Ерофей Семенович. Середина XIX века

Ерофей Семенович

Читатели второго номера "Отечественных записок" за 1864 год нашли в журнале статью, подписанную скромным инициалом "М". За той литерой скрылся известный историк М. И. Семевский. Его очерк "Сказочник Ерофей" явился первым литературным портретом русского сказителя. Впервые под пером М. И. Семевского фигура носителя фольклора получила права гражданства в русской науке и журналистике.

Ерофей Семенович, Ерёха по-уличному, был крестьянином деревни Плутаны Опочецкого уезда Псковской губернии. По названию деревни и, вероятно, за лукавый нрав его прозвали Ерёха Плутанский, До 1861 года он был крепостным. "Много помещиков владело его крепостной душой, еще больше управляющих да старост гоняли его на работы да кормили колотушками", - писал М. И. Семевский.

Известно о сказочнике Ерофее немного - только то, что сказал о нем собиратель. Из очерка вырисовывается характер незлобивый, легкий, говорливый, немного лукавый, скорый на яркое словцо и поговорку.

Воспитал Ерофей своего племянника, сына умершего брата, брошенного, по сути дела, его матерью. "Вырастил, выкормил, оженил, все хозяйство ему поручил, - рассказывал сказочник. - А вот он уже раз пять меня побил, поблагодарил да в три шеи с дому не раз проводил. А за что? Есть приговорка: тяни кобылью голову с грязи - на кобыле проедешь, а человека вытянешь - на тебе проедет!"

В 1864 году, когда М. И. Семевский встретился с Ерёхой Плутанским, тому было уже 65 лет. Из духовной консистории ему была выдана книжка на сбор подаяния в пользу местной приходской церкви. "Лучшего сборщика трудно найти: Ерофей Семенович умен. Он знает, что пред кем "развести". Одному божественное, другому веселое, третьему сказку да присловицу. И сыплются гривеннички, пятачки да трешнички к нему в кружку. А не все и в кружку, выпадает и ему за труды".

Ерофей Семенович, по всей видимости, принадлежал к типу сказочников-балагуров, шутников и балясников. Длинные эпические повествования ему не свойственны. Короткие побасенки, анекдоты, динамичный диалог - вот стихия этого сказочника. Зыбка и неуловима в его рассказе грань между собственно сказкой и обыденной речью. Рассказал Ерофей сказку о "Правде и Кривде", а в конце прибавил от себя: "Знаю я, Ерофей, что теперь Кривду жалуют. А пред останочным концом Правда воскресётся, на небеса вознесётся, а Кривда погинет на веки вечные. А у того Правды-швеца.., как разбогател он, был в гостях Ерофей Плутанский..." И вот уже сам сказочник стал как бы героем народной сказки.

Сказки Ерофея отличаются острым социальным содержанием. Объектом едкой сатиры сказителя становятся и праведник-трудник, и староста, и барин. На всех произведениях Ерофея Семеновича лежит печать времени, в которое он жил, - отражение быта дореформенной крепостной России.

Сказка

Был у барина мужик, Фома богатый. У него было двести колод пчел. Вон барин со старостой толкует: "А что, староста, отобрать у того Фомы пчелы все?" Староста говорит: "Надо вину пригнать. Как без вины пчел отобрать?" - "Какую ж вину мы, - говорит, - пригоним?" - "А во какую: сделаюсь я болен, а он пущай везет меня в пекло. Он пекло не найдет. По эвтой причине всех пчел отберешь".

Барин и говорит: "Хома, а Хома, приезжай в село, староста болен. Свези ты его, брат, во тьму во кромешную, в пекло. А ежели пекло не найдешь, старосту назад привезешь, за эвту причину всех пчел отберу".

Найдет - не найдет, везет Фома старосту в пекло. Вот он и день везет - пекло не найти, и другой везет - пекло не найти, и на третий - едет он лединкой, и на левый бочок - видит он стёжку. Стёжкой той и поехал. И с полверсты не проехал - видит, идут втроих. "Хома, - говорят, - кого везешь?" - "Старосту в пекло". - "Подавай его сюды, давно его ждем". - "Братцы ж, дайте мне расписку, барин не поверит". - "А во сейчас дадим и расписку, и вези ты барина в пекло, и барину место есть".

Приехал Хома домой. Барин и спрашивает: "Хома, а Хома, куда ж ты старосту дел?" - "Куды дел, ты ж в пекло посылал, а я в пекло и свез". - "Может, ты, плут, разбойник, его убил либо задавил?" - "Извольте, барин, во и расписка дадена, и велено тебя немешкатно везти, и тебе там место есть". - "Ну, Хома, - говорит барин. - Хотел я у тебя двести колод пчел взять. Вот тебе двести рублев денег, и живи ты вольно и шапку мне не правь, только, пожалуйста, в пекло не вози".

Сказка

Спрашивал барин мужичка: "Мужичок, мужичок, кая трава лучше?" - "Да осока лучше". - "А кая хуже?" - "Да осока хуже". - "Я тебя за это слово накажу". - "Погоди, поколь расскажу: осока ранее всех вырастет - она лучше всех; а как постарется - она хуже всех". Оно правда есть".

"А кого, - говорит, - в вотчине лучше нет?" - "Да лучше старосты нет". - "А кого, - говорит, - хуже нет?" - "Да хуже старосты нет". - "Я тебя мудрей накажу!" - "А погоди, поколь расскажу. Староста, коль в старостах сидит, хошь негож, так хорош; а как сменят, так и все тюкать станут".

Сказка

Спорился заяц с лисицей - о быке, чей бык. "Я тогда родился, - говорит заяц, - как свет зацедился. Мой бык!" А лисица говорит: "Мне до свету семь лет. Мой бык!" А медведь вышел с болота: "Мне, - говорит, - пять лет, а вам до быка дела нет".

Вот тут и спорь с дюжим-то!

Сказка

Мужик, вот такой же как Ерёха Плутанский пришел березу сечь. А на березе на ту пору, надо быть, был святой. "Не секи", - говорит. "А каким ты меня чином пожалуешь?" - "Будь ты староста, женка будет старостихой".

Пришел мужик к бабе: "Я староста, ты старостиха". А баба говорит: "Поди ссеки, что это за чин, что ты староста, а я старостиха! Ведь барина бояться надо. А вот то чин, кабы я барыня, а ты бы барин - то чин".

Пришел мужик сечь. "Не секи меня, - говорит береза. - Пусть баба - барыня, а ты - барин!"

Вернулся он к женке: "Женка, а женка! Ноне ты барыня, я барин". "Что то за чин, - говорит женка. - Все царя будем бояться. А вот я хочу быть царицей, а ты был бы царем. Так то чин. Поди ссеки березу".

Сказал мужик бабьи речи березе, стал ее сечь! "Будь же ты медведь, а жена медведицей!"

И до сих пор у Опочки ходит медведь с медведицей. Так вот оно что: бабьему хвосту нет посту. За большим чином погонишься - малый упустишь.

Сказка

Два швеца заработали по триста рублев денег и заспорились дорогой. Один говорит: "Правда лучше!" Другой говорит: "Кривда лучше!" "Пойдем, - говорят, - до встречного. Ежели правду похвалит, то все шестьсот рублев правде; если кривду похвалит, то все шестьсот рублев кривде".

Навстречу старик. "Дедушка, а дедушка, что лучше - правда аль кривда?" - "Может ли быть в нонешние года правда лучше! Что больше покривишь, то больше проживешь".

Заложились до второго встречного: коли правду похвалит, с кривды платье долой и деньги назад.

Попался солдат. "Ненадобны дела, неспособны слова, чтоб правда была лучше кривды. В нонешние года что больше покривишь, то больше проживешь".

С правды платье долой, правда голая осталась. Вот заложились в третий раз. Пойдем до третьего встречного. Ежели третий встречник кривду похвалит, правде глазы долбать. А правда говорит: "Хошь глазы́ долби, все ж правда лучше".

Навстречу поп. "Что, батька, лучше: правда аль кривда?" - "Может ли быть в нонешние года правда лучше! Пустые разговоры, последние слова, ненадобные дела! Кто больше покривит, тот больше наживет".

Кривда правде глаза выколола. Осталася правда голая, босая, слепая. Побрела туда, сама не ведая куда. Слепому, куда не наставил, - все прямая дорога. Пришла правда к озеру. Как-то в озеро не попала, прямо к челну. "Лягу-ка под челн. Не придет ли кто к челну, не выпрошу ль, ради Христа, рубашонки, грешное тело приодеть".

Ан ночью, к полночи: буль, буль, буль. Кто-то с озера. И много с озера к челну собралось. Один и говорит: "Как я сегодня славно душу соблазнил! Заложились два швеца. Один говорит: правда лучше. Другой - кривда. Во все заклады я кривде помог. Все шестьсот рублев ей достались, кривда с правды одёжу сняла, кривда правде глаза выдолбала. Осталася правда голая, босая, слепая, ни на что не способная, никуда не годная". Тут его старшой похвалил, по головке подрачил: "Это ты молодец, хорошо скомандовал".

А другой говорит: "В эвтакой деревне от отца осталося три сына. Живут богато, именито. Не знают в хлебе меры, в деньгах счету. Отцовых денег лежачих не знают, и брат в брате не денег желают, а правды пытают. И большие братеники грешат, что у малого деньги, а и у малого нет, а закопаны у отца деньги в землю, и сделана кобелю будка на деньгах. Уехавши эти братеники в дорогу. И приедут с дороги. Приехавши, коней выпрягут, приберут, сядут завтракать. Станет малый брат хлеб резать. И прежде отрежет себе, и женке своей, и детям своим. А больший брат и возьмет нож; и скажет: "Ты отцовы деньги завладал, так и хлеб-соль будто твоя? Будто мы казаки у тебя?" И возьмет он с сердцов брата малого ножом цапнет и зарежет". Вот и этого старшой атаман еще мудрей похвалил, по головке подрачил: "Молодец! Хорошо скомандовал. Вот эти три раба все будут наши".

Ну и стали опять промеж; себя разговаривать: будет-де назавтрие наутрие роса. Кто какой бы болезнью не болен, будет от этой раны исцелен. И у кого глаз нет, даст бог глаза - и будет видеть, как видал еще паче того. (Ведь это каминный год три росы выпадает, что от всякой болезни исцеляют. Да в тую росу попадет только праведный, а грешному не попасть.)

Запел подутрие петух. Это соблазненники и бух, бух все в озеро. Вот правда погодил час, погодил два. Высунул руку из-под челна. Росичка нападает. Он по глазам потер, а дале еще погодил, челн поднял. Свет заходит, он стал зорьку видеть, он еще потер глаза. Пора солнышку всходить. Он и вылез из-под челна, да и вымылся как следует, и стал видеть, как видал, еще паче того. Только голый остался.

Вот и пошел. Стоит баня. Он - в баню, да за каменку. Не пойдет ли кто за водой, не выпрошу ль рубашонки и свитиренки. Идет молодица. Он и говорит: "Матынька, принеси мне, для бога, рубашонку или свитиренку, грешное тело прикрыть, голому никуда нельзя идтить". Принесла ему молодица рубашонку, принесла ему и свитиренку.

Вот он оделся и пошел в ту деревню, и потрафил прямо в тот дом, где уехали братеники в дорогу, что об отцовых деньгах спорятся. Приехали они с дороги, лошадей повыпрягли, прибрали, сели завтракать. Что за правду спорился, и того с собой посадили. И как сказано было, так и есть: отрезал малый хлеба себе, и своей жене, и своим детям. Больший брат сгреб нож. "Ах ты, мошенник, мало что отцовы деньги завладал, будто и вся хлеб-соль твоя, будто мы казаки у тебя!" И хотел большой брат ножом цапнуть брата малого. Правда - хвать за руку, да и удержал: "Завтракайте, братцы! По божьему поведенью, по Христову повеленью я ваши дела разберу. Вашего отца деньги верно укажу".

Стали завтракать честно; хорошо, без споров да пустых разговоров. Как отзавтракали, он и привел к тому месту: "Вот копайте, братцы, тут вашего отца деньги". Стали копать и выкопали котел золота и говорят: "Бери ты, братец, себе все деньги. Коли бы не ты, так все бы мы погибли. Ты нас отвел". - "Братцы, - он говорит, - не мои деньги, вашего отца. Не могу взять". - "Бери, братец. Коли б не ты, не то, что отцовы деньги нам достались, а и свои бы потерялись, людям бы попались. Нам и этих денег некуда девать, что при нас".

Вот они ему дали половину денег и самого лучшего коня. Он и едет домой. Идет кривда: "Где ты, братец, все это взял?" Он ему все как было и рассказал. "На, братец, тебе твои шестьсот назад, что мне давал, выдолбай мне глаза да сведи меня туда. Я и себе вот денег привезу". - "Я не буду тебе глаза долбать. Будет от бога грех". - "Какой тебе будет грех? Когда б ты налепом долбал, а то я сам прошу, тебе греха не будет".

Глазы-то правда долбать не стал, а свел кривду под челн. Вот и лег он под челн. А к полночи слышно с озера - буль, буль, буль. И много их к челну собралось. Атаман и взялся за того: "Что ты мне говорил, правда-де осталась и голая, и босая, и слепая, никуда не годная, ни на что не способная. Ты. говорил: "Кривда богатей живет. А на то место правда лучше, богатей и здоровей прежнего живет". Во, и взял того железным прутьем атаман наказывать: "Ты не обманывай!"

Взялся за другого: "Говорил ты в этой деревне брат брата зарежет и все три рабы наши будут. А не то, что зарезать, так у них никаких пустых разговоров не было. Ты не обманывай меня". Вот атаман и этого еще мочней железным прутьем наказал.

Вот они промеж; себя и начали разговаривать: "Как же у нас были все дела хорошо скомандованы, а вышло не так? Да не был ли кто под челном, нет ли кого и теперь?" Подняли челн, нашли Кривду, взяли его, да дули-дули железным прутьем, да в озеро и вкинули!

Знаю я, Ерофей, что теперь Кривду жалуют. А пред останочным концом правда воскресётся, на небеса вознесётся, а Кривда погинет на веки вечные. А у того правды-швеца, что был под челном да умывался росой, как разбогател он, был в гостях Ерёха Плутанский. Я там был, пиво пил, по усам текло, да во рту духу не было. Вот мне дали пирог, я и торк за порог. Вот мне дали конец, я и шмыг под крылец. Дали мне синь кафтан, я оделся, думал: булынька. Иду лесом, а ворона кричит: "Хорош пирог, хорош пирог!" Я думал: положь пирог, положь пирог. Взял да и положил. Ворона кричит: "Синь кафтан, синь кафтан!" Я думал: скинь кафтан, скинь кафтан. Я взял да и скинул. И ничего за труды не досталось: та же серая свита осталась.

Сказка

Тридцать три года спасённик в пустыне спасался. "Господи!- говорит. - Есть ли такой кто праведник на свете, как я?" А господь бог прогласил: "В этакой деревне праведник праведнее тебя, и знает он всю божью планиду, и ведает, когда на небесах обедня и утреня, и про свою смерть знает. Сходи ты к нему на благословение и спроси, как он богу молится. Коли он тебя благословит, через трое суток ты спасешься".

Ну вот он и пошел к этому мужичку. Приходит, а мужик землю пашет. "Бог помочь, старичок! А что я к тебе пришел. Тридцать три года богу молился, да пред богом сказал: "Господи, есть ли где такой праведник и трудник, как я?" А господь прогласил, что ты праведник лучше меня, всю божью планиду знаешь и ведаешь, когда на небесах обедня и утреня". - "Ведаю". - "И про свою смерть знаешь?" - "Знаю". - "Так как ты богу молишься, поучи меня". - "А я богу мало молюсь: инший день раза три поклонюсь, инший день - два поклона, а инший и ни разу не поклонюсь". - "Так чем ты богу угодил, что всю божью планиду знаешь и про свою смерть знаешь?" - "А мне от роду полтораста лет, как стал жить. И ни с кем я не бранивался, и кажному норовил паче себя, и людям лучшее, а себе оставляю худшее. И у нас деревня большая: пойду я в поле и вижу в поле, чьи разъедены кладки или помяты бабки, - и не мой скот разъел, и не мои кладки, не мои бабки. И вижу, что будут чрез эти объедеши хлопоты. И я эти объедеши обберу и в гумно ввезу в свое, а своих столько ж цельныих постановлю - вот и хлопот нет! И пойду коло сгороды, вижу: чья изгорода повалилась, и никому не скажу, а взямши сам огорожу. Опять хлопот нет. А мое дело не справно, так я найму, дойму, а свое дело выправлю. И я всякого христианина кормлю, и себе оставляю худшее, а людям лучшее. Нищих, убогих, голых да босых одеваю, обуваю. На худой поры - лошадей запрягаю, нищих провожаю, эти богу угождаю, через это всю божью планиду знаю". (А теперь кто босых да голых одевают - и нет тех людей!)

"Благослови ты меня", - стал просить спасённик. Вот мужик его благословил. Пришел спасённик к себе в келью, три дня помолился, преставился и спасся. А мужик и никуда не ходил. Жил себе дома - и спасся.