ДИОСКОРИД

"Сводят с ума меня губы речистые..."

Сводят с ума меня губы речистые, алые губы;
     Сладостный сердцу порог дышащих нектаром уст;
Взоры бросающих искры огней под густыми бровями,
     Жгучие взоры — силки, сети для наших сердец;
Мягкие, полные формы красиво изваянной груди,
     Что услаждают наш глаз больше, чем почки цветов...
Но для чего мне собакам показывать кости? Наукой
     Служит Мидасов камыш тем, чей несдержан язык.

"В белую грудь ударяя себя на ночном твоем бденье..."

В белую грудь ударяя себя на ночном твоем бденье,
     Славный Адонис, Клео сердце пленила мое.
Если такую ж и мне, как умру, она сделает милость,
     Без отговорок меня вместе с собой уведи.

"Мертвым внесли на щите Фрасибула в родную Питану..."

Мертвым внесли на щите Фрасибула в родную Питану.
     Семь от аргивских мечей ран получил он в бою.
Все на груди были раны. И труп окровавленный сына
     Тинних-старик на костер сам положил и сказал:
"Пусть малодушные плачут, тебя же без слез хороню я,
     Сын мой. Не только ведь мой — Лакедемона ты сын".

"Восемь цветущих сынов послала на брань Деменета..."

Восемь цветущих сынов послала на брань Деменета.
     Юноши бились — и всех камень единый покрыл.
Слез не лила огорченная мать, но вещала над гробом:
     "Спарта, я в жертву тебе оных родила сынов!"

Эпитафия Феспиду

Я — тот Феспид, что впервые дал форму трагической песне
     Новых харит приведя на празднествó поселян
В дни, когда хоры водил еще Вакх, а наградой за игры
     Были козел да плодов фиговых короб. Теперь
Преобразуется все молодежью. Времен бесконечность
     Много другого внесет. Но что мое, то мое.

Эсхилу

То, что Феспид изобрел — и сельские игры, и хоры, -
     Все это сделал полней и совершенней Эсхил.
Не были тонкой ручною работой стихи его песен,
     Но, как лесные ручьи, бурно стремились они.
Вид изменил он и сцены самой. О, поистине был ты
     Кем-то из полубогов, все превозмогший певец!

Софоклу

Это могила Софокла. Ее, посвященный в искусство,
     Сам я от муз получил и, как святыню, храню.
Он, когда я подвизался еще на флИунтском помосте,
     Мне, деревянному, дал золотом блещущий вид;
Тонкой меня багряницей одел. И с тех пор как он умер,
     Здесь отдыхает моя, легкая в пляске, нога.
"Счастлив ты местом своим. Но скажи мне, какую ты маску
     Стриженой девы в руке держишь. Откуда она?"
"Хочешь, зови Антигоной ее иль, пожалуй, Электрой, -
     Не отлибешься: равно обе прекрасны они".

Эпитафия Анакреонту

Ты, кто до мозга костей извёлся от страсти к Смердису,
     Каждой пирушки глава и кутежей до зари,
Музам приятен ты был и недавно еще о Бафилле,
     Сидя над чашей своей, частые слезы ронял.
Даже ручьи для тебя изливаются винною влагой,
     И от бессмертных богов нектар струится тебе.
Сад предлагает тебе влюбленные в вечер фиалки,
     Дарит и сладостный мирт, вскормленный чистой
                                             росой,
Чтоб, опьяненный, и в царство Деметры ты вел хороводы,
     Томно рукою обняв стан Эврипиды златой.

Сосифею

Как охраняет один из собратьев останки Софокла
     В городе сáмом, так я, краснобородый плясун,
Прах Сосифея храню. Ибо с честью, клянусь я флиунтским
     Хором сатиров, носил плющ этот муж на себе.
Он побудил и меня, уж привыкшего к новшествам разным,
     Родину вспомнить мою, к старому вновь возвратясь.
Снова и мужеский ритм он нашел для дорической музы,
     И под повышенный тон песен охотно теперь,
Тирс потрясая рукою, пляшу я в театре, который
     Смелою мыслью своей так обновил Сосифей.

Маxону

Пыль, разносимая ветром, неси на могилу Махона -
     Комедографа живой, любящий подвиги плющ.
Не бесполезного трутня скрывает земля, но искусства
     Старого доблестный сын в этой могиле лежит.
И говорит он: "О, город Кекропа! Порой и на Ниле
     Также, приятный для муз, пряный растет тимиан".

Жалоба актера

Аристагор исполнял роль галла, а я Теменидов
     Войнолюбивых играл, много труда приложив.
Он с похвалами ушел, Гирнефо же несчастную дружным
     Треском кроталов, увы, зрители выгнали вон.
Сгиньте в огне вы, деянья героев! Невеждам в искусстве
     Жавронка голос милей, чем лебединая песнь.

Эпитафия рабу

Раб я, лидиец. Но ты, господин, мой, в могиле свободным
     Дядьку Тиманфа велел похоронить своего.
Долгие годы живи беспечально, когда же, состарясь,
     В землю ко мне ты сойдешь, — знай: и в Аиде я твой.