Иванова Т. Г. Сказители

Фольклор принято считать искусством коллективным, безавторским. Против такого определения действительно не возразишь: мы не можем назвать имени того древнего русича, который первый рассказал сказки "Аленький цветочек" и "Иван-царевич и серый волк"; мы не знаем, в чьем творческом воображении родились былины о бое Ильи Муромца со своим сыном или же "Добрыня Никитич и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича на его жене". Названные сюжеты и возникли-то не на славянской почве. Былина о бое Ильи с сыном у многих читателей вызовет ассоциации с персидской поэмой "Шахнаме" великого Фирдоуси (эпизод встречи Рустема с Сохрабом), а сюжет о Добрыне и Алеше заставит вспомнить древнегреческую историю об Одиссее и Пенелопе. Ну, а сказки? Они одинаковы у многих народов. Еще в Древнем Египте можно было услышать рассказ о том, как герой, чтобы добыть себе невесту, должен был на своем коне допрыгнуть до окна красавицы, сидящей высоко над землей^*.

^* (Сказки и повести Древнего Египта. - Л., 1979. С. 78-83.)

Но означает ли все сказанное, что Илья Муромец - это не русский богатырь, а Иванушка-дурачок - иностранец, случайно забредший в русский фольклор? Конечно, нет! И былины, и сказки, и песни, и плачи - все это произведения чисто русские, самобытные, выражающие наш национальный характер, русское понимание добра и зла, нравственности и морали, долга, дружбы, любви. Сюжеты "перехожих повестей" (этим термином великий русский филолог Ф. И. Буслаев обозначил явление аналогий многих повествований в мировом фольклоре и литературе) кочуют от народа к народу, из одного века в другой. Однако в каждой этнической среде они получают свою национальную окраску, позволяющую безошибочно отличить русского богатыря от восточного батыра или западного рыцаря.

"Перехожие повести" и в Скандинавии, и во Франции, и на Востоке, и на Руси рассказывались представителями своих народов - сказителями, скальдами, трубадурами, ашугами, жившими среди своего этноса и выражавшими самосознание своего рода-племени.

Русский фольклор богат и разнообразен. Пословицы и былины, сказки и свадебные плачи, загадки и духовные стихи, хороводные песни и заговоры, календарная поэзия и частушки - все эти жанры составляют сокровищницу духовной жизни нашего народа. Мы можем говорить о разном "удельном весе" коллективного и индивидуального начал в каждом из перечисленных жанров. Колядки и виноградья - святочные песни благопожелания, которые должны были обеспечить будущий урожай, - обязательно исполнялись группами молодежи, детей или взрослых членов общины. Вне коллектива девушек немыслим был летний хоровод. Свадебная песенная поэзия - как лирические, так и величальные песни - также звучала в исполнении хоров подружек невесты. Во всех указанных жанрах личность как бы растворялась в общине, она становилась частицей деревенского коллектива. Хоровое исполнение различного рода обрядовых и необрядовых песен не предполагало слушателей. Песни пелись для себя, для коллектива, который не был разделен на зрителей и исполнителей.

Однако существовали в русской устной поэзии и другие жанры, где личность, сказитель, мастер выступал на первый план. Моножанром были сказки. Былины и баллады в их классическом севернорусском варианте пелись также одним лицом. Как правило, причитания звучали в устах одной плачеи. При исполнении народного эпоса, сказок и причети коллектив уже делился на привычных для современной жизни "слушателей" и "артистов".

Слово "сказитель" в народе почти не употребляется. Оно введено в науку учеными. Крестьяне знатоков былин называли "сказителями" или "старинщиками" (от слова "старина" - народное название песенных эпических произведений), любителей сказок - "сказочниками" (а ранее - "бахарями"); исполнительницы причитаний звались "плачеями", "стиховодницами". В фольклористике всех этих мастеров устной поэзии принято называть емким словом "сказитель".

Именно сказитель в фольклорной традиции является тем центром, где органично смыкается коллективное и индивидуальное начало, присущее всякому искусству. Сказитель поет и рассказывает то, что было сочинено задолго до него, создано его народом, отшлифовано коллективом, но он исполняет устно-поэтическое произведение один, не в хоре, сказитель выступает как личность, в чем-то противопоставленная коллективу. Он повествует что-либо своим слушателям, и коллектив его слушает.

Надо сказать, что отнюдь не каждый сказочник или былинщик, отнюдь не всякая женщина, умеющая причитывать, может называться сказителем. Есть у этого слова еще одна грань. Сказитель - это мастер, знаток устного слова, выдающийся исполнитель, ценимый и уважаемый своей общиной.

Собиратели отмечали исключительность знатоков фольклора в общей крестьянской среде. Видный собиратель северорусского фольклора Н. Е. Ончуков писал в начале нашего столетия: "Это своя, часто даже неграмотная, но все же интеллигенция деревни, недипломированная школьными бумагами, как это в классах выше крестьянского, а настоящая, выделяющаяся естественным путем по своим умственным качествам или задаткам иногда очень больших художественных дарований. Это умственная аристократия деревни"^*.

^* (Ончуков Н. Е. Сказки и сказочники на Севере // Северные сказки. Сборник Н. Е. Ончукова. СПб., 1909. С. XLVIII.)

Знание сказок или былин, умение красиво обставить свадебный, обряд или же по-настоящему художественно выразить горе по поводу смерти близкого человека высоко ценились русским крестьянством. Часто это знание, помогало сказителям в жизни, Даровитая плачея специально приглашалась на богатые свадьбы и получала за это определенное вознаграждение. Сказочника охотно пускали в дом переночевать, надеясь услышать от него новую сказочку.

Интересный случай произошел с сибирским сказочником Н. Н. Мурашовым. Измученный долгой дорогой, он попросился на ночлег в один дом, обещая хозяину рассказать сказку. "Хозяин дал Мурашову постель (подник и подушку); - пишет собиратель А. Гуревич, - и приготовился слушать сказки ночевщика. Усталый Мурашов, борясь со сном, пытался, как мог, удовлетворить художественные запросы своего хозяина. "Спать хочется, намаялся, Маленько скажу да усну". Хозяин вынул (забрал. - Т. И.) подушку.., вынул подник: "...Как барина положил, а ты не хочешь сказывать!" Так и не рассказал Мурашов своих обещанных сказок. Усталый заснул. Кончилось это, правда, миролюбиво... "А хошь, так я скажу тебе", - предложил Мурашов утром хозяину. "Мне сейчас на работу идти надо ответил ему хозяин"^*.

^* (Гуревич А. О сказках и сказочниках Восточной Сибири // Русские сказки Восточной Сибири. Сборник А. Гуревича. Иркутск, 1939. С X-XI.)

Особый почет был сказителям на промыслах. В северных районах страны осенью и зимой на несколько недель и даже месяцев мужчины отправлялись на Белое море на лов морского зверя, на озера, богатые ценной рыбой, или же на лесозаготовки. Световой день, позволяющий вести работы, в это время года был короток. Времени свободного оставалось много, И, собравшись в промысловых избушках, люди ждали встречи со сказкой или былиной. "Вот тут-то и выступают на сцену, - пишет Н. Е. Ончуков, - сказочники и старинщики, которых, говорили мне нарочно старается всеми мерами залучить в артель составляющий ее староста. В хорошем старинщике на осеновьях (осенняя пора ловли рыбы. - Т. И.) такая потребность, что старинщики пользуются некоторыми преимуществами в совершенно равноправной артели... Старинщику, например, не поручают особенно трудную часть работы, и они делают в артели то, что обыкновенно исполняют малолетние и подростки..; при разделе добычи старинщику, особенно угодившему своими стараниями артели, возможно что дается и до некоторой степени лучшая часть добычи"^*.

^* (Ончуков Н. Е. Печорские былины. СПб., 1904. С. XXIII-XXIV.)

Знаменитый знаток былин Т. Г. Рябинин в молодости бывал на рыбных промыслах на Ладоге. Здесь в свободные минуты вокруг него собирались любители послушать старины. Его охотно подменяли на дежурстве у лодки, лишь бы Рябинин сказывал свои былины. "Если бы ты к нам пошел, Трофим Григорьевич.., мы бы на тебя работали; лишь бы ты нам сказывал, а мы тебя все бы слушали"^*, - говорили сказителю рыболовы.

^* (Рыбников П. Н. Заметка собирателя // Песни, собранные П. Н. Рыбниковым / Под ред. А. Е. Грузинского. - М., 1909. Т. I. С. LXXVIII.)

О таком же отношении к сказке на промыслах и лесозаготовках вспоминает сказочник М. О. Дмитриев: "Вот придешь, попьешь, поешь, - спать-то ведь надоест. Вот и сказываешь. Один сказку хорошу сказал, другой, чтобы лучше. Так, как соревнование. Чьи сказки скажутся лучше, - того больше и просят, тому и уважение было"^*.

^* (Сенькина Т. И. Проявление архаических элементов в функциях русской сказки Карелии // Фольклористика Карелии. - Петрозаводск, 1986. С. 102.)

Подобное отношение к сказочникам отмечали собиратели и в Сибири. "Раньше рассказывали сказки на охоте. Сказочника уважали. На почете был, не давали ему ни заряды делать, ни дрова готовить. После ужина кто пули льет, кто заряды делает, а он рассказывает. Быть может, и охотник плохой, а сказки рассказывает, его берут и поровну делят пай"^*.

^* (Матвеева Р. П. Творчество сибирского сказителя Е. И. Сороковикова-Магая. - Новосибирск, 1976. С. 37-38.)

Возникает вопрос: является ли почет, оказываемый сказителям, лишь данью уважения их таланту? Не стоит ли за почтительным отношением к исполнителям былин и сказок каких-то древних языческих представлений?

Ученые установили, что в давние времена существовала религиозно-магическая функция сказок, которые "должны были воздействовать в желательном направлении на лесных духов"^*. Сказки (и былины) рассказывались, как правило, вечером, то есть в то время, когда особенно активно, по мнению язычества, проявляют себя лешие, водяные, домовые, банники - все те духи, от которых зависит удача в охоте и рыбной ловле, хорошая и бесперебойная работа мельницы, благополучие домашнего скота.

^* (3еленин Д. К. Религиозно-магическая функция фольклорных сказок // С. Ф. Ольденбургу к 50-летию научно-общественной деятельности. - Л., 1934. С. 216.)

В промысловой избушке некогда мастера сказок вели свои повествования, чтобы отвлечь внимание лесных духов от охраны зверей. Лесной божок незримо приходит к охотничьему костру, внимательно слушает людские повествования, забывает о своих зверях, - те и попадаются в силки. Так рассуждали некогда охотники.

На мельнице сказки когда-то рассказывались для водяного, чтобы он не сердился, что человек использует для своих нужд воды его реки.

Магическая функция, без сомнения, была присуща и песенному эпосу. Во многих районах старины пелись весной во время великого поста, в период, когда люди, готовясь к пахоте, стремились заручиться поддержкой мира предков. Отдельные сюжеты былин исполнялись в функции коляд и виноградин - магических песен святочного периода. В святки человек также стремился войти в контакт с потусторонним миром, чтобы обеспечить себе урожай в новом году^*. На промыслах пение былин, вероятно, также предполагало воздействие на лесных духов.

^* (Новичкова Т. А. Функциональное своеобразие былин и проблема их историзма // Русская литература. 1983. № 3. С. 129-142.)

Таковы языческие магические функции сказок и былин. И естественно, что в представлении древнего русича сказитель был связан с миром предков. Возможно, что когда-то сказитель почитался как жрец или волхв; в XIX - начале XX в. он порой считался колдуном. Т. И. Сенькина, исследовательница русской сказки в Карелии, приводит интересные сведения об известном сказочнике 1930-х гг. И. Ф. Мишкине. Односельчане верили, что он знался с "лесным" (лешим)^*. Колдуном звали сказочника из Воронежской губернии С. И. Растригина. Брат Е. И. Сороковикова-Магая, выдающегося русского сказочника, И. И. Сороковиков, сам сказочник и знаток народной медицины, почитался земляками за колдуна. О самом Магае тоже ходили слухи, что там, где жил Магай, "ночью не проезжали люди: лошади сами распрягались, дуги летели в стороны"^**.

^* (Сенькина Т. И. Проявление архаических элементов в функциях русской сказки Карелии... С. 105-106.)

^** (Матвеева Р. П. Творчество сибирского сказителя Е. И. Сороковикова-Магая... С. 61.)

Однако приписывание сказителям колдовских чар - это рудименты сознания Древней Руси. Для деревни XIX века более актуальным было уважение к сказителям как художественно одаренным мастерам, знатокам фольклора, если хотите - "артистам".

Сказки и старины при всех реликтовых отголосках древних магических функций, в них заложенных, - это все-таки произведения развлекательные. Именно так смотрели на них в России XIX века. Их пели и рассказывали в часы досуга, чтобы скоротать время, получить эстетическое наслаждение. Совсем другое место в жизни деревни занимала причеть. Плачи были тесно связаны с обрядовой стороной быта крестьян. Ни одна свадьба, ни одни похороны, ни одни проводы рекрутов не обходились без голошений. Девочки-подростки специально учились причитывать, чтобы не осрамиться перед земляками, когда придет их черед выходить замуж. Даже если невеста шла замуж: по любви и охоте, она все равно по обряду должна была оплакать свою девичью жизнь. Осуждалось, когда невеста не умела голосить. Горе - смерть или рекрутство - также русские женщины выражали в причети. Искусство причитания, пожалуй, было более обыденным, чем знание сказок или былин. Голосить, повторяем, обязана была уметь каждая женщина на Руси. Но, как и в любом деле, здесь также выделялись особые мастера, знаменитые в своей округе. Такие стиховодницы часто приглашались на свадьбы, чтобы вести весь обряд и помогать невесте.

Фигура народного певца как личности исключительной в крестьянской среде отнюдь не сразу попала в поле зрения фольклористов. Долгое время собиратели записывали былины и сказки, не интересуясь ни биографией исполнителя, ни его именем. Так, в классическом собрании песенного эпоса П. В. Киреевского мы почти не обнаружим имен сказителей. Нет их и в нервом научном сказочном сборнике А. Н. Афанасьева. Знаменитое былинное собрание П. Н. Рыбникова в его первом издании (1861-1867 гг.) не дает нам биографий старинщиков. И только в 1873 году в русской науке появилось издание, в котором сказитель был поставлен в центр внимания, - это сборник "Онежские былины" А. Ф. Гильфердинга. Материал здесь был расположен не по сюжетам, как это делалось раньше, а по исполнителям. Собиратель предварил былины каждого сказителя его биографией и характеристикой. В начале XX века точно по такому же принципу издал свои "Северные сказки" Н. Е. Ончуков.

Отечественная фольклористика за более чем полуторасотлетний путь своего развития успела накопить довольно обширные сведения о лучших русских мастерах устной поэзии. Благодаря труду ученых наша культура знает выдающуюся олонецкую вопленницу И. А. Федосову. Собиратели не прошли мимо блестящей династии кижских сказителей Рябининых. Читателю хорошо знакомо имя "пинежской бабушки" М. Д. Кривополеновой. В. Щеголенок, Ф. П. Господарев, Е. И. Сороковиков-Магай, М. М. Коргуев, А. К. Барышникова, А. Н. Королькова - это те люди, кем по праву может гордиться русская культура.

Все перечисленные народные сказители не только талантливые мастера народно-поэтического творчества, но и интересные, полные достоинства, мудрости и доброты люди. Каждый из них по-настоящему является личностью с большой буквы. Любопытен случай, происшедший с былинщиком Т. Г. Рябининым. Кто-то из чиновников потребовал от Рябинина за какое-то дело взятку. Рябинин не дал. Однажды тот чиновник проезжал через деревню Середку, где жил Рябинин, увидел строптивого крестьянина и бросился к нему с кулаками. Сказитель спокойно отстранил его прочь от себя и заметил суровым голосом: "Ты, ваше благородие, это оставь: я по этим делам никому еще должон не оставался"^*. Такое же достоинство мы находим и в сказочнике Ф. П. Господареве, чья угроза подпалить помещичье хозяйство заставила отступить разошедшегося барина.

^* (Рыбников П. Н. Заметка собирателя. С. LXXIX. )

Удивительная мудрость обнаруживается в И. А. Федосовой: неграмотная, она на заработанные ею концертами деньги строит в родной северной деревне школу, причем еще просит учителя: "Ты девочек, девочек больше учи"^*. И. А. Федосова живо вникает во все нужды своей деревни. Став знаменитой, она хлопочет о лесном участке для Кузарандского общества.

^* (Чистов К. В. Народная поэтесса И. А. Федосова: Очерк жизни и творчества. - Петрозаводск, 1955. С. 361.)

Поразительной добротой обладала другая русская сказительница - М. Д. Кривополенова. Она умела расположить к себе и простых крестьян, и образованных интеллигентных людей. О. Э. Озаровская, много общавшаяся с былинщицей, рассказывает: "В Екатеринодаре, в скромной комнатке, несколько человек после бабушкиного выступления за самоварчиком засиделись. Земляк бабушкин отыскался, жадно слушает потрясающую горькую повесть бабушкиной молодости. Земляк в золотых очках... А поутру в бабушкиной комнате застаю: земляк в золотых очках к бабушкиной груди припал и всхлипывает: рассказал, как любимая над его молодостью надругалась, а бабушка голову гладит, утешает, как малого..."^*.

^* (Озаровская О. Э. Бабушкины старины. - 2-е изд. -М., 1922. С. 11-12.)

Видимо, поистине "гений и злодейство - две вещи несовместные". Настоящий талант всегда дается человеку с высокими душевными качествами.

Каждый из сказителей - это яркая индивидуальность. Индивидуальность и в человеческом, личностном плане, и в творческом. Настоящий мастер долго накапливает свой устно-поэтический репертуар, отличающий его от другого, пусть также выдающегося знатока фольклора. Годами шлифуются сказочные и былинные формулы, рождаются рифмы и приговорки.

Русская сказочная традиция знает исполнителей эпиков, реалистов, балагуров, шутников. Одни сказители предпочитают длинную ("долгую") волшебно-фантастическую или богатырскую сказку, строго соблюдают троичность повторяющихся эпизодов, богато расцвечивают свою речь сказочными формулами. В нашем сборнике таковым сказочником является помор М. М. Коргуев. Другие предпочитают своеобразный сказочный "реализм", вводят в сказку несвойственный ей психологизм героев, смело пользуются новой, недавно вошедшей в их обиход лексикой. Эти черты присущи сибирскому сказочнику Е. И. Сороковикову. Третьи в классической богатырской сказке сумеют подчеркнуть социальные мотивы и тем самым выразить свое отношение к народным угнетателям. Примером такого рода сказителя может считаться русский сказочник, белорус по крови, царским правительством заброшенный в Олонецкую губернию, Ф. П. Господарев. Есть сказочники, которые те же волшебные сюжеты расскажут лаконично, динамично, строя все повествование на диалогах героев и "играя" словом и рифмой. Такова воронежская Куприяниха. Сказочник-балагур, например, псковский мужик Ерофей Семенович длинной фантастической сказке предпочтет короткий анекдот.

То же разнообразие типов сказителей мы встречаем и среди старинщиков. Бережное отношение к классическим героическим былинам у одного соседствует - с предпочтением старин озорного содержания у другого сказителя. Спокойная эпичность строгого знатока былин уживается с сатирической трактовкой тех же сюжетов другим исполнителем.

Фольклорное произведение живет в своих вариантах. Один текст может быть лучше, другой - хуже, один более артистичный, художественный, другой менее яркий. Все зависит от сказителя, от его мастерства и таланта. Два сказителя предлагают своим слушателям разные версии одного и того же произведения, акцентируют внимание на разных деталях, используют свой особый набор ярких формул. Словом, былина или сказка на один и тот же сюжет в устах двух талантливых сказителей становится двумя разными произведениями.

В нашем сборнике иллюстрацией этого положения может стать былин. "Илья Муромец и Идолище", данная в вариантах кижского сказителя Т. Г. Рябинина и пинежанки М. Д. Кривополеновой.

В былине Т. Г. Рябмнина действие происходит в Киеве. Идолище поганое приезжает в стольный Киев-град и требует себе поединщика. На бой с ним вызывается ехать Илья Муромец: ведь ему на бою смерть не писана. Выехав на битву. Илья сделал ошибочку: не взял с собой палицы булатной, поэтому, повстречав калику Иванище, он угрозами заставляет того отдать ему клюку в девяносто пудов. Под видом калики Илья Муромец является к Идолищу поганому. Идолище расспрашивает его, сколь велик русский богатырь Илья Муромец. Тот отвечает: "Столь велик Илья, как и я". Далее идут расспросы о том, сколько Илья ест и пьет. Илья Муромец насмехается над Идолищем, намекая тому, что его ждет судьба "коровы едучей", которая лопнула, так как много пила-ела. Идолище, рассердившись, метает в героя кинжалище булатное, но богатырь, увернувшись, убивает врага шляпой земли греческой.

Этот же сюжет у М. Д. Кривополеновой звучит совершенно иначе. Чудище поганое захватывает Царь-град, полонит царя Константина Атаульевича и его жену княгиню Апраксею. Весть об этом доходит до Ильи Муромца, живущего в Киеве. Он отправляется на выручку. По дороге встречает калику, с которым меняется платьем, причем калика добровольно идет на обмен. В образе калики Илья Муромец приходит к Чудищу. Здесь происходят уже знакомые нам расспросы Чудища об Илье Муромце (каков он, сколько хлеба ест). Идолище хвастает, что он легко Илью Муромца побьет ("На долонь посажу, другой ро́схлопну - у его только и мокро пойдет"). Илья-калика "шляпкой воскрынцатой" побивает Чудище поганое. Слуги змеища хватают Илью Муромца и заковывают его в железа немецкие, однако, собравшись с силами, герой разрывает цепи, освобождает Константина Атаульевича и княгиню Апраксею, возвращается к тому месту, где он оставил калику, меняется с ним платьем и уезжает домой.

Как видим, в этих двух текстах значительные несовпадения: Киев - Царь-град; Владимир - Константин Атаульевич; угроза Киеву и вызов поединщика со стороны Идолища - захват Царь-града, пленение царя и царицы; встреча с каликой и отобрание у него клюки вместо боевой палицы - добровольный обмен платьем и т. д. Устное бытование в рамках традиции одного и того же сюжета рождает многочисленные его редакции. И в создании различных версий важную роль на всех этапах жизни эпоса играли сказители.

Один из "кирпичиков", который составляет живописное полотно старин, - это так называемые типические места, клише, переходящие из одного сюжета в другой. Примером такого типического места может служить мотив седлания богатырем своего коня. Т. Г. Рябинин и его преемники для своих былин выработали следующую формулу:

 И шел он, Ермак, на широкий двор, 
 Седлал добра коня богатырского, 
 Заседлывал коня, улаживал, 
 Подклал он потничек шелковенький, 
 Поклал на потничек седелышко черкасское, 
 Подтянул подпружки шелковые, 
 Полагал стремяночки железа булатного. 
 Пряжечки полагал чиста золота, 
 Не для красы, Ермак, для угожества, 
 А для ради укрепы богатырския: 
 Подпруги шелковыя тянутся, - они не рвутся, 
 Стремяночки железа булатного гнутся, - они не ломятся, 
 Пряжечки красна золота они мокнут, - не ржавеют. 
 ("Илья, Ермак и Калин-царь".) 

Ту же формулу мы найдем и в другой былине Т. Г. Рябинина - "Добрыня и Василий Казимиров". Здесь певец употребляет те же образы "подпруженек шелковеньких", "стремяночек железа булатного", "пряжечек красна золота". Это идеализированная картина конского снаряжения. В реальности она существовать не могла: шелковый потник под седло никто не клал - слишком нежный это материал, и подпруги шелковыми тоже быть не могли.

Эпизод седлания коня мы найдем и в былине "Илья Муромец и Чудище поганое" пинежской сказительницы М. Д. Кривополеновой:

 Пошел Илья на конюшен двор, 
 И берет как своего добра коня, 
 Добра коня со семи цепей; 
 Накладыват уздицу тасмяную; 
 Уздат во удилица булатные; 
 Накладывал тут ведь войлуцёк, 
 На войлуцёк он седелышко; 
 Подпрягал он двенадцать подпруженек, 
 Ишша две подпружки подпрягаюци 
 Не ради басы, - да ради крепости, 
 Не сшиб бы богатыря доброй конь, 
 Не оставил бы богатыря в цистом поле.

Здесь обращают на себя внимание символические цифры. Конь Ильи Муромца прикован "на семи цепях", богатырь подпрягает "двенадцать подпруженек". Такое описание седлания коня, конечно, не отвечает действительности. Цифры "семь" и "двенадцать" (как и "три", и "девять", и "сорок") в фольклоре играют особую роль, магическую, и, как правило, свидетельствуют или о принадлежности предмета "иному" миру или же служат для его идеализации.

Ту же многокрасочность и вариативность мы видим и в сказочной традиции. В нашем сборнике представлены две сказки на один и тот же волшебно-фантастический сюжет - "Солдатские сыны" Ф. П. Господарева и "Иван Водыч и Михаил Водыч" А. К. Барышниковой.

Сказка Ф. П. Господарева "Солдатские сыны" длинная, подробная, рассчитанная на рассказывание в долгий зимний вечер. Такие сказки на промыслах сказитель порой не успевал пересказать за один раз, и продолжение аудитория слушала уже на другой день. Повествование А. К. Барышниковой (Куприянихи) чуть ли не в три раза короче, но это не схематичный скучный пересказ сюжета, а полнокровный, художественно-выразительный рассказ. Ф. П. Господарев в своей волшебно-фантастической сказке дает массу реалистических деталей, сказитель заостряет, а точнее сказать, вводит в сказку, казалось бы, несвойственные ей, но тем не менее в его талантливом изложении органично вплетающиеся в ткань сказочной фантастики, социальные мотивы. Братья-богатыри у Ф. П. Господарева - сыновья мужика, который "весной оженился, а осенью помещик сдал его за богатого мужика в службу", то есть вне очереди. В школе "старостовы, сотниковы" отцовские дети дразнят их "бавструками", что также отражало реальное горькое положение солдатских детей в крепостной России. Учитель детей бьет, и это действительность деревни XIX века. Возмужав, братья вступают в конфликт с помещиком, "толстобрюхим чертом", и, только припугнув его как следует и обеспечив матери безбедное существование, они отправляются на подвиги, которые предписаны им сказочной традицией.

У Куприянихи мы не найдем тех социально-обличительных выпадов, которые мы отметили у Ф. П. Господарева. У нее братья-герои согласно сказочному канону рождаются чудесным образом: девицей престарелых лет от выпитых двух сладких пузырьков. Описание их детства в изложении А. К. Барышниковой укладывается в трех предложениях: "Те дети быстро выросли, в шесть недель. Как по двадцать лет им стало, те дети охотой норовят заняться. Пошли, заказали себе ружья одинаковы, через несколько минут получили ружья, пошли на охоту". И далее по всему тексту сказки там, где Ф. П. Господарев дает подробные описания с диалогами героев, Куприяниха обходится одной-двумя фразами. Так, например, приехав к столбу, близ которого две дороги, сулящие богатство и смерть, у Куприянихи братья просто "поконалися. Михаил Водычу досталось - "Богатому быть", а Иван Водычу досталось - "Смерти быть". Ф. П. Господарев же в данной ситуации рисует целую сцену, психологически тонко разработанную: "Они стали и прочитали и говорят сами с собою: "Какие же мы есть богатыри, что мы вдвоем ездим вместе, - придется нам разделиться. Одному ехать в правую, другому в левую, и сделать такой договор, что если вот такого числа не сойдемся где-нибудь, то должон воротиться на это место, на котором мы разъехавши, и ехать тем следом, куда он поехал. Ну, и вот как мы теперь? Кто же из нас поедет по правую, кто по левую?" Роман говорит: "А давай кинем жеребий, то обиждаться не будем друг на друга". - "А какие жеребия мы кинем здесь?" - "А вот стоит куст ореховый. Слезем с коней, выломим себе вичку и станем мериться: чья рука будет наверху, то ехать в правую сторону". Роман выскакивает, ломает вичку, подносит Ивану, и стали мериться. Иванова рука оказалась наверху. "Вот тебе, брат Иван, ехать в правую сторону, а я поеду в левую. Проездим месяц, то если я не буду, то ты ворочайся, ищи меня, а если тебя не будет - я вернуся на это место и поеду искать тебя".

"Иван Водыч и Михаил Водыч" А. К. Барышниковой, как и другие ее произведения, привлекает читателей своим стилем. Главное украшение ее сказок - рифмованная речь: "Уж шесть дверей прогрызла охота, ногами бьет, зубами скребет, голосом ревет"; "Взял он у нее поясочек и бросил его в огонечек"; "Охота окружила Михаила Водыча и ревет, а Иван Водыч до двора идет". Выразительны, полны лукавства и юмора и концовки сказок Куприянихи: "И дал царь обоим зятьям по государству, разделил их. Вот когда они делилися и женилися, я там была, мед пила, по губам текло, а в рот не попало. А живут хорошо, письма мне шлют, только они до меня не доходят".

Наконец, еще одна важная особенность фольклорных произведений: они отнюдь не являются в устах сказителя чем-то застывшим, закаменевшим, раз и навсегда выученным. Талантливый мастер при исполнении былины или сказки каждый раз вносит в текст нечто новое, преобразуя и изменяя его, расцвечивая новыми деталями и красками.

Читатель может наглядно видеть это на примере двух записей сказки "Буй-волк" и "Буй-волк и Иван-царевич" сибирского сказителя Е. И. Сороковикова-Магая. В записи 1925 года Царь-девица, коварная жена Федора-царевича, желая погубить брата своего мужа, посылает Ивана-царевича искать себе невесту, которая, по слухам, является людоедкой. Герой находит ее в лесной избушке. В варианте 1938 года Иван-царевич сам находит себе невесту на встречном корабле. В первом тексте жена Федора-царевича дает ему задание достать вепря-кабана, сорокопегую кобылу и меч-кладенец от Буй-волка и, только когда Иван-царевич отправляется в долгое путешествие к Буй-волку, делает своего мужа пастухом. Царский чин Федору возвращает Буй-волк. Во второй записи в самом начале сказки Иван-царевич, вернувшись из поездки за невестой, находит своего брата пастухом. Герой проучает коварную жену своего брата, заставляет ее смириться и возвращает Федору-царевичу царское достоинство; тогда, желая все-таки избавиться от нелюбимого мужа, Царь-девица дает ему трудные задания, которые выполняет Иван-царевич. В тексте 1925 года Царь-девице помогает девка Чернявка; в поздней записи этого образа нет, и т. д.

Сказитель явился тем звеном, которое соединило народную культуру и культуру образованных классов. Русская фольклористика, открыв для себя исполнителя устной поэзии и поразившись мощи этого феномена крестьянской культуры, поспешила поделиться этим открытием со всей интеллигентной Россией. С 1870-х годов в Петербург, Москву и другие города Российской империи стали регулярно приглашаться наиболее выдающиеся мастера устной поэзии. Концерты старинщиков с огромным успехом проходили в различных ученых обществах, учебных заведениях и частных домах. Сказителей слушали многие известные деятели русской культуры: В. В. Стасов, И. Е. Репин, Н. А. Римский-Корсаков, М. П. Мусоргский, С. Коненков, А. В. Луначарский и др. И знакомство их с творчеством крестьянских певцов не осталось бесследным. И. Е. Репин рисует выступление И. Т. Рябинина в Русском литературном обществе; С. Коненков вырезает из дерева скульптуру "Вещая старушка" (М. Д. Кривополенова); Н. А. Римский-Корсаков включает рябининские напевы в свой "Сборник русских народных песен"; М. П. Мусоргский использует их в своей музыкальной драме "Борис Годунов". Словом, народные сказители внесли весомый вклад в культуру русского народа, за который мы, потомки, должны быть им благодарны.

Т. Г. Иванова