11.12.2007

8 декабря родился поэт декабрист Александр Одоевский

Александр Иванович происходил из старинного русского княжеского рода, ведущего свою родословную с XIV в., от дома князей Черниговских, герб которых – одноглавый черный орел с распростертыми крыльями, увенчанный золотой короной и держащий в левой лапе большой золотой крест – вошел в родовой герб Одоевских. В начале XV в. Одоев, столица княжества, был взят литовцами, но уже в 1494 г. одоевские князья отложились от Литвы и признали власть великого князя московского Ивана III. Среди предков будущего декабриста были воеводы и наместники, окольничие и члены Боярской думы, любимцы царей и гонимые ими. Так, князь Никита Романович сопровождал Ивана Грозного в Новгород и был воеводой сторожевого полка в шведском походе, а в 1573 г. подвергся опале, был предан пытке и умер в страшных муках. А Василий Юрьевич Одоевский, ставший в 1682 г. комнатным стольником малолетнего царевича Петра, прошел вместе с ним весь путь обучения военному и морскому делу, дослужился до чина действительного статского советника и должности члена Московской Адмиралтейской конторы. Прадед Александра Ивановича, Иван Васильевич Одоевский, пользовался доверием Елизаветы Петровны и в течение 20 лет был президентом Вотчинной коллегии. Отец же, Иван Сергеевич, начал службу в Преображенском полку, затем служил адъютантом у Г.А. Потемкина, воевал в Турции, Польше, Швеции, участвовал в Бородинском сражении. Он был кавалером нескольких орденов и золотого оружия с надписью “За храбрость”. В 1799 г. он стал генерал-майором и тогда же женился на своей двоюродной сестре Прасковье Александровне Одоевской, за которой получил крупное поместье в Ярославской губернии. 26 ноября 1802 г. в Петербурге, в доме № 40 на Петербургской стороне родился их единственный сын Александр.

Первые годы, когда отец еще продолжал службу, мальчик почти все время проводил с матерью, ставшей для него и нежным наставником, и преданным другом. К этому времени в жизнь русских женщин уже прочно вошла книга, формируя и их самих, и будущее их детей. Книжные впечатления, получаемые сначала от материнского чтения вслух, очень легко соединялись со сказками, которые рассказывали няни, воспитывая и развлекая одновременно. Среди любимых книг юного Саши, как и многих его сверстников, был Плутарх для детей, вводивший читателей в мир исторической героики. Пришедшие затем на смену античной классике романтические образцы, сформировали поколение людей, уже заранее подготовленных не для карьеры, не для службы (хотя это, конечно, не исключалось), а для подвигов. Мать разделяла увлечение сына литературой и поощряла его первые поэтические опыты. Не возражал против таких увлечений мальчика и Иван Сергеевич, вышедший в отставку и взявший на себя заботы о его образовании.

Родители были так привязаны к единственному сыну, что не решились отдать его в какое-либо учебное заведение, и он получил домашнее образование. Впрочем, качество этого образования было весьма высоким и носило ярко выраженный гуманитарный характер. Его учили истории и словесным наукам, латинскому, греческому, французскому и другим европейским языкам, математике. Среди его учителей были: известный профессор Петербургского педагогического института К. И. Арсеньев, автор “Начертания статистики Российского государства”, в котором доказывалось, что крепостное право является “преградой для улучшения земледелия”; непременный секретарь Российской Академии, автор “Грамматики” П. И. Соколов, влюбленный в русскую словесность и еще более укрепивший в своем ученике тягу к литературным занятиям; французский язык преподавал библиотекарь и секретарь канцлера А. Б. Куракина Ж. М. Шопен, познакомивший юношу с идеями Монтескье, Вольтера, Руссо. С разрешения отца посещал Александр и популярные лекции “императорского физико-механика” Антона Роспини, которые по подписке (125 руб.) читались в доме католической церкви на Екатерининском канале.

В 1815 г., по обычаю старинных дворянских семей, Александра записали канцеляристом в Кабинет его величества, однако служба носила номинальный характер, на самом деле он продолжал заниматься с учителями. К 1815 г. относится и его сближение с двумя кузенами, сыгравшими в дальнейшем немалую роль в развитии русской литературы – Владимиром Федоровичем Одоевским и Александром Сергеевичем Грибоедовым. И если первый, будучи младшим по возрасту, к тому же рано увлекшийся чуждой для Александра немецкой классической философией, оказал на своего родственника весьма опосредованное влияние, воздействие второго, пользовавшегося уже некоторой литературной и светской известностью, было более существенным. Именно Грибоедов, выслушав стихи 13-летнего подростка, отозвался о них одобрительно и посоветовал обратить серьезное внимание на развитие этой способности. По его же совету Александр обратился к творчеству Карамзина, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, а затем и молодого Пушкина.

В октябре 1820 г. семью Одоевских постигло большое горе: после тяжелой болезни скончалась Прасковья Александровна. Позже Александр Иванович в память о матери напишет одно из самых проникновенных и искренних своих стихотворений:

 Тебя уж нет, - но я тобою 

 Еще дышу; 

 Туда в лазурь, я за тобою 

 Спешу, спешу! .. 

 Когда же ласточкой взовьюся 

 В тот лучший мир, 

 Растаю – и с тобой сольюся 

 В один эфир…

Смерть матери еще больше сблизила Ивана Сергеевича с сыном, хотя взгляды последнего, откровенно либеральные под влиянием чтения трудов не только французских просветителей (с чем еще мог примириться старый князь), но и английских экономистов Смита и Сисмонди, и даже запрещенного в России Радищева, очень беспокоили отца. Возможно, это беспокойство и заставило его, в конце концов, пойти навстречу настойчивым просьбам сына помочь ему поступить в военную службу. Считая, что служебные и светские обязанности гвардейского офицера не оставят ему времени на “либеральные мечтания”, отец дал свое согласие. В конце 1820 г. Александр Одоевский вышел в отставку в чине губернского секретаря, а в октябре 1821 г. на правах вольноопределяющегося унтер-офицера поступил в лейб-гвардии Конный полк. Месяц спустя, он был произведен в юнкеры, а в начале 1823 г. – в корнеты.

Но служба не отнимала у него много времени и была не слишком тяжела, поэтому молодой офицер не только сам продолжал читать весьма “опасные книги”, но и делился своими мыслями о них с товарищами. В полку он близко сошелся с графом Е. Комаровским, А. Ринкевичем, И. Лужиным (последние двое позже привлекались к следствию по делу декабристов). Однако самые близкие отношения сохранились у него с братьями. Именно они ввели его в круг “первенцев свободы”. Грибоедов, с которым Александр сделался почти неразлучен после его возвращения в Петербург в 1824 г., свел кузена с А. А. Бестужевым. Поначалу знакомство носило чисто литературный характер: юный поэт, в котором Бестужев сразу признал “своего”, был введен в круг сотрудников альманаха “Полярная звезда”, где печатались лучшие писатели того времени: А. Пушкин, П. Вяземский, Е. Баратынский, А. Дельвиг, К. Рылеев. А через Владимира Одоевского, сначала заочно, а затем и лично, Александр познакомился с соредактором любимого детища брата – альманаха “Мнемозина” – В. Кюхельбекером. Жизнь сразу наполнилась новым содержанием: участие в литературных дискуссиях и заседаниях Российской Академии, помощь Грибоедову в хлопотах о постановке его комедии “Горе от ума”, а после цензурного запрета переписка и распространение списков среди друзей и знакомых.

В конце 1824 г. А. Бестужев принял Одоевского в Северное общество, и вскоре он стал одним из ближайших и преданных соратников К. Ф. Рылеева, которого ценил и как руководителя революционной организации и оригинального мыслителя, и как поэта. Принадлежность к тайному обществу, стремившемуся уничтожить рабство и несправедливость в России, придало всему, что он делал, новый смысл. Теперь он в собственных глазах более соответствовал тому романтическому образу свободного и деятельного поэта-героя, защитника обездоленных, который сформировался к этому времени в русской литературе и в какой-то мере даже стал образцом поведения передового дворянства. Этому стереотипу отвечало и поведение молодого конногвардейца на Сенатской площади 14 декабря – знаменитое восклицание “Умрем, ах, как славно мы умрем! ”, добровольная явка к петербургскому обер-полицмейстеру Шульгину после поражения восстания.

Одиночное заключение в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, иезуитское поведение следователей во время допросов, незнание о судьбе товарищей, предательство некоторых знакомых, беспокойство за престарелого отца подействовали на Одоевского угнетающе, что нашло отражение в его тюремных стихах. Лишения и ограничения, выпавшие на долю декабристов, заставили многих из них обратиться к религии. Был среди них и Александр Иванович. Молодость и жизнелюбие не позволили ему стать ни мистиком, ни аскетом, ни религиозным педантом, но христианство дало ему моральный стержень, чувство внутренней уверенности и оправданности его поступков, которые давали возможность переносить житейские невзгоды стойко и с достоинством, на что неизменно обращали внимание все встречавшиеся с декабристом впоследствии.

По приговору Верховного уголовного суда он был отнесен к IV разряду и осужден на каторжные работы. В феврале 1827 г. вместе с М. М. Нарышкиным и братьями А. П. и П. П. Беляевыми Одоевский был отправлен в Читу. Именно здесь, снова оказавшись среди друзей, искренне привязанных к нему, он окончательно вернул уверенность в себе и интерес к жизни. К этому времени относятся лучшие из его сибирских стихов: “Ответ Пушкину”, “Славянские девы”, “Элегия на смерть А.С. Грибоедова”, поэма “Василько”. В них вновь зазвучали надежды на лучшее будущее и призывы к трудам во имя этого будущего:

 Но в нас порывы есть святые, 

 И чувства жар, и мыслей свет, 

 Высоких мыслей достоянье! .. 

 В лазурь небес восходит зданье: 

 Оно незримо, каждый день, 

 Трудами возрастает века; 

 Но со ступеньки на ступень 

 Века возводят человека. 

Поэтические строки Одоевского воспринимались как общее мнение декабристов, лишенных физической свободы, но сохранивших свободу мысли и духа, а потому не побежденных ни своими тюремщиками, ни жизненными обстоятельствами. Все написанное им непременно читалось вслух, вызывая, как правило, всеобщее одобрение, а некоторые стихи даже “пелись хором под звуки музыки собственного сочинения” кого-либо из декабристов-музыкантов. В 1830 г. в “Литературной газете”, а через год в “Северных цветах”, при посредстве декабриста П. А. Муханова, П. А. Вяземский и А. А. Дельвиг анонимно напечатали 10 стихотворений ссыльного поэта. Это была единственная прижизненная его публикация.

В декабре 1832 г. Одоевский был переведен на поселение в Тельминскую казенную суконную мануфактуру Иркутской губернии. Однако Николай I счел водворение “государственного преступника” среди разношерстной, далеко не всегда покорной массы “заводских поселенцев” опасным и непредсказуемым по своим последствиям, и в июне 1833 г. он был переведен в с. Елань, находившееся в 36 верстах от Иркутска. Здесь он построил себе дом, собрал с помощью отца неплохую библиотеку. Чтение помогало ему, хотя бы ненадолго, забыть об одиночестве, в котором он оказался на поселении. Через три года по ходатайству Ивана Сергеевича, поддержанному одним из любимцев императора И. Ф. Паскевичем, женатым на двоюродной сестре декабриста, его перевели в Ишим Тобольской губернии. Уезжая из Елани, он передал все “домообзаведение свое” В. И. Штейнгейлю, который в 1836 г. по окончании срока каторжных работ был переведен на поселение в это село. Но и в Ишиме Одоевский пробыл недолго. В мае 1837 г. он обратился к начальнику III Отделения А. Х. Бенкендорфу с просьбой о зачислении в Кавказский отдельный корпус рядовым и через два месяца Николай I начертал на прошении: “Быть посему”. В Тобольске он встретился со своими товарищами, также получившими разрешение на отъезд в Кавказскую действующую армию – В. Н. Лихаревым, Н. И. Лорером, М. А. Назимовым, М. М. Нарышкиным и А. И. Черкасовым, и все вместе, снова под жандармским караулом, выехали в Казань. Здесь, после долгой разлуки, в доме генерал-губернатора Стрекалова Александр Иванович встретился с отцом. По просьбе Ивана Сергеевича ему было разрешено доехать до места назначения не этапным порядком, а на почтовых “по примеру проследовавшего из Сибири в 1829 г. Бестужева, с жандармом на его, Одоевского, счет”.

Он был зачислен рядовым в Нижегородский драгунский полк, куда в это же время был выслан и опальный М. Ю. Лермонтов. Встреча двух поэтов произошла, по-видимому, в Ставрополе, где оба оказались по дороге в полк, квартировавший неподалеку от Тифлиса. Возникшая дружеская близость была взаимной и сохранилась в обоих, несмотря на то, что жизнь скоро их разлучила. Тогда же через В. М. Голицына и С. И. Кривцова, переведенных на Кавказ ранее, Одоевский познакомился с доктором Н. В. Майером (прототипом доктора Вернера из лермонтовского “Героя нашего времени”), участником герценовского кружка Н. М. Сатиным, а немного позже и с Н. П. Огаревым. В Тифлисе он побывал на могиле А. С. Грибоедова и встретился с его вдовой Ниной Александровной. От нее он услышал подробности последних лет жизни и гибели брата.

Весной 1839 г. генерал-майор Н. Н. Раевский-младший стал собирать экспедицию для высадки десанта в долине реки Субаши. Узнав об этом, Одоевский вызвался принять в ней участие. Раевский, относившийся к декабристам с большим участием, согласился с этим и нередко прибегал к помощи опального поэта для правки боевых реляций и деловых бумаг. В Тамани декабрист был прикомандирован к 4-му батальону Тенгинского полка. Здесь же он снова встретился с младшим братом А. С. Пушкина, с которым в свое время его познакомил Кюхельбекер. Вдвоем они устраивали настоящие поэтические вечера (Лев Сергеевич мастерски читал стихи своего великого брата).

29 апреля начались военные действия. Одоевский высадился на берег Абхазии с первым десантом и принимал участие во всех сражениях. В разгар кампании пришло известие о смерти Ивана Сергеевича. Это стало для Александра Ивановича тяжелейшим ударом. По воспоминаниям товарищей, он буквально искал смерти, постоянно рвался в бой, так что Раевский даже вынужден был запретить ему участвовать в одном из походов. После окончания экспедиции Одоевский вызвался остаться в устье р. Псезуапсе, где началось строительство форта Лазаревского. Условия были тяжелыми: жара и малярия отнимали у солдат жизнь не хуже пуль и сабель. Из 200 солдат, приступивших в марте к строительным работам, к 1 январю 1840 г. осталось в живых всего 108. Александр Иванович переносил все тяготы службы с мужеством, не жалуясь, стараясь помочь тем, кто был рядом, но друзья замечали, что из него ушла радость жизни, он пристрастился к одиночеству, подолгу молчал. Писал он в это время мало и совсем перестал заботиться о своих стихах. Если бы не его товарищи, то вряд ли сохранилась бы и та небольшая часть созданного им, которая известна сегодня.

6 августа 1839 г. Одоевский слег с приступом малярии. Болезнь протекала тяжело, а больной практически не сопротивлялся ей, хотя и успокаивал обеспокоенных его состоянием друзей. Через десять дней его не стало. Похоронили его на крутом обрыве над морем, поставив на могиле “большой деревянный крест, выкрашенный масляною краскою”. Впоследствии могила была утрачена.

Т. А. Перцева, канд. ист. наук

Источники:

1. сайт Иркутской области