Из "Новых рассказов, услышанных на горе Золотой черепахи"

Пьяный в павильоне Плывущей лазури

Ким Сисып

Город Пхеньян лежит на земле, издревле именуемой Чосон. Еще когда чжоуский правитель У-ван одержал победу над государством Шан, он посетил там мудрого Киджа, и тот поведал царю "Великий план в девяти разделах". У-ван отдал мудрецу во владение эту местность, но числить Киджа своим подданным не стал.

Чего только не увидишь в Пхеньяне: там Узорчатая гора, и башня Феникса, и Тюлевый остров, и пещера Единорога, и скала Обращенная к Небу, и городище Чхунам... Всех красот и достопримечательностей, прославленных еще с давних пор, и не перечесть. Одна из них - павильон Плывущей лазури у монастыря Вечной ясности. Монастырь этот прежде звался "Дворцом е девятью лестницами", и владел им правитель Тонмён-ван. Стоит он в двадцати ли к северо-востоку от городской стены. Глянешь с высоты его вниз - увидишь реку, посмотришь вдаль - откроется бескрайняя равнина. Вот уж поистине прекрасное зрелище!

По вечерам расписные лодки и торговые суда, миновав ворота Тэдонмун, обычно останавливаются на реке возле утеса, поросшего ивами. И если кто из путников решит там заночевать, то не преминет подняться вверх по реке, вдоль и поперек осмотрит монастырь и возвращается ублаготворенный. К югу от павильона есть две каменные лестницы с высеченными на них надписями: слева - "Лестница белых облаков", справа - "Лестница черных туч". Узорные каменные колонны вызывают у приезжих восторг.

В начале годов "Послушания Небу" в Согёне жил некий Хон - молодой человек из состоятельной семьи. Он обладал привлекательной наружностью, изящными манерами, а вдобавок и хорошим слогом. Однажды в Праздник средины осени, - а он всегда приходится на полнолуние, - юноша вместе с компаньонами привез в Пхеньян на продажу полотно и шелк. Когда он причалил к берегу и сошел с судна, все прославленные певички города высыпали за ворота, чтобы поглазеть на него.

Живший в городе давний друг Хона, некто Ли, устроил в его честь пирушку, и молодой человек вернулся на судно, изрядно захмелев. Ночь выдалась прохладная, сон не приходил, и Хону вдруг вспомнились стихи Чжан Цзи о том, как поэт ночью приплыл к Кленовому мосту. Внезапный порыв охватил Хона: он прыгнул в лодчонку и, покорный какому-то смутному влечению, поплыл по освещенной луной реке. Вскоре он очутился у подножия павильона Плывущей лазури. Привязав лодку в зарослях тростника, юноша поднялся по лестнице. Опершись на перила, окинул он взором дали. Чистый напев зазвучал в дыхании ветра. Лунный свет разливался вокруг, как море, нитями шелка блестели в нем волны речные, над отмелями дикие гуси кричали, а меж сосен, стоя в росе, дрожал озябший журавль. Холодно и безмолвно было вокруг, словно юноша поднялся на луну, в Пурпурный чертог. С высоты устремил он взгляд на древнюю столицу: туманом окутаны побелевшие башни, волны бьются у обветшавших стен... Хотелось вздохнуть, как при виде пшеницы, растущей на развалинах инь-ских дворцов. И тогда Хон стал вслух сочинять стихи. Вот они ( Стихи в этой новелле даны в переводе Арк. Штейнберга. ).

 "Я вошел, вдохновения полный, 
 в павильон над рекою Пхэган. 
 Плачут волны, - печальные стоны 
 долетают ко мне сквозь туман. 
 Духа тигра и духа дракона 
 в этих древних развалинах нет, 
 Но величье покинутый город 
 не утратил до нынешних лет. 
 Серебристые отмели блещут, 
 белый месяц в полночь высок, 
 И пролетные дикие гуси 
 принимают за воду песок. 
 В длинных травах, как звезды в тумане, 
 размерцались рои светлячков. 
 Берега Пхэгана безлюдны, 
 город пуст уже столько веков... 

 Вместо тронного зала - осенние травы... 
 Полон ветра и стужи древний чертог. 
 Где далекие годы расцвета и славы? 
 Смотрит лестница в небо - и нет к ней дорог... 
 Там, где жили певицы, - терновник колючий. 
 На руинах стены, под белесой луной, 
 Лишь вороны кричат и взвиваются тучей 
 Над лесистою кручей, во тьме ледяной. 
 Неужели навек, навсегда?.. Неужели? 
 Где богатство и роскошь, тепло и уют? 
 Только волны речные шумят, как шумели, 
 да на запад все к- морю бегут и бегут... 
 Как меняются судьбы!.. Но люди упрямо 
 гнезда вьют, хоть от гибели на волоске! 
 Дальний звон колокольный из горного храма 
 слышу я, размышляя в глубокой тоске.

В Пхэгане волна - синей синевы, 
 а в душе нестерпима печаль: 
 Разрушенье, паденье, забвенье... Увы! 
 Мне величья прошлого жаль. 
 Над забытым колодцем струится листва, 
 в нем давно иссякла вода, 
 Тамариски да сосны над ним, и едва 
 серебрится в тучах звезда. 
 Я гляжу на забытый алтарь Небесам, 
 он в убранстве косматых мхов. 
 Шепчет ветер, шепчу нескончаемо сам 
 шелестящие строки стихов. 
 Край родной в этом дальнем и чуждом краю 
 вспоминаю, хмельной, с неизбывной тоской, 
 И, не в силах уснуть, на террасе стою, 
 под луной, над бегущей на запад рекой.

 Как хорош в этот праздник осенней поры 
 свет, пролитый полной луной! 
 Но печально гляжу, как на склоне горы 
 мертвый город возник предо мной. 
 Постарели деревья у храма Киджа, 
 храм Тангуна приметен вдали. 
 Вижу, стены его - зеленей бирюзы 
 от лиан, что их оплели. 
 Где героев безмолвных могучий отряд, 
 где ушедших витязей след? 
 Лишь деревья и травы о них говорят 
 и о том - сколько минуло лет. 
 Да луна, как в древние те времена, 
 озаряя одежды мои, 
 Смотрит строго и льет на землю она 
 серебристого света ручьи. 

 Над восточной горой проплывает луна. 
 Не смолкают сорок и ворон голоса!.. 
 Ночь, глубокая ночь холодна. 
 На одежде сверкает роса. 
 Где одежды и шапки чиновников? Где 
 кисти, свитки древних ученых? Давно 
 Поистлели в песке и подземной воде 
 и в забвенье ушли, на самое дно... 
 Древний город разрушен. В небесный чертог 
 вознесся король; но если б сейчас, 
 По ошибке, на землю вернуться он мог, 
 что нашел бы ныне у нас? 
 От его золотых колесниц, от коней 
 не осталось даже следа, - 
 Заросла дорога травой, и по ней 
 лишь монахи идут иногда... 

 Студеная осень... С травы облетает роса, 
 посветлели уже облака вдалеке. 
 С переката чуть слышно журчат голоса - 
 души воинов суйских вторят реке. 
 Стала звонкой цикадой царевны душа, и грустна 
 ее песенка - не умолкает она! 
 Императорская дорога пуста: ни одна 
 на ней колесница теперь не видна. 
 На месте дворца - бурелом, поваленных сосен стволы, 
 лишь колокол спорит с глухой тишиной... 
 Слагаю стихи, взобравшись на гребень скалы, 
 но видом никто не любуется вместе со мной, 
 Мне тревожно и сладко, веет ветер ночной. 
 Я стою и гляжу сквозь легкий туман 
 На холмы, озаренные полной луной, на бегущий внизу Пхэган... " 

Когда было закончено шестое стихотворение, юноша, хлопая в ладоши и приплясывая, стал повторять строку за строкой. Время от времени он останавливался и переводил дух. Ни рокот струн, ни звук свирели не сопровождали его пение, но сколько было в нем разнообразных чувств: то казалось, будто пляшет дракон в мрачном ущелье, то будто стонет несчастная вдова в одинокой лодке.

Наступила уже третья стража, когда юноша наконец умолк и решил возвратиться, но вдруг с западной стороны донесся звук приближающихся шагов; Хон решил, что это кто-нибудь из монахов, услыхав его голос, удивился и пришел узнать, что здесь происходит. Молодой человек сел на ступеньку и стал ждать. Видит - появилась прекрасная дева в сопровождении двух прислужниц; У одной в руке опахало с яшмовой ручкой, у другой - веер из тонкого шелка. Строгостью одеяния и достоинством манер дева походила на барышню из знатного дома. Хон спустился с лестницы, притаился за стеной и стал смотреть, что они будут делать.

Облокотившись на перила в южной части павильона и любуясь луной, дева негромко запела. Нечто игривое появилось в чертах ее лица, но при этом оно ничуть не утратило своей благопристойности. Служанки разложили перед девой парчовые подушки.

Она села, оправила одежду и спросила звонким голосом:

- А куда делся тот, кто слагал здесь стихи? Я ведь не дух, что насылает любовные чары, не обольстительница с ножками-лотосами!.. Какая удача, что сегодня куда ни глянь - на тысячи ли раскинулось безоблачное небо, катится по небу холодный круг месяца, и от блеска его побледнела Серебряная река! Опадают плоды с коричного дерева, и похолодало в Нефритовом тереме. Можно ли в такую чудесную ночь не излить сокровенные чувства, кубком вина провожая каждую песнь!

Долго переминался Хон с ноги на ногу, не зная - страшиться ему или радоваться. Наконец он решился тихонько кашлянуть. К нему тотчас подошла служанка и сказала:

- Госпожа просит вас пожаловать.

Юноша робко приблизился и, отвесив поклон, опустился на колени. Красавица не выказала ему особого почтения, только произнесла:

- Можете подняться сюда.

Служанка мигом поставила между ними ширму, наполовину скрывшую лицо девы. Та продолжала с невозмутимым видом:

- Что за стихи вы сейчас читали? Прочтите-ка их еще раз для меня!

Юноша вновь прочитал одно за другим все шесть стихотворений.

- А вы, оказывается, знаете толк в стихах! - с улыбкой сказала красавица и велела служанкам принести вино и закуски.

Кушанья оказались непривычные для смертного - такие твердые, что не укусишь. Вино тоже нельзя было взять в рот - одна горечь.

Дева с усмешкой промолвила:

- Может ли житель этого бренного мира оценить по достоинству нектар из белой яшмы и мясо красного дракона! Сходи поскорее в монастырь Священной защиты, - приказала она служанке, - и попроси у монахов вареного рису.

А надобно вам сказать, что в монастыре том не было никаких монахов, одни только статуи архатов.

Служанка побежала исполнить повеление и очень скоро вернулась, неся, как и было ей сказано, вареный рис, только без всякой приправы. И снова раздался голос красавицы:

- Сбегай к Винному утесу и попроси какой-нибудь закуски.

(А под утесом в озере жил дракон.)

Прошло совсем немного времени, и появилось блюдо с мелко нарезанным карпом. Хон с удовольствием принялся угощаться. Не успел он закончить трапезу, как дева написала на бумаге из листьев коричного дерева стихи, созвучные по настроению стихам молодого человека. Через служанку она передала их Хону. Вот эти стихи.

 "Лунный свет над восточной беседкой 
 разгоняет ночную тьму. 
 Задушевные речи нередко 
 порождают печаль... Почему? 
 Ветви - словно зеленая крыша, 
 колонной высится ствол, 
 И река сияет, колыша 
 волны, как юбки подол. 
 Словно птиц перелетная стая, 
 проносились тут времена, 
 Шли события, нарастая, 
 как в реке - за волной волна. 
 На душе - томительно странно... 
 Кто поймет мой ночной полусон? 
 Из-за гущи лиан, средь тумана, 
 колокольный слышится звон. 

 От города к югу, в долинах плутая, 
 двумя рукавами ветвится река. 
 С криком слетает гусиная стая 
 на синий плес, на полоску песка. 
 Вовек королевская колесница 
 сюда не прикатит; скрылся дракон. 
 Могилой стала земля, - ей снится 
 свирельная трель минувших времен. 
 Облако озарено лучами 
 позднего солнца... Хмельна от вина, 
 Перед дождем в заброшенном храме 
 слагаю стих за стихом дотемна. 
 С болью гляжу на верблюдов медных, 
 позеленевших, скрытых листвой, 
 Жизнь, отгремевшая в бурях победных, 
 Облачком стала и мглой дождевой... 

 Плачет цикада на высохшей ветке, 
 никнут желтые травы, шурша... 
 Едва поднялась я к высокой беседке - 
 тоской омрачилась моя душа. 
 Стихающий дождь и рваные тучи 
 напомнили мне о беге веков, 
 И символом бренности неминучей 
 упала в воду горсть лепестков. 
 А волны плещут снова и снова, 
 бьют о край скалистой стены. 
 Беседка, среди теченья речного, 
 озарена лучами луны. 
 Могучей жизни уклад старинный 
 когда-то цвел над этой рекой, 
 А нынче безлюдные эти руины 
 переполняют сердце тоской.

 Горы - ярче парчи, воздух - чище слюды, 
 но пейзаж осенний печален... 
 Кроны кленов у берега шумной воды 
 скрыли стены развалин. 
 Что за странные звуки слышны вдалеке? - 
 Это стук вальков о каменья. 
 Чалят лодку, и крик на туманной реке 
 гулко слышится из отдаленья. 
 Одинокое дерево возле скалы 
 издает печальные вздохи. 
 Древний памятник выступает из мглы - 
 отшумевшей, ушедшей эпохи... 
 Прислонившись к перилам, в беседке стою 
 молчаливо и строго. 
 Лунный свет и волна вторглись в душу мою, - 
 в ней печаль и тревога. 

 Дворец Владыки Небес чуть-чуть 
 горсткой звезд озарен. 
 Ясна луна, бледен Млечный Путь, 
 и в мире царствует сон. 
 Я только теперь осознала вполне, 
 что расцвет бесследно пройдет, 
 Что новое воплощение мне 
 лишь новую боль принесет. 
 Но в чарке не оскудело вино, 
 и нас дурманит оно. 
 Минувшее пылью покрылось давно, 
 тоскуй, не тоскуй - все равно! 
 Герои, чья слава храниться должна 
 вовеки в преданьях людских, - 
 Истлели. Пустые одни имена 
 остались нынче от них.

 Ночь склонилась к рассвету. Руины стены, 
 пережившей столько времен, 
 Озаряет свет равнодушной луны, 
 покидающей небосклон. 
 Скоро каждый из нас в мир особый, свой, 
 Отойдет, утечет, как ручей, 
 И лишь память о радостной встрече со мной 
 пронесется сквозь тысячу дней. 
 Мы проститься должны над шумной рекой, 
 в этой беседке, увы! 
 Лучезарные звезды ушли на покой, 
 блещут росы на стеблях травы. 
 Но приникнет ли снова стих ко стиху? 
 Мы сойдемся ли снова и где? - 
 Легче персикам вызреть на голой скале 
 и в морях иссякнуть воде!.. " 

Стихи девы привели юношу в восторг. Но тут ему показалось, что красавица собирается покинуть павильон. Желая удержать ее подольше, Хон обратился к ней с вопросом.

- Смею ли я узнать, из какого рода вы происходите и какое носите имя? - спросил он.

Дева, печально вздохнув, так отвечала:

- Ваша недостойная собеседница происходит из рода Киджа, предки мои - иньские властители. Когда древний мой прародитель получил во владение эту местность, он во всем - в ритуалах и музыке, в канонах и наказаниях - наставлял народ с помощью восьми заповедей. Оттого-то более тысячи лет процветала наша страна и распространялось в ней просвещенье. Но пришло лихое время, Небо лишило нас своей благосклонности, разом обрушились на страну засухи и прочие беды. Государь, мой покойный отец, потерпел поражение от безвестного простолюдина, и пришлось ему покинуть храм своих царственных предков. Ви Ман, воспользовавшись смутой, похитил его трон. Злой рок постиг страну Чосон. Я же, слабая девушка, охваченная горем и смятением, решила ценой жизни сохранить верность трону. Вдруг мне явился некий святой и, ласково утешая меня, сказал: "Я - один из основателей этого государства. Как только закончился назначенный мне срок царствования, я удалился на остров посреди моря и приобщился к сонму бессмертных. Тому уже не одна тысяча лет. А ты, девушка, готова последовать за мной в Пурпурный чертог и в Потаенную столицу, чтобы жить там привольно и радостно?"

Я сказала, что готова. Тогда он взял меня за руку и повел за собой. Он поселил меня одну в павильоне и стал приносить мне эликсир бессмертия с Потаенных островов. Так прошло несколько дней, и вдруг я почувствовала, что тело мое обрело легкость, а дух окреп; мне даже стало казаться, будто все существо мое переродилось. С той поры я свободно летаю между небом и землей, достигаю самых отдаленных пределов вселенной, побывала в десяти землях и на трех островах - в тех блаженных местах, где в гротах обитают бессмертные.

Однажды, когда ярко блистало осеннее небо, а яшмовый свод был прозрачен и ясен, когда свет луны потоком струился на землю, я запрокинула голову и стала смотреть на лунную жабу и коричное дерево. И тут во мне родилось неодолимое желание полететь на луну, и я полетела, взошла там в обитель Холода и Пустоты и в Хрустальном дворце преклонила колени перед Чан-э. Она же, видя, что я целомудренна, скромна и к тому же сведуща в науках, обратилась ко мне с такой речью:

- Хотя и зовут у вас обитель бессмертных краем блаженства, сотворена она из праха и из пыли. А как чудесно ступать по синеве небосвода и впрягать в колесницу белого феникса, упиваться нежным ароматом под сенью алого коричного дерева и, словно покрывалом, окутывать себя прохладными лучами в небесной лазури, праздно бродить по Нефритовой столице и купаться в Серебряной реке!

И велела мне Чан-э прислуживать при алтаре с благовониями и помогать ей во всем. Наслаждалась я там блаженством, какого и не передашь словами.

Но нынешней ночью мною вдруг овладели думы о родине. Посмотрела я с высоты на этот бренный мир, недолговечный, как мотылек-однодневка, отыскала знакомые с детства места. Все здесь осталось, как прежде, только близких людей уже нет. Лунным сиянием залиты поля былых сражений, белая роса омыла нагромождения развалин. Я рассталась с прозрачной твердью, опустилась поспешно на землю, поклонилась могиле предков. А потом мне захотелось побродить над рекой у павильона, дать выход глубокому чувству... Тут я встретила вас, ученый юноша, и меня охватили радость и смущение. И дерзнула я своей грубой, бесталанной кистью прибавить несколько строк к вашему драгоценному творению. Не потому, что нашла у себя дар слова, но лишь затем, чтобы поведать о своих чувствах.

Хон упал на колени и, коснувшись лбом земли, произнес:

- Я, низкорожденный и невежественный, не смел даже надеяться, что дева из царского рода, небесная фея откликнется на мои строки!

Он приблизил к себе листы с ее стихами, проглядел их еще раз и тут же запомнил. Затем снова почтительно склонился и сказал:

- Не просветленный благодатью, я глубоко погряз в грехах и не в силах вкусить пищу бессмертных. Поистине чудо, что я хоть немного разбираюсь в письменах и рисунках и слышал кое-что о заоблачных напевах. Я, разумеется, не могу и мечтать о всех четырех удовольствиях жизни, но прошу вас написать мне в назидание сорок двустиший на тему: "Любуюсь луной осенней ночью в беседке над рекой".

Красавица кивнула, насытила тушью кисть, взмахнула ею - и на бумаге словно завихрились тучи и заклубился дым. Миг - и стихи были готовы:

 "К павильону Плывущей лазури 
 лунной ночью упала роса. 
 Млечный Путь 
 нежным светом омыл небеса. 

 Тень павлоний - 
 не преграда палящей жаре. 
 Лунный мир 
 потонул в серебре. 

 Здесь двенадцать террас - 
 и по-своему все хороши. 
 Ветерок 
 пробудился в душистой глуши. 

 Он коснулся 
 утомленных, поникших ресниц, 
 Будит их, 
 словно дремлющих птиц. 

 На бегущих волнах 
 остроносые лодки видны, 
 И жилье бедняка 
 освещается светом луны. 

 Виден остров, 
 где густые цветут камыши, 
 И сдается - звучит 
 затаенная песня в тиши. 

 Красота этих мест 
 в изумленный вторгается взор. 
 Все вокруг 
 словно яшмовый высек топор. 

 Так прекрасен дворец, 
 где владыка - подводный дракон. 
 Мир - как царство умерших, 
 где факел огромный зажжен. 

 Гун-юань и Чжи-вэй 
 побывали тут вместе со мной. 
 Лунный свет 
 падал вниз, как поток ледяной. 

 И пугал 
 в царстве Вэй длиннохвостых сорок 
 Что за зной - 
 даже ветер не впрок! 

 Озаряет луна 
 черных буйволов княжества У... 
 Вся земля 
 в эту пору глядит на луну. 

 Мы замок 
 нашим старым ключом отомкнем 
 И вдвоем 
 веселиться пойдем. 

 В эту пору Ли Бо 
 подымать свою чарку любил, 
 И У Ган 
 ствол коричный упорно долбил... 

 Белой ширмой 
 восхищен вознесенный мой взор: 
 На шелку 
 вышит пестрый узор. 

 Надо мной 
 колесо ледяное - луна, 
 Над моей головой, 
 словно зеркало, блещет она, 

 Под луной 
 на бегу золотится волна. 
 И вокруг - 
 тишина, тишина... 

 Острый меч подниму 
 и коварную жабу убью. 
 В западню 
 зайца лунного я заманю. 

 Дождевая 
 с края неба развеялась мгла 
 И дымок 
 с горных троп увела. 

 Выше старых стволов 
 этой древней террасы порог, 
 А к реке 
 пролегли десять тысяч дорог. 

 Кто не сыщет 
 верный путь свой у этой реки - 
 Пропадет 
 на чужбине с тоски. 

 Я вернулась домой, 
 на родимую землю свою. 
 Друга встретив, 
 с ним рядом стою. 

 Поверяем друг другу 
 мы заветные чувства сейчас, 
 И вино 
 чем-то сблизило нас. 

 Сочиняя стихи, 
 мы устроили нынче какчхок 
 И глотком 
 провожаем каждый глоток. 

 Пусть в жаровне 
 потемнел уже уголь давно, 
 Но горит 
 в наших чарках вино. 

 Пена бьет через край, 
 и куренья струят аромат. 
 Журавли 
 между сосен тревожно кричат. 

 Донеслось до меня 
 заунывное пенье сверчка - 
 Я опять 
 загрустила слегка. 

 Вижу, словно сквозь даль: 
 вот с Инь Хао на башне Юй Лян... 
 Как время летит! 
 Где башня была - там бурьян. 

 А на кленах, 
 у развалин стены крепостной, 
 Сверкает роса, 
 все сильнее блестит под луной... 

 Желтизну камышей 
 на лету взволновал ветерок, 
 Небосвод 
 над волшебной страною широк. 

 Здесь когда-то 
 красовался дворец-исполин, 
 А теперь - 
 только груда руин. 

 Остается от нас 
 только имя на камне седом! 
 Журавли, 
 расскажите вы мне о былом! 

 Острый месяц 
 округлился над морем листвы. 
 Человек - 
 лишь поденка, увы!.. 

 Был когда-то дворец, 
 а теперь - только храм на холме. 
 Прах царей 
 затерялся в лесах и во тьме. 

 У опушки 
 блуждают рои светляков. 
 Полон дом 
 голубых огоньков... 

 О минувшем грущу 
 и о том, как летят времена. 
 Но ведь жизнь 
 и сегодня тревоги полна. 

 Только кости 
 от Тангуна остались в Монмёк, 
 От Киджа - 
 только камень да мох. 

 Словно единорог 
 спрятал след свой в пещерную тень, 
 А в полях 
 наконечники стрел сушэнь... 

 Но, Ткачихой подхлестнут, 
 поспешает зеленый дракон, 
 И Лань-сян 
 возвратилась на трон. 

 Утомленный стихами, 
 кисть и тушь отодвинет поэт. 
 Расстаемся... 
 Для бесед уже времени нет. 

 Фея кончила песню, 
 свой затихший конху унесла, 
 И слышны 
 только всплески весла". 

Лютый тигр. Сим Саджон(?). Бумага. Тушь и краска бледных тонов. Центральный национальный музей (Сеул).

Дева отбросила кисть, взмыла ввысь и исчезла неведомо куда. Но перед тем, как покинуть юношу, велела служанке передать ему такие слова: "Строги веления Небесного владыки. Настала пора - уже впрягают белого феникса; не окончена возвышенная беседа, тоска проникла мне в душу".

Вдруг налетел вихрь, сбил юношу с ног и вырвал у него заветные листы, видимо, затем, чтобы стихи гостьи из иного мира не распространились среди людей. Хон застыл в растерянности и погрузился в глубокое раздумье. "Сон ли то был? Вроде бы не сон... Наяву ли это было? Не похоже, что наяву... " Опершись на перила, он старался припомнить каждое слово прекрасной девы. Вновь и вновь переживая чудесную встречу, он сокрушался, что не высказал деве своих чувств, и в конце концов сложил такие стихи:

 "В павильоне чудесная встреча! 
 Она - как сон под луной. 
 Мне доведется ли снова 
 напиток испить неземной? 
 Даже бесстрастные волны 
 плачут вместе со мной!" 

Прочитав стихи вслух, он огляделся вокруг и прислушался: гудел колокол в горном храме; в прибрежном селении пели петухи; луна ушла на запад, и в небе ярче заблестели звезды. Слышно было, как пищат крысы да цикады поют возле павильона. Скорбь и благоговейный трепет овладели Хоном - он страдал оттого, что не смог удержать красавицу. Спустившись к реке, юноша сел в лодку и, вконец расстроенный, поплыл к тому месту, где покинул своих спутников. На судне его стали спрашивать, где он провел ночь. Хон в ответ выдумал, будто еще с вечера ему пришло в голову порыбачить при луне. Взял-де он удочку, добрался до Чан-гёнмун - ворот Долгого счастья - и расположился возле скалы Обращенной к Небу. Думал было добыть, что называется, "золотую чешую", однако ночь оказалась холодной, и в студеной воде не удалось поймать даже карася. Такая досада!.. Никто из спутников не стал допытываться, так ли было на самом деле.

С той поры Хон все думал и думал о прекрасной деве. Он стал чахнуть, ослаб и исхудал. Когда он добрался до дому, мысли его путались, а речь была несвязной. Долго метался он в постели, но болезнь все не проходила.

Однажды юноша увидел во сне красавицу в изысканном одеянии. Она подошла к нему и сказала:

- Дева-госпожа замолвила за вас словечко перед Верховным государем. Ценя ее за таланты, Верховный государь соблаговолил определить вас в свиту бога созвездия Волопаса. Таково повеление Небесного владыки, и никто не смеет его нарушить!

Юноша проснулся в страхе и тут же велел домашним умыть его, переодеть, возжечь курения, подмести двор и разложить циновки. Потом он лег, подпер рукой щеку и незаметно отошел. Случилось это в девятом месяце, как раз во время полнолуния. Несколько дней пролежал он в гробу, но цвет лица его не менялся. И люди решили, что он приобщился к сонму небожителей.