серьезным мастером, но не оставивший еще легкомысленные замашки молодости, напечатал в Кракове первые польские книги. Восьмидесятые годы XV века оставили след еще одной краковской типографии, из-за которой разгорелся процесс между Крегером и Попелау, а девяностые ознаменовались выпуском первопечатных славянских книг в типографии Швайпольта Фиоля.

Весьма показательно, что из продукции первых краковских типографий до нас дошли четыре издания на латыни, а из печатной мастерской Фиоля тоже четыре издания на славянском языке. Срок между выходом латинских и славянских книг предельно сжат, и это со всей безусловностью указывает на злободневную необходимость выпуска подобных изданий. Значит, имелся в виду читатель, ориентированный не на Запад, а на Восток, читатель славянской культуры и образованности. Чем вызывалась такая ориентировка в Кракове и кто обязан был учитывать ее в политике?

Розетский камень с надписью, сделанной египетским иероглифическим (вверху), демотическим (посередине) и греческим (внизу) письмом

В большом плане этого требовал союз с Великим княжеством литовским, объединявшим огромные массы русских, украинцев, белорусов, исповедовавших православную веру и нуждавшихся в книгах на славянском языке. В малом плане этого добивались просвещенные гуманитарии Краковского университета, среди которых было немало выходцев из восточнославянских земель. Ими руководили просветительские идеи, стремление укрепить национальное самосознание народов, чьими представителями они себя ощущали.

Интересно, что "Швайполта Фиволя из немецкого родоу Франка", как он именует себя в своих изданиях, вскоре после выпуска им славянских книг арестовали за высказывание против католического причастия "под одним видом" и за вкушение отдельно тела и крови Христа, требуемое восточной церковью. Видимо, "немецкого родоу Франк" настолько увлекся своей просветительской миссией, что даже переменил веру. Потом Фиоля выпустили из тюрьмы, но типография его с тех пор прекратила работу, - наверно, это было условием освобождения. Какие только трагедии не скрывает история в своем лоне!..

Впрочем, это догадка одного из исследователей, другие склонны считать, что Фиоля обвиняли в гусистской ереси. Так или иначе инквизиционная коллегия признала его "правоверным и преданным католиком". Признала-то признала, но выпуск славянских книг прекратился, а когда стоявший за Фиолем богатый и гуманный Турзо попросил разрешения осуществить их выход в свет, капитул, ведавший подобными делами, ответил, что архиепископ решил убедить просителя и удержать его от распространения и печатания упомянутых книг. И, конечно, убедил и удержал.

Первой славянской книгой, выпущенной Фиолем, был "Октоих" - один из самых употребляемых богослужебных сборников, содержащий молитвословия для всех дней недели. Нам известно восемь экземпляров "Октоиха", причем последний был обнаружен совсем недавно, в 1965 году, в деревне Заозерье Холмогорского района Архангельской области. Причем именно он оказался наиболее полным, сохранившим почти все листы за пять без малого столетий своего существования. Это была сенсационная находка, совершенная экспедицией Русского музея.

Примечательно, что тоже "Октоихом" началось книгопечатание на другом конце славянского мира - в Черногории. Причем спустя всего два года после его выпуска Фиолем, то есть в 1493 году. Обе даты, 1491-й - "Октоих" в Кракове и 1493-й - "Октоих" в Черногории, нетрудно воскресить в памяти, если вспомнить, что между ними, в 1492 году, была открыта Америка. Масштабы великих изобретений и открытий соприкасались!

История южнославянского книгопечатания стоит несколько в стороне от истории печатного дела на Руси, мы здесь ограничимся лишь упоминанием о нем. Нас больше занимает распространение печатного слова в восточнославянских областях.

В своем взгляде на исторические причины возникновения славянского книгопечатания мы не одиноки. Великий украинский писатель Иван Франко связывал типографию Фиоля с деятельностью знаменитого князя Константина Острожского, крупнейшего феодала, ревнителя православия. Дворец Острожского находился в Кракове, и князь, всеми силами противившийся католическому влиянию, естественно, не оставил без внимания очаг славянской культуры, каким была типография Фиоля. Во всяком случае, "русские князья", как их называли по традиции, восходившей к временам Владимира Мономаха, были прочно заинтересованы в акциях, подобных фиолевской. Рукописные оригиналы книг, с которых краковский типограф печатал свои издания, вряд ли направлялись к нему из далекой Москвы; скорее всего они находились под рукой.

Из чего же проистекала такая заинтересованность опытных политических деятелей, подобных Острожскому? Может быть, в основе лежала лишь фанатическая убежденность в преимуществе православной веры над католической? Нет, причины здесь рациональные, а истоки находятся в истории русских земель в составе Великого княжества литовского, судьбу которого мы не случайно назвали драматичной.

Дело в том, что наряду со светлыми сторонами союза Литвы с Польшей - разгром немецких агрессоров, городское самоуправление, развитие ремесла и торговли - была одна теневая, которая постепенно, но неуклонно грозила в русских землях поглотить все светлые. Тень эта ширилась и густела от года к году, от десятилетия к десятилетию. В нее попали тысячи и тысячи белорусов, украинцев, русских. Этой тенью был католицизм.

Писание стилем на навощенной дощечке и чтение свитка

Речь шла не об одной перемене веры, хотя для человека тех времен это тоже означало чрезвычайно многое. Речь шла об утрате национального самосознания, связанного с религией отцов и дедов. Характерно, что окатоличиванию легче всего поддались верхушечные слои. Значительная часть польской аристократии восходила к принявшим католичество русским, украинским, белорусским дворянам. Палач украинского народа князь Иеремия Вишневецкий был по происхождению Рюрикович. Предки Вишневецких, соблазненные льготами и преимуществами, отреклись от родного народа, переменили веру, изменили обычай и стали слугами польских королей. А простой народ, населявший Киевщину и Минщину, Житомирщину и Могилевщину, продолжал твердо стоять на своем, не шел за своими лукавыми панами, сохранял свой язык, обычай, веру, не поддавался соблазнам, яростно противился насилию. Именно эти безвестные герои создали Украину и Белоруссию, обратили свои взгляды к братскому русскому народу, соединились с ним в неразрывном союзе.

Католицизм стал глубокой, расширяющейся трещиной, разрывавшей Великое княжество литовское, становившееся придатком польского королевства. Польская феодальная верхушка использовала католическую веру как орудие национального угнетения и порабощения. Союз с Литвой стал постепенно превращаться в фикцию; литовские и русские, украинские и белорусские земли вместе с их населением стали рассматриваться как части польского королевства. Но этот процесс шел не год и не два, он растянулся на столетия. В XVI веке, наступившем вскоре после основания первой славянской типографии, этот процесс еще только начинался.

Выдающуюся роль в истории славянского книгопечатания суждено было сыграть Франциску Скорине, великому белорусскому просветителю. Он родился в Полоцке где-то около 1490 года, с 1504 по 1506 учился в Краковском университете, а затем в Италии получил степень доктора медицины. В 1517 году он обосновался в Праге, приобрел книгопечатню и стал не просто типографом, но и переводчиком Библии на белорусский язык. И не только переводчиком, а вдохновителем и организатором первого славянского издательства. Из Праги он перевел его в Вильно, ближе к своему читателю. Скорина осуществил печатание многих книг славянской печати. В комментариях к ним великий просветитель давал обильные сведения по естествознанию, астрономии, географии, истории, медицине. Он в полном смысле слова образовывал своего читателя, и не только белорусская, но и общеславянская культура поставила его в красный угол своей памяти. Известия о Скорине обрываются в 1541 году, далеко не все исследователи находят связь между его деятельностью и московским книгопечатанием, возникшим вскоре после нее. На наш взгляд, такая связь есть.

По свидетельству английского посла Джильса Флетчера, жившего в России при дворе Феодора Иоанновича в 1588 - 1589 годах, "еще при покойном царе привезли из Польши в Москву типографский станок и буквы, и здесь была основана типография с позволения самого царя и к великому его удовольствию. Но вскоре дом подожгли, и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагают, постаралось духовенство". Вторую часть этого свидетельства цитируют часто (это после сделаем и мы), а первую либо опускают, либо сопровождают недоуменными знаками. Между тем должно быть ясно, что речь шла о Великом княжестве литовском, которое по его принадлежности к польской короне Флетчер отождествил с Польшей. В Вильно недавно завершилась деятельность Скорины, но плоды ее продолжали пожинаться. И достаточно назвать имя Петра Мстиславца, сотоварища Ивана Федорова, чтобы обнаружить прямую связь белорусского книгопечатания с русским (вплоть до привоза типографских принадлежностей).

К великой личности нашего первопечатника мы подойдем как раз через его менее известного друга, чья начальная деятельность проходила именно в тех землях, которым мы уделили столько внимания. Судя по фамилии, которая в те времена носила характер прозвища (исключая небольшое число наследственных), он происходил из Мстиславля, города в Великом княжестве литовском, вблизи московской границы. Если взглянуть на карту, сразу обнаружится близость Мстиславля к Полоцку - родине Франциска Скорины. Близость в ту пору не только географическая: деятельность великого белорусского просветителя распространилась на все окрестные земли. Замечательным плодом этой деятельности было печатное искусство, и будущий сподвижник Ивана Федорова мог ему научиться у ближайших преемников Скорины.

Московская Русь в то время испытывала настоятельную необходимость в книгопечатании. Завоевание Казанского царства, явившееся одним из последних итогов борьбы с остатками Золотой Орды, сопровождалось воздвижением церквей в отвоеванных городах и селах. Церквам нужны были богослужебные книги. Переписчики быстро справиться с таким экстренным делом не могли, а каких-либо запасов рукописных книг, естественно, не существовало - все они были, как говорится, в ходу.

Здесь, в который раз на протяжении нашего рассказа, мы увидим, как материальное влияет на духовное, практика на идею. Знаменитое марксистское положение о базисе и надстройке здесь опять применимо полностью. Печатные книги мог держать в руках не только Иван Грозный, но и его отец - Василий III и дед - Иван III. Причем книги со славянской печатью, изделия Фиоля или Скорины, венецианские или черногорские образцы. Преимущество книгопечатания над рукописным способом могло быть очевидным и прежде, но государственной необходимости во введении печатного дела ни Иван III, ни Василий III не видели. Она возникла лишь после взятия Казани, которое, конечно, диктовалось вполне определенными историческими и социально-экономическими причинами. С нашей современной точки зрения потребность в богослужебных книгах не самый прогрессивный повод для начала такого прогрессивного дела, как книгопечатание. Но в XVI веке такие книги были как бы духовными таранами московской политики, по своей пробойной силе не уступавшими мощи настоящих таранов, обрушившихся на казанские стены. Вместе с тем эти книги становились проводниками русской культуры, способствовали распространению славянской образованности среди населения. Процесс сложный, противоречивый, но шедший по восходящей, а не по нисходящей линии развития.

К нему присоединились практические соображения духовенства, испытывавшего нужду в четких канонических текстах. Поколения переписчиков передавали одно другому неизбежные ошибки, возникавшие порой случайно, а порой намеренно. Вы, наверно, помните с детства игру в "телефон". Ребята усаживаются в ряд, и первый шепотом говорит другому на ухо какое-нибудь слово, ну, к примеру, "сон". Тот, не расслышав, а может быть, народно переврав, сообщает следующему уже не "сон", а "сом". Пока дойдет до последнего, этот "сом" превращается уже в "слона" или в нечто совсем невообразимое. Подобная "игра в телефон" происходила порой в рукописных книгах. В печатных она сводилась почти на нет. Это соображение определило поначалу благожелательное отношение пастырей церкви к печатному делу, и митрополит Макарий поддержал Ивана Грозного в его намерении. Поддержка эта выразилась в умелой пропагандистской формулировке, которую духовенство обнародовало в одном из тогдашних документов: "Бог вложил царю благую мысль - произвести от письменных книг - печатные, для того, чтобы впредь святые книги изложилися праведно и дабы можно было испущать их во всю Русскую землю".

Древнейший греческий папирус с текстом 'Персов'

Существует немало предположений, откуда и где почерпнул "Николы чудотворца Гостунского диакон Иван Федоров" свои знания печатного дела. А именно ему вместе с Петром Мстиславцем было поручено устроение книгопечатни в Москве. Предполагалась немецкая, итальянская, южнославянская преемственность, но тому, что было совсем под рукой, уделялось, как ни странно, значительно меньше внимания. Между тем здравый смысл должен был подсказать, что естественнее всего было бы искать истоки книгопечатания в русских землях, лежавших совсем рядом, по ту сторону нестойкой литовской границы. Кстати говоря, как раз туда направили после свой путь Иван Федоров и Петр Мстиславец при своем трагическом бегстве из Москвы, о котором мы скажем ниже. Термин "русские земли", как мы уже говорили, это тогдашнее наименование. Белорусы и украинцы уже сложились как отдельные нации, но определения "Белоруссия" и "Украина" еще только начали входить в жизнь, и восходившее ко временам древнерусского государства название "русские земли" продолжало бытовать.

Естественно, повторяю, предположить, что развитие в этих землях печатного дела и стало ближайшим образцом для московского книгопечатания. Петр Тимофеевич Мстиславец мог стать соединительным звеном между преемниками Франциска Скорины и Иваном Федоровым. Кстати говоря, почему до сих пор не увековечена память Мстиславца в самой Белоруссии? Памятник этому замечательному человеку давно мог украсить Минск. Великий пример раннего единства русской и белорусской культуры, образец духовного подвига, соединяющего их вместе, увидели бы в таком памятнике советские люди.

Государственная заинтересованность в печатном деле была выражена Иваном Грозным после взятия Казани в 1553 году, а первенец Ивана Федорова - знаменитый "Апостол" - начал печататься 19 апреля 1563 года (эту точную дату дает сам первопечатник). Чем было заполнено это десятилетие? Известно несколько книг, вышедших в это время, но называемых "безвыходными", то есть без обозначения типографии, печатников, года выпуска. В Москве работала анонимная книгопечатня, выпускавшая издания, как мы бы сейчас сказали, опытного образца. Издания в худшую сторону отличались от будущих книг первопечатника. В безвыходных книгах верстка неряшлива и груба, длина строк неодинакова, заглавия иногда набраны строчным шрифтом. Государство не торопилось брать под свою руку эти опытные мастерские. Принимали ли в них участие Иван Федоров и Петр Мстиславец - неизвестно. Возможно, не принимали, и анонимные эти издания были результатом труда менее искусных конкурентов.

На фоне этих изданий появление "Апостола" 1564 года (он печатался около года) было поистине равносильно возникновению Афродиты из пены морской. Ученых не перестают мучить догадки, где, как и откуда научились Иван Федоров и Петр Мстиславец своему непревзойденному искусству. Видимо, корень отгадки в незаметном слове "свое". Между "Апостолом" Ивана Федорова и безвыходными изданиями пролегла граница, отделяющая искусство от ремесла, гений от посредственности.

Иван Федоров подошел к изданию первой печатной книги на Руси с сознанием глубокой ответственности за порученное ему дело. Дьякон кремлевской церкви Николы Гостунского, он находился в непосредственной близости к высокообразованным людям, окружавшим царя в первую пору его правления. Самым ярким и значительным из них был Максим Грек. Следы его стиля и отдельные формулировки обнаруживаются учеными в послесловиях книг первопечатника.

Максим Грек родился на Балканах, молодость провел в Италии, где сблизился с видными деятелями Возрождения, в том числе с Альдом Мануцием, о котором мы упоминали в прошлой главе. Он слушал проповеди Савонаролы, жил при дворе Лоренцо Медичи, учился у главы греческих книжников Иоанна Ласкариса. В Москву он попал из Афонского монастыря, пославшего его к великому князю Василию Ивановичу как переводчика священных книг. Он был встречен с большим почетом и, человек огромных познаний, сослужил большую службу русской образованности. Позже, втянутый в крупную политико-религиозную игру, он оказался в решительном проигрыше. Его обвинили в различных ересях и подвергли длительной опале. Только к концу его жизни она стала ослабевать, и сын Василия Ивановича стал изредка советоваться со старцем. Предание приписывает именно Максиму Греку совет Ивану Грозному о введении книгопечатания. От давнего друга Альда Мануция такой совет можно было ожидать.

В годы перед началом книгопечатания Максим Грек жил в Троицкой лавре, и дни его подходили к концу. Ореол его, однако, бросал свет и на церковь Николы Гостунского в Кремле, где молодой дьякон уже готовился к своему великому подвигу. Мы остановились на Максиме Греке, чтобы дать представление о тех источниках знания, которые находились рядом с Иваном Федоровым. Для нас нет сомнения, что он вместе с Петром Мстиславцем прильнул к его животворной влаге, и пленительная сладость Возрождения была почувствована ими через многие годы и версты.

С книгопечатными шедеврами Возрождения смело соперничает "Апостол" Ивана Федорова. Это безукоризненное издание, даже в его единственной опечатке исследователи усматривают тайный и глубокий смысл. Книга была напечатана первоклассным шрифтом, образцом которого был тогдашний московский полуустав, предназначавшийся для таких праздничных рукописей, как лицевые летописи. Строгость и аккуратность строк оживляется многочисленными заставками, выдержанными в национальном русском стиле. "Но самое замечательное, - пишет один старый русский книжник, - это - украшения "Апостола" 1564 года; их описывать невозможно, а следует просто насладиться непосредственным зрелищем". К украшениям относятся инициалы, заставки, гравюры.

Иван Федоров был вдохновенным художником печатного дела. Замечательный вкус, необходимый для соединения разнородных типографских элементов в одно художественное целое, позволил ему довести свою первую книгу до высшей степени совершенства. И естественно, в основе его смелых поисков, завершившихся полным успехом, лежала подвижническая и прямо-таки святая преданность своему делу.

Слово о Полку Игореве

После "Апостола" Московский печатный двор выпустил еще две книги - "Часовник" и "Напрестольное Евангелие". О том, что случилось дальше, предоставим слово самому Ивану Федорову, рассказавшему о происшедшем в послесловии к одному из позднейших своих изданий:

"Нами устроена была в Москве книгопечатня, но часто мы стали подвергаться жесточайшему озлоблению не со стороны сахмого царя, а со стороны многих начальников, священноначальников и учителей, которые, по зависти к нам, заподозревая нас в разных ересях, желая благое во зло превратить и дело божие вконец погубить, не потому чтобы они были очень учены и исполнены духовного разума, а так понапрасну пронесли о нас злое слово. Эта зависть и ненависть принудили нас покинуть нашу землю, род и отечество и бежать в стороны чуждые, незнакомые".

Эта трагедия разыгралась где-то возле 1568 года, потому что уже 8 июля того же года беглецы начинают печатать книги в Заблудове, за литовской границей. Корни трагедии уходили в тяжелое положение дел, сложившееся в Москве тех лет. Военные неудачи в Ливонии побудили подозрительного царя искать их причины во внутренних заговорах. Опираясь на свою яростную гвардию - опричников, Иван Грозный полностью оправдал прозвище, данное ему народом, развернув жестокий террор, одинаково не щадивший ни виноватых, ни правых. Среди них оказалось немало просвещенных людей, а невежество и суеверие, не встречая сопротивления, в этой гнетущей обстановке быстро набирали силу. Англичанин Флетчер, оставивший записки о своем пребывании в Москве того времени, писал о реакционном духовенстве: "Будучи сами невеждами во всем, они стараются всеми средствами воспрепятствовать распространению просвещения, как бы опасаясь, чтобы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие. По этой причине они уверили царей, что всякий успех в образовании может произвести переворот в государстве и, следовательно, должен быть опасным для их власти". Далее Флетчер пишет о поджоге типографий, мрачно резюмируя, что об этом, "как полагают, постаралось духовенство".

В духовенстве к тому времени опять возобладали противники исправления священных книг, ревнители косной традиции и обычая. У них под рукой всегда была слепая фанатичная толпа, заводилами которой могли стать в данном случае озлобленные переписчики, видевшие в первопечатниках своих непримиримых врагов. Мракобесное и невежественное, но не оспаривающее царскую власть духовенство оказалось нужнее Ивану Грозному, чем Филиппы Колычевы, обличавшие эту власть с митрополичьего престола. И царь, как говорится, "попустил разгрому" собственного печатного двора - временные выгоды перевесили будущие.

Иван Федоров и Петр Мстиславец имели, видимо, некоторое время собраться для отъезда; официального преследования против них не было возбуждено. Царь скорее всего объявил себя непричастным к разгрому типографии, но о возобновлении ее силами первопечатников, наверное, и не заговорили. Пришлось искать счастья в чужих краях, где тоже жили русские люди и где маячила возможность продолжать любимое дело. Во всяком случае, сборы были не настолько поспешными, чтобы не захватить с собой уцелевшее от разгрома оборудование. Новый шрифт в Заблудове был как будто отлит по пуансонам, вывезенным из Москвы.

Описание скитаний, деятельности и трудов первопечатников в последующие годы мы сведем к нескольким абзацам. Ревнителем русского книгопечатания в Литве был гетман Григорий Ходкевич, чьими средствами и была поддержана заблудовская типография. Первопечатники выпустили из нее "Учительное евангелие", оконченное печатанием 17 марта 1569 года. После этого Петр Мстиславец покинул Заблудов и уехал в Вильну, где заладил типографию для купцов Мадооничей. Он издал гам две книги. В послесловии одной из них честный мастер очень тепло отзывался о своих хозяевах. Хозяева не остались в долгу: Мстиславца они вскоре выгнали, а поставленное им дело обратили в свою выгоду. После 1576 года жизненные следы Петра Тимофеевича Мстиславца теряются, но духовный след его деятельности навсегда сохранится в истории русской, белорусской, общеславянской культуры.

Иван Федоров остался в Заблудове и тоже успел выпустить дошедшую до нас книгу "Псалтырь". И ему, как Мстиславцу, грозили новые испытания. Пришедший к глубокой старости Ходкевич решил прекратить книгопечатание в Заблудове, а чтобы не оставить попечением мастера, предложил ему усадьбу, где бы тот мог заниматься земледелием. Одна лишь мысль об этом поразила Ивана Федорова, увидевшего в ней прямое кощунство над своим призванием. Он ответил, что ему "не пристало в пахании да сеянии жизнь свою коротать, и вместо сосудов с духовными семенами, которые следует по миру раздавать, рассевать хлебные семена".

Можно себе представить, какую душевную бурю вызвала в великом просветителе - а именно подвигом просвещения стала его деятельность - возможность такой перемены. "Не раз я слезами постелю мою омочал, - писал позже Иван Федоров, - помышлял со страхом, как бы не сокрыть в земле таланта, вверенного мне Богом".

После многих мытарств Иван Федоров оказывается во Львове, где снова приступает к печатанию книг. Неудачи продолжают преследовать его, и он разоряется. У князя Константина Острожского, принадлежавшего к роду ревнителей славянского просвещения, появилась благая мысль использовать искусство старого мастера в своей типографии. И вот на Волыни, в Остроге, Иван Федоров последний раз возобновляет свою деятельность. В 1580 году он выпустил книгу в осьмушку - "Псалтырь и Новый Завет". Мне посчастливилось держать ее в руках, но не посчастливилось поставить на свою книжную полку. В приобретении этого раритета у букинистов со мной соперничала большая библиотека, и я с сокрушением отказался от неповторимой возможности. В конце концов, речь шла о государственной ценности, и тут библиотека всегда будет иметь приоритет. Экземпляр издания 1580 года был в хорошей сохранности, он умещался на ладони, шрифт четкий, ясный, разборчивый. И только подумать, этой книги могли касаться руки самого Ивана Федорова!

Руны на камне, так называемый большой Еллинге-камень. Дания. (Конец X века.)

По заказу Константина Острожского Иван Федоров печатает Библию, выходящую в двух изданиях. Этим титаническим трудом завершается известная нам деятельность великого книгопечатника. Мы еще застаем его во Львове, куда он снова перебрался из Острога, но лучше бы нам не знать об этих его последних днях, исполненных горестей и нужды. Он в тяжких долгах, из которых уже не может выпутаться до самой кончины. Поразмыслите, какую жестокую цепь наложила на него жизнь: 12 декабря один из его кредиторов, пушечный мастер Даниил, наложил арест на его типографию, 13-го к этому аресту приложил свою руку другой кредитор, некий Сашка Сенькович (Сашкой он именуется в документе), а 14 декабря 1583 года Иван Федоров умирает.

На его могильном камне во Львове стояла надпись: "Друкарь книг пред тым невиданых". Плита была разбита еще в XIX веке. Уцелел только слепок. Малым знаком признательности великому просветителю стал памятник ему у Китайгородской стены в Москве. Великим же знаком памяти Ивана Федорова служат миллионы миллионов книг, вышедших в нашей стране за четыре века. Подвиг Ивана Федорова бессмертен, он все время оживает в каждой печатной строке, он все время напоминает о себе каждой новой книгой.

Повелением Ивана Грозного сожженный печатный двор был снова отстроен. Андроник Невежа и Никита Тарасиев - преемники первопечатников - возобновляют в нем работу. Нам известно одно их издание - "Псалтырь", - повторенное потом в Александровской слободе, куда царь перенес на время свою резиденцию. "Псалтырь" - своего рода школьный учебник, по которому усваивали азбуку дети, - был самым распространенным изданием на Руси.

Далее в наших сведениях провал вплоть до 1589 года, когда на Руси было учреждено патриаршество. Нужды патриаршьего двора, расширение духовной иерархии потребовали нового числа богослужебных книг. Борис Годунов, сперва правивший, а потом царствовавший в Московском государстве, глубоко понимал суть просвещения, знаменитый монолог в трагедии Пушкина верно рисует эту хорошую черту в характере давнего самодержца. Соединение этих двух влияний - патриаршьего и царского - обеспечило спокойное развитие печатного дела вплоть до смутного времени. Им занимался тот же Андроник Тимофеевич Невежа, теперь уже человек в немалых летах. Заметим, что он стал основателем целого рода печатников, имена его сына Ивана и. внука Алексея мы все время встречаем на страницах истории русского книгопечатания в XVII веке.

Сам Андроник Невежа с 1589 до 1602 года выпустил десять изданий, цифра по тому времени большая, почти каждый год выходила новая книга. Ученик Ивана Федорова, он продолжил его благородный труд, и отечественная культура останется многим ему обязана. В последних работах принимал участие и его сын Иван "с товарищи", а с 1604 года Иван остается один, по-видимому, старый мастер скончался.

Смутное время приостановило книгопечатание, но с 1615 года оно снова возобновляется в Москве, чтобы уже не прерываться. К священным и богослужебным книгам постепенно присоединяются светские. Типография ширится, на печатном дворе уже несколько станков, увеличивается число мастеровых. И как первый акт их рабочей солидарности - забастовка против перехода на сдельщину, которую пытался ввести управляющий типографией. Из далекого 1629 года дошло к нам известие об этой решительной акции печатников, с гордостью оглядывались на нее московские типографии в 1905 году, начиная забастовку против самодержавного режима.

Первыми светскими книгами, отпечатанными в Москве, были "Букварь" Василия Бурцева, "Учение и хитрость ратного строения пехотных людей" и "Уложение Государя царя Алексея Михайловича". "Букварь" был отпечатан в количестве 6 тысяч экземпляров и разошелся в три месяца - потребность в знаниях была большая, несмотря на дорогую цену, книги быстро раскупались.

В "Подробном описании путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 годах", составленном секретарем посольства Адамом Олеарием, - сочинении, превышающем тысячу страниц, - среди многих тенденциозных замечаний, рисующих культурную жизнь Московского государства в неприглядном свете, я все же нашел свидетельство о распространении печатных книг среди русского населения. Олеарий человек пристрастный, и если уж он не минует такого факта, значит он (факт) резко бросался в глаза и игнорировать его было невозможно.

Естественно, не только печатными книгами определился духовный кругозор образованного москвича. Вплоть до петровских реформ рукописная книга продолжала широко бытовать в народе. Достаточно сказать, что такие превосходные произведения, как "История о российском дворянине Фроле Скобееве" и "Повесть о горе-злосчастии", расходились в рукописных сборниках. Но печатная книга все шире раздвигала свою орбиту. В нее включались теперь произведения Симеона Полоцкого, видного деятеля восточнославянской культуры. Он был вызван в Москву из Киева, где в это время образованность пустила глубокие и сильные корни. Знаменитый Петр Могила олицетворял мощнейший из этих корней, давший обильные побеги. Поборник просвещения, он стал распространителем книгопечатания. Побегом этого корня стал Симеон Полоцкий, представитель следующего поколения киевских книжников. Приехав в Москву, он проповедовал в своих книгах любовь к наукам: "И зло, и благо исходит на чад не по естеству от родителей, а от учения. Учиться же следует каждому: и монаху, и мирянину", - писал он. Симеон Полоцкий по праву считается одним из первых русских поэтов. Сочинял он стихи, которые сейчас трудны для слуха, однако в свое время они сыграли большую роль в развитии русской силлабики. Перу Симеона Полоцкого принадлежал большой ряд книг, прошедших через печатный станок.

В 1685 году появилась первая печатная пьеса - "История о блудном сыне". Книгопечатание начало приобретать светский характер. Но по-настоящему светским стало оно лишь в XVIII веке, начиная с петровских реформ. О его дальнейшем развитии мы расскажем в одной из следующих глав.