II

Мы прошли бы мимо очень существенного, момента в характеристике донских впечатлений Пушкина, не отметив важных событий социальной борьбы, происходивших на Дону как раз во время путешествия Пушкина, а также в пору, предшествовавшую этой поездке. Сальские слободы, Миусское начальство и Ростовский уезд были охвачены крестьянским восстанием.

Восстание это было одним из крупнейших крестьянских движений в России за время с семидесятых годов XVIII века до 1861 г. (Донесения руководителя крестьянского движения гр. А. И. Чернышева напечатаны в вып.9 сборника исторических материалов, извлеченных из «Архива Собств. Е. И. В. канцелярии», 1915. В описании перечня событий этого восстания мы используем следующие источники: И. Игнатович, «Из истории движения крепостных крестьян.я разгрома этого Карасев, «Донские крестьяне» («Труды Донского войскового статистического комитета», вып. I, Новочеркасск, 1867, стр 72-118); А. Карасев, «Чернышев на Дону» («Исторический вестник», 1903, № 7, стр. 222-234); официальное издан «Столетие военного министерства», 1802-1902, т. 1, ч. 1;под. полковник А. П. Никольский, «Главное управление казачьих войску стр. 164--169; К. В. Марков, «Крестьяне на Дону «Сборник Областного войска Донского статистического комитета», 1915, вып. XIII, стр. 110, Новочеркасск, В. А. Закруткин, «Братья-разбойники».Ряд интересных сведений о восстании близ Екатеринослава и о знакомстве Пушкина с фактами восстания опубликован также днепропетровскими работниками.) Большая часть дел, которые касались усмирения донских крестьян, была уничтожена по царском) велению, а другая часть погибла потом при жаре войскового архива в 1858 г.

Отвоеванное при Екатерине II право русским судам свободно проходить через Дарданелл способствовало развитию скотоводства и земледелия в южных степях. На внешний рынок через азово-черноморские порты поступала южно русская пшеница. Особенным ростом хлебного рынками увеличением помещичьих запашек отмечена вторая половина 10-х гг. XIX века. Жадно захватывая южные степи, стремясь извлечь как; можно более выгод из сельского хозяйства, помещики усиливают крепостническую эксплоатацию крестьянства.

Но крепостное право не имело здесь большой давности; прикрепление крестьян к войсковым землям, захваченным донской старшиной, произошло впервые по ревизии 1796 г. Потом крестьяне либо покупались помещиками в других губерниях и переводились на Землю войска Донского (до 1816 г.), либо сами, спасаясь от тягот крепостничества, бежали на донское приволье. Здесь их помещики сначала приманивали льготами, а потом в ближайшую ревизию обманным путем записывали за собой. Эти новоселы, бежавшие сюда в надежде на то, что им разрешат стать вольными казаками, не могли примириться со своим закрепощением. К тому же они знали, что донские помещики не имели прав собственности на захваченные ими войсковые земли (См. И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону).

Имея правительственное задание ослабить политико-административную силу донской старшины, выехал в 1819 г. на Дон ген. Чернышев. Он стал действовать здесь демагогическими обещаниями обеспечить благосостояние казаков, оградив их от произвола старшины, Ту же лицемерно-демагогическую позицию «защитника угнетенных» пытался он занять и тогда, когда в ответ на жалобы крестьян на самоуправство донских крепостников, внес в Донской комитет предложение ограничить права донских помещиков «точными правилами». Под влиянием Чернышева, и Александр I в рескрипте 10 ноября 1819 г. ставил атаману А. К. Денисову на вид «множество жалоб в настоящем управлении войска Донского, доходящих к правительству от крестьян, поселенных на войсковой земле. Жалобы эти, вероятно, происходят от жестокого обращения с ними помещиков и непомерного изнурения работами». Александр предписывал атаману: «употребить все вверенные ему способы для искоренения сего зла и заняться в том же комитете рассмотрением оного».

Весть о рескрипте достигла крестьян. Пошел слух о том, что Чернышев привез от царя бумагу о воле, а атаманы с помещиками задерживают ее. Стала распространяться,- замечает А. А. Карасев («Исторический вестник», 1903, VII, стр. 227),- пропаганда «некоторых лиц, особенно одного писца, принявшего на себя фамилию Комитетскова, который успел уверить некоторых крестьян, что комитет желает-де наделить их землею, а помещики препятствуют».

Таким образом, рескриптом 10 ноября 1819 г. Денисов был поставлен в трудное положение. Чернышев разыгрывал роль защитника казачьих и крестьянских прав. Царь требовал «ослабить» жестокость помещиков, Крестьяне считали виновником угнетения атамана, как выразителя помещичьих интересов. Все это заставило Денисову принять решительные меры к проведению в жизнь царского рескрипта. Но широкая огласка рескрипта, вызвавшая недовольство донских помещиков, привела и к усилению беспокойных и мятежных настроений крестьянства. Чернышев же и Александр I обвиняли потом Денисова в том, что он сознательно придал широкой огласке рескрипт, желая возбудить крестьян и, вызвав движение среди них, затруднить проведение правительственных реформ на Дону (см. рапорты Чернышева от 6 и 26 июня 1820 г., «Столетие военного министерства», т. XI, ч. I, стр. 166 - 168).

Движение донского крестьянства началось еще с подачи прошений Александру I в 1818 г. и при его проезде через Землю войска Донского. Ковалев, крестьянин донских помещиц Ефремовых, и Сорокин, писавший от, имени крестьян пяти сальских слобод, говорили в прошениях о том, как крепостные были измучены трудом на помещика.

В крестьянском прошении 16 августа 1818 г. рассказывалось, как помещики «лестью и обманом поприписывали» к себе «вольнозашедших» на Дон разного звания людей: «тогда они, господа помещики, обнадеживали и уверяли нас не отягощать никакими работами и податьми», а теперь «большими работами нас обременяют» и «поодиночке друг другу продают и в рекруты кому надобно тоже продают, словом сказать, бедным народом, как скотом, торгуют ...несносною барщиною и оброком отягощают и изнуряют нас до бесконечности». В 1818-1820 гг. подано было еще несколько просьб крестьянскими ходоками Васильченковым и Шляховым. Считая себя вольными поселенцами, осевщими на донских землях, не теряя свободы и не закрепоща ясь,- они требовали лишить старшину права пользоваться крестьянским трудом, как крепостным.

Волнение вспыхнуло в связи с расследованием крестьянских жалоб чиновниками. Крестьяне слобод Орловки, Несмеяновки и Сальской-Городищенской отказались отвечать на вопросы обследователей, стали оказывать «неповиновение» при исполнении господских повинностей и сменили атамана, заменив его своим. Войсковая канцелярия направила для усмирения казачий полк с двумя орудиями. Были схвачены сто пятьдесят человек и преданы суду, часть посажена в тюрьму, остальные высечены. Но экзекуция производилась и без суда.

В 1819 г, крестьянское движение возобновилось с новой силой сначала в слободе Городищенской, потом в Орловке и Несмеяновке. Узнав о предании суду их ходоков (Васильченкова и Шлихового, См, И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону, «Историк-марксист», № 2-3, 1935, стр. 110), крестьяне совершенно отказались от господских работ и самовольно сдавали рекрутов из числа крестьян, повинующихся помещикам. В 1820 г. Чернышев, сначала из желания усугубить ответственность Денисова уклонявшийся от помощи ему в «усмирении» восставших, в феврале вызвал 12 доверенных из волновавшихся сальских слобод и потратил два дня на «уговаривание» их. Крестьяне, выслушав доверенных, ответили отказом сдаться на милость Чернышева, В конце января 1820 г. движение уже перекинулось на Миус, и слух о событиях на Дону проник в Ростовский уезд. В половине февраля вспыхнуло восстание в слободе Лакедемоновке Ростовского уезда, принадлежавшей помещику Варвацию.

В апреле темпы развития движения сальских крестьян стали угрожающими 28 апреля Александр I подписал рескрипт на имя Чернышева: «Усмирение непокорных крестьян слобод Городищенской, Орловой, Несмеяновки и Андреевки я возлагаю собственно на Вас, как моего генерал-адъютанта Вы можете употребить к тому нужное число полков войска Донского и привести оное в исполнение всею мерою власти вашего звания».

А 1 мая Денисов писал в донесении, что «дух, толико противный общему покою, час от часу более распространяется» и кроме четырех слобод называл новые 10 восставших селений Донского округа (до 4000 душ).

К концу же мая огонь восстания пылал уже в 19 слободах 1-го Донского начальства и ряде селений Черкасского и Миусского начальства и Ростовского уезда.

Усмирение крестьян Чернышев начал с исполнения над крестьянскими ходоками, заключенными в тюрьму, судебного приговора, еще не утвержденного Сенатом, а затем перешел к «усмирению» сальских слобод. Отряд, с 19 мая предводительствуемый Чернышевым и состоявший из трех казачьих полков при четырех пушках, окружил Орловку, Городищенскую и Несмеяновку и произвел зверскую расправу над восставшими. 60 человек были присуждены к телесному наказанию, 27 - сосланы в Сибирь на каторгу и поселение. 6 июня Чернышев сообщал, что к концу апреля восстанием было охвачено восемь тысяч человек в десяти миусских „значительнейших селениях". Исполняющий должность судьи Греков, посланный 1 мая для усмирения слободы Mapтыновки, констатировал в рапорте от 26 мая «мечтательство о вольности» не только у мартыновцев, но и у крестьян слобод Ровенецкой, Исаевки и др. Восстание распространялось с такой быстротой, что Миусское сыскное начальство еле успевало сообщать о новых, охваченных неповиновением, слободах. За один день 29 мая, например, начальство послало войсковой канцелярии 6 рапортов. 6 июня Чернышев сообщал царю, что «неповиновение крестьян помещичьих в начальстве Миусском... обнаружилось почти во всех селениях, начальство то составляющих». Центром движения явилась Мартыновка, куда стягивались все силы повстанцев и где был создан руководящий орган под названием «общественной канцелярии».

Здесь находилось «главное и дерзновеннейшее скопище ослушников, мечтающих о вольности», сюда «стекались жители прочих слобод в большом числе, бывшие возбуждаемы к своеволию через разосланных от Мартыновки поверенных. А. А. Карасев в статье «Донские крестьяне» («Труды Донского войскового статистического комитета», вып. I, стр. 84) определяет число собравшихся в Мартыновке крестьян 20 тыс. человек. Согласно донесению Болгарского (Болгарский - член следственной комиссии См. И, Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону, 1818 - 1829 гг., «Историк-марксист», № 2-3, 1935, стр. 116. См. также - Н. И. Краснов, А. В. Иловайский» («Русский архив», 1875, апрель, стр. 702)): «Чернышев известил Иловайского, что в помощь ему он посылает в Донской комитет из Петербурга чиновника Министерства юстиции Болгарского»), производившего, по назначению Чернышева, расследование, «слобода Мартыновка имела в союзе своем 34 слободы, 10 поселков и 16 хуторов, а слобода Дмитриевка успела привлечь к себе 28 селений». «В единомысленном союзе буйного своевольства Мартыновка - Голодаевк имела «не только соседственные с нею, но даже и отдаленные селения Миусского начальства и уезда Ростовского». «Обуявшие крестьяне,- писал Чернышев Аракчееву,- всюду предались своевольству и, бросив господские и собственные свои работы, сливались в значительные толпы от 500 до 800 человек, и в таких партиях начали подходить к слободе Мартыновке». Вожаки движения приводили .к присяге всех желающих быть вольными, убеждали их стойко защищать права на свободу, а колеблющимся, говорили, что «кто теперь не даст подписки быть с прочими вольными и останется в. подданстве у помещика,- тот будет жестоко наказан и сослан в Сибирь». Перепуганные донские помещики просили Чернышева «охранить жизнь их с семействами присылкою казачьих команд». Но Чернышеву, боявшемуся ослабить свой отряд, оставалось лишь советовать им „удаляться на время в близлежащие города».

Чернышев пробовал действовать на мятежников «увещаниями» и угрозами, выпустив даже лживое воззвание к крестьянам: «Не вы ли (в прощении на высочайшее имя) дерзнули сказать,- писал Чернышев,- что вы от своих помещиков угнетены, отягощены работами и доведены до разорения и не открылось ли по исследовании совсем тому противное? Изобилие домов ваших, хутора ваши, богатые ваши житницы, избыток ваших стад и самая многих из вас торговля на собственные и значительные капиталы обвинили вас в том». Воззвание это не имело успеха.

31 мая к Мартыновке подошел Атаманский полк, присланный для расправы. Крестьяне встретили его, готовые к защите. Ночью и днем слободу охраняли караулы и разъезды. Сотня казаков, успевшая войти в слободу, была вытеснена крестьянами и еле спаслась переправой вплавь через реку Миус. Остальные сотни не были допущены крестьянами в Мартыновку, и полк отступил, ограничившись блокадой слободы. 11 июня явился к Мартыновке Чернышев с пятью казачьими полками (в том числе Атаманским), Симбирским пехотным полком, двумя батальонами лейб-гвардий и шестью пушками и предложил крестьянам выйти в поле для «увещаний». Крестьяне отказались. Тогда Чернышев занял слободу, «сделав несколько залпов в голодаевских крестьян». «Холостые выстрелы из орудий не испугали поселян, только картечь заставила побросать колья и бунтовавшие разбежались». (А. Карасев, «Донские крестьяне»). Захватив и обезоружив крестьян, Чернышев вывел их из слободы в поле и потребовал от них «смирения» и выдачи «возмутителей, яко главных злодеев». Два дня эти увещевания длились почти безо всякого успеха. Только 8 человек из 4 тысяч арестованных выразили раскаяние.

Вслед за тем Чернышев занялся усмирением другого образовавшегося здесь центра восставших в слободе Дмитриевке. Затем следственная комиссия приговорила: по Мартыновке - двадцать одного человека к телесным наказаниям, семнадцать - к ссылке на каторгу и в поселение, и по ел. Дмитриевке четырнадцать человек - к телесным наказаниям. Во всех других слободах, по донесениям Чернышева, подверглись истязаниям 88 человек, но цифра эта явно преуменьшена. Даже в официальном донесении Денисова министру внутренних дел, относящемся, по-видимому, только к селениям Миусского округа, называется двести семнадцать крестьян, подвергнутых сечению кнутом, розгами и плетьми. Из них отправлено в каторжные работы шесть, в Сибирь на поселение - восемнадцать, в работы на Луганский литейный завод - шестьдесят шесть и в солдаты в Сибирский корпус - три человека.

Наконец, подавив сальских и миусских повстанцев, Чернышев взялся усмирять крестьянство Ростовского, Бахмутского и Славяносербского уездов Екатеринославской губернии. Возникшее в феврале в имении помещика Варвация крестьянское движение разгорелось здесь к весне. Шестого апреля Варваций, сообщая командиру Симбирского полка Рындину о том, что крепостные крестьяне слободы Лакедемоновки (близ Таганрога), «отыскав вольность, вышли совершенно из повиновения», просил прислать вооруженную силу. Рындин послал в тот же день роту солдат под начальством капитана Родионова, а 8-го Родионов уже рапортовал о своем поражении. 9 апреля таганрогский градоначальник Пап-ков доносил министру внутренних дел графу Кочубею, что в Таганроге тревожное положение и что необходимо принять меры к ликвидации возмущения.

К началу июня пожаром восстания был охвачен ряд имений Ростовского уезда, а 2 июня вспыхнуло восстание в слободе Ряженой, которая играла некоторое время роль такого же центра, как Мартыновка на Миусе. 5 июня в Лакедемоновке произошло новое столкновение крестьян с командой «усмирителей», а 6 июня ростовский земский исправник Палама донес Чернышеву, что неповиновение, проявившееся в слободах Лакедемоновке и Ряженой, разливаясь по другим помещичьим селениям, стало общим. Палама писал, что крестьяне «пренебрегали всем увещаниям местной власти». В таких же тонах описывал восстание и Папков в донесении Кочубею от 7 июня.

Отвечая ростовскому земскому исправнику генерал Чернышев писал 8 июня:

«Употребляемыми мною доселе средствами сальские слободы, около четырех тысяч душ в себе заключающие, совершенно укрощены и раскаялись и бывшие очевидцами наказания, их постигшего, крестьяне начальства Миусского отпущены в селения их для засвидетельствования перед своею собратиею того, сколь строго преследуются законом те, кои остаются преслушны увещеваниям начальственным, и сколь снисходительно прощаются те, кои принесли повинную, а совокупно с личным очевидцев сих свидетельством, разослано от меня печатное воззвание ко всем возмутившимся селениям Миусского начальства. Впечатление, тем и другим произведенное, должно будет... поселить в них некоторую боязнь. Решительное движение оставляемого мною в начальстве Миусском воинского отряда, отнимая у возмутителей возможность к сопротивлению или соединению, заключает в себе главную меру усмирения буйных невежд., и пример должен будет внушить страх безумцам уезда Ростовского, по соседству с Миусским…»

18 июня Александр I дал новый рескрипт, возлагавший на Чернышева обязанность усмирения ростовских крестьян, но еще до этого, 10 июня, на помощь Чернышеву для расправы выехал и екатеринославский вице-губернатор Шемиот, сообщивший Кочубею о том, что только хорошо вооруженные войска могут справиться с крестьянами, против стойкости которых бессильны карательные отряды, ибо даже «женщины кричат, повергая младенцев на землю, что готовы всем жертвовать к отысканию вольности».

К июню волны крестьянского восстания бушевали уже и в Бахмутском и Славяносербском уездах, внушавших Чернышеву и Шемиоту особенные опасения потому, что они граничили со Слободско-Украинской и Воронежской губерниями. Чтобы восстание не перекинулось в другие губернии (с большей густотой крепостного населения, «с беспокойным любопытством,- как писал Чернышев, - взиравшего на возмутившихся соседей своих и... готового за ними последовать), нужно было оградить их от бунтующих бахмутских и славяносербских крестьян. Шемиот распорядился также поставить пикеты на границе Земли войска Донского, чтобы донские крестьяне не имели общения с екатеринославскими, К 15 июня в распоряжении Шемиота находились четыре эскадрона Мариупольских гусар и тысяча двести казаков под начальством Адрианова, с 2 пушками. Только к концу июня было закончено усмирение Бахмутского уезда, и Шемиот поспешил в Ростовский уезд, где к этому времени еще держалась Лакедемоновка. (В одном из донесений Шемиот сообщал, впрочем, что до того он в Ростовском уезде усмирил 16 деревень с населением свыше 2 тыс.).

2 июля Папков извещал министра внутренних дел, что скоро «общее спокойствие, благодаря богу, восстановится без дальнейших неприятных последствий». И действительно, разобщенные, изолированные от миусских крестьян и от наиболее энергичного и смелого отряда мартыновцев, напуганные рассказами о зверских расправах Чернышева, восставшие были «усмирены» к началу июля, а 10 июля окончила работу и следственная комиссия.

Александр щедро осыпал наградами палачей, а Чернышеву выразил исключительное благоволение и наградил орденом Александра Невского. Министр же внутренних дел в секретном циркуляре 10 июля, ссылаясь на опыт подавления восстания в Земле войска Донского и Екатеринеславской губернии, писал, что всякие крестьянские «неповиновения» «должны быть немедленно пресекаемы». На восстание царское правительство ответило усилением крепостнического гнета. Указами 1822, 1823 и 1824 гг. оно восстанавливало право помещиков ссылать крестьян в Сибирь на поселение по своему желанию без всякого расследования судебными органами крестьянских поступков и без ограничения лет ссылаемого.

Описанные события не могли не быть известны Пушкину, не могли не интересовать его. Картина крепостного гнета, с такой откровенной реалистичностью намеченная в его «Деревне», получала в донских впечатлениях поэта свое яркое дополнение и развитие в гневном и законном протесте крестьян, решивших свергнуть с себя ярмо гнета.

Уже в Екатеринославе Пушкин погрузился в гущу тревожных сообщений и слухов о бунте. В Екатеринослав Пушкин приехал в тот день (16 мая), когда Чернышев сообщал уже в Петербург о составлении им отряда из 3 полков при 4 пушках для усмирения сальских слобод.

Неделя, проведенная Пушкиным в пути от Екатеринослава до Георгиевска (с 4 по 10 июня), была неделей напряженнейшей схватки миусских и ростовских крестьян с царскими палачами-усмирителями.

Проезжая по степям и полям Екатеринославской губернии и войска Донского, Пушкин не мог не встречать крестьян, спешивших то в одиночку, то целыми отрядами к Мартыновке (на Миусе) и Лакедемоновке (в Ростовском уезде). Путь Пушкина и Раевских пролегал невдалеке от этих слобод, являвшихся средоточием сил повстанцев. Многие села, хутора, слободы стояли опустошенные: большинство крестьянского населения ушло в Мартыновну, Дмитриевку, Лакедемоновку. Вся территория, по которой проезжали Раевские, волновалась и кипела, вся она была охвачена событиями борьбы Чернышева с крестьянами. Ни помещики, ни крепостные не знали, конечно, темы более важной и животрепещущей, чем тема восстания.

Остановившись в Таганроге у градоначальника П. А. Папкова, находившегося в курсе всех событий, и сильно озабоченного ими, посылавшего рапорт за рапортом министру внутренних дел Кочубею, Пушкин не мог миновать разговоров о восстании. Папков, вероятно, знакомил Раевского с перипетиями этой борьбы. Не менее обеспокоен был за судьбы донских помещиков и атаман А. К. Денисов, у которого гостили Раевский и Пушкин в Новочеркасске. Одну из главных тем их бесед составило, конечно, взбудоражившее и напугавшее всю казацкую старшину крестьянское возмущение.

Только строгой «запретностью» темы крестьянского бунта объясняется то, что ни в дошедших до нас письмах Пушкина, ни в «журнале» Раевского не сохранилось сведений о восстании. Если даже Пушкин и Раевские в своем июньском путешествии случайным образом не оказались свидетелями одного из эпизодов крестьянского движения, то разговоров, жалоб и слухов они, конечно, слышали немало. Вспомним, однако, как по приказу царского правительства старательно уничтожались все дела, вся переписка, касавшиеся восстания,- сметались с лица земли все следы неприятных для самодержавия событий, в туманной перспективе которых вырисовывался грозный призрак рецидива пугачевщины. В переписке современников Пушкина заметна исключительная осторожность в подходе к этой теме. Так А. И. Тургенев ограничился лишь скупым вопросом в письме к П. А. Вяземскому: слыхал ли он что-нибудь про «екатеринославскую мечту о свободе»? и в ответ на это так же лаконично просил Вяземский сообщить «о подвига Чернышева.

Быть может, той же осторожностью объясняется и умолчание, которым обошел тему о черноморских и донских казаках Пушкин в письме к Льву Сергеевичу Пушкину, содержавшем обстоятельный очерк впечатлений южного путешествия. На фоне этого детального описания дороги на Кавказ и возвращения отсутствие сведений о донском казачестве представляется тем более выразительным, что Пушкин сам подчеркнул эту вынужденную фигуру умолчания: „Когда-нибудь,- писал он,- прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков - теперь тебе не скажу об них ни слова». Язык намеков и недомолвок - это обычный язык пушкинской корреспонденции, вызванный опасениями перлюстрации. Адресату следовало понять, очевидно, что замечания о крае казачества у Пушкина есть и, быть может, уже написаны, но их можно сообщить только при личном свидании, можно прочесть, а не доверить почтовой бумаге. Возможно, что уже в годы южной ссылки Пушкин уничтожил свои записки о казачестве,- до нас они не дошли.