Ирина Андреевна Федосова. 1831-1899

Ирина Андреевна Федосова

Судьба этой женщины, неграмотной крестьянки из Олонецкой губернии, удивительна и необычна. История тесно связала ее скромное имя с именами выдающихся деятелей русской культуры - Н. А. Некрасова и А. М. Горького, Н. А. Римского-Корсакова и Ф. И. Шаляпина, Т. И. Филиппова и В. Ф. Миллера.

Со школьных лет мы проникаемся драматической судьбой русской крестьянки Матрены Тимофеевны, героини некрасовской поэмы "Кому на Руси жить хорошо". После первого же знакомства с этим произведением в память врезаются гневные слова матери, проклинающей уездных чиновников, которые надругались над телом ее погибшего сына Демушки:

 Злодеи! палачи! 
 Падите мои слезоньки 
 Не на землю, не на воду. 
 Не на господень храм! 
 Падите прямо на сердце 
 Злодею моему! 
 Ты дай же, боже господи! 
 Чтоб тлен пришел на платьице, 
 Безумье на головушку 
 Злодея моего! 
 Жену ему неумную 
 Пошли, детей - юродивых! 
 Прими, услыши, господи, 
 Молитвы, слезы матери, 
 Злодея накажи! 

А ведь эти строки являются переложением стихов из "Плача о старосте" олонецкой стиховодницы Ирины Федосовой. Почти вся глава "Крестьянка" из "Кому на Руси жить хорошо" - пожалуй, самая драматическая часть поэмы - построена на мотивах, почерпнутых Н. А. Некрасовым из причитаний И. А. Федосовой.

Встречается современный читатель с образом вопленицы Ирины Федосовой и обращаясь к книгам М. Горького. Писатель посвятил ей два очерка ("С всероссийской выставки" и "На выставке"). Поместил М. Горький "кривобокую старушку" и на страницах своего романа-хроники "Жизнь Клима Самгина". Самгин, с его опустошенной холодной душой, слушает выступление Федосовой в Нижнем Новгороде в концертном зале Художественно-промышленной выставки. Его впечатление от пения олонецкой сказительницы оказалось столь велико, что он "почувствовал, что никогда еще не был таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных старой милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ". Встреча с И. Федосовой хоть на миг, но очищает себялюбивую душу Самгина. Такова сила ее искусства.

Творчество И. А. Федосовой сыграло определенную роль не только в судьбе литературных героев, но и в жизни реальных людей, причем людей, ставших гордостью нашей культуры. В 1895 году молодой певец императорской оперы Федор Иванович Шаляпин слушает сказительницу в доме важного государственного чиновника, страстного любителя народного пения, организатора собирания фольклора Тертия Ивановича Филиппова. "Она вызвала у меня незабываемое впечатление, - вспоминал Ф. И. Шаляпин позднее. - Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятна глубокая прелесть народного творчества. Неподражаемо прекрасно "сказывала" эта маленькая кривобокая старушка с веселым детским лицом о Змее Горыныче, Добрыне, о его "поездочках молодецких", о матери его, о любви. Передо мной воочью совершалось воскресение сказки, и сама Федосова была чудесна как сказка". 1895-1896 годы были для Ф. И. Шаляпина временем мучительных поисков своего неповторимого пути в искусстве. Именно тогда он отказывается от изящного бельканто и все более начинает ощущать ценность естественной народной манеры пения. Встреча с И. А. Федосовой, без сомнения, помогла ему осознать всю эстетическую значимость фольклорного исполнительства.

Ирина Андреевна Федосова родилась в 1831 году в Толвуйской волости Олонецкой губернии. Большая крестьянская семья, работа с детских лет, ранняя известность в своей местности как "правительницы свадеб", замужество (девятнадцатилетней девушкой вышла замуж за шестидесятилетнего вдовца), тринадцать лет если не счастливой, то спокойной жизни с уважающим ее мужем, вдовство, второе замужество и унизительное положение [младшей невестки в семье нового мужа - таков жизненный путь И. А. Федосовой до 1865 года. Обычная, ничем не примечательная судьба русской женщины.

В 1865 году Ирина Андреевна уговаривает своего мужа Якова Ивановича Федосова переехать из деревни Кузаранда в Петрозаводск. Здесь они живут самостоятельно, вдали от сварливого деверя и его жены. И здесь-то происходит счастливая не только для Федосовой, но и для всей русской культуры встреча сказительницы с фольклористами. В 1865-1866 годах с Федосовой познакомился П. Н. Рыбников, а с февраля 1867 года с ней стал работать преподаватель Олонецкой духовной семинарии Е. В. Барсов. За несколько месяцев он записал от нее былины, духовные стихи, похоронные и рекрутские причитания, свадебный обряд, песни, пословицы - всего около 30000 стихов (объем больше "Илиады"). В 1872 году имя И. А. Федосовой становится известным всей культурной России: Е. В. Барсов публикует первый том "Причитаний северного края", включающий в себя похоронную причеть И. А. Федосовой. В 1882 году выходит в свет второй том (рекрутские причитания), а в 1885 году - свадебные вопли. Эти книги открыли интеллигентной России не только великую народную поэтессу И. А. Федосову, но целый жанр - причитания. До публикаций Е. В. Барсова "вой", "плачи", "голошения" практически не были известны науке.

Неграмотная олонецкая крестьянка становится знаменитостью. О ее плачах-поэмах с восхищением говорят в научных кругах. "Причитания северного края" рецензируют академики Л. Н. Майков и А. Н. Веселовский, известный журналист Н. К. Михайловский, английский популяризатор русской литературы В. Рольстон. А сама "знаменитость" в это время нищенствует у себя на родине. В 1884 году умер муж Ирины Андреевны, и ей пришлось вернуться в Кузаранду в дом деверя. "Не сладка была жизнь у деверя, - писал в 1896 году с ее слов Е. В. Барсов, - хлеб добывала она корзиной (то есть собирала милостыню. - Т. И.) и обедала и ужинала за своим столом. Большуха (жена деверя. - Т. И.) не давала ей даже воды: "Принеси-де на своих плечах, а мы тебе не кормильцы и не поильцы".

В 1886 году происходит "чудо": Ольга Христофоровна Агренева-Славянская, жена известного певца и руководителя этнографического хора Д. А. Агренева-Славянского, наслышавшись о И. А. Федосовой, вызывает ее в свое тверское имение Кольцове Больше года прожила здесь сказительница. И в результате в свет вышло трехтомное "Описание русской крестьянской свадьбы" - свадебный обряд, записанный О. X. Агреневой-Славянской от И. А. Федосовой.

Затем опять несколько лет нищенской жизни в Кузаранде. 1894 год вновь воскресил для образованной России имя И. А. Федосовой. Учитель Петрозаводской гимназии П. Т. Виноградов разыскал сказительницу и по приглашению Русского географического общества в январе 1895 года привез ее в Петербург. Началась серия блистательных публичных выступлений вопленицы в различных аудиториях столицы. Она поет свои былины и плачи перед публикой Соляного городка (среди ее слушателей был Н. А. Римский-Корсаков, сделавший несколько нотных записей ее произведений), выступает на заседании Академии наук (здесь ее награждают серебряной медалью). Слушают Федосову члены Русского географического общества и Археологического института. Приглашают сказительницу и в частные дома. Так, она пела у графа Шереметева и печально известного К. А. Победоносцева. Тогда же, в начале 1895 года, И. А. Федосова принимает радушное приглашение Т. И. Филиппова и поселяется на несколько лет в его доме в Петербурге.

В декабре 1895 года вместе с П. Т. Виноградовым И. А. Федосова выезжает в Москву. Здесь ее искусством восхищается известный фольклорист академик В. Ф. Миллер. Ю. И. Блок записывает фрагменты произведений сказительницы на восковые валики фонографа. Время сохранило для нас голос вопленицы. Сегодня мы можем услышать его в Фонограмархиве Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открылась Всероссийская художественно-промышленная выставка. И. А. Федосова была приглашена сюда для выступлений в концертном зале. Здесь-то и услышал сказительницу и восхитился ее пением молодой М. Горький. Затем были выступления в Казани, потом опять Нижний Новгород, возвращение в Петербург.

Еще три года прожила сказительница в доме Т. И. Филиппова. Весной 1899 года она почувствовала себя плохо и настояла, чтобы ее отправили на родину. Как ни покойно было ей в богатом доме Т. И. Филиппова, она знала твердо: умирать надо на родине, родная земля должна была принять ее прах. Скончалась И. А. Федосова 10 июля 1899 года в Кузаранде. Похоронена на кладбище при кузарандской приходской церкви.

Литература:Чистов К. В. Народная поэтесса И. А. Федосова. - Петрозаводск, 1955.

Рассказ Федосовой о себе

Родители мои - Андрей Ефимович да Елена Петровна - были прожиточные и степенные; мать - бойкая, на 22 души пекла и варила и везде поспела, не рыкнула, не зыкнула; отец рьяной - буде прокричал, а сердцов не было; был еще брат да две сестры, а в них толку мало; я ж была сурова, по крестьянству - куды какая: колотила, молотила, веяла и убирала; севца не наймут, а класца наймуют; 8-ми год знала, на каку полосу сколько сеять; 6-ти год на ухож лошадь гоняла и с ухожа домой пригоняла; раз лошадь сплеснулась - я пала; с тех нор до теперь хрома. Я грамотой не грамотна, зато памятью я памятна, где что слышала, пришла домой, все рассказала, будто в книге затвердила, песню ли, сказку ли, старину ли какую. На гулянку не кехтала, не охотила, на прядиму беседу отец не спущал, а раз в неделю молча уходила; приду - место сделают у свитца, шутить была мастерица, шутками да дурками всех расшевелю; имя мне было со изотчиной, грубого слова не слыхала: бедный сказать не смел, богатого сама обожгу... Стали люди знать и к себе приглашать - свадьбы играть и мертвым честь отдавать.

С малолетства любила я слушать причитанья; сама стала ходить с причетью по следующему случаю: суседку выдавали замуж, а вопленицы не было. Кого позвать? Думали-гадали, а все-таки сказали: "Кроме Иришки некому".

На беседах дала себя знать, бывало, там свадьбой играли, и я занарок причитывала. Ну и пригласили; мать отпустить не смеет. Писарь волостной был сродник невесте, пристал ко мне и говорит: "Согласись, мы уговорим отца, не выдаем тебя в брань да в ругательство".

Согласилась, произвела свадьбу. До весны дело дошло, стали звать на другую свадьбу, отец и говорит: "Не для чего ее приглашать: ведь не знает она ничего". - "Как не знает? По зиме у суседки причитала". Отец возгорчился: "Кто, скаже, позволил?" - "Писарь Петр Кондратьевич, - отвечала мать, - да голова Алексей Андреевич". - "Ну, когда эдакие лица просят, так пусть, для меня как хочет, дело ейное".

Замуж вышла 19-ти лет; женихи все боялись, что не пойду, да и я того не думала и в уме не держала, чтобы замуж идти: сама казну наживу да голову свою кормлю. Перво - сватали за холостого, парня молодого, - родители не отдали. После многие позывали, да сама не хотела - будь хоть позолоченный - не пойду.

Тут люди стали дивоваться, а я замуж собираться, пал на сердце немолодой вдовец - знать, судьбина пришла. Дело было так: приехал сусед с дочерью в гости, у нас в деревне была "беседа игримая". Старик-гость сидит да толкует с отцом, а я говорю отцу: "Спусти на беседу". - "Куды? - говорит. - Молено и дома, греха-то тут на душу". Гость упрашивает, чтобы отпустил: "Она, скаже, такая разумная да к людям подходительная - отпустить можно". - "Не спущу, - отвечал отец, - лучше не говорите".

Замолчала я, села прясть и в ум взяла: "Не поеду за сеном, не пошлешь ни за что".

Смотрел, смотрел отец: "Что, скаже, груба сидишь? Ступай на беседу, коли охота такая привязалась!"

Я просто-запросто, в сарафане-костычь, в фартучке, прялицу в руки - и на беседу. Место сделали, приехавшая гостья и подзывает: "Сядь-ко ты подле меня, есть поговорить. Девко! Думаешь ли замуж?" - "Нет жениха", - говорю я. "Жених есть, да не смеет звать - не пойдешь". - "Для чего, - отвечаю, - завету нету, прилюбится, и ум отступится; судьба есть, так пойду. Какой такой?" - "Удовец - ужели не запомнишь? Петр Трифонович". - "Какой такой "пестрый воскрес", какое у его семейство?" - "Сын да дочка, сын женатой, да у сына двое детей". - "Фатеру знаю, а жениха не знаю". - "Девко, можно идти, участочек хороший, а ты бойкая, сам он год шестидесяти". - "Ну, это дело терпящее, ночью с ангелом подумаю, а утром скажу; отцу не докладайте".

С беседы пришла до первых петухов, не ем, не пью, мать заметила: "Что ты, скаже, сдеяла? Сурова ты. Что ты, голубонько, кручинишься?" Легла спать - не спится, а думается: в девушках сидеть али замуж идти?

"Ну-ко, беседница, - утром рано подымал отец, - на ригач вставай - молотить". Встала, дело делаю, а сама не своя. Поведала думу невестке, хозяйке братовой: "Баба, скажу, замуж зовут". - "Ну что, говорит, ведь ты не пойдешь". - "Нет, - отвечаю, - можно. Как сваты приедут, Ермиловна, ты скажи им, где я, там я посмотрю жениха".

С овина отпорядничалась, случились повозники в Толвую - на Горки. Я подавалась родителям, спустили, и я в гости съехала; отсюда на свадьбу позвали в Заозеро к Мустовом. Женихи приехали к отцу, их повестили, куды я отправилась; приехали они на Горки, где я в гостях, и здесь не застали, вслед за мной - в Заозеро. Сижу я там и пою со слезами, обидуюсь, как слышу вдруг в горнице самовары готовят, большухи уху варят. К крыльцу три мужика на двух лошадях подъехали; гляжу - один знакомый, другого не узнала далее; в умах нету, что женихи наехали. Богу помолились, по фатеры похаживают. Один из них, Петр Андреевич, и говорит: "В тебе нуждаются, ты вдалеко заехала, мы за делом были у вас - сватать. Ну, как слышно, есть в Кузаранде свадебка? Ведь дело заговельное". - "Бог ли понесет, с воли да в подневолье", - ответила я. "Нет уж, как хошь, надо идти; мы такую даль ехали". - "А где же жених?" - спросила я. "А вот он по фатеры похаживает", - сказал Петр Андреевич. "Я неволи не лисица: не объем, не обцарапаю; пусть сам заговорит, не 17 лет".

Жених сел подле меня и говорит: "Идешь ли замуж?" - "Не знаю, идтить ли". - "Иди, - говорит, - не обижу", - стал подбивать и подговаривать. "Век так ласкает ваш брат".

Со свадьбы отправилась я в Толвую, где в гостях, скоренько разделась, поужинала, приехал и жених; сижу я за прялкой; он подсел и говорит: "Умеешь бойко прясть". - "Еще бы, - говорю, - не в лесах родилась, не пням богу молилась. Ну, что ты, - говорю, - берешь меня, я человек молодой, ты матёрой; мне поважено по свадьбам ходить да игры водить; вы люди - матёры, варить не будете: какое будет житье - бесы в лесе насмеются. Да и мне неохота выходить. Выйдешь, замужье - не хомут, не спихнешь: не мило, да взглядывай; не люба свекровка, - звать ее матушкой; худо мое мужишко - веди его чином". Жених на это заметил: "Не крепка жена умом, не закрепишь тыном". - "Ну, когда так, - порешила я, - пойду. Что будет хоть худо, хоть хорошо, а ты помни: дом вести - не бородой трясти; жену, детей кормить - не разиней ходить. Теперь поезжайте на родину скорее, а то смотрите - мужики за бревнами уедут; дело затянется - долго ждать".

Они отправились, а мы легли спать; не спится мне: к худу ли али к добру тянет; сон на глаза нейдет. На улице стало на свет похоже, сестра печку затопила; гляжу - брат приехал за мной, я сплю - не сплю, сестрия будит: вставай, брат приехал. Встала, поздоровалась. "Тебя, - говорит, - сватают". - "За кого?" - спрашиваю, будто сейчас и слышу, не знаю жениха. "Не пойду, - говорю, - здесь останусь; бог с ним, кто такой там приехал". - "Поедем, - говорит, - не велено оставить".

Оделась, поехала. Дома народу много, женихи в большом углу; я глаза перекрестила, поклонилась - была ветряная мельница; там отец с има займуется, а я и не гляжу на женихов. В печке все стопилось, я колыбы расклепала. Гляди, жених, - я знаю шить и кроить, и коровушек доить, и порядню водить. Тут наладила пойво - и в умах нету, что в избе женихи, порядничаю. Они позвали родителя в сени: пойдем, дескать, есть поговорить. Сошли - поговорили. Отец с матушкой меня - в особый покой.

"Что, дочь, - говорят, - женихов приказала? Идешь ли замуж?" - "Как хотите, - отвечала я, - на воле вашей, вы кормили-поили, дочь я ваша и воля ваша".

Отец поразмыслил и объявил женихам: "На хлеб на соль милости просим, а по это дело не по что".

Народу в избе множество - деревнище большое; сродники стали подговаривать, тут и я говорю: "Что ж, родители, куда вода полилась, туда и лейся; пойду, что господь даст; худо ли, хорошо ли будет, ни на кого не посудьячу".

Мать завыла и говорит: "Что ты, дитятко, что ты оставляешь, покидаешь нас, на тебя вся надежда". - "На меня, - отвечаю, - надия какая? От девок невелики города стоят; остается у вас сын, еще дочь, невестка; мы, девушки, - зяблые семена, ненадежные детушки".

Родитель-отец взял свечу затопил, по рукам ударили, я заплакала, пошло угощенье; зазвала я девушек, в гости поехали, - со звоном, с колокольчиками, а там - песни, игры, танцы. Матушка ужасно жалила, суседи срекались: "Что ходила по свадьбам да находила, двадцатилетняя девушка да идет за шестидесятилетнего старика; не станет жить-любить старичонка, удовщище ведь он да посиделище".

13 лет жила я за ним, и хорошо было жить; он меня любил, да и я его уважала; моего слова не изменил, была воля идти, куды хочешь. Помер он в самое рождество. Все жалел меня, покойная головушка. "Не пожить тебе так, выйдешь замуж, - говорил он, - набьешься ты, нашатаешься".

Вдовой жила от рождества до Филиппова заговенья. Была копейченка моя и его - в одно место клали... Сначала жила и в умах не было закон переступать. Тут стали звать за Якова Ивановича с Кузаранды. "Пойду ли, - говорила, - что вы? Жених ли Федосов?"

Пришел его брат сватать - отперлась. Затем старушка дядина ко мне-кова по вечеру, стали беседовать. "Поди, - говорит, - за Якова".

Подумала-подумала и согласилась. В тот же вечер жених с братом ко мне: кофеем напоила, посоветовала, слово дала. На другой день я состаю с постели - а он с зятем уж тут; на стол закуску, водку, самовар поставила, по рукам ударила, жениху подарила рубашку, зятю полотенце. Животы прибрала, а потом и к венцу. Немного причитала; от венца встретили родные, провели в горницу, отстоловали порядком. Дядина да деверь бранить стали, всю зиму бранили, повидала всего; Яков мой такой нехлопотной, а они базыковаты, обижали меня всячески. По весны Яков отправился к Соловкам, а я все плакала да тосковала. Все крестьянство у их вела; весной скотину пасти отпущали, и я сойду, бывало, сяду в лесе на деревинку или на камышок и начну плакать:

 Не кокошица в сыром бору кокует, 
 Это я, бедна кручинная, тоскую: 
 На катучем да сижу я синем камышке, 
 Проливаю горьки слезы во бистру реку...

Плачу, плачу, затем и песню спою с горя:

 Во тумане красно солнышко, 
 Оно во тумане: 
 Во печали красна девушка, 
 Во большой заботе. 
 Взвещевало мое сердце, 
 Взвещевало зло-ретиво, 
 Мне-ка не сказало: 
 Сердце слышало велику над собой невзгоду, 
 Что вконец моя головушка, 
 Верно, погибает... 

Плач о старосте

Вопит Старостиха

Спаси, господи, спорядныих суседушек! 
Благодарствую крестьянам православным, 
Не жалели что рабочей поры-времени, 
Хоронить пришли надежную головушку - 
Уж вы старосту-судью да поставленную! 
Он не плут был до вас, не лиходейничек, 
Соболезновал об обчестве собраном, 
Он стоял по вам стеной да городовой 
От этих мировых да злых посредников. 
Теперь все прошло у вас, миновалося! 
Нет заступушки у вас, нет заборонушки! 
Как наи́дет мировой когда посредничек, 
Как заглянет во избу да он во земскую, - 
Не творит да тут Исусовой молитовки, 
Не кладет да он креста-то по-писаному; 
Не до того это начальство добирается, 
До судов этот посредник доступает; 
Вопота́й у недоростков он выведывает, 
Уже нет ли где корыстного делишечка. 
Да он так же над крестьянством надрыгается, 
Быдто вроде человек как некрещеной. 
Он затопает ногами во дубовой пол, 
Он захлопает руками о кленовой стул, 
Он в похо́дню по покоям запохаживает, 
Точно вехорь во чистом поле полётывает, 
Быдто зверь да во темном лесу покрикивает; 
Тут на старосту скрозь зубы он срыгается, 
Он без разуму рукой ему приграживает, 
Сговорит ему посредник таково слово: 
"Что на ям да вы теперь не собираетесь? 
Неподсудны мировому, знать, посреднику? 
Непокорны вы властям да поставленным? 
Чтобы все были сейчас яке на ям согнаны!" 
Как у этих мировых да у посредников 
Нету душеньки у их да во белых грудях, 
Нету совести у их да во ясных очах, 
Нет креста-то ведь у их да на белой груди! 
Уж не бросить же участков деревенскиих, 
Не покинуть же крестьянской этой жирувдки 
Всёдля этыих властей да страховитыих, 
Назад староста бежит да не оглядывает, 
Под окошечко скоре́нько постучается 
Он у этих суседей спорядовых, 
Чтобы справились на ям да суровешенько: 
"Как наехала судья неправосудная, 
Мировой да на яму́ стоит посредничек, 
Горячится он теперь да такову беду! 
Сами сходите, крестьяна, приузнаете, 
Со каким да он приехал со известьицем, 
Он для податей приехал ли казенных, 
Аль казна его бессчетна придержалася, 
Али цветно его платье притаскалося, 
Аль Козловы сапоги да притопталися?" 
Тут на скоп да все крестьяна собираются,
При кручинушке идут да при великой;
Тут посреднику в глаза да поклоняются,
Позаочь его бранят да проклинают.
Возгорчится как судья ведь страховитая,
В темном лесе быдто бор да разгоряется,
Во все стороны быв пламень как кидается,
Быдто Свирь-река посредничек свирепой,
Быдто Ладожско великое, сердитое!
Тут он скочит из-за этого стола из-за дубового,
Да он зглянет тут на старосту немилым зглядом,
Тут спроговорит ему да таково слово:
"Вы даете всё повольку мужикам-глупцам,
Как бездельникам ведь вы да потакаете!
Хоть своей казной теперь да долагайте-тко,
Да вы подати казенные сполняйте-тко".
Мужичоночки дробят да все поглядают -
Ужель морюшко синё да приутихнет,
Мировой скоро ль посредничек уходится,
За дубовыим столом да приусядется?
Буде взыщется один мужик смелугище,
О делах сказать ведь он да всё о праведных,
Уже так на мужика станет срыгатися,
Быдто зверь да во темном лесе кидается;
Да он резвыми ногами призатопает,
Как на стойлы конь копытом призастукает,
Станет староста судью тут уговаривать:
"Не давай спеси во младую головушку,
Суровства ты во ретивое сердечушко,
Да ты чином-то своим не возвышайся-тко:
Едины да все у бога люди созданы;
На крестьян ты с кулаками не наскакивай, 
Знай сиди да ты за столиком дубовым, 
Удержи да свои белы эти рученьки, 
Не ломай-ко ты перстни свои злаченые; 
Не честь-хвала тебе да молодецкая 
Наступать да на крестьян ведь православных! 
Не на то да ведь вы, судьи, выбираетесь! 
Хотя ж рьян да ты, посредничек, - уходишься, 
Хоть спесив да ты, начальник, - приусядешься! 
Окол ночи мужики да поисправятся, 
Наживут да золоту казну бессчетную!" 
Сговорит да тут посредник таково слово: 
"Да вы счастливы, крестьяна деревенские, 
Что ведь староста у вас да преразумной!" 
Как уедет тут судья да страховитая, 
Сговорят да тут крестьяна таково слово: 
"Мироеды мировы эти посредники, 
Разорители крестьянам православным; 
В темном лесе быдто звери-то съедучие, 
В чистом поле быдто змеи-то клевучие; 
Как наедут ведь холодные-голодные, 
Они рады мужичонка во котле варить, 
Они рады ведь живого во землю вкопать, 
Они так-то ведь нам ими изъезжаются, 
До подошвы они всех да разоряют! 
Слава богу-то теперь да слава господу! 
Буря-падара теперь да уходилася, 
Сине морюшко теперь да приутихло - 
Нонь уехала судья неправосудная, 
Укатилася съедуба мироедная! 
Мы пойдемте, мужики, да разгуляемтесь, 
Ноньку с радости теперь да со весельица, 
Настоялися ведь мы да надрожалися, 
Без креста-то мы ему да всё накланялись, 
Без Исусовой молитвы намолилися!.." 
Как сберутся в божью церковь посвященную 
О владычном они да этом праздничке, 
И прослужат там обеденку воскресную, 
И как выйдут на крылечико церковное, 
И как сглянут во подлётную сторонушку, 
Тут защемит их ретливое сердечушко, 
Сговорят они ведь есть да таково слово: 
"Где ведь жалобно-то солнце пропекает, 
Там ведь прежняя родима наша сто́рона, 
Наша славна сторона́ Новогородская! 
Когда Новгород ведь был не разореной 
И ко суду были крестьяна не приведены, 
Были людушки тогды да не штукавые,
Не штукавы они были - запростейшие; 
Как судьи да в тую пору не моло́дые, 
Пожиты да мужики были почетные, 
Настойливы они да правосудливы, 
Были добры у них кони иноходные, 
Были славны корабли да мореходные. 
Буде что да в прежни вре́мена случалося, 
Соберется три крестьянина хоть стоющих - 
Промеж; ду́-другом они да рассоветуют, 
Как спасти да человека-то помиловать, 
По суду ли-то теперечко по-божьему, 
По этим ли законам праведливыим. 
Тыи времечка прошли да не видаюча, 
Тыи годы скоротались не слыхаюча! 
Наступили бусурманы превеликие, 
Разорили они славный Новгород! 
Все тут придались в подсиверну сторонушку 
На званы острова да эти Кижские, 
Во славное во обчество во Толвую... 
Послыхайте словеса наши старинные, 
Заприметьте того, малы недоросточки! 
Уж как это сине морюшко сбушуется, 
На синем море волна да порасходится, 
Будут земские все избы испражнятися, 
Скрозекозные судьи да присылатися; 
Все изменятся пустыни богомольные, 
Разорятся все часовенки спасенные!" 
Кругом-около ребята обстолпилися, 
Как на этих стариков да оглядилися, 
Ихних речей недоростки приослухались; 
Кои умны недоросточки, приметные, 
Они этыи слова тут принимали " 
Об досюльныих законах постояльных, 
Об досюльноем житье новогородскоем. 
Сволновалось сине славное Онегушко, 
Как вода с песком помутилася! 
Тут воспомнят-то ведь малы недоросточки: 
"Теперь-нонь да времена-то те сбываются,
Как у старых стариков было рассказано!"
Тут мы думали с надежноей головушкой:
"Как пропитывать сердечных малых детушек?
Накопилася станичушка детиная!"
Говорила я надежноей головушке:
"Да ты съезди-ко на малой этой лодочке,
Хоть во город да ты съезди Повенецкой,
Наживи да ты, надежа, золотой казны,
Да мы купим-то довольных этих хлебушков,
Мы прокормим-то сердечных малых детушек!" 
Как во ту пору теперь да в тое времечко, 
Как по этой почтовой ямской дороженке 
Застучало вдруг копыто лошадиное, 
Зазвонили тут подковы золоченые, 
Зазвенчала тут сбруя да коня доброго, 
Засияло тут седёлышко черкасское, 
С копыт пыль стоит во чистом поле, 
Точно черный быдто ворон приналётыват, - 
Мировой этот посредник так наезживал! 
Деревенские ребята испугалися. 
По своим домам они да разбежалися! 
Он напал да на любимую сдержавушку, 
Быдто зверь точно на у́падь во темном лесу! 
Я с работушки. победна, убиралася, 
Из окошечка в окошечко кидалася, - 
Да куда ж мою надежу подевают? 
Я спросила у спорядовых суседушек. 
Как суседушки ведь мне не объяснили, 
Чтобы я, бедна горюша, не спугалася. 
На спокой да легли добры эти людушки, 
Ужо я, бедна, в путь-дорожку отправлялася, 
Чтоб проведать про надежную головушку. 
Уж как этот мировой да злой посредничек, 
Как во страдную, в рабочу пору-времечко 
Он схватил его с луговой этой поженки, 
Посадил да он во крепость во великую, 
Он на три садил господних божьи де́нечка, 
На четыре он на летних эти ноченьки, 
Отлучился что без спросу на неделюшку. 
Тошно плакали сердечны мои детушки, 
Не могла стерпеть, победная головушка, 
Я глядеть да на дети́ны горючи слезы - 
Я склонилася в тяжелую постелюшку 
С-за этого злодия супостатого, 
Что обидел нас, победныих головушек, 
Присрамил да он при обчестве собранном; 
Со бесчестья в лице кровь да разыгралася, 
Со стыда буйна головка зашаталася. 
Ворочался как надеженька со крепости, 
В чистом поле неможенье сустигало, 
На пути злодий-смеретушка стретала!
Вы падите-тко, горючи мои слезушки, 
Вы не на́ воду падите-тко, не на́ землю. 
Не на божью вы церковь, на строеньице, - 
Вы падите-тко, горючи мои слезушки, 
Вы на этого злодия супостатого,
Да вы прямо ко ретливому сердечушку!
Да ты дай же, боже-господи,
Чтобы тлен пришел на цветно его платьице,
Как безумьице во буйну бы головушку!
Еще дай, да боже-господи,
Ему в дом жену неумную
Плодить детей неразумныих!
Слыши, господи, молитвы мои грешные!
Прими, господи, ты слёзы детей малыих!

Плач о писаре

Вопит кума

Отлишилися заступы-заборонушки! 
Как не стало нонь стены да городовой, 
Приукрылся писарёчек хитромудрой, 
Он во матушку сыру землю! 
Вкупе все да мы крестьяна сухотуем: 
Буде проклято велико это горюшко, 
Буде проклята злодийная незгодушка. 
Как по нынешним годам да по бедовым 
Лучше на́ свете человеку не родитися; 
Много страсти-то теперь да много ужасти, 
Как больше того великиих пригрозушек; 
Наезжают-то судьи да страховитые, 
Разоряют-то крестьянски они жирушки 
До последней-то они да лопотиночки. 
Не дай, господи, на сем да на бе́лом свете 
Со досадой этим горюшком возитися: 
Впереди злое горе уродилося, 
Впереди оно на свете расселилося. 
Вы послушайте, народ - люди добрые, 
Как, отколь в мире горе объявилося. 
Во досюльны времена было годышки, 
Жили люди во всем мире постатейные, 
Они ду́-друга, люди, не терзали. 
Горе людушек во ты поры боялося, 
Во темны леса от них горе кидалося; 
Но тут было горюшку не местечко: 
Во осине горькой листье расшумелося, 
Того злое это горе устрашилося; 
На высоки эти щели горе бросилось, 
Но и тут было горюшку не местечко:
С того щелье кременисто порастрескалось,
Огонь-пламя изо гор да объявилося;
Уже тут злое горюшко кидалося,
В окиян сине славно оно морюшко,
Под колодинку оно там запихалося;
Окиян-море с того не сволновалось,
Вода с песком на дне не помутилась;
Прошло времечка с того да не со много,
В окиян-море ловцы вдруг пригодилися,
Пошили они маленьки кораблики,
Повязали они неводы шелковые,
Проволоки они клали-то пеньковые,
Они плутивца тут клали все дубовые.
Чего на́ слыхе-то век было не слыхано,
Чего на́ виду-то век было не видано,
Как в досюльны времена да в прежни годушки
В окиян-море ловцы да не бывали.
Изловили тут свежу они рыбоньку,
Подняли во малой во корабличек:
Точно хвост да как у рыбы - лебединой,
Голова у ей вроде как козлиная.
Сдивовалися ловцы рыбы незнамой,
Пораздумались ловцы да добры молодцы:
По приметам эта рыба да как щучина.
Поскорешеньку ко бережку кидалися,
На дубовоей доске рыбу пластали.
Распололи как уловну свежу рыбоньку:
Много-множество песку у ей приглотано,
Были сглонуты ключи да золоченые.
Тут пошли эти ловцы да добры молодцы
Во деревенку свою да во селение,
Всем суседям рассказалися,
Показали им ключи да золоченые.
Тут ключи стали ловцы да применять:
Прилагали ключи ко божиим церквам, -
По церковным замкам ключи не ладятся.
По уличкам пошли они рядовым,
По купцам пошли они торговым, -
И по лавочкам ключи не пригодилися.
Тут пошли эти ловцы да добры молодцы,
По тюрьмам пошли заключевныим:
В подземельные норы ключ поладился,
Где сидело это горюшко великое.
Потихошеньку замок хоть отмыкали, -
Без молитовки, знать, двери отворяли.
Не поспели тут ловцы добры молодцы
Отпереть двери дубовые,
С подземелья злое горе разом бросилось,
Черным вороном в чисто поле слетело. 
На чистом поле горюшко садилося, 
И само тут злодийно восхвалялося, 
Что тоска буде крестьянам неудольная: 
Подъедать стало удалых добрых молодцев, 
Много при́брало семейныих головушек, 
Овдовило честных мужних молодыих ясен, 
Обсиротило сиротных малых детушек. 
Уже так да это горе расплодилося, 
По чисту полю горюшко катилося, 
Стужей-инеем оно да там садилося, 
Над зеленыим лугом становилося, 
Частым дождиком оно да рассыпалося. 
С того мор пошел на милую скотинушку, 
С того зябель на сдовольны эти хлебушки, 
Неприятности во добрых пошли людушках.

К писарю:

Ты послушай же, крестовой милой кумушко! 
Буде бог судит на вто́ром быть пришествии, 
По делам-судам душа да будет праведна, 
Может, станешь у престола у господнего, 
Ты поро́сскажи владыке свету истинному, 
Ты про обчество крестьян да православных. 
Много-множество е в мире согрешения, 
Как больше того е в мире огорченья. 
Хоть повыстанем по утрышку ранешенько, - 
Не о добрых делах мы думу думаем, 
Мы на сонмище бесовско собираемся, 
Мы во тяжкиих грехах да не прощаемся. 
Знать, за наше за велико беззаконье 
Допустил господь ловцов да на киян-море, 
Изловили они рыбоньку незнамую, 
Повыняли ключи да подземельные, 
Повыпустили горюшко великое. 
Зло несносное, велико это горюшко 
По Россиюшке летает ясным соколом, 
Над крестьянами злодийно черным вороном. 
Возлетат оно злодийно, само радуется: 
"На белом свете я распоселилося, 
До этыих крестьян я доступило, 
Не начаются обиды - накачаются, 
Не надиются досады - принавидятся". 
Как со этого горя со великого 
Бедны людушки, как море, колыбаются, 
Быдто деревья стоят да подсушенные.
Вся досюльщина куда да подевалася, 
Вся отчевщина у их нонь придержалася, 
Не стоят теперь сто́ги перегодные, 
Не насыпаны анбары хлеба божьего, 
Нет на стойлы-то у их да коней добрыих, 
Нету зимних у их санок самокатныих, 
Нет довольных, беззаботных у их хлебушков. 
Ты поро́сскажи, крестовой милой кумушко, 
Ты поро́сскажи владыке многомилостивому, 
Что неправедные судьи расселяются, 
Свысока глядят они да выше лесушку, 
Злокоманно их ретливое сердечушко, 
Точно лед как во синем море. 
Никуды от их, злодиев, не укроешься, 
Во темных лесах найдут они дремучих, 
Все доищутся в горах они высоких, 
Доберутся ведь во матушке сырой земле, 
Во конец они крестьян всех разоряют. 
Кабы ведали цари да со царицами, 
Кабы знали все купцы да ведь московские 
Про бессчастную бы жизнь нашу крестьянскую!

Плач о рекруте женатом

Жена держит младенца трехнедельного, а в руках ведет двухгодового и вопит:

Мне пойти было, кручинной головушке, 
Мне по су́хому, горю́шице, по де́ревцу, 
По высокому, победной, мне по терему, 
Мне ко милоей надежноей сдержавушке. 
Ведь дивуют мне-ка добры столько людушки 
И вси приближни спорядовые суседушки: 
И что я о́тдали стою, бедна, чужаюся, 
И все своей да я надежноей головушки, 
И я со малыми детьми да забавляюся, 
И видно, в божией-то я церкви не стояла, 
И на главы́ златых венцов я не держала, 
И, знать, господнего креста не целовала; 
И, знать, головушка моя да бескручинная, 
И утробушка моя да беспечальная. 
И кабы знали многи добрые бы людушки, 
Как что диется в моем да ретливом сердце. 
И я не люлечку, горюшица, качаю, - 
Я горючими слезами обливаюся; 
И я не с малыим младенцем утешаюся, 
И я великоей кручиной убиваюся.
Как сегодняшним господним божиим де́нечком,
И у меня, да победной у головушки,
Потерялся белой свет да со ясных очей,
Ум тот, разум во головушке мешается.
И порастроньтесь-ко, народ да люди добрые,
И вы приближны спорядовые суседушки!
И мне пройти, бедной, кручинноей головушке,
И мне ко милоей надежноей сдержавушке
И не со златом ведь иду да я не с се́ребром,
И не со скатным перебранным иду жемчугом;
Я иду, бедна, с злодийноей обидушкой,
И я с несносноей злодийноей тоскичушкой.
Я несу-веду сердечных малых детушек,
Я к своей милой надежноей сдержавушке:
"И ты возьми, бедной, на белые на рученьки,
И ты сердечныих рожоных малых детушек, 
И приложи да ко ретливому сердечушку,
И ты к печальному ко блёклому ко личушку,
И припосле́ди ноньку ты до поры-времечки".
И как что сдиется, надежная головушка,
И на кого, сирот бессчастных, пооставишь нас?
И хто возро́стит-то бессчастных наших детушек?
И хто ведь при́зрит-то сирот да бесприютных?
И горевать будет победной мне гЪловушке,
И сиротать будет бессчастным нашим детушкам,
И коковать будет победной мне кокошице,
И во обиде жить бессчастным ди́тям малыим.
И без тебя, да без надежноей головушки,
И без великого родительска желаньица,
Хоть пово́зрастут сердечны мои детушки,
И по фатерушке бедны́ станут похаживать,
И на меня, бедну горюшицу, поглядывать.
И ты послушай, свет надежная головушка!
Хоть останутся там братьица родимые,
И не надия мне, победноей головушке,
И не приберёгушка сердечным нашим детушкам.
И хоть желанны живут дядюшки - не батюшки,
И хоть спацливые ведь дяденьки - не матушки.
И будут детушки сиротны - самовольные,
И все солдатские они да безунёмные.
И все я думала, печальная головушка:
И как до этого учётна до́лга годышка,
И я жила, бедна горюша, радовалася,
И что во доброй во крестьянской живу жирушке
И за разумноей надежноей головушкой.
И не начаялась я, горюша, не нйдиялась,
И над собой да я великоей незгодушки,
И я разлукушки с надежноей сдержавушкой
И расставаньица со малыми сердечными со детушкам.
И мои думушки теперечко бессчастные,
И горьки мысли столько женски неталанные.
Не по думушкам моим да дело ставится,
И не по розмыслам моим да все сбывается.
И пошли годышки теперь да все бедовые,
И времена пошли теперь да потрусливые,
И как часты́ пошли наборы государевы,
И запасно́й да этой силой забираются,
И все по выбору бурлаков выбирают "; 
И во злодийну эту службу государеву.
И матерей да с сыновьями разлучают,
И молодым женам с мужьями расставатися.
И как что диется над милоей, надежноей
                                    сдержавушкой,
И у меня, да у печальной у головушки, 
И не порой да моя молодость прокатится, 
И во горя́х скоро головушка состарится - 
Да как ро́стячи сиротных малых детушек, 
Во сиротскоей бессчастноей во жирушке, 
И во великой во злодийной во обидушке. 
И вы послушайте, суседи спорядовые, 
И не дивуйте мне, печальноей головушке, 
И что частешенько к надёже не подхаживаю, 
И я у правого плеча да не усиживаю. 
И говорит да мне надёжная головушка, 
И без народу говорит да людей добрыих, 
И уговариват победну потихошеньку, 
И уласкат меня, горюшу, полегошеньку: 
"И не тоскуй, бедна́ жена, семья любимая, 
И не пролей, бедна горюша, горючи́ слезы́; 
И как расплачешься, победна, разгорюешься, 
И как бедно́ мое сердечко растоскуется. 
И не придай же ты назолушки к молодецкому
                                     сердечушку,
И к моей зяблоей бессчастноей утробушке. 
И кабы знала ты, бессчастна молода́ жена, 
И как долит да все несносная обидушка 
И как меня да ведь бессчастна до́бра мо́лодца; 
И столько гля́дячи на бессчастных моих детушек, 
И смотрячи́ да на бессчастны твои слезушки, 
И у меня, да у бессчастна до́бра мо́лодца, 
И уныват да все ретливое сердечушко, 
И перетрескала победная утробушка; 
И тебя жаль бедной, бессчастной молодой жены, 
И мне сиротныих бессчастных своих детушек". 
И говорит еще надежна мне головушка, 
И ублаждат меня, любимую семеюшку:
"И буде господи владыко не помилует
И от злодийной да от службы государевой,
И, может, даст господь талану да мне участи,
И мне-ка жить-служить во службе государевой,
И я возьму тебя, жену, семью любимую,
И со сердечными возьму да я со детушкам,
И век мы по́йдем-то, горюша, коротать с тобой;
И будем вми́стях мы, победные, таскатися,
И воспитать да мы сердечных станем детушек".
И еще слушайте, народ да люди добрые!
И как со милой со надежной со головушкой
И мы не сном да темну ночку коротаемся,
И мы горючими слезами обливаемся
И столько думаем, победны, думу крепкую:
И тут он во́зьмет-то сердечных своих детушек,
И с горя на́ свои бессчастны белы рученьки,
И прилагает он ко блекому ко личушку,
И прижимает ко ретливому сердечушку.
И малы детушки всю ночь не успокоятся,
И на белых руках они не спотешаются,
И у младенчиков утроба разжигается,
И ретливо́ сердце ведь кровью обливается,
Что родитель в путь-дорожку отправляется,
И во злодийну эту службу снаряжается.

К мужу-рекруту:

И ты послушай, свет надежная головушка, 
И мы повзыщем свет желанныих родителей, 
И мы корить будем сердечушко покорное, 
И мы головушку клонить будем поклонную, 
И мы приклоним-то младенца тринедельного, 
И мы во резвые родителям во ноженьки: 
И не спахнутся ль они да не сжалуются ли, 
И по тебя, да тепло-красно мое солнышко, 
И по обидныих сиротных своих внучаток, 
И, может, взыщут-то названо себе дитятко, 
И они на́ймут-то бурлакушка все вольна-то, 
И слободя́т тебя, бурлацкую головушку, 
И от злодийноей от службы государевой. 
И буде, нет вкруте его да не находится, 
И так бы съехали ко городу Петровскому, 
И там нашли бы-то судей неправосудныих, 
И задарили б золотой казной беесчетноей, 
И чтоб тебя, мою надежную головушку, 
И все не приняли б во службу государеву.

Падает родителям в ноги и продолжает:

И уж вы слушайте, желанны свет-родители!
И вы не спомните-тко зла да нашей лихости!
И пожалийте сирот малых наших детушек
И мою милую надежную сдержавушку.
И почитать буду я вас, да богоданныих родителей,
И устилать буду пухову вам перинушку,
И утоплю да теплы парны про вас баенки.
И столько вы, да свет желанные родители,
И сберегите-тко вы красное мое солнышко
И мою милую надежную сдержавугаку
И от злодийной этой службы государевой.
И знаю и ведаю, кокоша горегорькая,
И у вас добрая крестьянская ведь жирушка,
И все довольны беззаботны е ведь хлебушки,
И у вас есть да золота казна бессчетная.
И вы отпу́стите победну как головушку
И во злодийну эту службу государеву.
И дивовать да будут добры столько людушки,
И попрекать да вас спорядные суседушки,
И что спустили вы во службу государеву
И сердечное рожоно свое дитятко,
И обсиротили ветляну вы нешутушку,
И со стадушком ведь вы да со детиныим,
И поразгневали рожоно ваше дитятко,
И вы на веки-то его да нерушимые.
И вы глядите-тко, желанны свет-родители,
И на свое да вы рожоно мило дитятко,
И на мою да вы надежную головушку!
Уж он держит-то бессчастных своих детушек,
И на своих носит бессчастных белых рученьках,
И по фатерушке надёженька похаживат,
И малым детушкам в горях да выговариват:
"Ой, бессчастные вы дети, неталанные!
Уже в ком искать велико вам желаньице?
От кого да ждать прелестныих словечушек?
И от дедушки, знать, вам да не желаньице,
И от бабушки ведь вам да нераденьице.

К братьям мужа:

И покорю, бедна́, сердечушко покорное,
И я победную головушку поклонную,
Я ко милым светам-братцам богоданныим,
И при тебе корюсь, надежная головушка,
И при собранныих корюсь да сродичах-сродничках,
И при всих да при спорядныих суседушках:
И не спокиньте-тко победную головушку, 
И не обидьте-тко сердечных малых детушек. 
И хоть я съеду, бедна, к городу Петровскому 
И со своей милой надежноей сдержавушкой, 
И поостанутся сиротны наши детушки, 
И во своем да тепловитом они гнездышке, 
И малёшеньки ведь детушки, глупешеньки.
И как не ведают бессчастны сиротиночки, 
Как про эту про великую незгодушку, 
Что разлукушка с родителем со батюшкой 
И расставаньице с великиим желаньицем. 
И не спокиньте-тко сирот вы бесприютныих, 
И да вы грубыим- словечком не грубите-тко, 
И от дубова вы стола не откажите-тко.

Муж-рекрут к братьям:

Уж вы слушайте-тко, братьица родимые, 
И хоть я со́йду-то во службу государеву, 
Не нанемщичек иду да не охотничек, 
И не забравши золотой казны бессчетноей, 
И не запро́давши бурлацкую головушку. 
Я за вас иду ведь, братьицев родимыих, 
И так вспомните-тко, братьица родимые, 
И не обидьте сироту да молоду́ жену 
И все посли́ меня, бессчастна до́бра мо́лодца. 
И приголубьте-тко сердечных моих детушек, 
И воспитайте их до полного до возрасту, 
И не спустите-тко по миру их крещеному.

Он же к жене:

И ты послушай же, бессчастна молода жена!
Уж как ростячи сердечных малых детушек
И без своей да без надежноей сдержавушки,
И много-множество кручинушки наскопится,
И во твою да во победную головушку.
И как живучи без надежноей сдержавушки,
И не по силушке крестьянская работушка,
И не по розмыслу великая заботушка,
И приходит буде разли́вня красна ве́снушка,
Как повытают снежечки со чиста́ поля́,
И повынесет ледочки из синя́ моря́,
И распечет да тепло-красно когда солнышко,
И ты возьми да сирот малых своих детушек,
И ты ко славному ко кру́тому ко бережку,
Да ты сядешь на катучей белой камешек,
И будешь го́рьки, бе́дна, слёзы проливать,
И малых детушек к сердечку прижимать.
И тут повыскажешь великую кручинушку
Уж ты этому катучу белу камешку,
И рути́ слезушки, горюша, во синё море,
Что не знали бы ведь добры эти людушки,
Где была бедна горюша, с детьми плакала
И рассказала ж где великую кручинушку -
И не прознали б светы-братцы богоданные.
И до своей люби́, горюшица, наплачешься,
И ты печальныим сердечком принатешишься.
И ты глядить будешь, горюша, на синё море,
И ты наглядывать, горюша, черных ка́раблей,
И ты спроведывать, горюша, у матросушков,
И про свою да про надежную сдержавушку,
И про бессчастного солдатушка походного.
И ты послушай-ко, любимая семеюшка!
И оставляю я сиротным малым детушкам,
Я родительско свое да все желаньице,
И со право́й руки оставлю я злаче́н перстень,
И от сердечка опояску новгородскую,
Им на память свое цветно это платьице.
И как тебе, бедной бессчастной молодой жене,
И с ног сапоженьки свои да я козловые.
И ты держи, бедна горюша, с осторожностью,
И ты гляди, бедна горюша, точно на́ мужа,
И тебе навеки останется обуточка
И на великое тебе да погляженьице.
И как придет да ведь владычный божий праздничек,
И ты возьмешь, бедна бессчастна, мое платьице
И молодецкую спорядную покрутушку,
Ты со стопочки сапоженьки козловые.
И как светы бра́тьица по праздничкам разо́йдутся,
И как сестрицы по гульбищечкам разъедутся,
И едина́ да ты с дитями поостанешься,
И кладешь платьице на стол да на дубовой,
И малых детушек на бессчастны возьмешь рученьки,
И ты по цветну будешь платьицу подрачивать,
И станешь малыим дитя́м да выговаривать:
Еще слушай же, сиротна молода жена! 
И как во эту со́йду службу государеву, 
И ты пиши мне скорописчатые грамотки, 
И ты уписывай сиротское жи́вленьице 
И о своих да о несчастных малых детушках. 
И буду на́ вести, бессчастной доброй молодец, 
И я не в дальной безызвестноей сторонушке, 
И не за славным я за синиим за морюшком, 
И я к тебе буду, бессчастна молода жена,
И я писать же скорописчатые грамотки,
И присылать да я сиротным малым детушкам,
И буду низкой я поклон да челобитьица,
И все родительско ведь им благословленьице,
И в собину да челобитное поклоннице,
И тебе, милой семье своей любимоей.

Жена к мужу-рекруту:

И ты послушай-ко, надежная сдержавушка!
И не ласкай меня, победну, не ублаживай,
И мне-ка так, бедной горюшице, тошнёшенько
И порасстаться с тобой, красно мое солнышко,
И с дорогой милой скаченоей жемчужинкой;
И моя трескает бессчастная утробушка,
И уныват мое ретливое сердечушко, 
И столько глядячи на милую сдержавушку.
И хоть меня да ты, победну, приимаешь,
И сам горючи свои слезы проливаешь,
И вопртай да от бессчастноей головушки,
Что не видла б я, горюша, молодецких слез.
И ты послушай же, миженско мое солнышко!
И не жалий меня, печальноей головушки,
И со кручинушки смерётушка не придет,
И со тоски у мня душа с грудей не выйдет.
Хоть текут горючи слезы, - не жемчужные,
И мое лицо, у бессчастной, - не бумажное.
И мне-ка жаль-тошно, победноей головушке,
И тебя умной жаль надежноей сдержавушки.
И когда преж сего до этой поры-времечки,
И до студёноей холодной этой зимушки,
И у тебя, да у скаченой у жемчужинки,
И красота в лицу была, как красно солнышко,
И белота была у света - снежку белого,
И были умные учливы разговорюшки.
Вдруг как сделалась великая незгодушка,
И объявляли лист-бумаженьку гербовую,
И, прочитали как указы государевы,
И объявили злодей службу завоенную.
И как со той поры у нас да с того времечки,
И со мирской сходки, наш свет, да со собраньица,
И когда съездил ты на обчество собраное,
И получил да когда жеребья дубовые,
И как приехал в дом, крестьянску свою жирушку,
И становил да ты ступистую лошадушку,
И ты у этого крылечика перёного,
И я повышла все, печальная головушка,
И тебя стретить, свет, на ши́рокой на уличке,
И на крылечике тебя да на перёноем,
Чтоб ведь сдиять с тобой доброе здоровьице,
И все поро́спросить ведь милую семеюшку:
И ты со радостью ль приехал, со весельицем?
И я сглянула как, кручинная головушка,
И на тебя, да тепло-красно мое солнышко,
И на твое да молодецко бело личушко.
И я увидела, печальная головушка,
Что сменилося бурлацко твое личушко,
И помутились молодецки твои очушки,
И на головушке кудерки развевалися:
И уж ты пьян не пьян, мой светушко, шатаешься,
И говоришь - с тоски победной ты мешаешься,
И воспроговоришь ты мне-ка таково слово:
"И ты послушай-ко, жена бедна бессчастная,
Я не с радости иду да не с весельица,
Со злодийноей великоей тоскичушки;
И меня обчеством, жена, да выбирали,
И на гербовой лист-бумаженьку писали".
И буде, верите, народ да люди добрые,
И да мне-кова, печальноей головушке;
И подломилися тут резвы мои ноженьки,
И приужахнулось ретливое сердечушко,
И закатился тут катучий белый камешек,
И на моем да на бессчастноем сердечушке.
И на сердци́ студит зима у мня студёная,
И ум тот, разум во головушке мешается,
И белой свет да со ясных очей теряется,
И как не носят с горя резвы мои ноженьки,
И не глядят на свет победны мои очушки,
И с горя рученьки бессчастны примахалися.
И как со этоей поры да столько времечки
И он, милая надежная сдержавушка,
И он не кушал столько ествушек сахарныих,
И не испивал да ведь он питьицев медвяныих.
И хотя ж сядем мы за стол да хлеба кушать,
И порасплачемся, победны, растоскуемся.
И хоть сидим да со сердечныим со детушкам,
И я держу в руках младенца тринедельного,
И мы на ду́-друга, бессчастные, поглядаем,
И мы на малого младенца-то посматриваем,
И сговорю, бедна горюша, таково слово
Я своей милой надежноей сдержавушке:
"Я куды, бедна, с младенцем поостануся,
И уж я как, бедна-победна, воспитаюся".
И мы великой тут кручиной напитаемся,
И мы горючими слезами напиваемся.
И хоть повыдем с-за стола да с-за дубового,
И уж мы сядем на брусову белу лавочку,
И тут мы схватимся с надежноей головушкой,
И да я сды́ну тут бессчастны свои рученьки
И на бессчастны на могучи его плечушка,
И на печальну молодецкую головушку,
И стану жалобно-уныло причитать. 
И как у мо́ей у надежноей сдержавушки
И растоскуется ретливое сердечушко,
И распечалится бессчастная утробушка.
И унимать станет победну, уговаривать,
И он меня, да ведь кокошу горегорькую:
"Ты послушай-ко, победна молода жена,
И ты не впа́дайся в великую кручинушку.
И как поели меня, бессчастна добра молодца,
И поостанутся сердечны тебе детушки,
И на роздий тебе великоей тоскичушки".
И уж как мне-кова, печальноей головушке,
И не на радость мне-ка детушки великую, -
И на злодийную великую кручинушку.
И как что сдиется, надежная головушка,
И над тобой, да тепло-красно мое солнышко,
И по горя́м да наб пойти мне-ка, по по́зорам,
И со сердечными со малыми со детушкам.
И кабы знала я, горюша, про то ведала,
Что без тебя жить, без надежноей сдержавушки,
И провожать да мни бессчастну свою молодость,
И я в божией-то ведь церквы да не стояла бы,
И я закону бы ведь е не принимала бы,
И я со волюшкой, горюша, не рассталась бы,
И со младым сыном с тобой я не спозналась бы.
И лучше жи́ла бы во красных еще девушках
И у своих да свет желанныих 'родителей.
И, знать, судьба да у горюшицы бессчастная,
И написалась мне-ка жизнь да неталанная.
И буде прокля эта служба государева!
И разлучат да многих добрых столько людушек,
И как бурлакушков ведь е да с молодой женой.
И ведь жива эта разлука пуще мертвоей.
И три дни клубышком, горюшица, каталася:
Так тошно́-больно́ ретливому сердечушку
И порасстаться мне со красным тобой солнышком.
И еще слушай же, надежная сдержавушка!
И как что сдиется, сдовольной белой светушко,
И тебя во́зьмут как во службу государеву,
И не оставь меня, печальноей головушки,
И светам-братьицам, бессчастну, на обидушку
И малых детушек своих на поруганьице.
И ты придай да ума-разума в головушку,
И как ведь жить буде победной мне головушке
И без тебя, да тепло-красно мое солнышко.
И как по этой разливной красной ве́снушке
И будут пахари на чистыих на полюшках
И севчи́ да на распашистых полосушках,
И пойдут сча́стливы жены́ да все таланные,
Как со своими со надежными головушкам,
И все по трудной по крестьянскоей работушке.
Уж как я, бедна бессчастная головушка,
Я ходить буду по хоромному строеньицу,
Из окошечка в окошечко поглядывать
И на прогульну буду уличку посматривать.
И унывать буде бессчастное сердечушко
И разрывать да буде зяблую утробушку.
И с горя брошусь я, печальная головушка,
И ко бессчастныим сиротным малым детушкам,
И с тоски во́зьму их на белые на рученьки,
И сговорю, бедна кручинная, словечушко:
"И вы пойдемте, сироты да милы детушки,
И вы на трудную крестьянску на работушку,
И вместо сво́его родителя вы батюшка".
И малы детушки бессчастны как малёшеньки
И они разумом ведь детушки глупёшеньки
И точно белочки в глаза ко мне погля́дают.
И не толкуют-то бессчастну разговаривать.
У меня ж тут, у победной у головушки,
И мое рвуци рвет ретливое сердечушко
И столько глядяци на малых этих детушек!
И без тебя, да как миженско красно солнышко,
И все без милоей надежноей сдержавушки
И мне пойти да на крестьянскую работушку,
И поставить наб сердечных малых детушек,
И принести покор богоданной надо матушке:
"И ты останься-ко с бессчастными со детушкам,
И не обидь да ты сирот-то горегорькиих.
И так печальные обидны мои детушки
И все без сво́его родителя без батюшка".
И хоть повыду я в раздолье во чисто́ поле,
И спомяну да тебя, красно мое на́ золоте,
И на этих я полях да хлебородныих,
И на этих я лужках да сенокосныих,
Где ходила я с надежноей головушкой,
И я по трудноей по крестьянскоей работушке,
И с весела́ да красно лето провожала,
И за гульбищечко дорожку коротала!
Где мы думали ведь крепку с тобой думушку,
И говорили где затайные словечушка,
И на котором мы сидели белом камешке,
И под которой под сахарной деревиночкой,
И к деревиночке приду я потоскую,
И на катучем белом камешке поплачу.
И возжидать буду, печальная головушка,
И тебя, милую любимую семеюшку,
И прокоро́таю, победна, день до вечера,
И до закату тепло-красного я солнышка.
И по домам да все суседы убираются,
И со чиста́ поля они да разъезжаются,
А я ждать буду надёжную головушку:
"И появись хоть, тепло-красно мое солнышко,
И мне впотай, бедной горюше, потихошеньку,
И приобрадуй-ко ретливое сердечушко.
Хоть в солдатском появись да мне-ка платьице,
Хоть с оружьицем приди да завоенныим
И с пистолетиком приди да зарукавныим,
Не убоюсь, бедна горюша, не сполохаюсь, 
И я ни беглого солдата, ни походного,
И с тобой сдию, бедна, доброе здоровьице,
И тут поро́сскажу велику всю кручинушку,
И про своих да про бессчастных малых детушек.
И тут мы ду́-другу, победны, порасскажемся,
И посидим, бедны печальны, посоветуем".
Всё раздумаюсь победным умом-разумом,
И я бессчастными мысля́ми неталанными.
И теперь годышки ведь е, да все не прежние,
И времена пошли теперь, да не досюльние.
И нонь не у́йдешь ты, солдат, да не деваешься,
И на родимоей сторонке не покажешься.
И отец-матушка теперь да отпираются,
И столько род-племя теперь да отрекается.
И ты послушай-ко, надёжная головушка,
И как признаю я, горюша горегорькая,
Не откажусь я ведь, семья твоя любимая,
И от своей да от законной от сдержавушки,
И от тебя, да тепло-красно мое солнышко.
И нонь сегодняшним господним божиим де́нечком
И во тумане печет красно теперь солнышко,
И во печали златокрылой ты ясен сокол,
И во тоски, моя надежа, во кручинушке.
И у меня, да у бессчастной у головушки,
И разболела все бессчастна буйна го́лова,
И разгорелося победно ретливо́ сердце́,
И нынь раздумаюсь победным своим разумом:
И день ко вечеру теперь да коротается,
И час к часочику теперь да придвигается,
И молода жена с надёжой расставается.
И как меня, да ведь печальную головушку,
И все долит тоска-кручина неудольная,
И без смолы моя утроба раскипляется,
И вси дубовые мостинки подгибаются.

К матери рекрута:

И посудьячу я, кручинная головушка,
И на тебя, да богоданна моя матушка! 
И, знать, не все равны сердечны тебе детушки,
И не до всих равно́ великое желаньице.
И как моя милая надежная сдержавушка 
И, знать, не дитятко тебе да не рожоное.
И на мою да ты любимую семеюшку
И быдто на́ звиря, родитель, ты поглядываешь.
И, знать, на радости ведь ты да на весельице,
И отряжать да ты сердечно свое дитятко,
Ты ко праздничку ль его да ко владычному,
Аль в сердечное в любимое гостбище,
Аль в веселу путь широкую дороженьку,
Аль в бурлакушки, родитель, его вольные,
Аль по эту золоту казну довольную?
Знать, что при́ моей надежноей сдержавушке,
И видно, на́ поле у вас да не родилося,
И точно, на́ дворе у вас да не плодилося,
И золота казна у вас, знать, не скопилася,
И разорилась, знать, крестьянска ваша жирушка.
И ты послушай, богоданна моя матушка! 
И посли мо́ей ведь надежноей сдержавушки,
Поели тво́его сердечного ведь дитятка, 
И видно, улички содержите радовые,
И будут лавочки у вас, верно, торговые,
И будут знать да многи добры вас ведь людушки,
И поКлонятися суседи спорядовые.
И как что сдиется над моей да над законноей
                                        сдержавушкой,
И как тебе, да богоданной моей матушке; 
Не залучить да себе вечна поминаньица, 
И вековечно тебе будет проклинаньице; 
И буду гнев держать, печальная головушка,
И на тебя, да богоданна моя матушка! 
Не пожалела что сердечно свое дитятко 
И моей милоей любимоей семеюшки. 
И знаю-ведаю, кокоша горегорькая, 
И как расстанусь я с надежноей головушкой, 
И как жить буду, горюшица победная, 
И всё у вас, да богоданна моя матушка,
Я не трудничкой ведь буду, не работничкой, 
Я не легкой буду слыть да цеременушкой,
И я не скорыим, победна, послушаньицем!

К мужу:

И подойду да я с злодийныим бессчастьицем,
Уме я взад да ко любимоей семеюшке.
И наложу да я бессчастны свои рученьки
И на его да я победную головушку,
И при после́ди-то теперь да поры-времечки.
И поглядите-тко, народ да люди добрые,
И как ликуюсь я с надёжноей головушкой.
И не ликуемся победны мы - тоскуемся.
И ушибат да нас злодийная тоскичушка
С тепло-красныим миженским моим солнышком.
И от меня да нонь надёжа удаляется,
И он за горушки, надёжа, за высокие,
И он за темные леса да за дремучие,
И далеко-то он за мхи да зыбучие, 
И он за круглые за малые озерышка,
И за синее за славно за Онегушко.
И жаль тошнёшенько, победной мне головушке,
И порасстаться мне с любимоей семеюшкой,
И отпущать да во злодей службу государеву
Мою милую надежную сдержавушку.
И лучше на свете была бы я не рожена
И родителью на свет да не попущена:
И не в пору́ мне-ка разлукушка, не вовремя
Расставаться с тепло-красным мне-ка солнышком
И спознаваться со великиим бессчастьицем:
И как жива́ эта разлука пуще мертвой.
И спородила как родитель меня матушка,
И не участью-таланом наделяла,
И, знать, злодийныим бессчастьем награждала,
И как на мою да на судимую сторонушку,
И впереди меня, победноей головушки,
И приотправили желанные родители
Уж как это зло великое бессчастьице.
И на моей, знать, на судимоей сторонушке,
Уж на этом на крылечике перёноем,
Кругом-около злодийно обступало,
Всим беремечком за меня да захватилося.
И как до этого учётна долга годышка
И до этой до студёной холодной зимы
Я жила, бедна горюша, веселилася,
И со надёжинькой жила да ликовалася,
Я не верила ведь добрым того людушкам,
Что бывает-то великая кручинушка.
Уж как сегодняшним учётныим-то годышком
Вдруг ведь сделалась великая незгодушка
И мни разлукушка с надёжноей сдержавушкой.
И вперелом пришла велика мне кручинушка,
И мать сыра земля подо мной да подгибается,
И от горючих слез следочки заплываются,
И ум тот, разум во все стороны кидается,
И все бессчастны горьки мысли разбегаются.
И я не знаю-то, горюшица, не ведаю,
И не могу да ума-разума применитися,
И уже где да мни кручину разгуляти,
И уже где да мни головку взвеселити,
И мни куды да ведь от горя подеватися?
И как сегодняшним господним божиим де́нечком
Я пойду, бедна, во у́личку рядовую,
И с горя за́йду я во лавочку торговую,
И я куплю да там оружие завоенное,
И с тоски стре́лю я в бессчастное сердечушко,
И с горя жизнь, бедна-победна, прикоротаю.
И тут раздумаюсь победным своим разумом:
Воспокинуть-то сердечных надо детушек.
И тут сама того, победна, я сполохаюсь:
И материнское ведь сердце - не звериное,
И детиная тоска - не угасимая.
И лучше по́йду я с великоей кручинушки
И в темны лесушка, горюша я, дремучие,
И со обидушки во мхи да я дыбучие,
И пораздию там великую кручинушку
И со сердечными со малыми со детушкам.
И тут раздумаюсь победным своим разумом:
И хоть во этыих темных лесах дремучиих
И там от ветрышка хоть де́ревца шатаются,
И до сырой земли дре́ва да приклоняются,
И хоть шумят эти листочики зелёные,
И поют да там ведь птички жалобнёшенько.
И уже тут моя кручина не уходится,
И уже тут мое сердечко не утешится:
И во мхах да ведь вси звери поразвоются,
Они господу владыке поразжалятся.
И я раздумаюсь победным своим разумом,
И также я, бедна горюша, растоскуюся.
И уже тут моя кручина не уходится,
И уже тут мое сердечко не утешится.
И мне куды с горя, горюше, подеватися?
И стать на горушке ведь мне да на высокие
И выше лесушка глядеть да по поднебесью?
Идут облачка они да потихошеньку,
И во тумане печет красно это солнышко,
И во печали я, горюша, во досадушке -
И уже тут моя кручина не уходится,
И уже тут мое сердечко не утешится,
И красным солнышком оно да не согреется.
И мне пойти с горя ко синему ко морюшку,
И мне ко синему ко славному Онегушку?
И буйны ветры в чистом поле развеваются,
И на сине́м море вода да сколыбается,
И со желтым песком вода да помутилася,
И круто бьет теперь волна да непомерная,
И она бьет круто во кру́той этот бе́режок,
И по камешкам волна да рассыпается -
И уже тут моя кручина не уходится,
И уже тут мое сердечко не утешится.
И у меня тоска-кручина порасходится,
И на моем да на победноем сердечушке,
И на бессчастноей на зяблоей утробушке.
И постою, бедна, у си́ня славна морюшка,
И тут раздумаюсь бессчастным своим разумом:
И на роду́ мне-ка, горюше, знать, уписано,
И на делу́ мне-ка, горюше, доставалося
Уж как это зло великое бессчастьице -
И сиротать бедной кручинной мне головушке,
И унывать ходить ко синю славну морюшку.
И тут я спомню тепло-красно тебя солнышко,
И как волна да в синем море расшаталася,
И также ты, может, надёжная головушка,
И ты на ка́рабле в синем море шатаешься,
И бури-па́дары, надёженька, пугаешься.
И тут сердечушко мое да разгорается,
Уж как сто́ячи на кру́том красном бе́режку,
Уж как гля́дячи на си́не славно морюшко,
И на этую погоду непомерную,
И на этую волну да страховитую.
И тут раздумаюсь победным своим разумом:
Уж как бедныим солдатам мореходныим
И плотно каменно ретливо наб сердечушко
Да им ездить в синем славном этом морюшке,
И как на этыих на черных больших ка́раблях.
И как в тую пору, горюша, в тое времечко
И стану господа владыку я упрашивать,
И все святителю Миколе я молитися:
И укротись, да сине славно это морюшко,
И успокойся-тко, ретливое сердечушко!
Ой, тошным да мне, горюшице, тошнёшенько!
И мне куды с горя, горюше, подеватися?
И впереди меня кручина не укатится,
И позади меня обида не останется,
И посторонь она, злодийна, не отша́тнется.

К народу: утром, на другой день:

И послушайте, народ да люди добрые,
И вы приближние суседы спорядовые!
И как сегодняшним господним божиим де́нечком,
И было утрось с позаранному по утрышку,
И все до раннеей зари да спорыданьица,
И до уныла соловьина воспеваньица,
И у меня, да у печальной у головушки,
И не приклонена в сон буйна была го́лова,
И во всю тёмну ночь сердце не успокоилось.
И как на этой на тесовой на кроваточке,
И на унылой на пуховоей на перинушке,
И на печальноем на складноем сголовьице,
И хоть я со́ своей надежноей сдержавушкой,
И всю мы темну ночь, победные, подумали,
И всю осенну ночь, бессчастные, проплакали.
И у меня, да у кокоши горегорькоей,
И не спокоилось победно ретливо́ сердце́,
И разгорелась моя зяблая утробушка,
И говорило тепло-красно мне-ка солнышко
И моя умная надежная сдержавушка:
"Уже слушай-ко, бессчастна молода жена!
И не давай тоски ретливому сердечушку.
И, может, господи владыко-свет помилует
И как меня, да златокрыла ясна сокола,
И от проклятой этой службы государевой,
И от злодийныих полков да новобраныих".
И отвечаю я, победная горюшица:
"И не жалей меня кручинной ты головушки,
И не ласкай меня прелестными словечушкам,
И не надиюся победна я головушка,
Что воротишься от города Петровского
И ты на́ свою родимую сторонушку,
И ты во свой да дом, крестьянскую во жирушку,
И большаком да ведь по дому настоятелем,
И управителем крестьянской да ты жирушки.
И мне-ко жаль, тошно, сдовольной белой светушко,
И мое чувствует победно ретливо́ сердце́,
Как злодийную великую незгодушку,
Что разлука с тобой, красное мое на́ золоте".
И спомятую я, кручинна все головушка,
И как жила да я с законноей державушкой,
И как ходила с ним к владычным божиим
                                     праздничкам,
И завсегда была, горюша, веселёшенька, 
И за стеной жила, горюша, городо́вою. 
И было честь-место ведь нам да во большом углу,
И была хлеб-соль да ведь нам за дубовы́м столом,
И на нас добрые-то люди любовалися,
И как глядели на нас род-полемя любимое,
И примечали-то судьи́ да правосудные,
И с нами сдияли ведь доброе здоровьице.
И черны вороны с чиста поля не граяли,
И лиходеи про горюшицу не баяли.
И как поели своей любимоей семеюшки,
И своей милоей скаченоей жемчужинки,
И отменю, бедна, владычны божий празднички,
И я заброшу-то бессчастно цветно платьице
И бессчастную любимую покрутушку.
И как что сдиется над красным моим солнышком,
Я к огню придам тесовую кроваточку,
И я бессчастную пуховую перинушку. 
И кабы знали многи добры про то людушки:
И у меня, да у печальной у головушки,
И как огнем горит ретливое сердечушко
И как смолой кипит бессчастная утробушка.
И жаль тошнёшенько свечи да нетоплёноей,
И дорогой своей вербы́ да золоченоей,
И мни сахарной жаль изюмной ягодиночки,
И я бы век да с ним, горюша, не рассталася,
И я с своим да то великиим желаньицем
И со своим да то великиим доброумьицем.
И кабы не было сердечных у мня детушек, -
И той бы не было великоей заботушки.
И я пойду да нонь, печальная головушка,
И я будить свою надёжную сдержавушку:
"Ты повыстань-ко, любимая семеюшка,
Ты со этой со те́совоей кроваточки,
И ты с бессчастной со пуховоей перинушки".
И пораздумаюсь бессчастным своим разумом:
И он последнюю-то спал да теперь ноченьку
И во своем доме, крестьянскоей во жирущке,
И на моих да на бессчастных белых рученьках.
И, знать, не в крепкой сон головушка приклонена,
И нынь по раннему теперечко по утрышку
И буйной го́ловы мой свет да не подымет
И от великоей кручины непомерноей.
И ушибат его тоскичушка несносная,
И жаль расстаться со родимой ему сто́роной,
И пооставить-то ему да молоду жену,
И как меня, бедну горюшицу бессчастную,
И со сиротными со малыми со детушкам.

К мужу-рекруту:

Да ты слушай, свет любимая семеюшка!
И как поели тебя, надежноей сдержавушки,
И поостанусь я, печальная головушка,
И не вдовой да буду слыть - женой не мужнеей,
И я бессчастною солдаткой горегорькою.
И сироты будут солдатски мои детушки,
И не обуты будут резвы у их ноженьки,
И не одеты их бессчастны будут плечушки,
И приотпихнут-то желанны столько дядюшки
И от стола да их, бессчастных, от дубового.
И приоткажут-то меня, бедну горюшицу,
И все от доброй от крестьянской меня жирушки.
И тут студеноей холодной этой зимушкой
И отпущу да я сердечных своих детушек.
И между дво́рами, горюша я, шататися
И по подоконью их, бедна, столыпатися.
И кладу на́ руку победным бурлаченочко
И на бессчастные на плечушки шубёночку.
И отпущу да как победна их головушка,
И удолять станет великая кручинушка.
И прогляжу, бедна, в косевчато окошечко
И на бессчастныих на малыих на детушек.
И пораздумаюсь бессчастным своим разумом,
И столько пустят ли их добрые там людушки,
И во хоромное их пустят ли строеньице,
И обогреют ли бессчастно ретливо́ сердце́
И сирот малыих моих да бесприютныих;
И хоть их, оббранят, бессчастных, обругают,
И у меня ж, да у победной у горюшицы,
И на три ряд моя утроба перетрескает.
И хоть дождусь бедна кручинна я головушка,
И со пути идут бессчастны мои детушки,
И со дороженьки они да все холодные.
И хоть там при́дут в дом, хоромное строеньице,
И они сядут-то о дверной бедной у́голок,
И растоскуются, бессчастны, порасплачутся,
И говорить станут победной мне головушке:
"Что позябли крепко резвы наши ноженьки,
Что дрожит наше ретливое сердечушко".
И так с кусочками я буду разбиратися,
И слезами я, горюша, обливатися,
И прижимать стану к бессчастноей утробушке
И я своих милых бессчастных своих детушек,
И причитать буду, горюшица, я причетью:
"Ой, бессчастные сердечны мои детушки!
И бесталанна бедна мать да горегорькая!
И как бы при́ доме родитель был бы батюшко,
И дорога́ была, надёжная сдержавушка,
И не сиро́тали б вы горькие сироточки,
И не зябли бы от снежку да ножки резвые,
И от морозушку утроба бы не трескала,
И от ветрышка лицо не подвевало бы,
И нас великая тоска не удоляла бы."
И как свезут да тебя, красно мое солнышко,
И ко злодийному ко городу Петровскому,
И, буде, во́зьмут там во службу государеву,
И обмунде́рят вас в мундеры сукон серыих -
И не в милое солдатско это платьице,
И вам повыдадут оружьица военные.
И тут схожу да я во уличку рядовую,
И там возьму да я бумаженьку гербовую,
И повзыщу да Писарев там хитромудрыих,
И тут спишу твое солдатско бело личушко,
И на портрет твою покруту нелюбимую,
Я мундер спишу, горюша, сукон серыих,
И твои ясные спишу да бедна очушки,
И тут солдатское спишу да нареченьице.
И я свезу этот портрет да все бумаженьку,
И на свою да на родиму я сторонушку,
На погляженьице сердечным своим детушкам,
И им на память-то родителя ведь батюшка.
И станут детушки по комнате похаживать
И бессчастну меня матушку выспрашивать:
"И ты послушай-ко, родитель наша матушка,
И уже где наше великое желаньице
И где родитель-от ведь наш да где е батюшко?"
И у меня ж тут, у печальной у головушки,
И тут великая обида порасходится,
И я схожу да в мелкорубленую клеточку,
И я во светлую схожу да с горя светлицу,
И отомкну с горя ларцы да окованные,
Я повыну тут портрет да бело личушко
И принесу да ко сердечным малым детушкам:
"И вы глядите, бедны дети, памятите-тко,'
И как на сво́его родителя на батюшка;
И тут великое сердечное вам желаньице,
И како́ да на родителе е платьице,
И как сокручен-то бессчастной, обмундерен,
И как подтянуто солдатское сердечушко,
И призастегнуты тут пуговки фрунтовые,
И тут повыданы оружьица пудовые:
И столько тут его участки деревенские,
У вашего родителя у батюшка!"
И как в поход его бессчастна снаряжала,
И он пода́л мне-ка портрет да лицо белое
И наказал мне-ка, горюше, уговаривал:
"И тут надиюшка с сердечными со детушкам,
И тут сердечное велико вам желаньице,
И тут великое ведь вам да доброумьице.
И оставляю я победной молодой жене,
Я до возрасту бессчастной до детиного,
И тут довольны беззаботны тебе хлебушки
Со сердечными рожеными со детушкам.
И.тут обуточка ведь вам да и надеточка,
И тебе тут, бедной, любимые подарочки,
И тут владычные тебе да божий празднички.
И тебе тут, бедной горюше, угощеньице,
И на великое тебе да погляженьице.
И ты весь день держи на белых своих рученьках,
И да ты в ночь клади к ретливому сердечушку,
И да ты по́д утро ко белому ко личушку,
И ты портрет клади да бело мое личушко.
И наликуешься, горюша, натоскуешься,
И ты горючими слезами приобо́льешься,
И не забудешь ты бессчастна добра молодца,
И свою милую надёжную сдержавушку".
И хоть я при́няла, победная головушка,
И я портрет да это бело его личушко,
И тут я пала ведь, горюша, о сыру землю,
И я не видла тут, горюша, свету белого.
И да я клубышком, горюшица, каталася,
И я червышком, победная, свивалася.
И я не знала-то, победная головушка,
И как с сырой земли, горюша, подымалася,
И как с надёженькой, победна, расставалася.
И сговорила тут единое словечушко:
"И лучше мать сыра земля да расступилась бы,
И уж бы я туды, победна, приукрылась бы,
И тут утробышка моя не обмерла бы,
И тут сердечушко мое не разрывалось бы.
И моя милая надежная головушка,
И тепло-красное миженско мое солнышко,
И он тут белыми-то ручками помахивал,
И он головушкой ведь мне да все покачивал,
И он на память мне словечушка наказывал.
И как жива эта разлука пуще мертвой,
И я бы лучше ведь, кокоша горегорькая,
И отпустила б его в матушку сыру землю,
И чем во эту в злодий службу государеву.
Я бы знала ведь, печальная головушка,
Где положена законная сдержавушка,
И я б поставила там крест животворящий,
Я бы по́часту, горюшица, учащивала,
Я бы по́долгу, горюшица, усеживала
И с соболезными с сердечными со детушкам
И у своей да у надёжной у сдержавушки,
И я у сво́его миженска красна солнышка.

К соседям и родным:

Поглядите-тко, народ да люди добрые,
И вы милые суседи спорядовые,
И вси сродичи вы теперь да мои сроднички!
И какова эта разлукушка великая,
И мне со милоей с надежноей сдержавушкой.
Охти мни, мне-ка, горюшице, тошнёшенько!
И столько третей хоть учётной долгой годышек,
И я жила да за моей милой любимоей семеюшкой,
И была умная скаченая жемчужинка,
Все разумная надежная головушка.
Я ведь пьяного, горюша, не видала,
Я хмельного у ворот да не встречала,
И я грубного словечка не слыхивала,
И я страсти ведь обиды не принимывала.
И я богатого суседа не боялася,
И маломощноей суседке не корилася.
Мне-ка уличка ходить была - широкая,
И путь-дороженька была мне-ка - торнёшенька.
Мне поклон да был от добрыих от людушек,
И мне почет да был от мужниих от женушек,
И столько на три, знать, учётных малых годышка
И мни талану-то ведь было столько участи.
И как жила я за любимоей семеюшкой,
И как в гостях, бедна горюшица, гостила,
И быдто сыр в масле, горюшица, каталася,
И как скачен жемчуг, горюша, рассыпалася.
И три годышка прошли да не видаются,
И, знать, талан да мою участь-то великую
И добры людушки талан да приоббаяли,
И черны вороны ведь участь приограяли, o
И деревенские собаки приоблаяли.
И столько мне-кова, кручинноей головушке,
И супроти́в мне-ка любимоей семеюшки,
И не прибрать да мне, горюшице, ведь не́ видать,
И не из милыих суседей спорядовыих,
И не в роду́ мне-ка, горюшице, не в племени,
И мни не возрастом, горюшице, не волосом,
И не по белу́ молодецкому по личушку,
И не по желтыим завивныим кудерышкам,
И не учливой цвяковитой поговорюшкой.
И нигде нету-то ведь талоей талиночки,
И ни в ком нету мне великого желаньица.
И как моя да свет любимая семеюшка
И как во эту службу со́йдет государеву
И во бессчастные солдатушки походные,
И их там вышлют на сраженьице великое,
И воевать да со злодием неприятелем,
И походить станут солдатушки бессчастные,
И понесут да они ружья завоенные,
Что оружьица ведь их да были б справлены,
И поскорёшеньку у их да занаряжены.
И тут ведь крест кладут солдаты по-писаному,
И испове́дь дают попу - отцу духовному,
И они выйдут во раздольице в чисто́ поле
И тут поклонятся на все на три сторонушки,
И сговорят бедны солдатушки бессчастные:
"И ты прости да нас, Русия подселенная,
И ты прости да нас, сесветное живленьице,
И ты, родимая, прости да нас, сторонушка,
Издали да вы простите, бедны женушки,
И сироты́ бедны простите, малы детушки!"
И столько не́весто ведь, светы, невестешенько,
И все кому да буде на́ бою божья́ милость,
И кого господи владыко-свет помилует,
И он на стра́сти, на сражении на великоем,
И кто живой да со войны-то ворочается.
И не могу да знать, кокоша горегорькая,
И столько судит ли владыка мне-ка милосливой,
Что видать милу надёжную головушку,
И тепло-красное видать ли мне-ка солнышко.
И все нигде да нету талоей талиночки,
И ни в ком нету мни великого желаньица.

К мужу-рекруту:

И ты послушай, свет надёжная головушка,
И как посли́ да тебя, красно мое солнышко,
И поостануся, горюша молодёшенька,
И на словах да я, бессчастна, суровёшенька,
И на речах да я, победнушка, спесивая.
И ты придай да ума-разума в головушку
И размышленьица в бессчастно ретливо́ сердце́.
Уж как в нынешни года да в это времечко,
Буде как мне-ка, горюше, сохранятися
И без тебя да без надежноей головушки.
И пройдет сло́вечко про бедну ведь несносное,
И попусту́ да в поле ветрышки навиются,
И понапрасну черны вороны награются,
И добры люди про бессчастную набаются.
И скажут: "Вольная солдатка самовольная,
И уже так эта солдатка сбаловалася
И прозабыла, знать, надёжную головушку
И тепло-красное миженско свое солнышко".
И еще слушай ты, любимая семеюшка,
И сожалею я, горюша горегорькая,
И все тебя столько, скаченую жемчужинку.
И хоть ты будешь там во службе государевой,
И, может, буде тебе вольна столько волюшка
И слободная пора да тебе времечко,
И напиши да скорописчатую грамотку,
И ты ко мне пищи, к кручинноей головушке,
И в кою по́ру на сраженьице сбираетесь,
И когда воины в поли́ будут съезжатися,
И когда вороны в чистом поле слетатися.
И упиши да мне, надежная головушка,
И в тую пору я, горюша, в тое времечко
И заложу свою любимую покрутушку,
И наживу да золотой казны бессчетноей,
И я куплю свечи, горюшица, рублёвые,
И пелены кладу, горюшица, шелковые
Я пречистой пресвятой да богородице.
Я возьму своих сердечных малых детушек,
И тут мы сходим-то к попу - отцу духовному,
И мы попросим-то служителя церковного,
И мы во эту божью церковь посвященную.
И буду господу владыке я молитися,
И чтоб господи владыко-свет помиловал,
И тебя, милую надёжную головушку,
И от злодиев бы тебя да неприятелей,
И на войне тебя, надежу, на сраженьице,
И не дал господи смерётушки напрасной бы.
И чтоб синее-то море укротилося,
И уж как этая война да уходилась бы,
И возвратился бы, надежная головушка,
И ты с злодийной бы со службы государевой
И на одну хоть на гостину бы неделюшку,
И засмотрел своих сиротных малых детушек
И сироту меня, горюшу бесприютную.

К братьям родным: падает в ноги и просит:

И вы послушайте, сродичи милы сроднички, 
И вы милы светушки-братцы родимые, 
Да что я скажу, кручинная голавушка. 
И сиротать будут сердечны мои детушки, 
И вы господа-то бога хоть побойтесь-ко,
И не заприте-тко новых сеней решетчатых,
И не задвиньте-тко стекольчатых околенок,
И не пугайтесь, светы-братцы, не чужайтесь-ко,
И допустите-тко сердечных моих детушек
И уж вы в дом да во крестьянскую во жирушку.
Хоть хлебом-солью вы бессчастных не кормите-тко,
И со пути да их дорожки обогрейте-тко,
И обогрейте-тко у бессчастных ретливо́ сердце́,
И прихраните-тко от темной их от ноченьки,
И приголубьте-тко бессчастных моих детушек,
И взвеселите мою зяблую утробушку.
И не убойтесь-ко великого бессчастьица
И вы злодийного велика бесталаньица.

К мужу-рекруту:

И ты послушай-ко, любимая семеюшка!
И как посли́ тебя, надёжноей сдержавушки,
И разорится дом, крестьянска наша жирушка,
И разрешетится хоромное строеньице.
И уж как мне-кова, кручинноей головушке,
И тосковать буде, горюшице, век по веку
И столько ро́стячи сердечных малых детушек.
И без тебя, да без надёжноей сдержавушки,
И наб головушка держать да мни поклонная,
И мни сердечушко держать да ведь покорное,
И всим ведь милым спорядовыим суседушкам,
И не обидели б сердечных моих детушек.
И хоть там при́дут-то сердечны малы детушки,
И со широкоей придут они со улички,
И порасплачутся бессчастны, поразжалятся,
И мни, победноей бессчастноей родной матушке,
И что суседи-то ведь их да напинаются.
И говорить стану, кручинная головушка:
"Ой, бессчастные вы дети, неталанные!
И уж вы жалобы ведь мни не приносите-тко.
И знаю-ведаю кручинна я головушка,
И мое так ноет ретливое сердечушко
И на вас гля́дячи, сердечных малых детушек.
И вы послушайте, бессчастны, неталанные!
И как вы пой́дете на ши́року на уличку, -
И там вам уличка ходить да не широкая,
И путь-дороженька бессчастным не торнёшенька,
И вам без спацлива родителя без батюшка.
И был бы спацливой родитель да ваш батюшко,
И вы бы по миру, дети, да не таскалися,
И меж дворами вы, бессчастны, не шаталися,
И добры людушки ведь вас да не пихали бы,
И нам довольны беззаботны были б хлебушки,
И за своим да мы сидели б дубовы́м столом,
И вы обутые ведь были бы, одетые.
И мы бы ро́стили детей да красовалися:
И столько бог судил талану да вам участи,
И столько слы́вете, сердечны мои детушки,
И вы на уличке, победные, - дурливые,
И во избы, да милы дети, - хлопотливые,
И неумные вы дети - самовольные.
И как на вас, мои сердечны милы детушки,
И середи да тепла красного хоть летышка
И жалко-жалобно печет да красно солнышко,
И посторонь печет на добрых оно людушек,
И не на нас да на печальныих головушек.
И не свети́т нынь на горюшицу светел месяц.
Уж как жить буде печальной мни головушке 
И без своей да без надежноей сдержавушки?
И уж как зла эта великая обидушка,
И круг меня злодий она да обвивается,
И за сердечушко злодий она хватается,
И с того ум-разум в головушке мешается.
И мни-ка гди, бедной горюше, взвеселитися
И пораздиять где великая кручинушка?
И хотя ж при́ду я во светлую во све́тлицу,
Я сгляну да ведь, победная головушка,
И на пустылую тесовую кроваточку
И на унылую пуховую перинушку.
Я сгляну еще, печальная головушка,
Я по стопочкам сгляну да по точеныим,
Я по стенушкам сгляну да по лицовыим.
И нет на стопочках ведь цве́тна его платьица,
И молодецкоей снарядной нет-покрутушки.
И с горя не́ мила крестьянска эта жирушка,
И мне-ка не́ люба пустыла эта све́тлица.
И без своей да без надежноей сдержавушки
И как пустым везде теперечко пустёшенько.
И тут ведь со́вьется великая тоскичушка
И на моем да на бессчастноем сердечушкё,
И на моей да все на зяблоей утробушке.
И нынь раздумаюсь бессчастным своим разумом:
И мне-ка гди, бедной горюше, взвеселитися
И пораздиять где великая кручинушка?
И с горя брошуся, печальная головушка,
И я во двор с горя к любимоей скотинушке.
И во дворы́ тут у любимоей скотинушки,
И не раздиешь тут великоей кручинушки, -
И тут сердечушко мое не взвеселяется,
И тут обидушка моя да не уходится,
И еще пуще тут тоска да разгоряется.
И нынь раздумаюсь победным своим разумом,
И мни-ка где, бедной горюше, взвеселитися
И пораздиять где великая кручинушка?
И брошусь с горя я на ши́року на уличку,
И со досады на крылечико перёное,
И тут подумаю победным умом-разумом,
Что на уличке кручина приуходится
И на крылечике обида приостанется.
Погляжу на все на три-четыре на сторонушки,
И выше лесушку сгляну я по поднебесью,
И откуль идут да эти облачки ходячие,
И откуль ветрышки-то веют полегошеньку?
Из подлетной ли то веют со сторонушки,
И скоро ль и́дут эти облачки ходячие,
Издали́ да из подзападной сторонушки.
И в коей сто́роне сраженье подымается,
И гди война-то ведь теперь да начинается, -
И тут сердечушко мое не взвеселяется,
И буйна го́лова моя да сокрушается,
И еще пуще тут обида разгоряется.
И я сгляну еще, печальная головушка,
И я на милых спорядовыих суседушек,
И как с мужьями-то они ходят, красуются.
И скрозь туман гляжу, горюша, скрозь обидушку,
И во слезах, бедна горюша, во великиих,
И не могу признать ведь с горя добрых людушек,
И со обидушки спорядныих суседушек,
И призаплачу я бессчастны свои очушки,
И приотру свое победно бело личушко.
И нынь раздумаюсь бессчастным своим разумом:
И мни-ка гди, бедной горюше, взвеселитися,
И пораздиять где великая кручинушка?
И взад пойду да я с крылечика перёного,
И ворочусь да в дом, крестьянску я во жирушку,
И я сгляну да на сердечных своих детушек.
И малы детушки кругом-около обхаживают
И на меня, бедну горюшу, посматривают,
И они с глупости меня да разговаривают,
И воскликают-то бессчастну они матушку:
"Гди была ж, наша родитель, родна матушка?
Что заплакала ведь ясны свои очушки?
И ты на радости ль, родитель, на весельице?"
И с горя сгру́стнусь на сердечных своих детушек,
И отошлю их от бессчастных своих рученек:
"И вы отстаньте-тко, бессчастны малы детушки,
И от меня, да от печальной от головушки,
И уже так мне-ка, горюшице, тошнёшенько.
И я ведь спомнила, печальная головушка,
И я ведь вашего родителя-то батюшка
И свою милую любимую семеюшку.
И кабы знали вы, сердечны милы детушки,
И про мое да про бессчастно расставаньице,
И про горючее про слезно обливаньице.
И поосталась от надежной как головушки,
Я со стадушком осталась со детиныим.
И не на радость вы мне, дети, на весельице, -
И да вы на́ тоску, горюше, на великую".
И сговорят еще бессчастны малы детушки,
Все выспрашивают печальную головушку:
"И ты скажи да нам, родитель наша матушка,
И куды шел да все родитель родной батюшко?
От в охотну ль шел бурлацкую работушку?"
И лучше детушки того не говорили 
И сердечушко мое да не знобили бы.
И мне-ка так, бедной горюшице, тошнёшенько:
Как отпущена надежная головушка
И во злодийну грозну службу государеву.
И как бы не было роженых вас ведь детушек,
И по походушкам с надежей я скиталась бы,
И мы бы за́-обче с надёжей горевали бы.
И кои счастливы ведь матери таланные -
И не живут да ведь сердечны у их детушки.
И как по моему велику бесталаньицу -
И уж вы на́ горе, дети, да зародилися.
И как у вас да без родителя без батюшка,
И бессчастны будут ножки необутые,
И бессталанны будут плеча неодетые.
И, знать, для вас, да для бессчастныих головушек,
И видно, на поле теперечко не́ родится,
И недорост да все довольным этим хлебушкам.
И как раздумаюсь победным умом-разумом,
И не убавится обидушки - прибавится.
И мне куды, бедной горюше, подеватися?
И наживать да где довольны эти хлебушки?
И мни задаться хоть крестьянину богатому,
И мне во летны хоть, горюше, во работнички,
И мне во зимние, горюше, во коровнички.
И столько ро́стить вас, сердечных милых детушек,
И меня грусть возьмет, великая обидушка.
И когда преж сего до этой поры-времечки
И при своей жила надежноей сдержавушке,
И я заботушки в головушке не и́мала,
И я богатому суседу не корилася,
И в чистом поле буйна ветра не слыхала я,
И я не знала все, печальная головушка,
И как шатаются в темном лесе деревиночки,
Что расшумятся ль зеленые листочики.
И нонь узнала я, горюшица, проведала:
И буйны ветрышки теперь да развеваются,
И приминяюсь я, победная горюшица,
И я ко этой ко шатучей деревиночке,
И как ко этоей ко горькой я осиночке.
И также я, бедна кручинная головушка,
И все без своей без надежной сдержавушки
И без своей милой любимоей семеюшки.
И точно деревцо в лесах быдто шатучее.
И приминилася, победна я головушка,
Я к подсушной в темном лесе деревиночке.
И как ведь деревцо в лесах-то подсыхает,
И так сердечушко мое да сокрушается,
И как зеленые листочки расшумляются,
И так злодийная кручинушка расходится
И на моей да все на зяблоей утробушке.
И нынь раздумаюсь бессчастным своим разумом:
И мне-ка гди, бедной горюше, взвеселитися,
И пораздиять где великая кручинушка?
И мне к суседушкам идти ли спорядовыим?
И на раздий идти великой мне обидушки?
И когда преж сего до этой поры-времечки,
И была при́ доме надёжна как головушка,
И вси милы спорядовые суседушки,
И не боялися меня, не опасалися,
И они на́ речи с горюшицей ставалися,
И в разговор они с победнушкой сдавалися, 
И они думали ведь крепку со мной думушку. 
И теперь нонече отрекнулися ведь добры эти
                                         людушки,
И откачнулись честны мужни молоды́ жены 
И от меня, да от печальной от головушки, 
И убоялися великого бессчастьица 
И уж как этого злодийна бесталаньица, 
И на стретушку со мной да не стретаются. 
И со мной на́ речи, с победнушкой, не ставятся, 
И в разговоры со мной, победной, не сдаваются. 
И я не знаю-то, горюшица, не ведаю, 
И как жить теперь на сем да на бело́м свете 
И мни без милоей любимоей се,меюшки, 
И без своей да без надежноей сдержавушки 
И наб смиреньице держать да все со кротостью, 
И наб по уличке ходить, бедной, тихошенько, 
И буйна го́лова носить надо низёшенько, 
И наб сердечушко держать да все покорное 
И мне-ка милым спорядовыим суседушкам.
И чтобы буйны эти ветры не навиялись,
И понапрасну добры люди не набаялись,
Что ведь вольная солдатка самовальная
И молодёшенька осталась суровёшенька.
И у меня тут, у печальной у головушки,
И на три ряд мое сердечко прирастрескает,
И на четыре ряд утроба перелопает.
И нынь раздумаюсь бессчастным своим разумом,
И мни-ка гди, бедной горюше, взвеселитися
И пораздиять где великая кручинушка:
И мне у светушков ли братцев богоданныих
И во своем доме, крестьянскоей во жирушке?
И хотя ж у́мны светы-братцы богоданные,
И столько вовремя они да порасходятся,
И на меня, бедну горюшу, порозроются,
И станут искоса ведь братьица поглядывать, 
И станут и́зрыхла победной поговаривать.
И у меня жа, да у печальной у головушки,
И с ихных слов да у горюши невеселыих
И призакатится катучий белый камешек
И на мое да на бессчастное сердечушко.
И пораздумаюсь бессчастным своим разумом:
И мне-ка где, бедной горюше, взвеселитися
И пораздиять где великая кручинушка?
И знаю-ведаю, кокоша горегорькая,
И нигде нету-то ведь такоей талиночки,
И ни в ком нету-то великого желаньица.
Ой не дай же, боже господи,
И на сем да на бело́м свете
И поостаться от надежныих головушек
И бессчастныим жена́м да молодёшеньким!
Я пойду да в божью церковь посвященную,
И помолюсь да я богу от желаньица,
И я владыке помолюсь да со усердием.
И уж я ставлю там свечи да все рублевые,
И я кладу да пелены-то ведь шелковые,
И я пречистой пресвятой да богородице,
Чтобы господи владыко-свет помиловал,
И пресвятая мать богородица засту́пилась,
И утолили бы печаль неутолимую,
И угасили бы тоску неугасимую
И на моем да на бессчастном ретливо́м сердце́
И все на зяблой на бессчастноей утробушке.
И тут головушка моя да взвеселяется,
И кручинушка моя да утишается,
И тут злодий эта обида поуходится.
И пораздумаюсь бессчастным умом-разумом:
И для чего ж да божий церквы-то ведь строятся?
И для чего ж да попы, отцы духовные, ведь ставятся?
Уж как божии-то церквы - для моленья,
И гля наших душ грешных спа́сенья,
И как попы, отцы духовные, - для слу́женья.
И чтобы мы ионам-отцам покаялися,
И мы во божий бы церквы да ходили,
И мы попов, отцов духовных, бы просили,
И мы молебенки за дру-друга служили бы.
И мы живем да точно гуси заблудящие,
И как за наше, знать, велико прегрешение
И понапрасное живет да кроволитье,
И от злодиев-то теперь да неприятелей,
И от нашиих живет да християнушков.

К народу: суседка, у которой муж в солдатах:

Вы послушайте, народ да люди добрые,
И вси приближни спорядовые суседушки,
И да что я скажу, победная головушка!
И как была да в эвтом городе Петровскоем,
И расставалась как с любимоей семеюшкой:
И как жива эта разлука пуще мертвой,
И расставаньице с солдатом новобраныим,
Со своей милоей надежноей сдержавушкой.
И не опомнюсь я, горюша, не опа́мятусь,
И как простилася, победна, порассталася.
И тут ведь о́бмерло ретливое сердечушко,
И тут я пала ведь, горюша, о сыру землю.
И спамячу́ его ласко́вые словечушка,
И он наказывал, победну уговаривал:
"И ты живи, бедна горюша молода жена, 
И ты со мо́има-то братьицам родимыим;
И да ты расти-ко сердечных малых детушек,
И работа́й да ты крестьянскую работушку,
И ты не впа́дайся в веселые гульбищечка,
И отмени, бедна, владычни божий празднички.
И хотя ж пойдешь ты, печальная головушка,
И по владычныим, горюшица, по праздничкам,
И не убавишь ты кручинушки - прибавишься.
И ведь род-племя теперечко отступится,
И сродчи-сроднички ведь нынь да приотрекнутся,
И от тебя вси, от победной от головушки,
И все по-прежнему не будет ведь почтеньица
И все любимого тебе да угощеньица".
И тут я в ум взошла, кручинная головушка,
И тут повыстала от матушки сырой земли.
И голова да у горюшицы скружилася,
И тут смахнула я бессчастны свои рученьки
И крепко за́жала ретливое сердечушко:
"Уже ой да мне-ка, светушки, тошнёшенько,
И мне-ка жаль-тошно́, надежноей головушки,
И потеряла белой свет да из ясных очей".
И тут не ви́дла я, кокоша горегорькая,
И во кою́ пошли солдатушки сторонушку,
И как в котору путь широкую дороженьку.
И я в горя́х, бедна горюшица, не знала,
И во слезах да я, победна, не видала.
И пригодилися ведь добры да тут людушки,
И сговорили мне, кручинноей головушке:
"И ты одумайся, горюша, приочувствуйся,
И да ты по́гляди в подзападну сторонушку,
И ты на тую путь широкую дороженьку,
И как идут бедны солдатушки походные,
И погляди сзади́, кручинна ты головушка, 
И на плечах да ведь ранцы у них потряхают".
И тут головушкой идут бедны покачивают,
И нет солдатушкам ведь вольной этой волюшки,
Им сглянуть да на путь ши́року дороженьку,
И на бессчастныих сглянуть да молодыих ясен.
И не посмиют они взад обворотитися,
И не посмиют снять ведь киверов солдатскиих
И со бессчастной со солдатской буйной го́ловы.
И уныват да их бурлацкое сердечушко,
И обмират да их солдатская утробушка,
И им ведь жаль-тошно́ родимой своей сто́роны,
И потошнее жаль сердечных малых детушек,
И на уме держать бессчастных молодыих жен.
И как идут да там победные солдатушки,
И как не видят в слезах ши́рокой дороженьки,
И во кручинушках не видят свету белого.
И они так идут, бессчастные, тоскуют.
И тут бы не́ несли солдатов ножки резвые,
И позади у их идут да нровожатели
И говорят да все солдатушкам походныим:
"И вы идите-тко, солдатушки, не мешкайте,
И ускоряйте путь широкую дороженьку,
И расставайтесь вы скорей да с молодым женам,
И вы прощайтесь-ко теперь да с своей сто́роной".
И уж как этыих солдатушков походныих
И удолять станет великая кручинушка.
И хоть не пьяны - путем идут все шатаются,
И не глядят да на свет я́сны у них очушки.
И тут остались мы, бессчастны молоды́ жо́ны,
И на пути да мы остались на дороженьке,
И на прогулушке на ши́рокой на уличке,
И по сырой земле победные катаемся,
И слезно плачем мы, горюши, причитаем.
И столько не́весто на сем да на бело́м свете,
И столько судит ли владыко многомилостлив
И увидать да нам, надежныим головушкам,
И уж как этыих солдатушков бессчастныих.
И да им дальняя путь ши́рока дороженька,
И далеко бедны солдаты отсылаются,
И на синё море они да отправляются.
И потеряшечку, горюши, потеряли мы,
И оброночку, горюши, обронили ведь:
Потеряшечку, горюши, во пятьсот рублей,
И мы оброночку, победны, в целу тысячу.
И не дай господи на сем да на белом свете,
И не радию я, бессчастная головушка,
И столько многим я, горюша, людям добрыим
И уж как этого злодийна расставаньица
И что горючими слезами обливаньица.
И нам не дали-то судьи неправосудные
И расставаться столько времечки на два часа,
И постоять да нам, победныим, подумать,
И посоветовать с любимыми семеюшкам.
И как лучиночку скорёшенько сломили,
И так в поход бедных солдатов снарядили.

К детям:

И вы послушайте, бессчастны малы детушки!
И как отпущен-то родитель да ваш батюшко,
И он в дальную в путь ши́року дороженьку,
И он в злодийну эту службу государеву.
И не дождаться вам, сердечным малым детушкам,
И не гостюшком его да не любимыим,
И не видать да вам сердечныих гостинечек,
И вам на праздничек сердечныих подарочек,
И не приедет-то родитель да ваш батюшко
И во свой дом, да он крестьянскую во жирушку.
И укатилось миженско ваше солнышко,
И за горушки оно да за высокие,
И за мхи да оно, красное, дыбучие,
И за лесушка оно да за дремучие,
И не будет вам великого желаньица
И не ласко́выих прелестныих словечушек,
И подрожит ваше ретливое сердечушко,
И позябёт да ваша зяблая утробушка.
Ой, бессчастны вы дети неталанные!
И не дай господи на сем да на бело́м свете
И воспитатися бессчастным малым детушкам
И без своего родителя без батюшка!

К народу жена:

Вы послушайте, народ да люди добрые,
И вси милые суседи спорядовые!
Я бы знала ведь, горюша, про то ведала,
Что разлукушка со красным придет солнышком
И что возьмут да ведь надёжную головушку
И во злодийную во службу государеву.
И я работушки б, горюша, не работала
И все смотрела б на надежную головушку,
И ему впрямь точно печально в бело личушко,
И ему в точь, бедна горюша, во ясны очи.
И наглядилась бы, победная головушка,
И все на память на скачену бы жемчужинку.
И нынь схватилась я, бессчастная головушка,
И круг надеженьки горюша не ухаживала,
И по младой я головушке не глаживала. *
И уж как нынь да ведь победной мне горюшице
И будет три поля кручины изнасеяти,
И сине морюшко горючих слез наполнится.
И мне-ка ростячи сердечных малых детушек
И провожать буде бессчастна горька молодость.
Нет от ветрышка ведь мне да заборонушки,
Нет от добрых людей да мне заступушки.
И буйны ветрышки ведь виют полегошеньку,
И говорят да судят люди потихошеньку
И про меня да про печальную головушку.
И пораздумаюсь бессчастным умом-разумом:
И приходить станут владычны божий празднички,
И как пойдут да многи добры эти людушки
И мои милы спорядовые суседушки
И ко владычному господню божию праздничку,
И уж как я, бедна кручинная головушка,
И по фатерушке ведь буду тут похаживать,
Из окна в окно, бессчастная, поглядывать,
И на прогулушку на ши́року на уличку,
И все на эту почтову́ ямску дороженьку.
И унывать станет ретливое сердечушко,
Уж как глядячи на добрыих на людушек
И как на счастливых на жен да на таланливых.
И тут пойду да я, бессчастная головушка,
И я во светлую пойду да с горя све́тлицу,
И с тоски брошусь я к ларцам да окованныим,
И отомкну ларцы с кручины окованные,
И с горя выну это цветно столько платьице
И со досадушки любимую покрутушку,
И уж я брошу да тут цветно это платьице,
И я на столике, горюша, на дубовые,
И я стульица, бессчастна, на кленовые,
И сговорю да тут обидна я горюшица:
"И наликуйся-тко, бессчастная головушка,
И доброумься, си́рота да бесприютная!
И уже тут твои владычны божий праздники,
И уже тут твое гулянье со весельицем!"
И я возьму да это цветно его платьице
И на бессчастные возьму да белы рученьки,
И я прижму да ко ретливому сердечушку,
И приложу да я к бессчастну белу личушку,
И стану думати, бессчастна, думу крепкую
И над его да над любимоей покрутушкой.
И воскликать стану победна я горюшица:
"И ты приди-приди, надёжная головушка,
И на свою да на родимую сторонушку,
И на сегодняшний господень божий де́нечек,
И столько на́ этот владычный божий праздничек
Все повынута любимая покрутушка".
И как увижу я, печальная головушка,
Путем и́дучи широкой я дороженькой,
И хоть солдатушком, горюшица, походныим,
И хоть в солдатскиих мундерах сукон серыих,
И я бы стретила на ши́рокой на уличке,
И я приотперла б новы сени решетчаты,
И с им бы сдияла ведь доброе здоровьице,
И подхватила бы под правую под рученьку,
И проводила бы во светлую во светлицу,
И я солдатскую одёжу ведь сброси́ла бы,
И к сахарниим устам тут припадала бы.
И тут бессчастная голова да взвеселилась бы,
И тут сердечушко мое да взрадовалось бы.
И хоть солдатушком, мой свет, ты не покажешься,
И ты походныим с чиста́ поля не явишься,
И столько слушай, свет надежная головушка:
"И прилети хоть перелётной малой птиченькой,
И хоть с чиста́ поля лети да черным вороном,
И со синя моря лети да белым лебедем,
И белой лебедь, ты садись да на крылечушко,
И черной ворон, ты садись да на окошечко".
И примечать стану, горюшица, выспрашивать,
Уж как эту перелетну малу птичушку,
И стану спрашивать, горюшица, выведывать:
"И черной ворон -не солдат ли ты походной?
И белой лебедь - не надежна ль ты головушка?"
И не убойтесь-ко меня да расскажитеся.
И, видно, нет того на свете да не водится,
И без спрося́ в доме солдаты не объявятся.
И как без спросу-то они да государева,
И все без отпуску они царя великого.
Хоть на руках держу, горюша, цветно платьице,
И я любимую держу да ведь покрутушку,
И я милой ведь надежноей сдержавушки,
И тут кручинушка моя да не уходится,
И тут сердечушко мое не успокоится.
Ой, раздумалась бессчастным своим разумом,
И проводила я господень божий праздничек,
И я со этой со великоей обидушкой.
И тут злодийная обидушка расходится,
И тут великая кручина разгоряется:
И куды класть эту любимую покрутушку,
И куды деть да это цветное платьице?
И я повынесу, горюша, во чисто́ поле,
И я придам к огню любимую покрутушку,
И что я сдумала бессчастным своим разумом.
И не в спокое ведь бессчастно ретливо́ сердце,
И во напасти во горя́х да во великиих,
И во досады во кручины во злодийноей.
И ум-то разум во головушке мешается,
И я не знаю же, горюшица, не ведаю,
И как день да идет, темна эта ноченька,
И провожаю как христово воскресеньице,
И владычные господни божий празднички.
И столько думаю победным своим разумом:
И где прознала бы горюша, я прослышала,
И про свою да я надежную головушку,
И туды птиченькой, горюша, я слетела бы,
И я бы клубушком, бессчастная, скатилася,
И добралась бы я, горюша, я проведалась,
И до своей да я любимоей семеюшки,
И я бы бросила сердечных своих детушек.
И откачнулась бедна с горя, отшатилась бы,
И от своей да от родимоей сторонушки -
И тут сердечушко мое не унывало бы,
И да живучи в сиротской мне-ка жирушке.
И у меня ж, да у печальной у головушки,
И каждый день кровью сердечко обливается -
И столько гля́дячи на сердечных малых детушек.
И наскитаюсь я с детями, нашатаюся,
И бедна по́ миру, горюша, по крещеному.
И надивуются добрые эти людушки,
И принабаются спорядные суседушки:
"И что ведь вольная солдатка самовольная,
И что ленивая она да не станливая,
И светам-братцам богоданным непокорная".
И принаслышусь я, горюша, пустословьица,
И худа слава про горюшу как река бежит,
И пустословье про бессчастну как ручей течет, 
И все напрасничка про бедну как порог шумит. 
И с этой грусти я, горюша, со досадушки 
И со злодийного, горюша, пустословьица 
Хоть куды, бедна горюша, я девалась бы. 
И в быстрой реченьке ведь я да утонула бы, 
И в темных лесах, горюша, заблудилась бы, 
И во мхах да я дыбучих провалилась бы. 
И столько нет да того на́ свете не водится, 
И что жива эта могилушка не ро́дится. 
И не дай господи на сем да на бело́м свете 
И столько жить да без надежноей головушки! 
И лучше на́ свете была бы я не ро́жена, 
И со бессчастьицем в купели не окупана, 
И с бесталаньицем на свет да не попущена. 
И из роду́ мне-ка, горюшице, из племени, 
И, видно, на́ делу бессчастье приделялось. 
И, видно, на́ роду злодейно доставалось. 
И спородила как родитель меня матушка 
И, знать, исусовой молитвы не творила, 
И принимала как на бе́лы свои рученьки, 
И с благословленьицем креста она не клала, 
И приносила как в хоромное строеньице, 
И не в большой угол на стульице ложила, 
И на кирпичну жарку печь да положила.

К родителям:

И вы простите-тко, желанные родители! 
И попеняю вам, победная головушка, 
И посудьячу на судьбу свою несчастную. 
И как вы ро́стили меня, да вы родители, 
И до урочныих венчальныих до годышков, 
И вы прибрали мне судимую сторонушку, 
И по уму себе прибрали вы по разуму, 
И поневолили бессчастную головушку, 
И меня выдали в замужье молодёшеньку, 
И не дали воли, желанны мне родители, 
И с полным возрастом, горюше, мне сранятися, 
И с родом-племенем, победнушке, спознатися, 
И с вольной волюшкой вы мне да нагулятися. 
И меня, мо́лоду горюшицу, неволили 
И по велику злу заботу обзаботили. 
И вы окинулись, желанные родители, 
И на уда́лого дородня добра мо́лодца, 
И что не пьяница ведь он да не пропойца, 
И вы на ихнее хоромное стороеньице, 
И вы на ихные поля да хлебородные.
И меня с волюшкой ведь вы да разлучили
И злым великиим бессчастьем наделили;
Уж я тем гневна, победная головушка,
И я на вас, светы желанные родители,
И что не дали мне вы воли столько вольноей
И ума-разума в головушку набратися.
И я схвачусь, бедна кручинна как головушка,
И я за милыих схвачусь да поровечничков.
И вси во девушках они еще красуются,
И с дорогой волей они еще ликуются.
Уж как я, бедна кручинная головушка,
И молодых да дён горюша не видаю-ся,
И я хорошество, горюшица, не знаю-ся.
И пошла мо́лода в великую заботушку.
И мне пустылое хоромное строеньице,
И мне не по́ уму крестьянска эта жирушка. 
И в том не гневаюсь, печальна я головушка,
И на свое да тепло красное на солнышко:
И была умная любимая семеюшка,
И много разума во бу́йной было го́ловы,
И было розмыслу в ретливоем сердечушке.
И я судьячу на судьбу свою бессчастную:
И не дай же того боже, не дай господи,
И молодёшенькой горюше оставатися,
И не в годах да ведь победной сиротать,
И столько жить да без надежноей головушки,
И во проклятой во несчастной горькой жирушке.
И лучше б тлен пришел на цветно мое платьице, -
И мне не жаль-тошно́ победной бы головушке,
И мне не цветного снарядного бы платьица.
Аль пожар бы на хоромное строеньице, -
И мне бы даром все печальноей головушке.
И ретливо́ сердце́ мое не унывало бы,
И все при доме была мила бы головушка.
И хоть бы мор бы на любимую скотинушку,
И недород да был довольным этим хлебушкам, -
И все удала была в доме бы головушка.
И тут тоскичушка меня да не долила бы, 
И все кручинушка меня да не крушила бы,
И помалехоньку ведь мы бы да исправились,
И на житье добро ведь мы бы все наладились.
И хоть на синем море горюше бы, на камешке,
И хоть на луды бы горюше на подводноей,
И столько вмисте бы с надежноей головушкой.
И хоть середи грязи горюше на погибели б,
И во напастях бы горюше во ведикиих, -
И столько со своей скаченой жить жемчужинкой.
Уж как нынь да я, кручинная головушка,
И перед добрыми людьми я отрешенная
И от мужних честны́х жен да отлишенная.
И когда преж сего до этой поры-времечки
И за своей жила надежноей сдержавушкой,
И ходила как к владычным божиим праздничкам,
И на ряду да я со добрыми со людушкам,
И во любимой во снарядной во покрутушке,
И со мной знались многи добры эти людушки,
И со мной дияли ведь доброе здоровьице.
Уж как сегодныим учётным долгим годышком,
Хоть была при́ доме надежная головушка,
И хоть я с им да ведь ходила к божиим праздничкам
И перед этой все великоей кручинушкой,
И цветно платьице ко мне не прилегало,
И мое белое лицо не сукрашалось,
И сердечушко мое не взвеселялось.
И так тоска да на середечушке ведь сходится,
И так утробушка моя да разобидится.
Я не знала все, горюшица, не ведала,
И отчего ж моя головушка кручинится,
И перед чим мое сердечко разгорается.
И хоть приду да ко владычному я праздничку,
И рядом ставилась с жена́ми да я с мужними,
И со сторон глядели добры столько людушки,
И мои милы спорядовые суседушки
И говорили про печальную головушку:
"Что у нашей у спорядной у суседушки,
Как у этыих владычных божиих праздничков,
И ю* покрутушка теперь не сукрашает,
И цветно платьице на ней не расцветает,
И кровь-румянец во бело́м лице мешается.
И что груба́ стоит суседушка, не ве́села,
И при обидушке она что при великоей;
И кажись, в доброй во крестьянской живёт жирушке
И за умной за надежноей головушкой.
И есть по разуму да цветно, кажись, платьице".
И между ду-другом суседки разговаривают,
И как одна мила спорядная суседушка,
И на посылочках она была легошенька,
И на словечушках была да суровёшенька,
И сговорит она спорядныим суседушкам:
"Я схожу спрошу спорядную суседушку,
Что не весела она да при кручинушке;
И мы стоим да все суседушки дивуемся,
И что в люби живешь с надежей во согласьице".
И подошла мила суседка суровёшенька,
И спросила тут меня да потихошеньку,
И сговорила мне, горюше, таково слово́:
"Извини, прости, спорядная суседушка,
И что спрошу да я, печальная головушка!
И кажись, летний-то владычный божий праздничек,
И как мужних жен лицо да разгорается,
И как от солнышка ведь платье отцветает,
И веселы́м стоят они да веселёшеньки.
И когда преж сего до этой поры-времечки
И весела была всегды да хорошохонько.
И ты скажи впотай, спорядна нам суседушка,
И кажись, что ведь грубая стоишь да невеселая,
И ты во добром ли теперь да во здоровьице?
И по согласью ли со надёжной ты головушкой?
И по совету ль во любимоей семеюшке?
Что поблекло твое бело это личушко? 
И на слезах да твои ясны эти очушки,
И цветно платье на тебе не расцветает,
И не по-старому теперь да не по-прежнему?"
И усмехнулась я, горюша, приответила:
"И во люби живу с надежной я головушкой,
И за совет да во любимоей семеюшке,
И я в доброем ведь е да во здоровьице.
И что вам кажется, спорядныим суседушкам,
И я не знаю, все кручинная головушка,
Перед чим ноет ретливое сердечушко,
Я во всем живу, горюша, удовольствии".
Я с суседушкой, горюшица, пробаяла,
Все не знала про великую незгодушку.
И унывало все ретливое сердечушко,
И знать, что ведало да злу эту незгодушку.
И хоть сходила я с надёжноей головушкой,
Середи да тепла красного хоть летушка,
Хоть по трудной по крестьянской по работушке,
И пекло жалобно хоть красно это солнышко,
И сердечушко мое не согревалося,
И красным летушком ведь я не взвеселялася.
И я не знала все, горюшица, не ведала
И про злодийную велику про незгодушку.
И столько ведало ретливое сердечушко -
И поведало печальной мне головушке.
И приходить стала студёна холодна́ зима,
И добры людушки тут стали спроговаривать:
И будут скоро-то наборы государевы,
И выбирать станут удалых добрых молодцев.
И тут ведь у́ меня, печальной у головушки,
И тут ведь срезало ретливое сердечушко,
И подломилися бессчастны ножки резвые,
И приужахнулась ведь зяблая утробушка,
И применилась тут бессчастна я победнушка.
И тут воспомнила владычной этот праздничек,
И что сказали спорядовые суседушки
И перед этоей великоей незгодушкой.
Я стояла тут, горюша, словно вкопана,
И мое чувствовало победно ретливо́ сердце́,
И про напасть да про великую незгодушку,
И что разлукушка со красным будет солнышком,
И со своей милой надёжноей головушкой,
И принаступят что ведь судьи неправосудные,
И нападут да на нас власти безмилосердные.
И все мою да ведь любимую семеюшку,
И что напишут на гербовой лист-бумаженьку,
И что назначат-то во службу государеву
И да мою милую скаченую жемчужинку.
И тут раздумалась бессчастным своим разумом:
"И мы не спустим тепло красное мое солнышко,
И мы со доброго хоромного строеньица,
И со прокладноей крестьянской этой жирушки.
И мы распро́даим любиму всю скотинушку,
И призаложим вси луга да сенокосные.
И я отдам свою любимую покрутушку,
И уж я славному купцу да все богатому,
И я возьму да золотой казны по надобью,
И мы повыкупим надёжную головушку
И от злодийной этой службы государевой".
И как по моему великому бессчастьицу,
И по́ злодийному велику бесталаньицу
И как купцов в доме теперь да не случилося,
И цветным платьицем надёженьки не выручить,
Золотой казной добра коня не выкупить.
Видно, сужено надёжной быть головушке,
И все во этой быть во службе государевой,
И порасстаться мне, печальноей победнушке,
И со удалоей бурлацкоей головушкой!

^* (Ю - т. е. её. - Прим. сост.)

К братьям богоданныим:

И столько гнев несу, печальная головушка, 
И я на светушков на братцев богоданныих, 
И пожалели что крестьянской они жирушки, 
И все поро́спродать любимоей скотинушки, - 
Не пожалели ж светушка́-братца родимого. 
И не страшусь скажу, печальная головушка: 
"И вы, злодии светы-братьица родимые, 
И отпустили тепло красное мое солнышко 
И во злодийную во службу государеву,
И обсиротили победную головушку
И со болезными сердечными со детушкам.
И вы розгневали светца-братца ведь родимого
И мою милую надёжную головушку.
И вы ликуйтесь теперь, братцы богоданные:
И ваша жирушка теперь не разорилася,
И во дворы́ у вас скотина устоялася,
И золота казна у вас не придержалася.
И, знать, стоять да вам во уличках рядовыих,
И, знать, сидеть да вам во лавочках торговыих.
Вы имеете товар, знать, разноличной.
И будут знать да вас ведь добры эти людушки,
И покланяться вам суседи спорядовые!
И стрит* вас господи, владыко многомилостливой,
И впереди да пресвятая мать богородица,
И на втором они ведь вас да на пришествии!

^* (Встретит. - Прим. сост.)

К суседям:

И кабы знали вы, народ да люди добрые,
И про мою злодей великую обидушку!
И я иссохла-то, бессчастна, на резвы́х ногах,
Истомилася, победна, по божии́м дням
Без своей милой любимоей семеюшки,
Уж я гля́дячи на сердечных своих детушек.
И без ветра́ да я, горюша, пошаталася
И со белы́м светом, победна, порассталася,
И я не знаю в горя́х добрыих-то людушек
И не примечу свое род-племя любимое.
И отрекнулася от роду я от племени,
И от своей да я природы именитой,
И со своим да я великиим бессчастьицем,
И во злодийноем проклятом бесталаньице.
И горегорькая бессчастна моя молодость,
И мне-ка жизнь, бедной горюшице, - сиротская
И без своей да без надежной мне головушки.
И мне куды, бедной горюше, подеватися?
И я от бережка, горюша, откачнулася,
Я ко дру́гому, бессчастна, не прикачнулась.
И я быв за́гнанной упалой серой заюшко,
И со дитями-то, горюша, горносталюшко,
Как под этим под катучим белым камешком.
И у меня, да у победной у горюшицы,
И без угару болит буйная головушка,
Ой, в бессчастном горегорькоем живленьице.
И мне-ко, ро́стячи сиротных малых детушек,
И нет почёту-то от братцев богоданныих
И краснословья от невестушек-голубушек,
И приберёгушки сердечным нету детушкам.
И у стола да мои детушки едучие,
И во фатере мои ди́ти хлопотливые,
И быв на у́личке сердечные дурливые.
И как пойдут мои сердечны бедны детушки
И во фатере по дубовоей мостиночке,
И станут и́скоса ведь дядюшки поглядывать,
И станут и́зрыхла ведь дяйны поговаривать.
И подойдут да глупы ма́лы эти детушки,
И хоть ко этому столу да ко дубовому,
И к хлебу-соли-то они да дару божьему.
И возгорчатся тут спацливы эти дяденьки
И на бессчастныих сердечных моих детушек.
Их подернут-то за белые за рученьки,
Их отпёхнут от стола да от дубового,
И глупых щёлкнут их во буйную головушку,
Их подёрнут-то за желтые волосушки,
И от стола пойдут дети́, как подарёные,
И от дубового пойдут да со обидушкой,
И как ко мни идут, горюше, с горючми слезми.
И надо каменну ретливу быть сердечушку:
И возьму детушек за бе́лы я за рученьки,
И во слезах скажу, печальная головушка,
Я сердечныим бессчастным малым детушкам:
"Уж вы, глупы мои ди́ти неразумные,
И вы сидели бы, бессчастны, в дверном уголку,
И вы бы на́ этой брусовой белой лавочке,
И вы бы на грех-от к столу не подходили бы
И на обидушку к дубо́ву не садились бы."
Как спесивые свирипы эти дяденьки
И покоряют все победную головушку:
Что нет пахаря на чистом у тя полюшке,
И сенокосца на луговых нет на поженках,
И воскормителя ведь нет в доме родителя,
И нет надиюшки в доме у нас великоей,
И тепло-красного миженска нету солнышка.
И я сама, бедна кручинная головушка,
И боячи́ хожу по хоромному строеньицу,
И я со страхом по дубовыим мостиночкам,
И все не чувствуют ведь братцы богоданные,
И не в понятии ветляные нешутушки,
И за кого ж служит надежная головушка,
И он во этой грозной службе государевой.
И не за мир да ведь он служит-то крещеной,
Не заменил да он суседа спорядового
И заменил да светов-братьицев родимыих.
И хоть бы господа-то бога побоялися, 
И хоть бы добрыих людей да постыдилися - 
И обиждать меня, победную головушку, 
И отсылать да от стола ведь от дубового 
Уж как этыих бессчастных малых детушек. 
Уж я так бедна, горюша, приобижена. 
И можно знать-ведать ветлянымм нешутушкам 
И про меня, да про бессчастную головушку. 
И хоть я со́йду на крестьянскую работушку, 
Я по утрышку, горюша, ведь ранешенько, 
И не жалею я, победна, своей силушки, 
И не своих да я, бессчастна, белых рученек, 
И все на этой на крестьянской я работушке. 
И не погля́даю, горюша, я победная, 
И выше лесушка ведь я да по поднебесью, 
И не гляжу, бедна, на красно это солнышко, 
И я не мешкаю часов да все минутныих. 
И все я думаю, победная головушка: 
Я бы прячучи работушку припрятала, 
Я заботушкой крестьянску бы сработала. 
И все я мыслю-то бессчастной своей мыселью, 
И я сама себя, горюша, не жалею ведь: 
И может, в честь дойду я братцам богоданныим, 
И в доброумьице невестушкам-голубушкам. 
И хоть меня, бедну горюшу, ненавидели бы, 
И хоть бы детушек моих да не обидели, 
И от дубового стола да не отдёрнули, 
И во обидную головушку не щелкнули. 
И, знать, работушкой добротушки мне не́ видать, 
И малым детушкам краснословьица ведь не́ слыхать. 
Я приду да со работушки позднёшенько, 
И как мои бедны сиротны малы детушки, 
И они спят да малы ди́ти голоднёшеньки, 
И на полу́ бедны дети́ да на дубовоем. 
И им не у́стлана пуховая перинушка, 
И как не у́брано им складнее сголовьице, 
И по-хорошему дети́ да не уложены 
И соболиным одеялом не укрываны. 
И они спят, бедны бессчастны, на голы́х доска́х, 
И белы рученьки у их да пораскиданы, 
И белы ноженьки у их да поразметаны. 
И не ведают сердечны малы детушки 
И меня стретить-то на ши́рокой на у́личке, 
И рассказать мне-ка, горюше, поразжалиться, 
Что ведь голодны сердечны они детушки. 
Я ступлю да во хоромное строемьице, 
Я сгляну да тут во дверной этот у́голок 
И на бессчастныих сердечных своих детушек:
И малы детушки ведь спят да призаплакавши.
И тут подломятся бессчастны резвы ноженьки
И у меня, да у победной у головушки.
И тут сердечушко мое да заобидится,
И буйна го́лова моя да закручинится,
И ушибать станет тоска неугасимая,
И утолять станет кручинушка великая,
И текут слезы у горюши из ясны́х очей.
И хоть трудным приду, горюшица, труднёшенька,
И хоть усталая приду да опристалая,
Хоть на работушке ведь я да притрудилася,
И хоть женску свою силу придержала всю,
И белы рученьки, горюша, примахала ведь,
И не посмею же, печальная головушка,
И на удох сесть на брусовую на лавочку,
И устлать детушкам пуховую постелюшку,
И убрать детушек победных, укуволить.
И тут спрошусь да у ветляныих нешутушек:
"И во дворе ль да вся любимая скотинушка?"
И приответят хоть ветляные нешутушки
И мне-ка с грубости победной, не с весельица:
"И вся любимая скотинушка призабрана,
И вечерняя стряпня у нас состряпана".
Я спрошусь еще, победная головушка,
И доложусь да у ветляныих нешутушек:
"И накрывать ли мне на стол да на дубовой,
Мне ведь ладить ли то ужина вечерняя?
Вы дозволите ль, ветляные нешутушки?
И вы допустите ль к столу да ко дубовому?"
Хотя ж искоса они да ведь погля́дают,
Изрыхла́ со мной, ветляны, спроговаривают:
"И видно, го́лодна пришла да ты ведь хо́лодна,
И ты спешишь все ко столу да ко дубовому,
Ты торопишься на спокойну темну ноченьку".
И тут пойду, бедна горюша, заобижуся,
И наклоню свою бессчастну буйну голову,
И утоплю очи, горюша, о дубовой пол,
И причитаю тут, горюша, потихошеньку,
И горьки слезушки рушу да помалёшеньку.
И с горя со́йду в мелко рубленную клеточку,
И с тоски сяду на тесовую кроваточку,
Я сшибать стану бессчастны белы рученьки,
Я к бессчастному, горюша, ретливу́ сердцу́ -
И подожму с горя я зяблую утробушку,
И с тоски стану я, горюша, причитать,
И проливать стану, обидна, горючи́ слезы.
Спамячу да тепло-красное свое солнышко
И свою милую надежную головушку,
И спамятую я великое желаньице.
И не забуду во всю летну эту ноченьку.
И быв кокоша во сыром бору кокует,
И также летну эту ночь я протоскую.
И я раздумаюсь победным своим разумом:
И хоть я в горюшке, победна, - на свое́й воле,
И хоть в обидушке, горюша, - в своей сто́роны.
И, может, милая любимая семеюшка
Уж летной, может, день да на страженьице,
И, может, в темную он ночь да на сто́рожьице,
И на часа́х стоит ведь он да на всенощныих
И все не и́мает спокою темной ноченькой
И под неволюшкой во службе государевой:
И я того, бедна горюша, соболезную,
И жаль-тошнёшенько надёжноей мне головушке.
И умом думаю, победным своим разумом: 
Нету в живности надежной, знать, головушки,
И нету весточки, горюше, мне ни грамотки,
И не могу да знать победна я головушка:
"Аль ученьице ему было мученьице,
И пришла да ему скорая смерётушка
Со тяжелыих солдатскиих побоюшков.
Аль в сраженьице его да заразили,
И оружьицем его да застрелили,
Аль востры́м копьем ведь грудь да прокололи,
И сердечушко ль его там кровью запечаталось".
И пораздумаюсь победным своим разумом:
И далеко да свет надёженька повыслана,
И он во дальную сторонку не в знакомую,
И во другую да он землю не в бывалую,
И за горушки, мой свет, да за высокие,
И за темны́ леса, надёженька, дремучие,
И он за синие за славные за морюшка,
И за круглые за малые озерышка.
И, может, птиченька туды да не пролетывает,
И, может, червышек туды да не проплывает.
И не могу да знать, печальная головушка,
И, может, нет да ему вольной столько волюшки,
И повзыскать там писаречков хитромудрыих,
Что писать бы скорописчатую грамотку.
Еще в ум возьму победна я головушка:
И, может, при́брал бы слободну пору-времечко,
И повзыскал бы писаречка хитромудрого,
И не пригодилось золотой казны по надобью -
И чтоб нанять да писаречка хитромудрого.
И нашелся писаречек хитромудрый,
И не случилось лист-бумаженьки гербовые,
И там не на чем писать да скорописчатоей грамотки
О бессчастноем о солдатскоем живленьице
И горегорькоем ему да похожденьице.
Уж как я же ведь, кручинная головушка,
И кабы знала я, горюша, про то ведала,
И он в какой земле, надёжа, во какой орды,
И он в какой орды да в каком городе,
И почастёшеньку я писемка писала бы.
И заложила бы я цветно свое платьице,
И я богатому б суседу спорядовому,
И я бы взя́ла золотой казны бессчетноей,
И я сходила бы во уличку рядовую,
И обошла бы я вси лавочки торговые,
И накупила бы я бумаженьки гербовые,
И я бы на́шла писаречика разумного,
Я разумна писаречка хитромудрого,
Хитроумна молодца новогородского,
И написала бы письмо да я умеючи:
Уписала бы, горюша, горючми слезми,
И запечатала письмо бы я кручинушкой.
И рассказала б я, победная головушка,
И про свою да жизнь бессчастну про сиротскую,
И про своих милых бессчастных этих детушек,
И каково да е от дядюшек желаньице,
И от дяденек ведь им да краснословьице.
И как тебя, да мою милую сдержавушку,
И во злодийну эту службу провожали
И много всячины они да засуляли,
И они господа в поруку нам давали,
И не обидят что солдатку горегорькую,
И беречь будут-то сердечных твоих детушек.
И как на службу-то тебя да проводили,
И в один год они тут все да позабыли.
И без тебя, да без надёжноей головушки,
И часто спят да малы детушки без ужины.
И не обутые они да не одетые.
И у стола да слывут детушки едучие,
И во избе да твои дети хлопотливые.
И я сама, слыву победная головушка,
И от твоих да светов-братьицев родимыих -
И я не трудничкой слыву да не работничкой,
И я не скорыим слыву да послушаньицем.
И от невестушек слыву да я голубушек,
И слововольноей солдаткой самовольноей.
И все ответ да е от братцев богоданныих
И уж как мне-кова, кручинноей головушке:
"И ты не дольщица теперь да не участница,
И все крестьянскоей ведь ты да нашей жирушки".
И приотказана бессчастна я головушка
И от доброго хоромного строеньица,
И от любимоей ведь я да от скотинушки.
И как болезные сердечны наши детушки
И от дубового стола да приотпехнуты,
И в буйну го́лову они да принащелканы,
И в желты во́лоса они да принадерганы.
И как обидят-то бессчастных наших детушек,
И у меня ж тут, у победной у головушки,
И на три ряд мое сердечко прирастрескает,
И на четыре ряд утробы перелопает.
И теперь-нонече, бессчастная головушка,
Я во дверноем, горюша, живу у́голку
И на дверноей, горюша, сижу лавочке,
И по конец стола сижу да я дубового.
И без тебя, да без надежноей сдержавушки,
И со сердечными рожеными со детушкам,
И нам еденьице, победныим, - сухарики,
И нам питемьице, бессчастным, - холодна́ вода,
И закатился-то катучий синий камешек
На моем да на бессчастном ретливо́м сердце́ -
И всё на зяблую победную утробушку.
И застудила-то теперь да холодна вода!
И во слезах да я не вижу света белого
И во обидушке, горюша, красна солнышка.
И я не знаю-то, горюша, проживаю как,
И быдто птиченька, горюша, заблудящая,
И одиноко в лесах деревце шатучее.
И быдто вёшная вода да разливается,
И так тоска у мня, победной, разгоряется.
И сытой выточки, горюша, не едала
И крепка сну, бедна горюша, не сыпала.
И мне в осенну ночь кручина наб высказывать
И надо писарю ведь в летной день выписывать.
И у меня, да у бессчастной у головушки,
Уж ведь три поля кручинушки насеяно
И три озерышка горючих слез наронено.
Охти, мне, мне-ка, горюшице, тошнёшенько!
И не дай боже ведь того да не дай господи
И оставаться без надежныих головушек,
И возрастать да ведь сиротных малых детушек,
И приголубить-то сердечных столько некому,
И огрубить-то, досадить да дете́й есть кому.
И буйны ветрышки на детушек навеются,
И спорядные суседки поразжалятся
И нынь мне, да все кручинноей головушке:
"Самовольны твои детушки без немные,
И на ши́рокой на уличке дерливые,
И что солдатские дети́ да хлопотливые".
И тут я сгрустнуся, печальная головушка, 
И уж я на́ своих сердечных своих детушек:
"И мне-ка дал господь, владыка многомилостливой,
И мне-ка на́ тоску детей да на заботушку,
И да мне на́ грехи детей да на остудушку".
И я раздумаюсь бессчастным своим разумом:
И куды класть-девать сердечных своих детушек?
И во работнички ль отдать - дети малёшеньки,
И в пастухи ли то отдать - дети глупёшеньки.
Приклоню лучше бессчастну буйну голову
И я ко светушкам ко братцам богоданныим,
И покорю свое ретливое сердечушко
И я ко милым ко ветляныим невестушкам,
Чтоб меня, бедну горюшу, не спокинули
И не спустили бы бессчастных моих детушек
И да их по́ миру-то, бедныих, шататися
И по подоконью, победных, столыпатися.

К братьям богоданныим:

И вы послушайте-тко, братцы богоданные!
И моя мила как любимая сдержавушка
И походил да как во службу государеву,
Не разорил вашей крестьянской он ведь жирушки
И не распродал ведь любимоей скотинушки,
И он оставил-то наследство своим детушкам.
Уже так мне-ка, горюшице, тошнёшенько,
И как вы детушек моих да приобидите,
И да вы грубныим словечком приогру́бите.
И кабы знали светы-братцы да вы ведали,
И каково да жить во службе государевой.
И отдали́ да кажет служба хорошохонька,
И как служить да ведь солдатьм трудно-тя́жело.
И туды светушки вы братцы не сдавалися
И от принемноей палаты удалялися -
И пожалели бы солдата горегорького
И своего да светушка́-братца родимого.
Уж как я, бедна кручинная головушка,
И по присутствиям, горюша, находилася  
И во принемноей палаты настоялася, 
И ретливо́ сердце́ мое да надрожалося. 
И насмотрелася, кручинная головушка, 
На бессчастных молодцев да неталанныих, 
На бессчастных рекруто́в да на молодыих. 
И не глядели бы победны ясны очушки, 
И лучше б на свете бурлакушки не рожены 
И во принемну бы палатушку не вожены. 
И в один час да куды все у их девается, 
И красота с лица у их да потерялася, 
И вольна волюшка у их да миновалася. 
И как повыстанут по утрышку ранёшенько, 
И не с радости они да обуваются, 
И не с ве́села они да умываются, 
И не по разуму во платье одеваются. 
И не дай господи на сем да на бело́м свете 
И как служить да в грозной службе государевой! 
Их повыведут на ши́року на у́личку 
И порасставят середи двора да белого 
И во шариночку солдатов новобраныих: 
И да вы стойте-тко, солдатушки, прямешенько 
И говорите-тко, солдаты, веселёшенько. 
И как начальник кругом-около похаживат, 
Уж он вострым тесаком идёт-позваниват, 
И новобраныим солдатам выговариват: 
"С руки на руку оружье перекидывайте, 
И выше буйной головы ружье сдымайте-тко". 
И отдали́ да командир стоит поглядает: 
"Что солдатушки? Стоят ли - не шатаются ль? 
Что оружьица у их? Да не мешаются ли?" 
И как у этыих солдатов новобраныих, 
И у их накрепко сердечушко подтянуто, 
И у их наплотно ремни да призастегнуты. 
И много видела печальна я головушка 
И все на двух да на учетныих неделюшках. 
И как была я в славном городе Петровском, 
И нагляделась на солдатов новобраныих. 
И у меня там, да у победной у головушки, 
И перетрескало ретливое сердечушко, 
Столько глядичи на красное на солнышко. 
И не дай боже ведь того да не дай господи 
Глядеть-смотреть да на бессчастныих солдатушков: 
И горька жизнь да ведь солдатска подневольная, 
И подневольна эта жизнь да подначальная. 
И как не выйдешь-то, солдат да новобраной, 
И без спросу-то на ши́року на у́личку, 
И не поглянешь-то, солдат да новобраной, 
И без докладу во косевчато окошечко. 
И столько нет да им, солдатам, воли вольной 
И не на владычной-то господень божий праздничек, 
И не на светлое христово воскресеньице. 
И на отдых да ведь солдатушкам - ученьице, 
И на утехушку солдатам - сабли вострые, 
И им на праздничек - оружия завоенные.

К братьям родным:

И вы послушайте-тко, братьицы родимые, 
И мои милы соколочки златокрылые! 
И пораздумаюсь бессчастным умом-разумом: 
Как у меня, да у печальной у головушки, 
И не пусты́ла хоть родима моя родинка, 
И на приезды е ведь братьица родимые, 
И на стретаньице ветляные нешутушки, 
И угостят меня, горюшицу, по-прежнему. 
И как дождусь да я владычна божия праздничка 
И все на вашей на прогульноей на уличке, 
И соезжаться станут добры эти людушки, 
И прибираться будет род-племя любимое, 
И соберу да я сердечных своих детушек, 
И я пойду, бедна кручинная головушка, 
И на свою да на родимую на родинку. 
И не оденусь хоть во цветно я во платьице, 
И не по-прежнему в любимую гюкрутушку, 
И сиротой иду, горюша, бесприютной, 
Уж я как вам да светушка́м-братцам родимыим. 
И хоть увидите вы, братьица родимые, 
И меня и́дучи по чи́стому по полюшку 
И подходя ж да ко крылечику перёному. 
И не убойтесь, светы-братьица родимые, 
Уж как мо́его великого бессчастьица, 
И не полохайтесь, невестушки-голубушки, 
Да вы мо́его проклята бесталаньица. 
И вы не стретьте-тко хоть на ши́рокой на у́личке, 
И не заприте-тко новых сеней решетчатых, 
И не задвиньте-тко стекольчатых околенок. 
И уж вы добрыих людей да постыдитесь-ко. 
И вы пустите в дом, крестьянску свою жирушку, 
И до своей да до брусовоей до лавочки 
И со сердечными со малыми со детушкам. 
И я не го́лодна приду, бедна, не хо́лодна, 
И не гля хлеба приду соли наеданьица, 
И не гля сладкиих приду да упиваньицей. 
Я приду, бедна кручинная головушка, 
И на совет приду на крепкую на думушку, 
И на роздий приду великоей кручинушки. 
И когда преж сего да этой прры-времечки 
И я ходила на родиму как на родинку, 
И тут сердечушко мое да взвеселялось. 
И как желанны были братьица родимые, 
И как спацливые ветляные нешуточки, 
И меня стретили на ши́рокой на у́личке, 
И принимали за любиму меня гостьицу, 
И со мной сдияли ведь доброе здоровьице, 
И проводили ведь во светлую во све́тлицу, 
И все садили ко столу да ко дубовому, 
И все на стульица садили на кленовые. 
И теперь-нонь приду, кручинная головушка, 
И во печальноем обидном приду платьице, 
И не в радости приду да не в весельице, 
И не во радости ведь праздник провожать буду. 
И посижу да на родимой я на родинке, 
И под милыим косевчатым окошечком 
И прогляжу в слезах на ши́року на у́личку. 
И хоть там при́ду я, печальная головушка, 
И к вам ведь, милы светушки-братцы родимые. 
И хоть с обидушкой при́ду, бедна, с кручинушкой - 
И со бессчастными сердечными со детушкам, 
И хоть вы примите за гостьицу любимую,  
И вы за милую сестрицу за родимую, 
И ваша жирушка с того не оскудает, 
Что вы при́зрите солдатку горегорькую, 
И вы солдатскиих сиротных этих детушек, 
И не подивуют вам ведь добры того людушки, 
И не посудят спорядовые суседушки. 
И говорить да будут добры того людушки: 
"И знать, разумны светушки-братцы родимые 
И не чужаются сестрицы горегорькоей. 
Но по-прежнему горюшицу стретают, 
Но по-старому горюшу провожают".

Падает в ноги братьям и продолжает:

И вы глядите-тко, народ да люди добрые, 
И вы окольны спорядовые суседушки, 
И на бессчастную солдатку горегорькую. 
И быдто травынька к земле да нагибается, 
И сирота-то мать-солдатка поклоняется 
И своим да светушка́м-братцам родимыим 
И как со малой вышины да до сырой земли. 
И все не малые-то червышки свиваются, 
И как солдатски бедны дети покоряются, 
И ко своим да ко спацливым они дядюшкам. 

К братьям:

И столько слушайте, скаченые жемчужинки, 
И мои милы светушки-братцы родимые 
И дороги да сокол очки златокрылые! 
И когда преж сего да этой поры-времечки 
И было вложено великое желаньице 
И до меня да бессчастной до горюшицы. 
И теперь-нонь да сирота я бесприютная, 
И нигде нету да ведь талоей талиночки, 
И ни в ком нету мне великого желаньица. 
И как поели своей надежноей головушки 
И воспокинут светы-братцы богоданные, 
И приоткажут от крестьянской меня жирушки, 
И не кормители сердечным моим детушкам. 
Я корюсь еще, скачены вам жемчужинки: 
И возьмите-тко печальную головушку, 
И вы к себе да на родиму меня родинку, 
И меня в дом, бедну горюшицу, подворницей, 
И вы во двор меня, горюшицу, коровницей, 
И вы во летные, горюшу, во работнички, 
И вы во зимние, горюшу, водонощички 
И со обидными сердечными со детушкам. 
И вы послушайте-тко, братьица родимые, 
И я пойду хоть со родимой своей родинки 
И вознесу да вам спасибо с благодарностию 
И за великое ведь ваше за желаньице, 
И за сердечное за ваше за раденьице. 
И не смею я, печальная головушка, 
И к себе звать да вас в любимое гостибище 
И на владычный вас господень божий праздничек. 
И столько не́ своя ведь вольна е ведь волюшка 
И да вас стретить, светушко́в-братцев родимыих, 
И на прогулушке на ши́рокой на у́личке, 
И да вас звать-честить в хоромное строеньице. 
И наб спроситься мне у братцев богоданныих 
И доложиться у невестушек-голубушек. 
И столько слушайте, светушки́-братцы родимые 
И дороги да соколочки златокрылые! 
И хоть в сиротской я победной буду жирушке 
И во солдатскоем, горюша, положеньице, 
И вы зайдите-тко, скаченые жемчужинки, 
И засмотрите-тко печальную головушку 
Во победноем бессчастноем живленьице, 
И вы моих да ведь сердечных малых детушек.

Братья жалеют, унимают от слез, ласкают и уговаривают; она отвечает:

Дай волю те, теплы-красны мои солнышки 
И мои милы светушки́-братцы родимые! 
И не жалейте-тко печальноей головушки. 
Кабы знали, светушки́, да про то ведали, 
И как долит тоска великая, кручинушка, 
И унывает да как ретливое сердечушко. 
И охти мне, мне-ка, горюшице, тошнёшенько! 
И мне-ка жаль-тошно надёжноей сдержавушки. 
И не жалейте, светушки́-братцы родимые, 
И вы меня, бедну кручинную головушку. 
И со кручинушки смерётушка не придет, 
И со тоскичушки душа с грудей не выйдет. 
И мое личушко теперь да не бумажное, 
И текут слезы у горюши - не скачен жемчуг. 
Уж как жила да я, печальная головушка, 
И я за умной за надёжноей сдержавушкой, 
И как пчела в меду, горюшица, купалася, 
Уж я так жила, победна, взвеселялася. 
И не начаялась, горюша, не надиялась, 
Что расстануся с надёжноей со головушкой, 
Я со этим со великиим желаньицем, 
Со сердеяныим великим краснословьицем, 
И на сдивленьице ведь добрым было людушкам, 
И был он изо ста, мой светушко, из тысячи, 
И красота была в лице да красна солнышка, 
И его личушко-то было снежку белого. 
И было много ума-разума в головушке, 
И много розмыслу в ретливоем сердечушке. 
И как поели своей надёжноей сдержавушки 
И надо жить бедной горюшице умеючи. 
И при кручинушке горюше быть - не плакать. 
И хоть тоскую я, горюшица, стонаю. 
И говорят да столько добры того людушки: 
"И все не жаль да ей надёжноей головушки, 
Она зря да ру́тит горьки столько слезушки". 
И не радела бы, победная головушка, 
Я ведь добрыим, горюша, столько людушкам, 
И молодым женам с мужьями расставатися 
И отправлять да им надежныих головушек 
И во злодийную эту службу государеву. 

К богоданной матери:

И мне пойти бедной кручинноей головушке, 
И со печальными сердечными со детушкам, 
И повзыскать да богоданну свою матушку, 
И малым детушкам желанну эту бабушку, 
И мне поклон воздать ведь ей да до сырой земли 
И сжаловалась до болезных бы до внучаток 
И до моих да до сердечных бедных детушек. 
И как гляжу-смотрю, кручинная головушка, 
И на свою да богоданну гляжу матушку: 
И что сидит да богоданна моя матушка, 
И на брусовоей сидит да белой лавочке, 
И под печальныим косевчатым окошечком, 
И под туманноей стекольчатой околенкой, 
И что сидит да чужих басен приослухавши, 
И у молодушек она да разговорушек, 
И, знать, у девушек веселых она песенок. 
И прозабыла, знать, сердечно свое дитятко. 
И пораздумаюсь печальным своим разумом: 
"И не задумавши сидит да закручинивши, 
И закручинивши она да припечаливши, 
И буйна го́лова у ей да ведь приклонена, 
Ясны очушки в дубовой пол утуплены". 
И не поставь во гнев, богоданна моя матушка, 
И ты за грубость-то теперь да за великую. 
И попеняю же при добрых тебе людушках, 
Я поро́скажу при добрыих суседушках, 
И не жалела что сердечно свое дитятко 
И мою милую надёжную сдержавушку. 
И ты послушай, богоданна моя матушка: 
И хоть была да ты во городе Петровскоем, 
И отдали́ да ты, родитель, удалялася 
И от сердечного болезного от дитятка. 
И ты не до́ждалась во городе Петровскоем, 
И ты не видла ведь солдата новобраного, 
И сокрутили как победных в ученьице, 
И срядили как бессчастных в похожденьице. 
И расскажу ж да богоданной тебе матушке: 
И как с надёжей я, горюша, расставалася 
И со сердечныим рожоным твоим дитятком; 
И он челом да бил, надёжа, низко кланялся, 
И вкупи всим да он ведь сродичам, милым сродничкам, 
И всим приближним спорядовыим суседушкам, 
И в собину́ тебе поклон да челобитьице. 
И он просил еще родительско прощеньице, 
И он прощеньице просил с благословленьицем, 
И навеки-то просил да нерушимые. 
И он еще просил, родитель, все наказывал: 
И пусть помолится родитель родна матушка, 
И она господу владыке от желаньица, 
И обо мни, да о солдатике бессчастноем, 
И чтоб дал господи мни доброе здоровице 
И мне-ка службу-то, солдату, не тяжелую. 
И на ученьице ведь быть да мне понятному, 
И сохранил бы меня господи, помиловал 
И на страженьице меня да на великоем, 
И от оружьица меня бы завоенного, 
И от копьев-штыков меня да все от вострыих. 
И он еще просил родитель тебя матушку, 
И он с солдатскими просил да горючми слезми: 
"И малых милыих сердечных моих детушек 
И ты носила бы на белых своих рученьках 
И уласкала бы сирот да бесприютныих, 
И словно милое рожоно свое дитятко. 
И ты послушай, богоданна моя матушка: 
И кажись, вси равны сердечны тебе детушки, 
И не равно ж твое великое желаньице. 
И не попустишь ты, родитель наша матушка, 
Не умильное складно́е причитаньице 
И по сердечноем болезном своем дитятке, 
И по бессчастноем солдате новобраноем. 
И, верно, у сердца, родитель, не носила 
И трудно-тя́жело, его не спородила, 
И ты желанья да его не попустила. 
Уж как спа́хнулся, печальная головушка, 
И за свою милую надёжную сдержавушку, 
И все долит тоска великая, кручинушка. 
И ты послушай, богоданна еще матушка, 
И как любимые таланны твои детушки, 
И во своем они хоромноем строеньице, 
И они на́ своей на вольноей на волюшке, 
И все на радости они да на весельице. 
И как моя бедна́ надёжная головушка, 
И кажной день да он на службе государевой, 
На часах да он с оружьем завоенныим, 
И с пистолетами ведь он да зарукавными. 
И завсегда ж моя надёжа под неволюшкой, 
И под великоей надёжа под заботушкой, 
И отрешенной от родимой своей родинки, 
И отрекнувши от любимоей семеюшки, 
И отменивши от сердечных своих детушек. 
Как спамячу да я надёжную головушку, 
И рвучи-рвет мое бессчастное сердечушко, 
И треском трескает бессчастная утробушка. 
И светы-братьица мои да как разъедутся, 
И по любимыим гостибищам разойдутся 
И о владычныих господниих о праздничках, 
И столько я да тут, кручинная головушка, 
И по хоромному строеньицу похаживаю, 
И по мостиночкам я детушек поваживаю. 
И я ношу, бедна, младенца на белы́х руках, 
И причитаю я, горюша, день до вечера, 
И проклинаю я судьбу да все бессчастную: 
"И ты судьба ли моя, участь бессчастная! 
И горька молодость моя да неталанная!" 
И тут пойду с горя во нову да горенку, 
И ко бурлацкому снарядному я платьицу, 
И в руки во́зьму тут сапоженьки козловые, 
И на белы́ груди жилеточку шелковую 
И прилагаю я ко блёклому ко личушку, 
И прижимаю ко ретливому сердечушку. 
И тут кручинушка моя да не уходится, 
И сердечушко мое не взвеселяется. 
И с горя кинуся к ларцам я окованныим, 
И отмыкаю я замочки щелкотурные. 
И тут я во́зьму лист-бумаженьку гербовую, 
И я портрет да его бело это личушко. 
И я на стенушку кладу да на вечовую, 
И я на стопочку кладу да на точеную, 
И отходя ж да я портрету поклоняюся. 
И тут еще больше тоска у мня расходится, 
И еще пуще тут обида разгоряется. 
И снова брошусь я к ларцам да окованныим 
И с тоски во́зьму его желтые кудерышка, 
И во бессчастные возьму да я во рученьки, 
И прижимаю я ко белому ко личушку, 
И я никак, бедна, ведь тут не взвеселяюся 
И все великоей тоской да ушибаюся, 
И во слезах да целой день я прокоро́таю. 
И тут гляжу да на путь ши́року дороженьку, 
И как идут да спорядовые суседушки 
И от владычного господня божия праздничка, 
И на их цветное-то платье расцветает, 
И у их белое лицо да разгоряется. 
И у меня ж, да у победной у головушки, 
И на владычной-то господень божий праздничек 
И призаплаканы победны ясны очушки, 
И приутерто ведь поблёкло мое личушко. 
И с горя выйду на крылечико перенос 
И со кручины на прогульную на уличку, 
И со обиды на путь ши́року дороженьку. 
И на допрос возьму спорядныих суседушек: 
"И вы были у владычного у праздничка, 
И вы не видели ль, суседушки, не слышали ль, 
И уже нет ли где солдатушка прохожего 
Как со этой грозной службы государевой, 
И нет ли весточки горюше да ведь грамотки?" 
И все я думаю победным своим разумом: 
И возрадуют печальную головушку, 
И взвеселят, может, ретливое сердечушко. 
И приотвитят тут спорядные суседушки: 
"И прости-извини, солдатка горегорькая, 
Мы прохожего солдата не видали, 
Письма-грамотки ведь мы да не слыхали". 
И тут пойду, бедна горюша, заобидуюсь. 
И тут нигде моя кручина не отвяжется, 
И от меня тоска злодийна не останется. 
И с горя брошусь я во чистое во полюшко, 
И со тоски я на зелёную дубровушку, 
И тут я сяду на катучий белой камешек, 
И тут повыскажу великую обидушку, 
И ручу слёзушкм, горюша, во сыру землю, 
Что не знали бы ведь до́бры эти людушки, 
Не спроведала любима бы семеюшка 
И мои милы светы-братцы богоданные, 
И не видели б ветляные нешутушки, 
И слезно плачучи, горюша, причитаючи, 
Я приду да хоть со чистого со полюшка. 
И как у праздничка, бессчастна, побывала, 
Я великую кручину рассказала. 
И этот камешек с чиста поля не скатится, 
И кручина в до́бры люди не расскажется, 
И не в укор будет от братцев богоданныих, 
И не в присловье от невестушек-голубушек, 
И с горя брошусь я, бессчастная головушка, 
Я ко милоей спорядноей суседушке, 
Я ко этой ведь вдове благочесливой, 
Приду-сяду на брусову я на лавочку, 
Уж я сдию с ей ведь доброе здоровьице 
И спрого́ворю единое словечушко: 
"И хоть нас не́ одна родитель спородила 
И одним учатью-таланом наделила. 
И ты послушай, спорядовая суседушка, 
Уж ты вдовушка, победная головушка, 
И пораздием мы великую кручинушку, 
И знаю-ведаю, кокоша горегорькая, 
И у тебя, да у спорядной у суседушки, 
И хоть отпущена надёжная сдержавушка 
И не в злодийну у тя службу государеву, 
И все во матушку ведь он да во сыру землю, 
И хоть во погреба отпущен во глубокие. 
И столько знашь-ведашь, спорядная суседушка, 
Где обложена могилушка умершая. 
И почасту́ ходишь в любимо во гостибище. 
И на владычный ты господень божий праздничек 
Да ведь сходишь на могилушку умершую, 
И потоскуешь ты, горюша, горекуешь, 
И знаешь-ведаешь ты вечно поминаньице. 
У меня ж как, у победной у головушки, 
И далеко моя надёженька отпущена 
И во злодийну он во службу государеву, 
И не могу да знать, горюша горегорькая, 
Уже в живности ль надёжная головушка, 
И нет ни весточки горюшице, ни грамотки, 
И нету низкого поклона-челобитьица. 
Уж я лучше бы, бессчастная кокошица, 
И во сыру землю его да опустила бы 
И до божьей церквы, горюша, проводила бы. 
Я поставила бы крест животворящий, 
Я на этой бы могилы на умершеей. 
Я бы почасту, горюшица, учащивала, 
Я бы подолгу, горюшица, усеживала 
И на владычный бы господень божий праздничек, 
И на светло бы христово воскресеньице, 
И все у сво́ей бы надёжноей сдержавушки". 
Я еще спрошу, печальная головушка, 
И у тебя, бедна вдова благочесливая: 
"И также ро́стишь ты сердечных своих детушек, 
И ты придай мни ума-разума в головушку 
И размышленьица в ретливое сердечушко. 
И также молода ведь ты же оставалася. 
И как жить да мни, победноей головушке!" 
И тут ответ держит спорядная суседушка: 
"И ты послушай, моя милая суседушка, 
И ты бессчастная солдатка горегорькая! 
И без красного миженска тебе солнышка 
И отложить да наб владычни эти празднички, 
И наб забросить все любимые покрутушка. 
И у своих да светов-братцев богоданныих 
И безответной быть, горюше, наб работницей, 
И наб на лавочке, горюше, не посиживать, 
И надо по́часту в окошко не поглядывать, 
И наб на уличке с суседкой не постаивать. 
И как растить-то сиротных этих детушек, 
И надо плеточкой, горюше, обвиватися, 
И надо ласково, горюше, обходитися 
И все ко светушкам ко братцам богоданным".

К братьям богоданным:

Уж вы слушайте-тко, братцы богоданные 
И мои милые скаченые жемчужинки! 
И столько в том прошу вас, красны мои солнышки, 
И когда сядем мы за стол да хлеба кушать, 
И вы и́скоса ведь тут да не смотрели бы, 
И вы с лихости ведь мне не говорили бы, 
И на праздничек меня да не слезили бы. 
И хоть моих да вы сердечных малых детушек, 
И хоть бы не́ взяли на белые там на рученьки 
И все погладили по буйной бы головушке. 
И тут сердечушко мое да взвеселилось бы: 
И родны дядюшки до их да сжаловалися, 
И что погладили по младой по головушке. 
И я еще прошу, скачены вас жемчужинки! 
И хоть там при́дете вы, братцы богоданные, 
И от владычного господня божия праздничка, 
И вы подобрите сердечных моих детушек, 
И принесите-тко любимые гостинечки. 
И хоть не яблочков прошу да я садовых, 
И хоть по пряничку бы детушкам грошовому. 
И пойдут детушки от вас да взвеселяются. 
И как придут они во дверной ко мни у́голок 
И к бесталанныим моим да белым рученькам, 
И станут радовать победную головушку, 
И нарекать станут бессчастну меня матушку: 
"И сжаловалися желанны о нас дядюшки, 
И столько сдобрились спацливы эти дядюшки". 
Уж как я, да сирота тут бесприютная, 
И возьму детушек на белы свои рученьки, 
И я прижму да их к ретливому сердечушку, 
И порасплачусь я, победна, разгорююся: 
"Ой же, глупы малы дити неразумные, 
И вы на радости теперь да на весельице 
И за любимые сердечные гостинечки". 
И вознесу да тут, победная головушка, 
Я спасибо светам-братцам с благодарностию, 
И что не о́бошли сердечных моих детушек. 
И сама да тут, победна, растоскуюся, 
И растоскуюся, победна, порасплачуся, 
И сговорю да тут сердечным своим детушкам: 
"И кабы счастливы вы были да таланные, 
И был бы при́ доме родитель-то ваш батюшко, 
И наше милое любимо краснословьице, 
И завсегда ж были любимы бы гостинечки 
И вам сердечные любимы бы подарочки. 
И он держал всегда на белых бы на рученьках, 
И ублаждал бы он сиротных да вас детушек". 
И теперь-нонече сироты малы детушки, 
И как упалые загнаны серы заюшки. 
И хоть вы по́ избе, бедны дети́, похаживаете, 
Точно белочки на дядюшек поглядываете 
И от их ласкова словечка дожидаетесь. 
У меня, да у победноей у головушки, 
И без огня ж мое сердечко разгоряется 
И все без лютоей смолы да раскипляется - 
И на вас смо́трячи, обидны мои детушки. 
И на четыре ряд утроба перетрескала, 
И да вас ро́стячи, сиротных малых детушек. 
И не надиюсь я, печальная головушка, 
И когда выращу сиротных да вас детушек, 
И я избуду от великоей заботушки 
И позабуду всю великую кручинушку. 
Ой, раздумаюсь бессчастным своим разумом: 
И хоть повыращу до полного до возрасту, 
И не убавится кручинушки прибавится - 
И на моем бедном ретливоем сердечушке. 
И лучше мать сыра земля да расступилась бы, 
И я с горя́ да от вас, детушки, укрылась бы, 
И все не ржавело б победно ретливо́ сердце́ 
И все по вас да по болезных своих детушках 
И в собину да по надежной бы головушке! 
Уж как ро́стячи сердечных да вас детушек, 
И ведь головушка моя да все состарится, 
И не порой да моя молодость прокатится, 
И как придержится бессчастна моя силушка, 
И примашутся победны белы рученьки, 
И белой свет да со ясных очей стеряется, 
И меня то́ страшит, печальную головушку: 
И кто обует мои резвы эти ноженьки, 
И кто оденет-то бессчастны мои плечушки, 
И кто воскормит-то пристаршую головушку? 

К суседам:

Вы глядите-тко, народ да люди добрые, 
И вы, милы спорядовые суседушки, 
И на бессчастныих солдатскиих на детушек! 
И не в господскоей живу да бедна жирушке, 
И я в бессчастноем победноем живленьице, 
И детям горькое сиротско пропитаньице. 
Как без своего родителя без батюшка 
И не цветы падут с сиротских малых детушек! 
И возрастать станут солдатски малы детушки, 
И воскликать будут бессчастну меня матушку, 
И станут спрашивать победную головушку 
Про спацливого родителя про батюшка 
И про сердечное великое желаньице.  
И отвечать буду, победная головушка,  
И во слезах да я солдатским своим детушкам:  
"И вы послушайте, бессчастны малы детушки!  
Я не знаю же, победнушка, не ведаю. 
И я вдавни́ да ведь с надёжей расставалася. 
Я в горя́х годов, победнушка, не знала. 
И в сиротах-слезах, горюша, прозабыла, 
И как которой же учетный идет годышек 
И как без своей без надежноей головушки, 
И глупы малы вы, дити, да поосталися. 
И вы родителя, бессчастны, не видали, 
И вы с того ма́ла в бессчастноем живленьице 
И во великой во злодийноей обидушке. 
И вы не знаете, сердечны бедны детушки, 
И что како ж живет родительско желаньице. 
И вы глядите-тко на милых поровечников, 
И кои счастливы ведь е да все таланные, 
И у их при́ доме родители желанные, 
И тыи убраны дити да хорошохонько 
И на уличке играют веселёшенько. 
И тыи детушки суседские улажены, 
У их буйны головушки заглажены, 
И им по ноженькам сапоженьки ушиваны. 
И я гляжу-смотрю, победная головушка, 
И все на вас да я солдатских малых детушек: 
И хоть вы выдете на ши́року на уличку, 
И отрешенны вы от малых поровечничков, 
И отрекнувши от детей да вы отечскиих, 
И ваши головы ведь е да не заглажены, 
И вы, сиротны мои дети, не улажены, 
И по резвы́м ногам сапожки не ушиваны. 
И не посмиете, бессчастны мои детушки, 
И подойти да к своим малым поровечникам: 
Отдали́ от их бедны́ дети постаивают, 
И со сторон бедны несчастные поглядывают. 
И тыи детушки над вами наругаются, 
Что солдатские вы дети самовольные, 
И у меня ж, да у печальной у головушки, 
Да тут сходится тоска неугасимая 
И на моем злом на ретливоем сердечушке, 
Что отрешенны вы сердечны мои детушки, 
И не веселы на ши́рокой на уличке, 
И обижают вас ребята все отечские. 
И хоть я выйду тут на ши́року на уличку 
И сговорю дитям ведь малое словечушко: 
"Вы обидные сердечны мои детушки! 
И отдали́ да вы стоите при обидушке, 
И на слезах вы при великоей кручинушке, 
И что не примут вас любимы поровечникй, 
И они в пай играть ведь вас не привечают. 
И вы подите-тко, сердечны мои детушки, 
И вы ко сво́ему хоромному строеньицу, 
И вы ко этому крылечику перёному, 
И под свои да под косевчаты окошечка, 
И тут играйте-тко, сердечны мои детушки". 
Не дай боже ведь того да боже господи, 
Как на сем да на бело́м свете 
И сирот растить-то бессчастных малых детушек. 
И у меня ж, да у победной у головушки, 
И всякой день моя утроба перетрескает, 
Уж как гля́дячи на солдатскиих на детушек. 
От добры́х людей они, дети, отменные, 
И на уличке они да отрешенные, 
И от отечскиих детей да отломилися.

И пораздумаюсь дево́чьим своим разумом

И пораздумаюсь дево́чьим своим разумом: 
И куда класть буде бажона дорога́ воля? 
И я возьму да свою вольну эту волюшку, 
И во дево́чьи во белы свои рученьки, 
И во перстни́ да свою волю бриллиантовы, 
И во свои кольца́ возьму да золоченые, 
И прижму волюшку к ретливому сердечушку 
И русу косыньку ко белому ко личушку, 
И сговорю столько едино таково слово: 
И дорога ж моя бесценна воля вольная! 
И воля красное миженьско мое солнышко! 
И воля дённый ты теперь да белый светушко, 
И воля сладкое было да уяданьице, 
И воля долгое было да усыпаньице! 
И будто сыр в масле ведь волюшка каталась; 
И как пчела да воля во меду купалась, 
И белой сахар как по блюду рассыпается. 
И куда класть да мни бажона дорога воля? 
И кладу волюшку в ларцы да окованные, 
И замкну волюшку замочком щелкотурныим, 
И я в ларцы буду ходить да потихошеньку, 
И отмыкать буду замочки с осторожностью. 
И все не место тут ведь волюшке, не местечко, 
И все дознается остудник млад отецкий сын, 
И он до моей дорогой да воли вольноей! 
И я снесу лучше во мало устороньице, 
И я спущу волю на луг там на зелёной, 
И я на травоньку спущу да на шелковую, 
И на цветы спущу я волю, на лазуревы! 
И я сама пойду, душа да красна девушка, 
И я во свой да дом, крестьянску пойду жирушку, 
И пооставлю дорогу волю бажоную, 
И на пути да на дорожке приодумаюсь, 
И не стонет ли то матушка сыра земля, 
И не вянет ли под волей шелкова трава, 
И не плачет ли бажона дорога воля? 
И ворочусь да возьму вольну свою волюшку, 
И во свои возьму я белые во рученьки, 
И я спущу да дорогу волю бажоную, 
И я на чужую, на дальную сторонушку 
И накажу да дорогой воле бажоной: 
"И ты не стой, да моя вольна эта волюшка, 
И ты у быстрыих-то рек за перебродами, 
И у озерышек не стой за перевозами, 
И на яма́х да не стой, воля, за подводами, 
И у харчевен-то не стой да за обедами! 
И ты постой, да столько вольна моя волюшка, 
И ты во божиих церквах да за молебнам 
И у духовныих отцов да за молитвам!" 
И пораздумаюсь, невольна, умом-разумом: 
И я неладно-то, невольница, ведь сдумала, 
И я нехо́рошо про волюшку уладила! 
И как на ту пору ведь буде тое времечко, 
И как поедет тут остудник млад отецкий сын 
И от богатого суседа спорядового, 
И он с извозом-то во Питерску дороженьку, 
И сустежет да тут ведь вольну мою волюшку 
И на пути да на широкой на дороженьке! 
Я спущу лучше бажону дорогу волю 
И в сине морюшко уловной белой рыбонькой! 
И не проведает остудник млад отецкий сын, 
И все не взять да буде вольной ему волюшки! 
И случилось слышать невольной красной девушке, 
И мне про этого млада сына отецкого: 
Есть пошиты малогребны малы лодочки, 
И е повязаны ведь невода шелковые, 
И он изловит дорогу да вольну волюшку, 
И он на синеем на славном на Онегушке! 
И пораздумаюсь, невольна, своим разумом: 
Я спущу да дорогу волю бажоную, 
Я по крутому спущу да ю по бережку, 
Я по тихиим спущу волю по,заводям, 
Я по частыим спущу волю по затрестям, 
И водоплавноей спущу да серой утушкой, 
И в острова да спущу волю не в бывалые, 
И в берега да спущу волю незнакомые! 
И не проведает остудник млад отецкий сын,' 
И не допустит он до вольной моей волюшки! 
И мне сказали люди добрые, пробаяли, 
И что охоч ходить остудничек захаживать, 
И за охотой-то у синего Онегушка 
И он стрелять охоч гусей да серых лебедей, 
И подстрелит мою бажону дорогу волю. 
И тут неладно, бедна девушка, я сдумала, 
И я нехорошо про волюшку уладила; 
И я возьму тут дорогу да вольну волюшку, 
И я кладу волю в пустыню богомольную, 
И я в обитель положу да во спасенную, 
И где в пустыне красны девушки спасаются! 
И пораздумаюсь, невольна, своим разумом: 
И все неладно я про волюшку уладила, 
И нонько годышки пошли да все бедовые, 
И разоряются пустыни богомольные, 
И красны девушки оттоль да разъезжаются. 
И тут не место дорогой да вольной волюшке! 
И я спущу да ю к Макарью на желты пески 
И в приберёгушку вдовы благочестливой! 
И пораздумаюсь невольным своим разумом: 
И там не место дорогой да вольной волюшке, 
И не сдержать да ю вдове благочестливой! 
И я кладу да дорогу волю бажоную, 
И я престаршеей желанной кладу матушке, 
И я под праву положу да ю под рученьку! 
И пораздумаюсь невольным своим разумом: 
И тут не место моей волюшке, не местечко, 
И еще матушка моя да все старёшенька, 
И носит поясок она да все слабешенько 
И потеряет дорогу волю бажоную! 
И с волей выйду на крылечко я перёное, 
И спущу волю выше лесу по поднебесью, 
И вровень с облачком пущу волю ходячиим, 
И к красну солнышку спущу да во беседушку, 
И к светлу месяцу спущу да в приберёгушку, 
И я к луны спущу, к звездам да подвосточныим, 
И не прознает-то остудник млад отецкий сын! 
И тут раздумаюсь, невольна красна девушка, 
И что неладно я про волюшку уладила: 
И выше лесу моя воля не подоймется, 
И она с облачком ходячим не сравняется, 
И с красным солнышком она да не разбается, 
И как у месяца она не сохраняется! 
И я возьму волю во белы свои рученьки 
И во почестей посажу да во большой угол, 
И я под милое косевчато окошечко, 
И я под эту под стекольчату околенку, 
И обсажу волю скатныим я жемчугом, 
И обошью волю чистыим я серебром, 
И обовью волю красныим я золотом! 
И как на ту пору теперь да тое времечко 
И прилетали ведь две птиченьки заморские, 
И как садились на косевчато окошечко, 
И они тоненьким носочком колотили, 
И они жалким голосочком говорили, 
И они девушке ведь мне-ка взвещевали 
И моему сердцу назолушки давали: 
"И не садись же ты, душа да красна девушка, 
И убирать да свою вольну эту волюшку, 
И ты не трать да ведь, девица, скатна жемчужка, 
И ты не порти, красавица, чиста серебра, 
И ты не рви, наша голубка, красна золота, 
И уже так да столько е, - то не минуется! 
И ты недолго с своей волей покрасуешься, 
И буде садочек ведь твой да полонёной, 
И буде род-племя твое да покорёное, 
И буде волюшка твоя да во неволюшке, 
И, красна девушка, ты будешь во заботушке, 
И во маетноей сколотной будешь жирушке!" 
И тут возьму да дорогу я свою волюшку, 
И брошу волю я, горюша, о дубовой пол, 
И стопчу волю я, бессчастна, черным башмачком! 
И тут раздумаюсь, невольна, своим разумом: 
И не красна сидеть без вольной мне-ка волюшки, 
И подивуют многи добры эти людушки, 
И надоела что же воля, напрокучила! 
И подыму волю с полу да со дубового, 
И положу волю на стопочку точеную, 
И я на лавочку кладу да на брусовую! 
И до приезду-то младу сыну отецкому, 
И до злодиев-то рассказов-сватов большиих, 
И пусть сидит да дорога воля бажоная 
И все под милыим косевчатым окошечком, 
И по-прежнему она да по-досюльнему 
И за девочьим сидит да рукодельицем, 
И вышиват пущай узоры хитромудрые, 
И пусть повышьет тонко бело полотенышко, 
И поспешит да к тепло парной этой баенке!

Уж я что же сижу, девушка, одумалась,

Перед обрядовой предсвадебной баней невеста причитает:

Уж я что же сижу, девушка, одумалась, 
И сижу на этой брусовой же лавочке, 
И я под милыим косевчатым окошечком, 
И под туманноей стекольчатой околенкой, 
И чужих басенок, лебедушко, ослухалась, 
И я у девушек ли есть да жалких песенок, 
И у молодушек ли есть да тихих басенок, 
И у старых ли старух да все молитовок, 
И али малыих младенцев слезно плачучи? 
И прозабыла я, душа да красна дешца, 
И что я в этоей великоей неволюшке 
И во злодийноей проклятой во заботушке. 
И на допрос возьму, невольна красна девица, 
И эту баенку ведь я да нонь исто́пщичку 
И ключевой да холодно́й воды износщичку: 
И не утай, скажи, советна дружна по́дружка, 
И столько мне, да подневольной красной девушке: 
И про меня ль да парна баенка истоплена, 
И про мою ль да волю водушка изношена? 
Я прослышала, невольна красна девушка, 
И назвалась да ты ведь баенной исто́пщичкой 
И добивалася желанныим родителям 
И ты ведь этой ключевой воды износщичкой. 
И столько слышала, победная головушка, 
И ты ведь делаешь измену воли вольноей, 
И ты топила теплу парну хоть ведь баенку, 
И проезжал да все остудник млад отецкий сын 
И мимо эту тепло парную ведь баенку; 
И ты ведь скуп взяла с млада сына отецкого, 
И на головушку ты - розову косыночку, 
И на резвы́ ноги́ - башмачики козловые, 
И по башмачикам чулочики вязёные; 
И ты послушай же, совет да дружна по́дружка: 
И ты ведь штофу-то взяла, скажут, на штофничек, 
И парчи да ты взяла-то на парчевничек, 
И много злата ты брала да много серебра, 
И много скатного взяла да ты ведь жемчужку, 
И много красного брала да ты ведь золота; 
Изменила, скажут, вольную мою волюшку 
И допустила ты млада сына отецкого, 
И ты ко этой тепло парноей-то баенке; 
И ты со первого ведь тазу золоченого 
И допустила измыть бело его личушко 
И впереди да моей вольной этой волюшки.

Баенная истопница отвечает:

И ты послушай, подневольна красна девушка, 
И ты послушай, свет советна дружна по́дружка: 
И честью-совестью тебе да открываюся, 
И я при всих тебе при добрых при людушках, 
И я при ближних спорядныих суседушках, 
И при твоих светах желанныих родителях. 
И вдруг сготовила хоть парну я-то баенку, 
И как на ту пору, советна, на то времечко 
И пролегла же да путь ши́рока дороженька 
И мимо эту теплу парну эту баенку; 
И зазвонили колокольца питенбургские, 
И зазвенела тут сбруя́ да золоченая, 
И загремело тут копыто лошадиное; 
И точно курева со чистого со полюшка, 
Ископыть да так летела лошадиная, 
И рассыпалися снежечики перистые, 
И раскатилися новы саночки дубовые, 
И принаехал-то остудник млад отецкой сын. 
Пораскроюся, обидна красна девушка: 
И против баенки остудник становился, 
И скоро слез да он ведь с саночек дубовыих, 
И скинул шапочку с кудёр да он ведь желтыих; 
И уж он по́близку, остудник, подвигался, 
И да он понизку, остудник, поклоняется, 
И уж честь да воздал баенной истопщичке 
И холодно́й да ключевой воды износщичке, 
И на доспрос да взял обидну красну девушку: 
"И ты скажи, да столько баенна истопщичка, 
И ты скажи, да ключевой воды износщичка: 
И про кого ж да парна баенка истоплена?" 
"И я топила эту теплу парну баенку 
И про спацливого желанного про дядюшку, 
И про спацливыих желанныих про дяденек". 
И сговорил да тут остудник млад отецкой сын 
И понизёшеньку еще да поклоняется, 
И уж он брал меня за правую за рученьку, 
И уласкал да меня, белую лебедушку, 
И уговаривал обидну красну девушку: 
"И ты скажи да мни, дородну добру молодцу: 
И про кого ж да парна баенка истоплена, 
И про кого ж да ключева вода изношена? 
И не утай скажи ты, красна душа девица, 
И чистым сердцем ты, девица, открывайся-тко". 
И ты послушай, друг-совет да мила по́дружка, 
И я стояла тут, обидна, не дрожала, 
И отвечала я, печальна, не боялася: 
"И ты не славного купца сын питенбурского, 
И что выспрашивать про парну у меня баенку, 
Иль добираешься до вольной ты до волюшки?" 
И тут сулил еще, остудник, мне засуливал, 
И много чистого сулил да хотя ж серебра, 
И уж он красного давал да мне-ка золота, 
И он на ноженьки - башмачики козловые,  
И он чулочики сулил еще шелковые; 
И уж он скатного давал да мне-ка жемчужку, 
И отвечала я, совет да дружна по́дружка: 
"И мне не надобно, душе да красной девушке, 
И мне ни злата от тебя, да ведь ни серебра; 
И твоим серебром, девице, не тыны тынить, 
И скатным жемчужком, девице, не сады садить, 
И красным золотом, девице, мне не кровли крыть, 
И от башмачиков твоих да ножки кривятся, 
И от чулочиков твоих да ножки копшатся". 
И на словечушках ему не подавалась, 
И на подарочки его да не окинулась, 
И прочь подале на сажень да приотдвинулась. 
И подходить да стал остудник млад отецкий сын 
И захватил меня, девицу, за право плечо, 
И он прижал меня, девицу, к ретиву сердцу: 
"И не чужайся столько, белая лебедушка, 
И не пугайся-ко ты, баенна истопщичка; 
И ты возьми же от меня, да добра молодца, 
И ты ведь штоф возьми себе да все на штофничек, 
И гулевой парчи возьми на душегреечку". 
И я стояла тут, советна, не боялася, 
И говорила я, девица, не смешалася: 
"И мне не надобно-то, душе да красной девушке, 
И мне штофу да от тебя-то все на штофничек, 
И гулевой парчи не надо душегреечке; 
И подивуются мне-ка добры многи людушки, 
И посрекаются спорядные суседушки: 
И вдруг украсила бажону дорогу волю 
И во снарядное девочье цветно платьице 
И точно девушка она как не безматерна, 
И точно волюшка у ей как не безбратняя; 
И будет гневаться советна дружна по́дружка; 
И на меня да на обидну красну девушку, 
И что сменила дорогу да вольну волюшку". 
И ты послушай же, совет да дружна подружка, 
И на это я, девица, не окинулась, 
И от остуды прочь подале я отдвинулась. 
И как еще того остудник млад отецкой сын, 
И как подскакиват, остудник, будто заюшко, 
И подлетат ко мни, остудник, соловеюшком; 
И говорит еще, остудник, уговариват, 
И на словах да меня, девушку, обманыват: 
"И я еще дарю тебя, да красну девушку, 
И я белилами дарю да каргопольскими; 
И я зерка́ло подарю новогородское 
И часто-рыбий подарю да тебе гре́бешок!" 
И ты послушай же, совет да дружна подружка: 
И не сменяла дорогой да твоей волюшки 
И я на это на великое неволище, 
И не на ласковы прелестные словечушка, 
И на его да на любимые подарочки. 
И я стояла тут, советна, не боялася, 
И отвечала я, девица, несмешалася: 
"И как от вашийх мыльев да лицо портится, 
И от белил-румян девичье лицо перхает, 
И от хрустальныих зеркал да глаза косятся, 
И все от гребешка головушка не гладится". 
И уж так да от его тут удалялася, 
И я остудничку ему да отвечала: 
"И я роду да есть девица не поповского, 
И глаза-то у меня да не завидливы, 
И не годится мне, душе да красной девушке, 
И много взять от вас любимыих подарочков; 
И буде бог судит советной моей по́дружке 
И за тобой быть, за младым сыном отецкиим, 
И стане гневаться на белую лебедушку, 
Изменила что ведь ейну вольну волюшку, 
И проклинать буде меня, да красну девушку. 
И все на стритушку она ко мне не стритится, 
И не сдие со мной доброго здоровьица, 
И не воздаст мне-ка поклона-челобитьица". 
И я удумала младу сыну отецкому, 
И я ответила, душа да красна девушка: 
"У нас нет да все деви́цы на выдаванье, 
И нету воли у суседки на прода́ванье; 
И я не властна столько этой красной девушкой 
И не барышничка баженой ейной волюшкой". 
И ты послушай же, советна мила по́дружка, 
И я ответила младу сыну отецкому: 
"Я топила теплу парну эту баенку, 
И не про род-племя топила я любимое, 
И я топила про родильницу тяжелую 
И про малого младенца некрещеного!" 
И отступился тут остудник млад отецкой сын, 
И он плевать да стал на матушку сыру землю: 
"Уж ты хитрая-то, баенна истопщичка, 
Ты лукава ж, ключевой воды износщичка!" 
И ты послушай, свет-совет да дружна по́дружка, 
И ты пожалуй в теплу парну ко мни баенку, 
И ты умыть да свое бело это личенько, 
И ты упарить-то дево́чье тело нежное; 
И хоть не первое, голубушко, последнее 
И во своей да дорогой же воле вольноей. 
И ты просись да у желанных свет-родителей, 
И ты во эту теплу парную во баенку; 
И ты проси, да столько белая лебедушка, 
И у родителя проси да свет у батюшки, 
И во-первы́х проси прощенья с благословеньицем 
И по прогулушке пройти тебе по уличке, 
И во-вторых да проси, белая лебедушка, 
И впереди проси себе да передовщичков, 
И позади себе проси да позадовщичков, 
И светушков-братцов проси себе любимыих, 
И сберегли да дорогу бы волю вольную; 
И у родителя проси да свет у матушки, 
И себе милыих советных дружных по́дружек, 
И ты с собой да в тепло парную во баенку, 
И что умыли бы лебедушку белешенько 
И учесали бы головушку гладешенько; 
И ты проси да у родителя у матушки, 
И проси крегткиих себе да караульщиков. 
И не бессудь да того, белая лебедушка, 
И ты меня, да все обидну красну девушку; 
И уж как идучи до парны тебе баенки, 
И протекла да столько быстра эта реченька, 
И с гор ведь ринулись там мелки эти ручейки; 
И как твои да светы-братьица родимые, 
И через реченьку мосты они мостили, 
И частоколы-то они да становили, 
И чтобы, девушка, ты шла не пошатилась 
И чтобы волюшка в реку не укатилась. 
И ты послушай же, совет да дружна по́дружка, 
И хоть я, девушка, живу-расту кручинная, 
И без своей я родителя без матушки, 
И я без мила соколочка златокрылого, 
И я без светушка без братца без родимого; 
И не настроено обидной красной девушке, 
И мне хоть девочьей снарядноей покрутушки; 
И хоть по ноженькам башмачки не ушиваны, 
И не окинулась, совет да дружна по́дружка, 
И я на этого на чу́жого чужанничка, 
И я на этого млада сына отецкого. 
И ты послушай же, совет да мила по́дружка, 
И не с подману зову, белая лебедушка, 
И я тебя да в теплу парную во баенку.