А. С. Пушкин на Дону и Кубани

I

Впервые Пушкин побывал на Дону вскоре после того, как разъяренный колкими политическими эпиграммами и свободолюбивыми стихами поэта Александр 1 решил выслать его по этапу на поселенье в Сибирь или в Соловецкий монастырь и, лишь благодаря заступничеству друзей Пушкина, изменил место ссылки - на юг России. Пушкина направили на службу в Екатеринослав в канцелярию Главного попечителя южных колонистов Инзова. Это было в 1820 г.

Вскоре в Екатеринослав приехала дружески относившаяся к Пушкину семья Раевских: старик генерал Раевский, младший сын Николай и дочери Мария и Софья. Они разыскали поэта где-то на окраине города, в бедной хате, больного, в лихорадочном бреду.

Уговорив Инзова разрешить его новому подчиненному, больному Пушкину, отпуск, Раевские в начале июня вместе с поэтом" отправились в каретах на Кавказ.

Основным источником для определения маршрута Пушкина в этом путешествии являются письма Н. Н. Раевского к одной из дочерей, Екатерине Николаевне, представляющие собой «путевой журнал» генерала. В письме, писанном 13 июня 1820 г. в Горячеводске, передавая дорожные впечатления, Раевский сообщает, что из Екатеринослава ехал он по Мариупольской дороге, совершив переправу через Днепр при деревне Нейенбург (немецкая колония):

«Тут Днепр только что перешел свои пороги, посреди его - каменные острова с лесом, весьма возвышенные, берега также местами лесные; словом, виды необыкновенно живописные... За рекой мы углубились в степи, ровные, одинакие, без всякой перемены и предмета, на котором бы мог взор путешествующего остановиться; земли, способные к плодородию, но безводные и посему мало заселенные. Они отличаются... множеством травы, ковылем называемой, которую и скот пасущийся в пищу не употребляет, как будто бы почитает единственное их украшение. Надобно признаться, что при восходе или захождении солнца, когда смотришь на траву против оного, то представляется тебе чистого серебра волнующееся море» ( «Архив Раевских», т. I, СПБ, 1908, стр. 518-19.)

Кортеж Раевских являл собой эффектное и внушительное зрелище. Помимо Пушкина, с семьей Раевских ехали военный врач, состоявший при генерале, доктор Рудыковский (Д-р Е. Н. Рудыковский. - Встреча с Пушкиным. Из записок медика, «Русский вестник», 1841, № 1 (Перепечатано в «Материалах» Анненкова)) , англичанка мисс Мятен и русская няня девиц Раевских, а также «компаньонка» Анна Ивановна (крестница генерала), «родом татарка, удержавшая в выговоре и лице свое восточное происхождение» (П. И. Бартенев. - Пушкин в южной России, стр. 220 (Со слов кн. М. Н. Волконской, рожд. Раевской)) . Все это общество и прислуга с вещами и утварью расположились в нескольких экипажах. Две кареты были заняты стариком-генералом, доктором, женщинами и детьми, а Пушкин с младшим Раевским уселись в коляску. Ехать предстояло несколько дней, и Раевские позаботились о необходимом путевом комфорте и об охране. Последняя, как мера предосторожности, была тем более необходима, что уже в Екатерииославе Раевские узнали о крестьянских «волнениях», охвативших юг России. Слышал о них и Пушкин.

Несмотря на предупреждения о «дорожных опасностях», Пушкин был рад этой поездке. Она обещала приятную новизну кавказских впечатлений. Но ехать было тяжело: трясла лихорадка.

Как ни крепился Пушкин, а нещадные мучительные приступы заставили его подчиниться приказу генерала Раевского и перебраться к нему в карету. «Я, - писал потом Пушкин брату (24 сентября 1820 г.),- лег в коляску больной: через неделю вылечился». Быть может, помог режим строгого Рудыковского, который настойчиво кормил Пушкина горькими микстурами и хиной. Но лихорадка потом не раз возвращалась.

Почтовые станции и местные власти были предупреждены о поездке Раевского; репутация славного боевого генерала, участника Отечественной войны, обеспечивала ему быстроту путешествия; на почтовых станциях ждали заготовленные для него лошади. Как сообщает Бартенев, «путешественников наших встречали с большим почетом», в некоторых городах «славному защитнику отечества» были организованы встречи с хлебом-солью («Пушкин в южной России»,- «Русский архив», 1866, № 8 - 9, стр. 1 105) .

Почтовый тракт, которым ехали Раевские и Пушкин, шел через Мариуполь. «Близ Мариуполя,- писал Н. Н. Раевский дочери,- открыли глаза наши - Азовское море. Мариуполь, как и Таганрог, не имеет пристани, но суда пристают по глубине ближе к берегу. 40- лет как населен он одними греками, торгуют много хлебом, скотом, в 120-ти верстах от Таганрога, окружены землями плодородными, а хлеб, то-есть, пшеница, и в теперешнее дешевое время продается до 16-ти рублей. На первой почте за Мариуполем встретили мы жену Гаевского (3 Жена управляющего феодосийской складочной таможней Павла Васильевича Раевского), которая дожидалась меня трое суток и отправилась к мужу; ей не дали лошадей, для меня приготовленных. Она зато приготовила нам завтрак; мы поели, я написал с нею вам письма, и поехали» («Архив Раевских», т. I, стр. 519 ).

Путь к Таганрогу шел на близком расстоянии от моря. В одном месте - это могло быть (как предполагает П. П. Филевский) (П. П. Филевский. - К вопросу о посещении А. С. Пушкиным Таганрога в 1820 г. «Записки Сев. Кав. краевого о-ва археологии, истории и этнографии», т. III, кн. 1,1 вып. I, Ростов-Дон, 1927, стр. 12). у той части берега, где потом была выстроена станица Ново-Николаевская, или дальше, вблизи от буйной Лакедемоновки («Буйная» Лакедемоновка в 1820 г. была центром крестьянского восстания в Ростовском уезде) ,- экипажи пошли вдоль самого берега.

Мария Николаевна Раевская вспоминала потом: «Недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее. Кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь пятнадцать лет.

Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!

Позже, в поэме «Бахчисарайский фонтан», он сказал:

... ее очи
Яснее дня,
Темнее ночи.

В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел» ( «Записки кн. М, Н. Волконской», изд. 11, стр. 62.)

Спустя более пятидесяти лет (в 1872 г.) этот эпизод описал в поэме «Русские женщины» («Кн. Волконская») Н. А. Некрасов, изменив ряд фактических деталей и перенеся место действия в Крым:

Все наше семейство поехало в Крым.
И Пушкин отправился с нами.
Мы ехали весело. Вот, наконец,
И горы, и Черное море.
Велел постоять экипажам отец,
Гуляли мы тут на просторе.
Тогда уже был мне шестнадцатый год.
Гибка, высока не по летам,
Покинув семью, я стрелою вперед
Умчалась с курчавым поэтом.
Без шляпки, с распущенной длинной косой,
Полуденным солнцем палима, 
Я к морю летела,- и был предо мной
Вид южного берега Крыма!
Я радостным взором глядела кругом,
Я прыгала, с морем играла;
Когда удалялся прилив, я бегом
До самой воды добегала;
Когда же прилив возвращался опять
И волны грядой подступали,
От них я спешила назад убежать,
А волны меня настигали!...
И Пушкин смотрел... и смеялся, но я
Ботинки мои промочила:
- «Молчите! идет гувернантка моя!»
Сказала я строго... (я скрыла,
Что ноги промокли)... Потом я прочла
В «Онегине» чудные строки.
Я вспыхнула вся - я довольна была...
Теперь я стара, так далеки
Те красные дни! Я не буду скрывать,
Что Пушкин в то время казался
Влюбленным в меня... но по правде сказать-
В кого он тогда ни влюблялся!
Но думаю, он не любил никого
Тогда, кроме музы: едва ли
Не боле любви занимали его
Волненья ее и печали.

Ранним утром 5 июня кортеж Раевских въезжал в Таганрог.

В каком виде предстал Таганрог глазам Пушкина?

«Город на хорошем месте,- записал свои впечатления о Таганроге Н. Н. Раевский,- строением бедный, много домов, покрытых соломой, но торговлей богат и обыкновенно вдвое приносит правительству против Одессы. Способов ей не дают, купцы разных наций не имеют общественного духа, от сего нет никакого общественного заведения...» Раевский отмечал отсутствие пристани в Таганроге: «по мелководию суда до берега далеко не доходят, а при мне сгружали и нагружали оные на подмощенных телегах, которые лошади, в воде по горло, подвозили к судам» («Архив Раевских», т. I, стр. 519.)

В Таганроге Раевские и Пушкин остановились в доме градоначальника Петра Афанасьевича Папкова (5. У П. А. Папкова было два дома в Таганроге: в одном из них, находившемся на Мало-Биржевой улице, Папков жил после оставления должности градоначальника, т. е. с 1822 г., другой - на Греческой улике, Дом на Греческой улице принадлежал раньше сотнику Николаенко, но за недоимки его владельца по взятому подряду постройки острога, был в 1814 г. назначен в продажу с торгов. Желающих купить не оказалось и дом был приобретен генерал-майором Папковым. Купив за 14850 руб. и оборудовав в нем полуподвальное помещение (для прислуги), Папков после ремонта перепродал его правительству за 52 тыс. руб. Дом был предоставлен для жительства градоначальнику (т. е. самому Папкову), Дом этот, после того, как в нем умер Александр I, охранялся как государственный дворец. В 1920 г. в этом здании разместились отделы исторической и местной старины музея им. Чехова, с сохранением в неприкосновенности дворцовой обстановки и мебели. В 1931 г» мебель была перевезена в городской краеведческий музей). Раевские и Пушкин были приняты в том доме на Греческой улице, в котором за два года до того останавливался со своей свитой Александр I ( См, статью П. П. Филевского «К вопросу о посещении А. С. Пушкиным Таганрога в 1820 г.», «Зап. Сев.-Кавказского краевого общества археологии, истории и этнографии», кн. 1, 1927 г.) По размерам, удобствам и отделке это был один из лучших, существовавших в то время в Таганроге ста шести каменных домов.

С 1814 г. по сентябрь 1816 г. Папков производил в доме капитальный ремонт по планам и под надзором архитектора Молле, а перед приездом в 1818 г. в Таганрог Александра I предписал Строительному комитету: «Назначая для пребывания государя императора дом, мною занимаемый, я предлагаю сему комитету сделать в оном нужные для сего случая исправления, а также устроить, по данному мною архитектору наставлению, плацдарм и кордегардию». После нового ремонта и постройки прекрасной кирпичной оранжереи, дом, снаружи выкрашенный в палевую краску с белыми карнизами, блестел и сверкал, как игрушка.

Раевским и Пушкину были отведены комнаты на верхнем этаже (в нижнем размещалась прислуга).

Здесь Раевские и Пушкин обедали у Папкова, ночевали и 6 июня утром поехали дальше «в Ростов, что прежде был предместием крепости святого Димитрия».

«Крепость сия,- вспоминал старик Раевский в письме к дочери,- есть то место, где 37 лет тому назад жил почти год с матушкой (Екатерина Николаевна Давыдова, рожд. Самойлов ), по той причине, что Лев Денисович, командовавший полком, ходил на Кубань под командой Суворова, а чтоб рассмешить тебя, мой друг, напомню песенку, мной сочиненную девице Пеленкиной и тебе известную, в которой я назвал ее Лизетой, потому что к ее имени, т. е. Алены, я рифмы приискать не мог. В первый раз ехал на Кавказ, при жизни ее мужа, тому 25 лет, я у них обедал, нынче, узнав, поехал к ней, застал у них гостей; одна дочь замужем, другая же, 17 лет, в девицах, и так хороша, как мало видал я хороших. Я посидел, посмеялись насчет ребяческих лет наших и... расстались без слез, ни сожаленья» («Архив Раевских», т. I, стр. 520.)

Крепость св. Димитрия (как и крепость св. Анны) имела значение опорного пункта в борьбе против татар и турок; но она же рассчитана была и на отпор казакам на случай их восстания. Мятежи вольного казачества были на памяти у петербургского двора. Один из наблюдательных путешественников, побывавший в 1809 г. в Ростове («Письма о Крыме, об Одессе и Азовском море», 1810), записал: «Екатеринославская губерния идет по берегу Азовского моря, начиная от сего рубежа до самого Крымского. Как донские казаки и до сих пор в малом находятся доверии, то еще и не отдано им во владение берегов…»

Мы не знаем, сопровождали ли старика Раевского в визите к Пеленкиной его спутники, либо занялись осмотром Ростова.

Впрочем, тогдашний Ростов был малоинтересен для путешественников. Выросший из основанного в 1749 г. торгового поселения «Темерницкая таможня», он не имел еще того значения, какое приобрел позже, к тридцатым, а особенно к шестидесятым годам.

Даже в 1850 г. журнал «Москвитянин» говорил о Ростове, как о новоявленном торговом пункте Южной России («К числу новых рынков, открытых для отечественной торговли, - писал обозреватель («Москвитянин», 1850, ч. III, отд, V, стр. 91-92), - принадлежит город, которого существования до 1830-х годов никто не подозревал. Это г. Ростов на Дону. Это собственно форштадт крепости св. Димитрия, которая по своему местоположению на устье (гирлах) р. Дона, должна была сделаться торговым рынком для казачьих земель. Теперь, благодаря счастливому развитию азовской торговли, г. Ростов на Дону служит пристанью для всей юго-восточной России и обещает в будущем еще значительно развиться. В 1823г. вся его торговля не превышала 150 тысяч рублей серебром и состояла из одного железа и коровьего масла. С утверждением таможни в 1836 г, отпускная торговля достигла до 342 тысяч, а к 1846г.до 2836000 рублей» Что касается каботажа, то в 1823 г. не было и 120 кораблей, отправляющихся в море, а барок и плотов спускалось по Дону в Ростове на Дону около 600, в 1846 г. первых было до 1 600, вторых более 2000. Главную статью торговли составляют льняное семя, потом шерсть и сало. Развитие деятельности г. Ростова на Дону производит благодетельное влияние на казачьи земли, Кавказ, губернию Екатеринославскую и Саратовскую, произведениям которых он представляет верный и выгодный сбыт») . К двадцатому же году Ростов еще не завоевал себе значения. Его не решались называть городом, не присоединив к этому упоминания, что был он крепостным предместием - «форштадтом». Равное с Ростовом, если не большее, значение имел тогда и другой фор-штадт: Нахичевань. Побывавший в этих местах в 1812 г. граф Илья Андреевич Безбородко в описании своего «вояжа из Петербурга через Москву, Воронеж, Новочеркасск, Георгиевск Кавказской губернии, к минеральным водам горячим и кислым и обратного пути в Малороссию» оставил такие записи:

«Сентября 2-го выехал в Нахичевань, армянский город Екатеринославской губ., круговою дорогою, 20 верст от Аксая. Прибыл в Нахичевань в 10 ч. утра, осматривал город. Был в гостином дворе, город многолюдный, регулярно расположенные улицы. Строения в армянском вкусе. Дома чистые, но большей частью крыты черепицей. Есть и хорошие каменные дома, церквей каменных несколько, довольно огромные. Положение города прекрасное на горе при реке Дону».

Граф Безбородко ездил и в крепость св, Димитрия Ростовского «за полторы версты от Нахичевани. Крепость св. Димитрия Ростовского - регулярная и обширная, имеет 8 бастионов и к реке Дону несколько батарей, но запущена. В ней строение каменное, казармы, дом коменданта и еще несколько домов каменных; есть арсенал, в коем много пушек и старинных и вновь привезенных, много старинного оружия, более 20 старинных, прежних государей, знамен... Трое ворот в крепости, магазейны: пороховой и хлебный. Город или предместие - Ростов - в полуторы или двух верстах от крепости. Город сей уездный, Екатеринославской губернии. Положение при той же реке Дону весьма прекрасное! Много судов по сей реке, домов несколько каменных, а более деревянные (По сведениям, сообщенным 9 июля 1823 г. ростовским городничим таганрогскому градоначальнику, в Ростове насчитывалось 29 каменных и 316 деревянных домов, лавок на базарной площади каменных 11, деревянных 58, ярмарочных 344, из которых 120 принадлежат городу Нахичевани, «кофейных домов и рестораций не имеется», «заводы же водочной и кирпичной находятся без действия, первый по незаготовлению хозяином материалов, а второй по случаю предположения к уничтожению». 27 июня того же года Нахичеванский магистрат сообщал таганрогскому градоначальнику, что на общее количество 1 855 домов в Нахичевани было 307 каменных, 576 лавок, 13 ренсковых погребов, 23 магазина, 4 кофейни. В Нахичевани действовали 5 водочных, 4 кожевенных, 5 салотопенных, 3 известковых, 3 кирпичных и 6 черепичных, 5 рыбных заводов, 15 ветряных мельниц, 4 шелковых плантаций). Через реку Дон в городе мост на барках для переезда на сию сторону.» («Щукинский сборник», т. X, М., 1908.)

То малозначительное место, которое Безбородко отвел в своем «вояже» Ростову, очень типично для описания путешествий и других лиц, побывавших в этих местах в 10-30-х годах прошлого века. Ростов играет роль конкурирующего с Нахичеванью крепостного предместья, причем нередко путешественники отдают предпочтение чистоте, порядкам и предприимчивости жителей Нахичевани ( О том, какие формы приобретали взаимоотношения жителей двух городков, дает представление, напр., побывавший в Ростове и Нахичевани в 1809 г. автор «Пасем о Крыме, об Одессе и Азовском море», изданных на французском языке с параллельным русским текстом в Москве, у книгопродавца Бува, в тип. Н. С. Всеволожского, 1810. «Берега Дона, - записал этот путешественник, - довольно хорошо населены, в особенности казаками, называющимися донскими; здесь видно много деревень и несколько лесов; время наводнения, уже прошло, и сия река была в настоящем своем положении. Мы ее проезжали, отсюда в миле, на барке, которую наняли для перевоза в Ростов. В течение трех часов мы ехали по различным рукавам Дона... Когда мы приблизились к самому Ростову, от которого отделены были одним только рукавом на 50 тоазов, наша барка стала на мель. Мы кричали, чтоб нам подали помощь из Ростова, где видно было много челноков и барок, однако никто не тронулся с места! Мы решились пуститься вплавь, оставя нашу барку... Когда мы уже находились в Ростове, то спрашивали, для чего нам не подали помощи, нам отвечали, что место, на которое наша барка обмелела, принадлежит Нахичевану, городу, стоящему в миле от Ростова, им и не хотелось мешаться в дела своих соседей». - «Я думаю,- добавляет автор?- Что если бы мы потонули, то они посмотрели бы на нас с одинаковым хладнокровием!». Дальше автор «Писем» сообщал, что «Ростов есть небольшой город, в котором кет ничего замечательного; жители производят торг и рыбную ловлю. Здесь продают в великом множестве осетров... Сия ловля есть неисчерпаемая помощь для жителей берегов се реки; все соседние селения также богатеют от сего промысла... Мы заезжали в Нахичевань, город, наполненный армянами. Сей город знатнее, правильнее расположен и богатее Ростова. Армяне производят торговлю на Дону; мы там видели много магазинов с различными товарами, а особенно с шелками...»)

В 1837 г, совершил свое «Путешествие в Южную Россию и Крым через Венгрию, Валахию и Молдавию» (Москва, 1853) один из представителей русского капитализма Анатолий Демидов. Вскользь бросив о Ростове замечание, что «в здешней гавани, несмотря на то, что она не велика, однако, довольно значительное торговое движение», Демидов уделил значительное место описанию Нахичевании. «Нахичевань,- писал он,- город замечательный по своей странной наружности, свидетельствующей, впрочем, о господствующей здесь торговой деятельности... Народонаселение Нахичевани отличается смышленностью и ловкостью к торговле... Хотя Нахичевань находится не в таком счастливом географическом положении, как Ростов, зато жители ее несравненно способнее к торговым сделкам, нежели ростовские. Из глубины этой пустыни, почти никем не посещаемой, они содержат постоянные торговые сношения со своими соотечественниками, живущими в Астрахани, Лейпциге, Малой Азии... Многочисленные магазины этого небольшого города наполнены прекрасными шелковыми тканями и разными восточными, преимущественно персидскими, товарами. Улицы здесь прямые и так же, как и дома, содержатся в большой чистоте…»

Неудивительно, что и в «журнале» генерала Раевского, фиксировавшего важнейшие путевые наблюдения,- рядом с Ростовом, не вызвавшим никаких этнографических замечаний, заняла свое место Нахичевань, на осмотр которой Раевские и Пушкин уделили часть дня б июня. «За крепостью,- писал Раевский,- есть другой форштат, или город армянский, Нахичевань называемый, пространный, многолюдный и торговлей весьма богатый. Образ жизни, строенье, лица, одеянье - все оригинальное» («Архив Раевских» т. I, стр. 520).

Тогдашняя Нахичевань была действительно живым, бойким и оригинальным городком, расположенным у берега Дона и населенным (количество жителей в Нахичевани 1820 г. приближалось к десяти тысячам) исключительно армянами, этнографическое своеобразие которых не могло не остановить внимания наших путешественников (В приложенной к рапорту Нахичеванского армянского магистрата таганрогскому градоначальнику Н. А. Наумову от 27 июня 1823 г. «Записке» сообщаются следующие сведения по истории города: «Из истории о Армянском царстве значит, что по разрушенноного, последовавшем в 1374 году Армянская нация, будучи угнетаема и разоряема от персиян и турок, разделилась на многие части, - из которых некоторые, оставя свое отечество, разошлись по другим разным государствам, - в том числе одна часть в 1385 году поселилась в бывшем Крымском полуострове, именуемом ныне Таврией, состоявшем тогда во владении Генуэзской Республики, - когда же в 1475 году Крымский полуостров завоеван был у генуэзцев турками и татарами, то и армяне попали Я под владычество их, что продолжалось до времен покорения оного российской державою, то-есть: до 1779 года. А в сем году по всеобщему желанию их, во избежание турецкого ига, с помощью российских войск, выведены оттоль, и поселены 1 на отведенной им по всемилостивейше жалованной в 14 день 1 ноября того 1779 года грамоте земле, ныне ими занимаемой - которая отдана и отмежевана в 1780 и 1781годах, в коих наименованный по той жалованной грамоте город Нахичеван, то есть: первое поселение, начал строиться, и положенный по оной магистрат тогда же учрежден». )Заинтересовать их могли костюмы нахичеванок красивые накидки из атласа, которые надевались поверх платья, к этим накидкам прикреплялись две перекрещивающихся золотых пластинки («этеклу»); украшенные жемчугами «хула» - пояса с серебряными застёжками; «поши»- шелковая цветная материя, из которой старухи сооружали головной убор; у девиц - вышитые золотом фески, из-под которых спускались на плечи заплетенные мелкими косичками волосы.

На городских порядках, на общем строе взаимоотношений нахичеванцев сказывалась социальная специфика его расслоения: это был в основе своей буржуазный город и своеобразные черты его социальной структуры также не могли не броситься в глаза путешественникам.

Нахичеванцы вели торговлю зерном, шерстью, сырыми кожами, салом, занимались ремеслом, ковкой лошадей, кузнечным делом, выделкой оружия, сбиванием войлока, плотничеством, порт» няжеством, лужением, выделкой вьючных седел и пр. К началу 20-х гг. здесь была хорошо развита мелкая промышленность, работало несколько заводов. К Нахичевани прикреплены были пять армянских селений: Крым (Топти), Салла, Султан-Салла, Несветай, Чалтырь с почтовой станцией (впоследствии к ним присоединилась вновь заселенная деревня Катаринаван) и тридцать шесть хуторов.

Все они, как и Нахичевань, находились в ведении подчиненного (с 1807 г.) таганрогскому градоначальнику нахичеванского магистрата, состоявшего из трех отделов: полицейского управления, судебного («суд и расправа» производились по установившимся у крымских поселенцев-армян правам и обычаям) и городского («дума») (Заинтересованное в переселении армян с территории Крымского ханства в пределы тогдашних Новороссийской и Азовской губерний, русское правительство предоставило переселенцам ряд привилегий, сохранив за ними право на самоуправление. Потом все привилегии были отняты. Данные нахичеванским армянам льготы по сбору податей и повинностей уже в начале XIX века, несмотря на жалобы, подаваемые магистратом царю, нарушались губернским начальством. Магистратское самоуправление было постепенно к 1859 г. сведено на-нет; за «всемилостивейше пожалованную нахичеванскому обществу навеки» землю нахичеванские крестьяне должны были с 1887 г. выплачивать выкуп правительству. Но с особенной неприязнью был принят нахичеванцами указ о всеобщей воинской повинности, всей своей тяжестью лёгший, разумеется, на крестьянство и городскую бедноту. В фольклоре нахичеванских армян особое место занимают песни, связанные с темой солдатчины. Приводим одну из этих песен в прозаическом переводе (напечата в указанной работе Е. Шах-Азиса):

Я достиг двадцати одного года, 
Отец и мать плакали, 
Ох, ох, ох, люди добрые, 
Никто меня не освободил. 
Схватили меня, как скотину, 
Взяли как овцу, 
Ох, ох, ох, люди бедные, 
Я достиг двадцати одного года. 
Взяли, поставили под станок, 
Смерили грудь и рост, 
Ох, ох, ох, люди добрые, 
Мне исполнился двадцать один год, 
Отобрали армянский чекмень, 
Надели солдатскую шинель, 
Ох, ох, ох, люди добрые, 
Я достиг двадцати одного года, 
Отобрали армянские сапоги, 
Надели солдатские сапожища, 
Отобрали армянский картуз, 
Надели солдатский картуз, 
Ох, ох, ох, люди добрые, 
Я достиг двацати одного года. 
Дали мне с кислым борщем другой хлеб. 
И я должен забыть про свой хлеб, 
Ох, ох, ох, люди добрые, 
Никто меня не освободит.

)

Управление находилось в руках городских богатеев, эксплоатировавших крестьянство и горожан бедняков. «Способ внутреннего управления в Нахичевани,- писал автор работы «Нахичевань и нахичеванцы» Ерванд Шах-Азис (12. Работа эта на армянском языке напечата была в «Авгагракан Андис» («Этнографический вестник») и отдельным изданием в Тифлисе в 1903 г.),- был господский, не только не признававший прав деревенских жителей, но также пренебрегавший и низшим классом города, т. е. бедняками. Учрежденный на основании указа 1779 г. магистрат избрал своих управителей из городских жителей, предоставив выборные права только «почетным», материально обеспеченным господам, не находившимся в зависимости ни от кого. Потом дело пошло к тому, что на выборные собрания, в которых формально имели право участвовать все горожане и крестьяне окрестных селений, последних не приглашали, а иногда эти «замасленные головы» и вовсе не допускались до подачи голоса и баллотировки и с интересами их никто не считался. Последствием этого было усиление враждебных отношений городских заправил с массой крестьянства и бедняков».

Ростов явился естественным переходом от одного края к другому. Находясь еще в пределах Екатеринославской губернии, куда административно входил Ростов, путешественники встретились здесь уже с этнографическими особенностями, присущими донскому краю. Географически и экономически Ростов был связан с Землей войска Донского больше, чем с Екатеринославом. Через него шли все пути из Земли войска Донского к важному для внешней торговли порту Таганрогу, куда направлялась донская пшеница для вывоза за границу (так, в 1820г. экспортировано через Таганрог зерна, масла, икры и пр. на 7317961 руб.).

Проехав Нахичевань, Раевские и Пушкин добрались к ночи до Аксая. Аксайская станица, в прежние времена оспаривавшая у будущего Новочеркасска право стать местом для нового центра Земли войска Донского, ко времени посещения ее Пушкиным была еще бойким, хорошо заселенным торговым местом, лежавшим у переправы через Дон.

Путешествовавший в 1812 г. граф И. А. Безбородко отмечал, что «положение Аксая весьма хорошее и город преизрядный и торговый». Но с конца 20-х гг. Аксай стал утрачивать свое значение, и когда декабрист барон А. Е. Розен в 1837 г. переезжал из Сибири на Кавказ, то застал «станицу Аксай свидетельствовавшей своими каменными зданиями и лавками о прежнем благосостоянии края; в проезд мой,- писал Розен,- все большие дома были необитаемы, грозили совершенным разрушением, без оконниц или без стекол; половина железных крыш свалилась».

В Аксае Раевские и Пушкин остановились на ночлег. Раевский лишь отметил в путевом журнале, что Аксай расположен «на устье реки Аксай, вверх по которой в 35-ти верстах перенесена столица донских казаков и названа Новым Черкасском. В Аксаях должен был и,- пишет Раевский,- переправляться через Дон» («Архив Раевских», т. I, стр. 520.)

Донским атаманом был в то время Адриан Карпович Денисов, которого Раевский знал еще по польскому походу (Польский поход 1792 г. )Раевский решил навестить старого знакомого и из Аксая послал к нему в Новочеркасск с нарочным письмо, в котором извещал, что завтра „со всей гурьбой" будет у него обедать.

На следующий день, 7 июня, Раевские и Пушкин приехали в «Новый Черкасск, заложенный Платовым,- город весьма обширный, регулярный, но еще мало населенный, на высоком степном месте, на берегу реки Аксай, которая теперь в половодье разливами соединяется с Доном, но различить их весьма можно по разности цвета воды» («Архив Раевских», т, 1, стр. 520-521».)

Новочеркасск 1820 года представлял небезынтересную для наблюдателя картину.

Прежде всего здесь ярко бросалась в глаза смесь различных национальностей. С северо-запада к городу вплотную примыкала татарская станица; к северо-востоку, за рекой Тузловом, располагалось калмыцкое становище (хутун); с юга - из Нахичевани и Таганрога сюда наезжали с товарами армяне и греки.

В донской столице остро ощущались социальные противоречия. Казачья масса была недовольна дворянской верхушкой, захватившей войсковые земли; отзвуки крестьянского восстания на Дону; борьба казацкой старшины, возглавляемой атаманом, против проектов Чернышева, ограничивающих войсковое землевладение на Дону; взаимная вражда разных прослоек донского дворянства; перепалка, вызванная тем, что атаман Денисов ввел винный откуп, сдав его нескольким крупным землевладельцам, что стеснило свободу винокурения и продажи вина и урезало доходы многих помещиков - все это создавало напряженную обстановку в жизни донской столицы (См. И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону, «Историк-марксист», № 2-3, 1935, стр., 104-105). Обогащение казацкой верхушки, овладевшей захваченными ею землями, шло быстрыми темпами. Целинные земли давали неслыханный урожай. На речках для перемола зерна было поставлено большое количество мельниц; при усадьбах появились винокуренные заводы. Донские скакуны стали известны далеко за пределами Дона, за ними приезжали из Польши и Венгрии. Земельная вакханалия безмерно обогащала казацкую старшину, которая в бытовом обиходе стала подражать роскоши петербургских вельмож. Золото, драгоценные камни, жемчуг украшали костюмы донских богатеев. На званых вечерах велась большая картежная игра и рекою лились заморские вина, доставлявшиеся через таганрогский порт; в разговорах казачья речь перемежалась с французской; сам А, К. Денисов хорошо говорил и писал по-французски.

Пушкин и Раевские могли познакомиться с этой жизнью донской столицы лишь в той мере, в какой позволило недолгое их пребывание здесь.

Отобедав у Денисова, они вскоре выехали в шлюпке назад. Ехали вдоль берега «с разнообразными долинами, холмами, рощами, виноградными садами»,- все были восхищены этим видом «степного уголка земного шара». «Ты можешь,- писал Раевский дочери,- легко представить чувства смотрящего на сии картины человека, коего сердце к приятным чувствам открыто быть может!». ( «Архив Раевских», т. I, стр. 521.)

По берегу Дона разбросались дачи. Среди них находилась и дача Екатерины Дмитриевны Орловой, второй жены наказного атамана Донского войска (с 1797 г.) В. П. Орлова (ум. в 1801 г.), урожденной Иловайской. Подъехав к этой даче, наши путешественники вышли на берег. «На пути,- писал Раевский,- «спросив на даче граф. Кат.. Дмитр. Орловой, вдовы атамана, тещи Палена, и узнав, что с час как приехал сосед наш Орлов Алексей Петрович, который теперь здесь на водах, мы вышли на берег, я с ним повидался» (Там же). (Генерал-майор А. П. Орлов до 1809 г. был командиром лейб-гвардии казачьего полка).

Дальнейший путь происходил уже вечером. Все ощутительнее становилась сырость, а Пушкин поехал без шинели. В Аксай вернулись поздно ночью. Пушкина трясла лихорадка. Рудыковский укоризненно напомнил, что Пушкин не внял его советам надеть шинель. К тому же,- вспоминал потом Рудыковский,- «на Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался: покушал бланманже и снова заболел.- «Доктор, помогите!» - «Пушкин, слушайтесь!» - «Буду, буду!» Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы - «Не ходите, не ездите без шинели».- «Жарко, мочи нет».- «Лучше, чем лихорадка».- «Нет, уж лучше лихорадка». Опять сильные пароксизмы.- «Доктор, я болен».- «Потому что упрямы. Слушайтесь!» - «Буду, буду!»- И Пушкин выздоровел».

На другой день после визита в Новочеркасск, Раевские с Пушкиным - исключительно ради этнографической своей любознательности - в шлюпке совершили поездку в старый центр войска Донского - Старый Черкасск. «Низложенная» в 1806 г. атаманом Платовым старая столица войска Донского к 1820 г. представляла живой памятник исторического прошлого казачества. Поводом для перенесения «столицы» послужило неблагоустройстзо Черкасска .(См.: Де-Романо: BCoup d'oeil philosophique sur le pays occupe par les cosaques du Don, 1807 (напечатано в Милане на французском языке);-«Донская старина». Черкасск и войско Донское в 1802 г. по описанию Де-Романо. Составил М. Калмыков. Новочеркасск, 1896,- «Письма о Крыме, об Одессе и Азовском море», 1810) Есть другие сведения, более достоверные, о причинах перенесения центра войска Донского из Старочеркасска в Новочеркасск в 1806 г. Царское правительство стремилось уничтожить значение Старочеркасска: во-первых, потому, что Старочеркасск был связан с опасными для царской России именами С. Разина, К. Булавина, Е. Пугачева; во-вторых, затем, чтобы ослабить политико-административную силу донской старшины; в-третьих, чтобы удалить войсковой центр от растущего экономически Ростова, в котором скоплялся рабочий люд. Всегда страдавший от наводнения, веснами он представлял собой своеобразное зрелище: построенные на высоких срубах дома высились над огромным озером. В озеро сваливались нечистоты, гниение которых летом, когда убывала вода, отравляло воздух. Тем не менее казаки с большой неохотой расставались со старым войсковым центром: разливы их мало беспокоили, земледелие старочеркассцы не занимались, а в местоположении Черкасска (Черкасск - название до 1807 г. нынешней станицы Старочеркасской) находили свои красоты. По косогорам и среди садов и тенистых кладбищенских деревьев прятались маленькие домики. Память о вольном казачьем прошлом, которая дорога была старожилам, поддерживалась памятниками былой архитектуры. С гордостью старочеркассцы показывали гостям законченный постройкой в 1719г. девятиглавый Воскресенский собор, план которого акад. В. Суслов («Очерки по истории древнерусского зодчества», 1889) называл «настолько странным, что его нельзя подвести к какому-нибудь типу христианских построек». Впрочем, последующие знатоки архитектуры определяли стиль собора то как елизаветинское барокко (Г. Лукомский, «Старые годы», 1914, кн. 3), то как украинское барокко, измененное в соответствии с типом деревянных донских церквей (Н. Лаврский, «Черкасск и его старина», М., 1917), Не могли старочеркассцы не обратить внимания генерала Раевского и Пушкина и на так называемую Ратную церковь, построенную в 1751 г. (Ратная церковь стояла на урочище, куда собирались казаки, отправляясь в походы); на торговые ряды (имевшие, правда, всего 30-летнюю давность) и на две-три большие каменные постройки, которые выделялись на фоне жавшихся друг к другу кривых улиц и переулочков.

Пушкину суждено было увидеть Старочеркасск во время разлива. «Сей разжалованный город в станицу,- писал Н. Н. Раевский,- еще более обыкновенного залит водою. В нем осталось домов до 700, в том числе несколько старых фамилий чиновников, как-то Ефремовых и пр., другие же перевезены в Черкасск (Здесь «Черкасск» употреблен в смысле Новочеркасск). Но церквей не перевезли и их богатства. Не могли увезть памяти что это первое было гнездо донских казаков. Словом, Старый Черкасск останется вечно монументом как для русских, так и для иностранных путешественников» («Архив Раевских», т. 1, стр 522). Раевские и Пушкин проявили живой интерес к старому «казачьему гнезду» и обошли все, «что там есть достойногов» (Там же).

Затем, переправившись на левый берег Дона, „сели в кареты и пустились в путь, 200 верст ехали землями, принадлежащими донскому войску, кои в мое время,- пишет Н. Раевский,- равно и 170 верст Кавказской губернии, до называемой Донской крепости, составляли степь безводную и необитаемую, и на всем сем расстоянии, кроме одних землянок, ничего не былог ныне ж нашел я большие селенья, колодцы, пруды, и все необходимо нужное для жизни проезжающего» (Там же)., 9 июня Раевские прибыли в Ставрополь и, проехав далее, ночевали, не доезжая Георгиевска. 10 июня Пушкин был в Георгиевске, 11-го - в Горячеводске, где и прожил до 5 августа.