Однажды, когда государыня беседовала с придворными дамами...

Однажды, когда государыня беседовала с придворными дамами, я сказала по поводу некоторых ее слов:

- Наш бедственный мир мучителен, отвратителен, порою мне не хочется больше жить... Ах, убежать бы далеко, далеко! Но если в такие минуты попадется мне в руки белая красивая бумага, хорошая кисть, белые листы с красивым узором или бумага Митиноку, - вот я и утешилась. Я уже согласна жить дальше.

А не то расстелю зеленую соломенную циновку, плотно сплетенную, с широкой белой каймою, по которой разбросан яркими пятнами черный узор... Залюбуюсь и подумаю: "Нет, что бы там ни было, а я не в силах отвергнуть этот мир. Жизнь слишком для меня драгоценна... "

- Немного же тебе надо! - засмеялась императрица. - Спрашивается, зачем было людям искать утешения, глядя на луну над горой Обасутэ?

Придворные дамы тоже стали меня поддразнивать:

- Уж очень они короткие, ваши "молитвы об избавлении от всяческих бед".

Некоторое время спустя случились печальные события, потрясшие меня до глубины души, и я, покинув дворец, удалилась в свой родной дом.

Вдруг посланная приносит мне от государыни двадцать свитков превосходной бумаги и высочайшее повеление, записанное со слов императрицы.

"Немедленно возвратись! - приказывала государыня. - Посылаю тебе эту бумагу, но боюсь, она не лучшего качества и ты не сможешь написать на ней Сутру долголетия для избавления от бед".

О, счастье! Значит, государыня хорошо помнит тот разговор, а я ведь о нем совсем забыла. Будь она простой смертной, я и то порадовалась бы. Судите же, как глубоко меня тронуло такое внимание со стороны самой императрицы!

Взволнованная до глубины души, я не знала, как достойным образом поблагодарить государыню, но только послала ей следующее стихотворение:

 "С неба свитки бумаги, 
 Чтобы священные знаки чертить, 
 В дар мне прислала богиня. 
 Это знак, что подарен мне 
 Век журавлиный в тысячу лет". 

- И еще спроси государыню от моего имени, - сказала я, - "не слишком ли много лет прошу я от судьбы?"

Я подарила посланной (она была простая служанка из кухонной челяди) узорное синее платье.

Сразу же потом я с увлечением принялась делать тетради из этой бумаги, и в хлопотах мне показалось, что все мои горести исчезли. Тяжесть спала с моего сердца.

Дня через два дворцовый слуга в красной одежде посыльного принес мне циновку и заявил:

- Нате!

- А ты кто? - сердито спросила моя служанка. - Невежество какое!

Но слуга молча положил циновку и исчез.

- Спроси его, от кого он? - велела я служанке.

- Уже ушел, - ответила она и принесла мне циновку, великолепную, с узорной каймой. Такие постилают только для самых знатных персон.

В душе я подумала, что это - подарок императрицы, но вполне уверенной быть не могла. Смущенная, я послала разыскивать слугу, принесшего циновку, но его и след простыл.

- Как странно! - толковала я с моими домашними, по что было делать, слуга не отыскался.

- Возможно, он отнес циновку не тому, кому следовало, и еще вернется, - сказала я.

Мне хотелось пойти во дворец императрицы и самой узнать, от нее ли подарок, но если бы я ошиблась, то попала бы в неловкое положение.

Однако кто мог подарить мне циновку ни с того ни с сего? "Нет, разумеется, сама государыня прислала ее", - с радостью подумала я.

Два дня я напрасно ждала вестей, и в душе у меня уже начали шевелиться сомнения.

Наконец я послала сказать госпоже Укё:

"Вот, мол, случилось то-то и то-то... Не видели ли вы такой циновки во дворце? Сообщите мне по секрету. Только никому ни слова, что я вас спрашивала".

"Государыня сохраняет все в большой тайне, - прислала мне ответ госпожа Укё. - Смотрите же, не проговоритесь, что я выдала ее секрет".

Значит, моя догадка была верна! Очень довольная, я написала письмо и велела своей служанке потихоньку положить его на балюстраду возле покоев императрицы. Увы, служанка сделала это так неловко, что письмо упало под лестницу.