Новости

Библиотека

Словарь


Карта сайта

Ссылки






Литературоведение

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Китай

Китайская классическая драма

Драматургия как полноправный жанр литературы возникла в Китае сравнительно поздно - на целые тысячелетия позже поэзии и прозы и позже эпохи расцвета театрально-драматического искусства в других древних центрах цивилизации - Греции и Индии. Первые сохранившиеся китайские пьесы датируются XIII веком.

Известно, однако, что уже в VII веке возникла простейшая форма театральных представлений - фарс "игра о цаньцзюне", не имевший еще фиксированной драматургии. Фарс разыгрывался двумя исполнителями, один из которых, "цаньцзюнь" (название чиновничьей должности), неизменно оказывался в смешном положении и терпел побои. Еще несколько столетий спустя, при династии Сун (X-XIII вв.), получают распространение более сложные, но тоже комические, "смешанные представления" ("цза-цзюй"), в которых участвовало по пяти актеров, не считая танцоров и музыкантов. "Смешанными" эти представления именовались потому, что состояли из трех различных по характеру исполнения и не обязательно связанных общим сюжетом частей. По-видимому, для них уже составлялись специальные либретто. Записи их, однако, не сохранились; известны лишь названия около тысячи "смешанных представлений", бытовавших преимущественно на юге страны, и их северных аналогов "юаньбэнь". Судя по этим названиям, героями сцепок были обычные для средневековых фарсов персонажи - лекари, монахи, нищие школяры, незадачливые чиновники. Но встречаются и исторические личности, полководцы и даже государи, - разумеется, прежних эпох.

Одновременно все более популярными становились различные виды сказов, песенной лирики и танцевальных сюит с пением. Во всех этих жанрах большую роль играло музыкальное сопровождение, во многих сочетались проза и стихи - черты, свойственные китайскому традиционному театру в любой его разновидности. Сказы, песни и танцы зачастую исполнялись в тех же балаганах, где и "смешанные представления", что не могло не способствовать взаимному обогащению этих видов искусства: сказители и певцы порой "входили в роль", перевоплощались на время в героев исполняемых произведений, комические же сценки все чаще сопровождались музыкой и пением. Так создавался зрелый, синтетический вид театральных представлений, включавших в себя прозаические диалоги, поэтические арии и пантомимы.

В южной части Китая, остававшейся под властью династии Сун, этот процесс завершился в XII веке созданием театра "наньси", что означает просто "южный театр". В северной части страны, с 1126 года попавшей под власть чжурчжэней, а к 1234 году завоеванной монгольскими армиями Чингисхана и его преемников, несколько позже - в первой половине XIII века - возникла другая театральная форма. Как это нередко случалось в истории китайской культуры, новаторство облеклось в одежды традиции - новая форма стала обозначаться привычным названием "смешанные представления", "цзацзюй". Этот жанр, господствовавший на протяжении всего времени правления монгольской династии Юань (1260-1368), и приобрел у потомков славу под названием "юаньская драма". Когда к 1278 году монголы завершили покорение Южной Сунской империи, "смешанные представления" стали на какое-то время доминировать и в культурной жизни городов южной части страны настолько, что ранние формы драматургии "наньси" были забыты. Лишь в нынешнем столетии случайно были найдены тексты трех "южных" пьес XIII - начала XIV века ("Чжан Се, победитель на экзамене", "Сунь-мясник", и "Ошибка знатного юноши"). Несмотря на недостаточную местами литературную отделанность, в них подкупают правдоподобие и драматизм ситуаций, свобода композиции, живость языка, неизменное сочувствие безымянных авторов слабым и обиженным. Вне сомнений, они представляют полнокровный простонародный театр, и нельзя не пожалеть, что судьба оказалась к нему столь неблагосклонной.

Впрочем, удивляться скорее следует не пропаже многих произведений, а самому факту расцвета драматургического творчества в тот период и тому, что значительное число образцов все же дошло до нас, пусть не всегда в полном или первоначальном виде. Ибо нечасто в истории Китая внешние условия для развития и самого существования литературы и искусства складывались столь неблагоприятно, как в эпоху монгольского завоевания, особенно в ее начальные десятилетия. Захватчики в значительной степени разрушили традиционную политическую и экономическую структуру китайского общества, они массами угоняли в плен или обращали в рабство жителей, разоряли города, обращали пахотные земли в пастбища. Широко практиковалась национальная и социальная дискриминация, больно ударившая и по китайскому образованному сословию. Юаньские правители поначалу не последовали примеру предыдущих иноплеменных династий и не стали широко привлекать китайскую служилую аристократию: в точение нескольких десятилетий не функционировала система экзаменов - главный способ пополнения ее рядов. Китайскому интеллигенту, который раньше занимал, как правило, более или менее видный служебный пост, теперь доставались лишь малозначительные и плохо оплачиваемые должности.

К концу правления Юаней прежние порядки были восстановлены, но длившееся многие десятилетия падение престижа служилой интеллигенции и ухудшение ее статуса имели одним из последствий явный упадок "высоких" жанров - пяти- и семисложного стиха ши, песенной лирики цы, ритмизованной прозы и новеллы на литературном языке. Их место на авансцене культурной жизни заняли демократические, использовавшие живой разговорный язык жанры, прежде всего драматургические и повествовательные. Они начали набирать силу уже при Сунах, но тогда еще считались низменными, недостойными внимания людей просвещенных. Теперь же многие выходцы из ранее привилегированных сословий - в поисках заработка или возможностей самовыражения - обратились к этим жанрам, привнеся в них свою начитанность в классической литературе и более совершенное мастерство.

Одновременно росла и аудитория: трудолюбивый народ отстраивал разрушенное, изделия искусных ремесленников расходились по необъятным просторам монгольской державы, снова богатели города, люди тянулись к зрелищам и увеселениям. К их услугам были сказители и певцы, танцоры и музыканты. Знавшие начатки грамоты могли купить дешевые, с упрощенными начертаниями иероглифов, издания прозы и стихов, материалы для которых поставляли "книжные общества" - объединения литераторов-профессионалов типа ремесленных цехов. Наряду с народными повестями, крупными по объему сказками и сборниками песен эти общества производили если не всю, то значительную часть драматургической продукции. Количественно эта продукция была огромна: известны названия около семисот пятидесяти пьес в жанре цзацзюй, созданных на протяжении XIII- XIV веков, из которых сохранилось примерно сто шестьдесят. Исключительно широк и выбор тем и сюжетов. Острые коллизии окружающей действительности, события далекого и близкого прошлого, даосские и буддийские легенды, народные предания оживали в ярких образах на многочисленных театральных подмостках в городах и на сценических площадках при сельских храмах. Исторические сочинения, сборники литературных новелл и простонародных повестей, философские притчи, поэмы знаменитых стихотворцев - все служило исходным материалом для творческого воображения драматургов, сплошь и рядом становясь затем источником новых произведений в других жанрах.

О драматургах того времени известно до обидного мало. Никто из них не продвинулся по службе настолько, чтобы заслужить право на официальную биографию, а сведения о них в "частных" публикациях отрывочны и порой противоречивы. Далеко не всегда можно установить хотя бы приблизительные даты их жизни; более или менее достоверно лишь деление их на "ранних" и "поздних", считая рубежом начало XIV столетия (при этом к "ранним" относятся почти все крупнейшие имена). Во многих случаях спорна атрибуция пьес, примерно четвертую часть которых приходится считать "анонимными". Не исключено, что среди них немало плодов коллективного творчества участников "книжных обществ".

Слава первого драматурга юаньского театра - первого по времени, по плодовитости и многосторонности - искони закрепилась за Гуань Хань-цином (краткие сведения о нем и других представленных е настоящем томе авторах содержатся в примечаниях). Среди его творений есть и инсценировки эпизодов из истории Троецарствия, в которых можно ощутить горечь сожаления о том, что прошли времена славных богатырей; есть лирические комедии и бытовые сцены. Но особым вниманием всегда пользовались те его пьесы, которые можно с полным основанием отнести к числу социальных драм, и среди них - "Обида Доу Э", в которой сфокусировались две более всего волновавшие драматурга темы - обличение произвола власть имущих и сочувствие женской доле.

Здесь необходимо сделать уточнение: в большинстве своих пьес Гуань Хань-цин, конечно же, говорил о своем времени, о порядках, свидетелем которых был он сам. Но, как и у других драматургов, писавших на злобу дня, конкретных, специфических только для монгольской эпохи примет в его произведениях очень немного. В частности, ни в одной из сохранившихся пьес мы не встретим монгола хотя бы в качестве эпизодического персонажа. Отдельные китайские исследователи, стремясь обосновать тезис о патриотизме юаньских драматургов, в том числе Гуань Хань-цина, утверждали, что в некоторых из их отрицательных персонажей следует, - несмотря на их китайские имена, - видеть монголов, но это не выглядит убедительным. Во-первых, существовали строгие законы против "клеветнических" и "непотребных" пьес (которые можно было, разумеется, толковать весьма широко). Затем следует учитывать, что Северный Китай и до монголов управлялся чужеземными династиями, простой же народ в повседневной жизни чаще сталкивался с чиновниками-китайцами. И главное, те пороки, которые обличали драматурги, не были свойственны лишь монгольскому, довольно короткому, периоду в истории Китая, а вытекали из совокупности феодальных общественных отношений, складывавшихся тысячелетиями.

Так и в "Обиде Доу Э": судя по упоминанию об экзаменах, действие пьесы происходит при Сунах, но уже в завязке читатель сталкивается со злом, особенно свирепствовавшим именно при Юанях, - ростовщичеством. Бедняк-ученый, чтобы расплатиться с долгами, вынужден отдать процентщице свою дочь. Пусть ее в рабыни, а в невесты ее малолетнему сыну - все равно процентщица оставалась в барыше: не придется тратиться на дорогостоящие свадебные подарки, а пока что девочка будет прислуживать в доме. Безрадостно начатая жизнь Доу Э рано приходит к трагическому исходу - ее казнят за чужое преступление. Достойно внимания, с каким искусством, нигде не "пережимая", ведет сюжетную линию драматург. Его персонажи вовсе не патологические злодеи, их поступки объясняются самыми что ни на есть прозаическими мотивами. Лекарь не мог вернуть долг старухе и решил ее задушить; отец и сын Чжаны, спасшие ее, позарились на богатство свекрови и молодость вдовой невестки; старуха побоялась пойти им наперекор; случайно отравив отца, Осленок ради собственного спасения должен свалить вину на кого-то другого; жадного и подлого судью меньше всего интересует истина - ему бы лишь выколотить из обвиняемого признание... И некому пожаловаться на несправедливость - разве только всеведущему Небу. Но Доу Э не только жалуется, она обвиняет верховные божества - Небо и Землю - в забвении своего прямого долга, в потакании злодеям и притеснении слабых. И, как бы устыдившись, Небо ниспосылает чудеса, подтверждающие невинность Доу Э, а ее отыскавшийся наконец отец воздает по заслугам правым и виноватым.

Казалось бы, справедливость восстановлена, - но уже после гибели героини. Так можно ли эту и подобные пьесы называть трагедиями? Думается, что да: ведь и у Шекспира злодеи караются по делам их. Но нужно сказать, что по трагическому накалу страстей, по глубине философского осмысления противоречий человеческого бытия китайская классическая драма заметно уступает европейскому театру, рожденному эпохой Возрождения: ее творцы не пережили ни такого бурного расцвета гуманистических идеалов, ни такого быстрого их краха. Они творили в эпоху, когда феодальный строй был еще жизнеспособен, на их творчество влияло и оптимистическое мироощущение жителей процветающих городов, и буддийская вера в будущие перевоплощения и воздаяние за грехи. Кроме того, в Китае литература издревле рассматривалась как своего рода моральный кодекс и учебник жизни, в котором каждый "пример" должен сопровождаться недвусмысленным приговором.

Применительно ко многим пьесам слово "приговор" имеет не только фигуральный, но и юридический смысл - их финалы завершаются чтением судебного вердикта пли решения государя. В роли вершителя правосудия чаще других выступает Бао Чжэн - реально существовавший, во идеализированный позднейшей молвой сановник XI века. Иногда он наделен сверхъестественными чертами - может вызвать по ночам души умерших и с их помощью выяснить подлинные обстоятельства дела. Но чаще он изображается вполне реальным персонажем, только более проницательным и бесстрашным, чем окружающие. В остро реалистической пьесе анонимного автора "Поставки риса в Чэньчжоу" он разоблачает обирающих население области чиновных грабителей и карает их, несмотря на высочайшее покровительство двора. Порой, однако, и обширных полномочий Бао Чжэн оказывается недостаточно для того, чтобы добиться правды. В пьесе "Лу Чжай-лан" (не исключено, что она написана Гуань Хань-цином) он без труда узнает, что местный сатрап, по имени которого названа драма, в действительности убийца, насильник и клеветник. Но чтобы добиться разрешения на казнь негодяя, Бао Чжэну приходится записать его имя другими, по начертанию похожими, иероглифами - такую силу тот имеет при дворе.

В мире, изображенном юаньскими драматургами, царит полнейшее бесправие, и честным людям приходится лишь терпеть да уповать на рыцарей правды вроде Бао Чжэна. Но бывает, что терпеть уже невмоготу, - тогда те, что похрабрее, берутся за оружие, чтобы в меру собственных сил и разумения отстаивать справедливость. Таковы герои большой группы пьес о повстанцах из Ляншаньбо, тех самых, предания о которых составили основу знаменитого романа "Речные заводи", появившегося тоже в конце юаньской эпохи. Сюжеты пьес не всегда находят соответствие в эпизодах романа, однако общего много - разлитый в повествовании дух благородной вольницы, бесшабашная удаль одних героев и сочетающаяся с чувством справедливости осмотрительность других. Было бы ненужной модернизацией рассматривать эти пьесы как апологию крестьянских восстаний, тем более, что крестьян среди их героев почти нет (их вообще очень мало в юаньском театре, этом детище средневекового города). Конечно, эти удальцы борются не против существующих порядков, а "лишь" за устранение личных обид. Они не восстают и против традиционной идеологии, тем более что конфуцианство оправдывало выступление против недостойных правителей. Но когда личных обид становится слишком много, - значит, что-то не в порядке в государстве. Герои, жившие в начале XII века, спустя два столетия как бы сошли с подмостков и повели против ослабевавших монгольских государей все более многочисленные армии повстанцев. И они победили, но фактически дело свелось лишь к замене иноземной жестокой власти своей, отечественной, не менее жестокой.

В пьесах о храбрецах Ляншаньбо подлинное историческое событие еле различимо за окутавшим его флером народных преданий и писательского воображения. Во многих других драмах интерес сосредоточен именно на реальных исторических событиях и их действующих лицах. Некоторые из этих пьес выглядят простыми иллюстрациями к хроникам, ограничиваются воспроизведением внешней канвы событий, перегружены дипломатическими интригами или батальными эпизодами. Зато в центре других - судьбы людей далекого прошлого, их мысли и чувства, находившие несомненный и живой отклик у современных драматургам зрителей. Именно такова "Осень в Ханьском дворце" Ма Чжи-юаня - недаром эта трагедия открывает собой ставший каноническим "Изборник юаньских пьес".

Ставшие седой древностью времена Ханьской империи. Государство ослабло, перестало наводить страх на окрестные народы. Кочевники сюнну усилились настолько, что китайский император вынужден отдать в жены их предводителю свою любимую наложницу Бан Цян. Столько лет она в результате интриг придворного художника находилась в пренебрежении, только недавно заметил и полюбил ее государь - и вот грозит разлука. В бессильной ярости обрушивает император горькие упреки на трусливых полководцев, неспособных защитить страну от угроз, на дармоедов-министров, умеющих лишь истощать казну... Но разве драматург разит негодованием только незадачливых сановников давно прошедших времен, разве перед его мысленным взором не вставали вельможи Сунского государства, больше всего радевшие о собственном благополучии и без настоящей борьбы отдававшие область за областью сначала чжурчжэням, а потом монголам? И когда после томительной сцены прощания Ван Цян увозили в далекую холодную степь, трудно представить себе, чтобы зрители не вспоминали о соотечественниках, которых так недавно толпами угоняли во все концы Чингисхановой державы...

История утверждает, что Ван Цян стала женой предводителя сюнну, шаньюя, а после его смерти, согласно местному обычаю, супругой его наследника. Но драматург следует другой, народной версии: героиня бросается в реку, отделяющую владения дома Хань от кочевников. Шаньюй, - надо воздать должное поэтической беспристрастности Ма Чжи-юаня, обрисованный довольно привлекательными красками, - посылает на казнь живописца, непосредственного виновника случившегося. А безутешный император, такой человечный в своем бессильном горе, изливает его в стихах, относящихся к числу шедевров драматической поэзии юаньской эпохи. Так трагедия переводится в эмоциональный план, приобретая элегическое звучание. Это соответствует общему характеру творчества Ма Чжи-юаня, в драмах и песенной лирике которого преобладают грустные мотивы, ощущение несовершенства и быстротечности жизни и стремление укрыться от ее бед среди природы или в мире даосских фантазий.

По-иному звучит другая знаменитая историческая драма - "Сирота из дома Чжао" Цзи Цзюнь-сяна - первая китайская драма, переведенная в XVIII веке в Европе и переделанная Вольтером в классическую трагедию под названием "Китайский сирота". Тема пьесы - воспевание самоотверженной верности долгу и благородного стремления отомстить тирану - должна была импонировать европейской публике. Вельможный злодей Ту Аньгу в древнем царстве Цзинь истребил весь род честного сановника Чжао Дуня. Остался лишь младенец, его внук. И вот сначала мать, потом двое придворных жертвуют собой, чтобы спасти дитя, будущего мстителя, а дворцовый лекарь обрекает на смерть своего сына, выдав его за "сироту Чжао". Настоящий же сирота растет в доме обидчика, пользуясь его доверием и расположением. Но приходит должный час, сирота узнает о своем происхождении, и справедливое возмездие свершается. Зло, каким бы всесильным оно ни казалось, не может остаться безнаказанным - таков нравственный лейтмотив пьесы, своим суровым колоритом напоминающей японские сказания о верных долгу самураях.

Но перенесемся из мира возвышенных страстей и дворцовых интриг в мир обыкновенных чувств, повседневных радостей и горестей, обратимся к тем произведениям, героями которых выступают рядовые жители средневекового города - купцы и певички, мастеровые и праздные гуляки. Такие пьесы должны были развлекать - поэтому в них всегда должна быть занимательная интрига, недоразумения, случайные совпадения. Они должны были и поучать - отсюда проповеди добродетельной жизни, умеренности, доброты в отношениях между родственниками, верности друзьям и супружескому долгу. В этих бытовых пьесах преобладают светлые тона. Зрителя как будто приглашают забыть на время о тяжелых временах и пользоваться доступными радостями. Порок - скопидомство, разгул, обман - осуждается, но весело, с шуткой. В отличие от европейских моралите, в них нет и следа аллегоричности, герои остаются живыми людьми, ситуации - вполне жизненными.

Пьеса неизвестного автора "Убить собаку, чтобы образумить мужа" дает хорошее представление об этой разновидности юаньской драматургии. Положенная в ее основу ситуация несложна, близка к бытовому анекдоту и не очень оригинальна; добродетельная жена, использующая хитрость, чтобы припугнуть мужа-гуляку и наставить его на путь истинный, известна фольклору и простонародной литературе многих стран. Впрочем, есть и чисто китайские черты, - например, готовность младшего брата терпеть любые поношения, поскольку этого требовал кодекс уважения к старшему в роде. Сюжет изложен живо, с той долей серьезности, которую требуют законы нравоучительной комедии, а в условно-обобщенных фигурах персонажей проглядывают индивидуальные штрихи. Юаньская драма, наряду с городской повестью хуабэнь, впервые обратила пристальное внимание на "частную" жизнь простых людей, и это было заметным шагом китайской литературы по пути к реализму.

Несомненно также новаторское звучание тех лирических и нравоописательных комедий, в центре которых находится любовная интрига. Новаторство здесь - в более смелом, нежели в предшествующей литературе, проведении мысли о праве человек на любовь независимо от социальных различий и воли родителей. Существенно и то, что особенно активно это право отстаивают - не речами, а поступками - молодые женщины, которым домострой предуказывал путь смирения и послушания. Наиболее прославленный образец таких пьес - "Западный флигель" Ван Ши-фу (она известна у нас в русском переводе) (Ван Ши-фу. Западный флигель. М., 1960). Сюжет ее восходит к новелле танского поэта Юань Чжэня "Повесть об Ин-ин", но в ходе неоднократных переработок он претерпел радикальные изменения. Рассказ о недолгой любовной связи, заканчивающийся сентенциями в духе традиционной "антифеминистской" морали, превратился в славословие любви, преодолевающей все препоны. Ван Ши-фу придал сюжету окончательный вид, сделал характеры героев более одухотворенными и - благодаря большим размерам пьесы - более многогранными. Особого упоминания заслуживает стилистическое совершенство пьесы Ван Ши-фу. Он недаром считается крупнейшим мастером школы "изукрашенного стиля" в юаньской драме. Для этого стиля характерна ориентация на "высокую" лексику, частое использование литературных намеков, изысканных сравнений и эпитетов. Представители школы "натурального стиля", у истоков которой стоит Гуань Хань-цин, более широко черпали выражения из разговорной речи, не избегая вульгаризмов, и нередко естественность и экспрессию они предпочитали филигранной отделке стиха. Первая школа чаще ассоциируется с тенденцией романтической, книжной, вторая - с реалистической, бытовой. Но делать из этого прямолинейные выводы об идейной направленности произведений, принадлежащих к различным стилистическим школам, было бы неверно. Иные "натуральные" пьесы проповедуют обветшалые феодальные догмы, тогда как в некоторых "изукрашенных" звучит их явное неприятие.

В их числе и "Западный флигель". Бедный студент Чжан Гун и дочь первого министра любят друг друга, и когда мать героини хочет помешать их счастью, они при содействии разбитной и умной служанки Хун-нян (этот образ, родственный персонажам европейской комедии XVII в., - еще одна новация Ван Ши-фу) вступают в тайную связь. Сочувствие драматурга знатной барышне, решившейся преступить заветы девичьей скромности, и содержащееся в пьесе описание эротической сцены (весьма целомудренное, если вспомнить иные более поздние произведения китайской литературы) шокировали ортодоксальных ханжей, зачисливших пьесу в число "развратных". Но она широко распространялась, трогая и воодушевляя "всех влюбленных Поднебесной", к которым и обращался Ван Ши-фу. Однако не следует преувеличивать глубины разрыва автора "Западного флигеля" с традиционной моралью. Дерзость Ин-ин в какой-то мере оправдана тем, что мать первоначально соглашалась на ее брак, а Чжан Гун "реабилитирует" себя блестящей сдачей государственного экзамена. Характерным является я разрешение конфликта в "Гармонии ветра и луны" Гуань Хань-цина: служанка Янь-янь посмела вступить в любовное соперничество со знатной девицей и добилась успеха - став второй, после соперницы, женой возлюбленного. Здесь явственно проступает и гуманистическая тенденция, утверждающая равенство людей в области чувства, и молчаливое признание патриархальной полигамной формы брака как вполне естественной. Но при всей ограниченности сферы свободного проявления чувств в юаньской драме ее возникновение говорило о начале долгого, к началу нашего столетия так и не завершившегося процесса формирования в китайском обществе новых, более человечных этических норм.

Многообразию тем и персонажей китайской драмы первых веков ее существования соответствует и разнообразие компонентов, составляющих ее идейную основу. Среди них - конфуцианство, даосизм и буддизм, главным образом в их вульгаризованных версиях, народный религиозный синкретизм, легенды и суеверия, ортодоксальный домострой и отмечавшиеся выше ростки гуманистического мироввозрения. В этой пестроте отразилась свойственная юаньской эпохе сравнительная терпимость к вероучениям разного толка. Господствовавшее при Сунах конфуцианство (точнее, неоконфуцианство, далеко отошедшее от первоначального учения древнего философа и ставшее, по существу, государственной религией) утратило свое главенствующее положение; двор покровительствовал, или, во всяком случае, не чинил препон, не только последователям таких традиционных для Китая религий, как буддизм и даосизм, но и мусульманам, несторианам и даже католикам. И все-таки идеи конфуцианства в его позднейшей интерпретации занимают в драме самое видное место. Это прежде всего представление о том, что единственно достойное благородного человека занятие - изучение конфуцианского канона с тем, чтобы сдать экзамены и затем верой и правдой служить стране и государю. Сюда же относятся и тезисы о безусловном почитании старших, о главенствующей роли мужчины в семье. Несправедливо было бы отмечать лишь отрицательную, консервативную функцию конфуцианства. В конфуцианские тона были окрашены главным образом фигуры честных слуг государства, борющихся против лихоимства и интриганов или защищающих страну от захватчиков. Кроме того, превознесение ученого сословия - основного носителя конфуцианских идеалов - в первые десятилетия юаньского правления носило оттенок социального протеста. Позднее, когда конфуцианцы вновь были приближены ко двору, роль выразителя нонконформистских идеалов опять вернулась к даосизму и буддизму с их отказом от служения власть предержащим и особенно проповедью ухода от "пыльного мира". Наиболее широкое распространение получили такие настроения в последний период монгольского правления, когда восстания, войны и социальная анархия охватили значительную часть Китая, когда жизнь опять стала казаться неустойчивой и полной опасностей.

Большинство пьес, основанных на даосских и буддийских (они не всегда четко разграничены) легендах и концепциях, имеют сходные сюжетные построения. Некий человек живет в "миру", живет "как все" - копит деньги, предается страстям, притесняет - порою сам того не осознавая - ближних. Он не подозревает, что на самом деле он не простой смертный, а воплощение какого-либо небожителя, сосланного на землю, чтобы искупить свои прегрешения. Ему предстоит вновь обрести свою "истинную природу", но сделать это можно лишь в озарении веры, с помощью божественного наставника, предварительно отрекшись от всех мирских соблазнов. А поскольку человеку трудно решиться на это, наставнику приходится прибегать к помощи чудес, дабы устрашить и вразумить его.

 Сцена казни Доу Э. Гравюра в 'Изборнике юаньских драм'. 1617 г.
Сцена казни Доу Э. Гравюра в 'Изборнике юаньских драм'. 1617 г.

Именно так развивается действие и в пьесе Чжэн Тин-юя "Знак "терпение". Лю Цзюнь-цзо - "самый большой богач в Бяньляне", но он скуп настолько, что не хочет потратиться на лишнюю чарку вина в собственный день рождения. К тому же он легко впадает в гнев, - а это, согласно буддийскому учению, первая из четырех дурных страстей, свойственных людям. И вот будда Милэ является в образе популярного в китайских народных сказаниях "Монаха с мешком", чтобы побудить его отказаться от своего богатства, укротить свой нрав и порвать все цепи, связывающие его с этим миром. Ведь Лю Цзюнь-цзо является перерождением некогда согрешившего святого архата, и ему вскоре, по окончании срока искуса, предстоит вернуться в свое первоначальное обличив. Достичь просветления Лю Цзюнь-цзо монах хочет через проповедь терпения, подкрепляя ее чудесами. После каждого чуда Лю соглашается последовать за монахом, но вновь и вновь не выдерживает искушений. И в монастыре он не в силах забыть об оставленном дома богатстве, о жене и детях. "Огонь желаний" по-прежнему жжет его. И лишь когда Лю, получив разрешение посетить родные места, узнает, что за время его иночества, показавшегося ему очень коротким, в "пыльном мире" прошел целый век и все его родные давно умерли, он приходит к убеждению во всемогуществе Будды.

Пьеса, вроде бы проповедующая религиозную мораль, фактически говорит о несовместимости ее с "нормальными" потребностями и чувствами людей, преодолеть которые можно лишь со сверхъестественной помощью. В других драмах - в таких, как "Бешеный Жэнь" Ма Чжи-юаня или анонимная "Лань Цай-хэ" - герой, ради его индивидуального "спасения" понуждается к жестоким поступкам - убийству собственных детей, оставлению семьи без средств к жизни. Как это нередко бывает в европейских мираклях, достижение освященного церковью идеала здесь ставится выше повседневной, общепринятой морали. Чисто средневековые черты, в той или иной мере свойственные всей юаньской драматургии, в этих пьесах проступают особенно отчетливо, и это сказывается на их художественных достоинствах. Но без знакомства с одной из таких драм представление о жанре в целом было бы явно односторонним. В то же время есть пьесы с участием божеств и святых, почти свободные от религиозного морализирования. Так, "Путешествие на Запад" Ян Цзин-сяня - самая крупная по объему из пьес цзацзюй - рассказывает о путешествии оберегаемого небесными силами монаха Сюань-цзана за буддийскими каноническими книгами. По за фасадом религиозной легенды таится сказочно-авантюрное повествование о борьбе с чудищами, оборотнями и всякой нечистью.

До сих пор речь шла о содержании юаньских драм, но необходимо рассказать и об их весьма своеобразной форме. Дело в том, что структуру цзацзюй в значительной мере определяет музыкальная основа пьесы. Каждый из четырех, в редчайших случаях пяти, актов (кроме них, в начале или середине пьесы могла добавляться более короткая сценка) включал в себя, наряду с прозаическими диалогами, цикл арий, написанных на довольно строго определенный состав мелодий в определенной же ладотональности. Мелодический рисунок определял размеры арий и отдельных строк. Все арии в цикле были связаны единой рифмой и исполнялись одним персонажем. Чаще всего этот персонаж пел на протяжении всех четырех актов. Амплуа актеров, исполнявших эти ведущие роли, именовались чжанмо (для мужчин) и чжэндань (для женщин). На долю остальных амплуа - их количество и функции жестко фиксировались - оставалось вести диалоги и декламировать нараспев стихи иных, отличных от арий, форм. Только шут чоу иногда поет комические песенки, не входящие в циклы арий.

Соотношение между прозаическими и поэтическими частями в китайской драме существенно отлично от того, к которому мы привыкли, скажем, у Шекспира. В его творениях чередуются сцены, написанные прозой и стихами; те и другие одинаково необходимы для уяснения сюжета, в равной степени движут действие, хотя эстетическое их воздействие, конечно, различно. В цзацзюй стихи (арии) сюжетослагающей роли фактически не имеют, обо всем, что происходит, мы узнаем из диалога. Но это суховатая, почти что деловая информация; эмоциональная же сторона свершающегося, мысли и чувства героев раскрываются в ариях. Их нельзя уподоблять и песням, которые поют персонажи некоторых шекспировских пьес. Песни можно изъять, пьеса потеряет какие-то дополнительные краски, по будет продолжать существовать. В ариях же главная прелесть юаньских драм, без арий они просто немыслимы. Роль декламируемых стихов гораздо более скромная.

Вокально-лирический жанр цюй, к которому принадлежат как драматические арии, так и песни (самостоятельные или объединенные в циклы) для сольного исполнения вне рамок спектаклей, возник на фольклорной основе, но был обогащен за счет элементов классической поэзии и различных видов сказа. Он ближе к разговорной речи и в некоторых отношениях менее скован правилами, чем классический стих, но более "литературен" и формализован, нежели народная песня. Прозаический же текст пьес - насколько можно судить сейчас - был весьма близок к разговорному языку, хотя и включал отдельные книжные образы. Оговорка объясняется тем, что мы не располагаем оригинальными записями диалогов - большинство юаньских пьес сохранилось в редакциях XVI-XVII веков. В тех тридцати произведениях, которые вошли в единственный уцелевший доныне сборник начала XIV века, диалогов почти нет - напечатаны только арии. Это породило даже версию о том, что диалоги вообще не записывались, а импровизировались. Импровизация, несомненно, имела место, особенно в комических ролях. Но из арий нельзя узнать пи состав действующих лиц, ни их взаимоотношения, ни перипетии действия. Все это раскрывалось лишь в диалогах, которые должны были фиксироваться хотя бы в сокращенном виде.

Сложность формы цзацзюй, необходимость укладывать действие в строго ограниченные рамки и концентрировать его вокруг одного поющего персонажа, требовали от авторов незаурядного мастерства. В то же время это накладывало известные ограничения на выбор сюжетов и степень детализации их разработки. Поэтому некоторые драматурги пошли на объединение в одно целое нескольких цзацзюй обычного размера; так, "Западный флигель" состоит фактически из пяти формально законченных пьес, объединенных общим сюжетом. Но большинство избрало другой путь - они обратились к отошедшей на второй план, но отнюдь не исчезнувшей "южной драме". Там не ограничивались пи размеры пьес, ни число поющих персонажей, более свободным был выбор мелодий (и южного происхождения и северного, тогда как в цзацзюй использовались только последние). В итоге с середины XIV века южная драма начинает брать реванш. Цзацзюй еще оставались живым жанром довольно долго (одним из видных его мастеров был в начале XV в. внук основателя Минской династии, принц Чжу Ю-дунь), но выдающихся образцов уже не появлялось.

Однако сюжеты, темы и образы, созданные замечательными юаньскими драматургами, не стали просто достоянием истории литературы и театра. Многие из них, изменяясь в соответствии с запросами времени, вновь и вновь оживали в творениях драматургов последующих эпох. Уже все известные произведения "южной драмы" середины XIV века представляют собой обработку сюжетов более ранних пьес. Так, в пьесе Гао Мина "Пипа" (название музыкального инструмента) фабула в основном та же, что и в ранней "южной драме" "Чжан Се, победитель на экзамене": о том, как молодой человек, оставив в деревне жену, уехал в столицу, сдал экзамен и, женившись на дочери министра, забыл о былой подруге жизни. Но между пьесами есть и характерное различие: в более ранней - вероломный герой явно осуждается, тогда как Гао Мин всячески старается обелить его, представить жертвой обстоятельств, и подводит действие к благополучному финалу (дочь министра соглашается уступить деревенской жене первое место в семье). Дело в том, что к этому времени драматурги все чаще стали ориентироваться на вкусы и представления образованной публики, на те труппы, которые приглашались для выступлений во дворцах вельмож и самого императора. Приобретая композиционную стройность и стилистический лоск, их пьесы теряли жизненность и непосредственность, столь характерные для "золотого века" юаньского театра.

При Минах - национальной династии, сменившей монгольских правителей в 1368 году, - эта тенденция усилилась. Наведя порядок в стране, улучшив на время положение народа, первые минские государи жестоко преследовали свободомыслие. Одно время действовал, в частности, закон, запрещавший представлять на сцене императоров, сановников, святых и мудрецов древности. Но отнюдь не запрещалось славословить правителей или разыгрывать безобидные сказочные сюжеты. Так, драматургия становится "респектабельным" жанром, ею не пренебрегают самые высокородные литераторы, - мы уже упоминали принца Чжу Ю-дуня, назовем и его дядю Чжу Цюаня, автора одного из первых сочинений о пьесах и их авторах. Несколько десятков драм удостоились чести быть включенными в составленный по высочайшему повелению в самом начале XV века энциклопедический свод "Юилэ дадянь". Но внимание верхов оказалось губительным для театра - подлинная творческая жизнь замерла на целых полтора столетия. Новый подъем ощущается лишь с середины XVI века. Он связан с усилением борьбы сторонников реформ против деспотического режима и с выступлениями передовых мыслителей против неоконфуцианской ортодоксии. Ли Кай-сянь в пьесе "Меч" вновь обратился к повстанцам из Ляншаньбо, и когда его герой Линь Чун обличал камарилью, "грабящую страну и топчущую народ", его слова звучали вполне современно. А в "Поющем фениксе" (пьесе, созданной или отредактированной одним из виднейших литераторов эпохи Ван Ши-чжэнем) впервые была отброшена завеса "историчности" драмы и воссозданы актуальные политические события - история борьбы нескольких честных чиновников против придворной клики, принесшей бедствие стране. Оба эти произведения написаны в жанре "повествование об удивительном" ("чуаньци"), фактически являющемся продолжением "южной драмы" в ее более позднем, "олитературенном" варианте. Это, как правило, крупные по объему вещи, насчитывающие по нескольку десятков картин, с большим числом действующих лиц и более или менее сложной фабулой. Талантливым драматургам это позволяло насытить пьесу острыми коллизиями, детальнее обрисовать фон, углубить характеры героев; заурядные - шли по пути механического увеличения размеров пьесы за счет общих мест и трафаретных ситуаций. Благодаря стараниям последних широко распространились шаблонные сюжеты, получившие название "рассказы о талантливых юношах и юных красавицах", - сентиментальные повествования о том, как бедный студент и знатная барышня полюбили друг друга и как после разных злоключений они обрели супружеское счастье. Чуаньци предназначались больше для чтения, нежели для постановки - из-за непомерного объема многих из них для сцены отбирались лишь наиболее яркие, кульминационные сцены. В настоящем издании придется последовать этому обычаю, чтобы дать читателю представление о трех наиболее прославленных "повествованиях об удивительном".

Первое из них - "Пионовая беседка" - создано Тан Сянь-цзу в 1598 году. "От чувства живой может умереть, а мертвый воскреснуть", утверждает драматург в предисловии к пьесе, противопоставляя эмоциональное субъективное начало реалистическому моральному императиву неоконфуцианцев. Соединяя действительность и фантастику, прославляя любовь, побеждающую смерть, Таи Сянь-цзу недвусмысленно выступает против защитников домостроевского уклада, губящего любовь. Героиня пьесы, дочь видного сановника Ду Ли-иян, рвется из дома, от наставлений и запретов, от схоластических толкований учителя-начетчика. Она мечтает о счастье с юношей, пригрезившимся ей во сне. Достичь желаемого невозможно, она тоскует и умирает, но и став бесплотным духом, не отказывается от мечты. Она находит героя своего сновидения и соединяется с ним. Затем она убеждает возлюбленного раскопать ее могилу и вновь обретает земное обличье - уже как обладательница вполне реального, земного счастья. Казалось бы, перед нами вновь традиционный счастливый конец. Но это уже не следствие случайной удачи или успеха на экзаменах, а итог бескомпромиссной борьбы героев, их веры во всемогущество человеческого сердца.

Мотив сна, играющий такую важную роль в "Пионовой беседке", присутствует и в нескольких других пьесах Таи Сянь-цзу, но уже в ином осмыслении. В пьесе "Рассказ о Нанькэ", основанной на сходной по названию новелле IX века, сон является метафорой человеческого бытия с его быстротечностью, суетными желаниями и тщетностью надежд на постоянство успеха и благополучия. Идея этой пьесы представляется резко контрастной в отношению к предыдущей. Но между ними есть и внутреннее родство. Оно состоит в глубокой неудовлетворенности драматурга окружавшей его жизнью и стремлении возвыситься над ней либо в мечтах, либо во сне.

Иначе как романтической, такую тенденцию не назовешь, хотя философская основа европейского романтизма, разумеется, имеет мало общего с мировоззрением китайского драматурга рубежа XVI-XVII веков.

Тан Сянь-цзу творил в период, когда страна переживала застой и была изолирована от других центров цивилизации, когда стремление к радикальным переменам беспощадно подавлялось, так что пессимистический налет на некоторых творениях драматурга легко объясним. Но он утверждал, что стремление к счастью и свободе, пусть не без помощи чуда, но все же осуществимо, и утверждал это в исполненных высокого поэтического мастерства строках, которые не одно столетие восхищали ценителей изящного.

Прославление чувства, торжествующего над смертью, составляет лейтмотив и написанной почти на столетие позже (в 1688 г.) исторической трагедии Хун Шэна "Дворец вечной жизни". В основе ее сюжета лежит история любви танского императора Мин-хуана (VIII в.) к его наложнице (гуйфэй) Ян, уже использованная до Хун Шэна в ряде известных литературных произведений, включая поэму Бо Цзюй-и "Песнь о бесконечной скорби" и пьесу юаньского драматурга Бо Пу "Дождь в платанах". Хун Шэн заимствует некоторые мотивы у предшественников и даже переносит из пьесы Бо Пу в почти нетронутом виде отдельные арии. Но в его трактовке сюжета есть и своеобразие - явная тенденция к идеализации Ян. Бо Пу изображает ее женщиной легкомысленной, преданной удовольствиям, в значительной степени повинной в возникновении мятежа Ань Лу-шаня, принесшего неисчислимые беды стране. Ее гибель от рук возмущенных солдат выглядит справедливым возмездием, причем император ничего не пытается предпринять для ее спасения. Хун Шэн, правда, сохранил эпизод о том, как ради удовлетворения прихоти наложницы с далекого юга везут плоды личжи, умножая этим тяготы простого народа. Но в целом она обрисована как женщина благородная, преданная и глубоко чувствующая. Император готов пожертвовать жизнью ради нее, но она для блага страны решает покончить с собой. У Бо Пу в финале трагедии престарелый император предается скорби и воспоминаниям о былом счастье. Хун Шэн же, возвращаясь к старинной легенде, приводит действие к благополучному исходу: сила любви и горя Мин-хуана настолько трогает божества, что они позволяют ему вновь соединиться со ставшей бессмертной феей Ян.

Исполненная величавой гармонии и изящества, насыщенная яркими, хотя и не всегда оригинальными поэтическими образами, пьеса Хун Шэна приобрела широкую популярность. Однако уже через год ее представление было запрещено. Существует предположение, что в образе главаря мятежа иноплеменника Ань Лу-шаня власти усмотрели намек на маньчжуров, захвативших в середине XVII века Китай.

Это событие нашло прямое отражение в последней из знаменитых драм в жанре чуаньци - "Веере с персиковыми цветами" Кун Шан-жэня (1698). Однако эта пьеса со стороны правителей возражений не вызвала, ибо положение Минской империи в последние ее годы изображено в ней (в соответствии с исторической истиной) в самом неприглядном свете, и это при желании можно было расценить как косвенное оправдание маньчжурского вторжения. Почти все действующие лица пьесы - реально существовавшие лица. Развертывая весьма сложный сюжет вокруг истории любящей пары - певички Ли Сян-цзюнь и молодого ученого Хоу Фан-юя, драматург воссоздает широкую панораму бурных лет крушения Минского государства. Поставив перед собой цель - показать "из-за чего потерпела поражение просуществовавшая триста лет династия", Кун Шан-жэнь обличает алчных и сластолюбивых сановников, заботящихся лишь о собственном благе, трусливых царедворцев и бездарных военачальников. Он находит слова осуждения и для главных героев, хотя и относится к ним в целом с несомненной симпатией. Перед тем как Хоу и Ли уходят в монастырь, даосский священнослужитель восклицает, обращаясь к ним: "Бедные глупцы! Оглянитесь кругом: где ваша страна, где ваш государь, где ваши родители? А вы никак не можете отказаться от своего чувства!" Этим драматург вновь привлекает внимание к своей главной мысли об ответственности каждого за судьбы страны, без благополучия которой невозможно и личное счастье.

В XVIII и особенно в XIX веках развитие драматургии в Китае идет по нисходящей линии. Между тем театр в это время переживает пору расцвета: возникают все новые его локальные разновидности, совершенствуется техника исполнения. Но репертуар его составляют главным образом переложения ранее созданных драм и отрывков из популярных романов и повестей. Переложения эти делались безвестными ремесленниками или самими актерами и в литературном отношении, как правило, заметно уступали первоначальным версиям. Из оригинальной же продукции этого периода заслуживает быть выделенным лишь созданный в 60-70-х годах XVIII века "Павильон поющего ветра" Ян Чао-гуаня - яркий образец жанра "коротких пьес". Это сборник, состоящий из тридцати двух одноактных миниатюр (автор по традиции именовал их "цзацзюй", по формального сходства с юаньскими пьесами в нпих нет). Сюжеты их Ян Чао-гуань черпал из старинных книг, народных легенд и преданий прошлых веков, героями же выступают чаще всего представители хорошо знакомого ему чиновного мира. Каждая пьеса имеет дидактическую "сверхзадачу", которую автор излагает в кратких предисловиях, - осуждение того или иного порока, проповедь честности, бескорыстия и прочих добродетелей, которыми должен обладать достойный слуга государства. В лучших своих творениях Ян Чао-гуаню на ограниченном пространстве удается создать волнующую драматическую ситуацию и придать хотя бы некоторым персонажам "лица необщее выраженье". Не случайно "Отмененный пир" вплоть до недавних лет шел на подмостках театров. Пьесами Ян Чао-гуаня фактически завершается история китайской классической драмы.

В. Сорокин

предыдущая главасодержаниеследующая глава










© LITENA.RU, 2001-2021
При использовании материалов активная ссылка обязательна:
http://litena.ru/ 'Литературное наследие'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь