ЮГОСЛАВИЯ

I

Длительное время мои попытки путем взаимообмена через, друзей сербов получить из Югославии томик первого довоенного издания «Тихого Дона» были безуспешны.

Между тем это издание представляло большой научный интерес. Уроженец Синя, сербский коммунист Мет Блаич еще в 1937 году в одном из своих писем отметил, что «издатель и переводчик «Тихого Дона» в Загребе были крепко зажаты цензурой, вследствие чего па титуле книги и выставлен (приписан) подзаголовок - дымовая завеса: «Крестьянский роман из предвоенной жизни донских казаков», что в предисловии к роману умышленно поставлена цитата из статьи московского критика-рапповца («...Шолохов стоит очень далеко от метода пролетарской литературы»), видимо, для отвода глаз цензуре, а может быть, и как политический аванс к изданию второй книги романа». По мнению Мета Блаича, «Тихий Дон» - это редкая, таинственной силы книга», которую «еще будут читать, читать и читать во всем мире...»¹.

Такое письмо о «Тихом Доне» нельзя было предать забвению. К тому же, в свое время работая на Ростсельмаше, я хорошо знал Мета Блаича как новатора-мастера термической обработки металла и как борца-интернационалиста. Он составлял словарь трудных слов для перевода «Тихого Дона» на сербский язык. Это был человек скромный, необычайно приветливый с рабочими, огромного обаяния. Вот это письмо коммуниста-серба Мета Блаича и позвало в дорогу - в длительный розыск материалов и документов о судьбе книг Шолохова в Югославии.

Редакция ростовской областной газеты «Комсомолец» помогла нам установить контакты с Народными библиотеками Белграда и Загреба, и вскоре мы получили от наших друзей фотокопии многих статей (30-х годов) югославской прессы о Шолохове, письма второго переводчика «Тихого Дона» Милоша Московлевича, отклики журналистов и наконец современные издания шолоховских романов от президента тов. Иосипа Броз Тито, который, в частности, отметил, что «большие достижения Михаила Шолохова в литературном творчестве очень хорошо известны и ценятся в Югославии»².

Давний друг России, переводчик Милош Московлевич прислал нам образец второго издания «Тихого Дона» (I кн., Белград, Космос, 1940) и в большом письме сообщал:

«...первое издание нигде нельзя найти. И в Народной библиотеке, которую немцы рано утром 6 апреля 1941 года сожгли до основания, уничтожив бесценные наши древние книги и рукописи, его нет... «Тихий Дон» я читал впервые на русском языке в начале 1941 года. Первый том перевел, скрываясь в чужих домах от оккупантов, для которых моя фамилия была очень сомнительной. Роман произвел на меня сильнейшее впечатление, равное воздействию «Войны и мира» Л. Толстого, который я перевел в 30-х годах. Особенно силен Шолохов своим реализмом, объективным описанием быта донских казаков и правдой исторических событий. Переводить Шолохова было нелегко (я перевел позже и «Поднятую целину», второй том). Это потому, что у него много слов, которых нет в словарях»³.

И все же мы не теряли надежды получить из Загреба первое издание «Тихого Дона». Верилось, что где-то в народе еще хранятся уникальные экземпляры романа Шолохова. Поэтому 18 февраля 1965 года мы послали письмо в Загреб, в редакцию газеты «Вестник», с просьбой к читателям поискать у себя на полках среди старых книг довоенное издание шолоховского романа. Взамен мы гарантировали отправку четырех книг «Тихого Дона» юбилейного иллюстрированного русского издания.

Через некоторое время две югославские женщины откликнулись на наше пиьсьмо. Это были Любомира Ружич из Загреба и журналистка Весна Швец из Копривниц, приславшие книги Шолохова загребского издания (1936), пронесенные через горнило войны («немцы-фашисты сжигали все книги советских писателей и запрещали их сохранять»)⁴.

II

Впервые «Тихий Дон» на сербскохорватском языке был выпущен издательством «Забавна библиотека» в переводе Ник. Николаевича (Петровграда)⁵. Отметим здесь, что профессор Нови-Садского университета Витомир Вулетич допускает ошибку в свом ценном труде «М. Шолохов у сербов и хорватов» (d966 г.), утверждая, что «первая книга «Тихого Дона» в «Забавна библиотека» (Загреб, 1936) вышла в переводе С. Ковачича⁶, так как на последней странице этого издания романа написано: «С русского перевел Ник. Николаевич (Петров-град)»⁷.

М. А. Шолохов в советском посольстве в Лондоне. 1935

Обложка журнала «Октябрь», в котором в 1928 году были напечатаны первая и вторая книги «Тихого Дона»

Первое шведское издание «Тихого Дона» (Стокгольм, «Тиден», 1930)

Первое датское издание «Тихого Дона» («Гюльдендаль», 1932)

Суперобложка первого немецкого издания «Тихого Дона» («Литератур унд политик», 1929)

М. А. Шолохов в Праге. 1959

Седьмая часть «Тихого Дона», выпущенная издательством «Сфинкс» (1940) в оккупированной фашистами Праге

Первое болгарское издание второй книги «Тихого Дона» (София, 1934)

Датское издание третьей книги «Тихого Дона» («Гюльдендаль», 1934)

Вальтер Ульбрихт поздравляет М. А. Шолохова с награждением орденом ГДР «Большая Золотая звезда дружбы народов» (1964)

М. А. Шолохов в костюме доктора прав Сент-Эндрюсского университета (Англия, 1962)

Ю. А. Гагарин в гостях у М А. Шолохова

Кубинское издание «Поднятой целины» (Нац. изд -во Кубы, 1962)

Финское издание второй книги «Тихого Дона» (1956)

Испанское издание «Тихого Дона» (Барселона, «Хосе Ханес», 1966)

Испанское издание «Поднятой целины» (Барселона, «Планета», 1966)

Кубинское издание «Они сражались за Родину», 1962

Индийское издание «Судьбы человека» на языке ассами, 1967

Польское издание Собрания сочинений М. А. Шолохова, т 1 (Варшава, «Чительник», 1965)

Сербское издание «Тихого Дона» (Белград, «Просвета», 1964)

Шведское издание второй книги «Поднятой целины» (Стокгольм, «Тиден», 1961)

Индийское издание «Донских рассказов» М. Шолохова на бенгальском языке (Калькутта, 1965)

Шведский король Густав Адольф поздравляет М. А. Шолохова с присуждением ему Нобелевской премии (Стокгольм, 1965)

Фотокопия диплома о присуждении М. А. Шолохову Нобелевской премии

М. А. Шолохов на улице Токио, 1966

Японское издание «Тихого Дона» (Токио, Кавадэ себо синея», 1966)

М. А. Шолохов, 1968

М. А. Шолохов на охоте, 1960

Факт издания «Тихого Дона» в «Забавна библиотека» примечателен во многих отношениях. Оно пробивало брешь в той каменной стене, которой правящие круги королевства отгораживали свой народ от СССР. Ведь югославские власти, по словам известного словенского писателя и литературоведа Братко Крефта, считали «советскую литературу настолько опасной, что издали закон, согласно которому запрещались всё без исключения книги, напечатанные в СССР». «Тихий Дон» на русском языке в Белград, Загреб, Любляну мог быть ввезен «лишь контрабандой»⁸.

Предисловие к «Тихому Дону» в загребском издании говорит о том, что издатель Н. Андргич правильно оценивал значимость романа. «Тихий Дон»,- по его мнению, - это выдающийся социально-психологический роман, который вырастает в настоящую народную эпопею, созданную рукою первоклассного художника. И сюжет романа, и основная тема? и ее решение, как и изобразительные средства, - все это объясняет необычайный успех, вызванный этим произведением во всех странах, где его уже перевели. Шолоховым созданы скульптурно зримые крестьянские типы. Они влекут к себе читателя древней, естественной жизнью степняков, извечной дикой игрой человеческой судьбы. И это - первейшее в шолоховском искусстве - украшает и показывает глубокую славянскую эмоциональность, которая скрывается под внешней грубостью его бессмертных героев...»

Отмечая влияние традиций Л. Толстого на творчество Шолохова, издатель подчеркивает, что в «Тихом Доне» так же, как и в «Войне и мире», есть много побочных сюжетов, но в основе - «полотна времени», «куски жизни», которые текут свободно, и что такие романы в Европе называются «романом:-рекой». А главное заключается в том, что «Шолохов имеет свой особенный стиль, свой неповторимый внутренний тон» и что уже первая книга величественной эпопеи делает Шолохова выдающимся певцом славянского крестьянства и непременно ставит его в ряд с Толстым и Реймонтом... С какой естественностью Шолохов умеет перейти от простодушных, обыденных картин к ужаснейшим преступлениям, наинежнейшие чувства показать рядом с кровопролитием в мирной жизни и на войне, складывая простые предложения в бескрайнюю человеческую Библию... И по всему видно, что в самом названии «Тихий Дон» кроется некая ирония. Lucus a non Lucendo! Тихий Дон, но нет на нем тишины, как ни в одном закутке земного шара. Жизнь всюду течет своим руслом, спотыкаясь на гребнях и подводных камнях»⁹.

Есть в этом издании цензурные изъятия. Достаточно сказать, что из XXIII главы третьей части тщательно изъят весь спор большевика Гаранжи-с Григорием Мелеховым в больнице о причинах войны, о царе, солдатской доле, о том, что надо? ловернуть оружие против царя и тех, кто посылает людей на бойню. Все это изъято без отточий, которые говорили бы читателю о следах сокращения.

В Югославии на сербскохорватском языке первую статьях о Шолохове напечатал в 1930 году критик Марк Слоним в белоэмигрантском журнале «Руски архив» (Белград). В обзоре «Новые произведения советской литературы», М. Слоним отмечал, что лучшие традиции русской классики нашли свое достойное продолжение в творчестве Шолохова. Наряду с этим он писал:

«Тихий Дон» целиком сконструирован по схеме «Войны и мира»: жизнь донских казаков до .1914 года, мировая война, описание бойни и психологии военных масс, наконец, революция и гражданская война... В центре романа - любовная интрига, связь замужней казачки Аксиньи и молодого казака Гриши. Этот роман де может быть назван отлтичным, он однообразен и несамостоятелен, но все же хорошо и добросовестно написан, с удачными типами казаков и описаниями жизни донских станиц»¹⁰.

Вот и все, что сказал М. Слоним. Как видим, критик мало что понял в «Тихом Доне». И мы не можем согласиться с профессором Нови-Садского университета Витомиром Вулетичем, который в своем исследовании о Шолохове вдруг нашел, что М. Слоним «в основном точно отметил существенные особенности творца «Тихого Дона»¹¹. Какая же здесь точность? Шолоховское слово в Югославии впервые прозвучала в 1931 году со страниц антологии «Савремена рузка проза», где был напечатан его рассказ «Семейный человек» под новым заглавием «Отец»¹². Уже в июле 1931 года в журнале «Живот и рад» о рассказе Шолохова было сказано, что он отличается «свежестью замысла - исповедью казака с множеством пережитых горестных аккордов»¹³.

О романе «Тихий Дон» наиболее важным и глубоким было в то время выступление профессора Стевана Янича в загреб-ском журнале «Савременик». Отмечая, что «Шолохов молниеносно прошел в первые литературные ряды и стал одним из наилучших современных русских писателей», профессор Ст. Янич (как бы отвечая критикам белоэмигрантского журнала «Руски архив») говорит, что в Советской России появилось много учеников Льва Толстого - это Серафимович, Шолохов, Фадеев, Панферов и учеников Достоевского - Леонов, Федин, Пильняк. И что волнение души и духа человека, постоянное колебание ума и отпечаток, который они оставляют, вечное смятение исконных искателей «За что?», глубина мысли, которая из философских сложностей извлекает новые объяснения, свойственны той и другой плеяде молодых русских писателей»¹⁴.

По утверждению Ст. Янича, в «Тихом Доне» необычайно ярко и художественно правдиво изображены не только «магистральная картина первых боев на огромном фронте», но и «гигантский напор одной страны, чтобы выйти из положения, в которое поставила его История». Видимо, по цензурным условиям Ст. Янич не мог сказать слова «Октябрьская революция». Далее критик, всесторонне анализируя роман, образы героев, делает глубокое обобщение, обращая на него внимание современных историков, философов, литературоведов. «Типы, характеры, весь огромный жизненный материал, которым оперирует Шолохов,- утверждает Ст. Янич, - совершенная беспристрастность в изложении фактов недавнего прошлого, знание народа и русской военной сферы - все это помогло писателю дать эпическое творение эпохи, в котором будущие историки литературы найдут благодатный материал для своего .научного синтеза»¹⁵.

Ст. Янич заканчивает свою статью двумя важными тезисами. Во-первых, рекомендует поскорее перевести «Тихий Дон», который «принес бы нашему образованию большую пользу, чем длинные (километровые) и бессмысленные романы генерала Краснова», и, во-вторых, высказывает надежду, что «роман Шолохова, быть может, развил бы чувства и желания у наших талантов взяться за перо и осветить наше недавнее прошлое». «Тихий Дон», по мнению Ст. Янича, это «настоящий художественный образец, по которому и в нашей литературе можно открыть эпоху»¹⁶.

Статья Ст. Янича была тепло принята прогрессивными кругами Югославии. Хорошо об этом сказал Витомир Вулетич: «Вопреки твердолобой логике и несмотря на историческую ситуацию, сербы и хорваты оценили творчество Шолохова по достоинству»¹⁷.

III

Как сообщает Национальная библиотека Хорватии, в 30-е годы «вследствие зажима цензурой статьи о романе «Тихий Дон» Шолохова были редким явлением, а пресса правящих кругов о нем ничего не писала»¹⁸.

30-е годы в Югославии памятны в литературных кругах идейным разбродом, ожесточенными выступлениями реакции, эстетов и модернистов против «социальной литературы» Йована Поповича, Радована Зоговича и других прогрессивных писателей. Издание переводов советской литературы также приводило в ярость мракобесов. В 1934 году Милош Црнянский, один из столпов модернизма тех лет, стал выпускать еженедельник «Идеи», который призывал «уничтожить чуждые элементы в литературе, политике и общественной жизни». Црнянский писал: «Несмотря ни на что, борьба против коммунистической литературы должна стать нашей национальной волей»¹⁹. Особенна неистовствовал Црнянский в нападках на СССР и советскую литературу.

В эти годы в Югославии были запрещены к изданию и конфискованы «Виринея» Сейфуллиной, «Города и годы» Федина, «Новая земля» Гладкова, «Как закалялась сталь» Островского и другие произведения. В Белграде власти запретили проведение траурного собрания деятелей культуры по случаю смерти М. Горького (1936).

В труднейших условиях подполья литераторы-коммунисты Югославии пропагандировали и отстаивали марксистско-ленинские идеи в эстетике, литературе, критике. Опираясь на опыт советской литературы, на творчество М. Горького, М. Шолохова, А. Толстого, В. Маяковского, прогрессивные литераторы вели борьбу против реакции и модернизма.

Коммунисты Август Цесарец, Веселии Маслеша, Отокар Кершовани, Стеван Галогажа (погибшие в годы народно-освободительной войны с гитлеровцами) внесли заметный вклад в развитие прогрессивной литературы Югославии.

Здесь уместно отметить, что Август Цесарец (1893 - 1941), участник IV конгресса Коминтерна, один из организаторов Компартии Югославии, писатель и критик, защитник Мадрида, в 1936 году (после поездки в СССР) издал книгу «Современная Россия» под псевдонимом Вук Корпели, которая сразу же была запрещена и конфискована властями. В 1964 году она переиздана в Загребе, мы можем почерпнуть из нее любопытные сведения.

«Советская литература, - писал Август Цесарец в 1936 году, - еще более, чем кино и театр, известна всему миру, по крайней мере, в тех странах, где правительства не возводят против нее китайской стены. Во всех отношениях было бы разумнее, если бы такая стена разрушалась. Но, к слову сказать, в Америке мне приходилось слышать нелепейшие разговоры о том, что советская литература представляет собою дидактику и журналистику, только пропаганду, притом якобы без должной художественности. Однако литературные произведения «Тихий Дон» и «Поднятая целина» М. Шолохова, «Петр I» А. Толстого, «Железный поток» А. Серафимовича, «Капитальный ремонт» Л. Соболева и другие свидетельствуют о совсем противоположном. Глубокая идейность содержания, а также высокая художественная форма - вот что наиболее характерно для этих и многих других советских произведений... Советские писатели находятся на передовой позиции мировой литературы, и как творцы социалистической литературы они сильны своим высоким классом художественности»²⁰.

Литературовед Братко Крефт в одной из своих статей писал о том, что в ту пору в Югославии книги советских писателей воспринимались трудящимися и прогрессивной интеллигенцией, как «луч света в темном царстве», а «Тихий Дон» Шолохова - как великая книга, вобравшая в себя все героическое величие человека в революции, горькую трагику отдельных людских судеб». По словам Б. Крефта, «Тихий Дон» - это «русская Илиада», произведение, которое «навсегда останется одним из лучших и монументальнейших образцов революционного искусства вообще»²¹.

Югославская пресса тех лет хотя и была зажата цензурой, но все же дает нам возможность проследить, как воспринимался «Тихий Дон» в различных кругах читателей.

Гиацинт Петрис в загребском «Обзоре» (сентябрь, 1936) отмечает, что роман Шолохова имеет сенсационный успех на Западе, подчеркивает поэтическую символику романа, которая молча, тихо или динамично открывает нам яркую, бурную, казачью жизнь. «Хороший психолог, - пишет Г. Петрис о Шолохове,- тонкий наблюдатель, имеющий дар увиденное передать скупыми словами, но очень точно и выразительно... Материалом овладел великолепно. В этом и кроется успех его «Тихого Дона»²².

Вслед за «Обзором» и «Хрватски дневник» выступил с яркой рецензией, в которой выражалась благодарность издателю «Забавна библиотека» Н. Андричу за «Тихий Дон»: «Вышел, наконец, и у нас замечательный роман Шолохова (том I) из довоенной жизни донских казаков, который уже давно переведен на все культурные языки. Что самое важное в шолоховском искусстве, так это выявление и показ глубоких славянских чувств, которые скрыты под грубой внешностью крестьян-казаков», картины «грандиозных битв на русско-германском фронте», «страшные и впечатляющие страницы о первой мировой войне... «Тихий Дон» - это мощный социально-психологический роман, который можно смело назвать действительно народной эпопеей... Книга эта заслуживает похвалы и рекомендации. В дни, когда село (крестьяне) берет в свои руки судьбу своего культурного и экономического будущего, «Тихий Дон» намного расширяет новые горизонты»²³.

В 1936 году в журнале «Савременик» за подписью К-н появилась еще одна большая статья о «Тихом Доне» - доброжелательная, но путаная и противоречивая. Не понимая идейных основ советской литературы (по мнению автора, «социалистический реализм - это творческий синтез натурализма и западноевропейского модернизма со старым реализмом Тургенева, Гоголя и мрачным, аскетическим, азиатским гуманизмом Достоевского»)²⁴, этот критик пытался определить место Шолохова как крестьянского писателя в русской и мировой литературе. Наряду с этим критик верно сказал о «живом, сильном, динамичном стиле» Шолохова, о его темпераменте, который «не часто бывает у авторов всемирного звучания», правильно оценил эпическую силу романа и могучее, символическое течение Дона: «Дон Степана Разина и Пугачева - течет, шумит, искрится на солнце, и люди, которые живут возле него, - работают, любят, мучаются, умирают, но не покидают свой Дон. По этой земле веками ступала История... Шолохов настолько могучий и динамичный талант, что даже Л. Толстой мог бы принять некоторые черты его творчества»²⁵.

* (По сообщению В. Вулетича, это - известный критик Иво Козарчанин.)

Последний отклик на появление «Тихого Дона» на сербскохорватском языке был напечатан в первом номере загребского журнала «Книжевни хоризонти» за 1937 год. Автор статьи Ладислав Жимбрек называет роман крупным вкладом в переводную литературу. Восхищаясь «изумительной техникой Шолохова», критик повторяет тезис Стевана Янича о том, что «это произведение может служить нам примером для создания эпической прозы». Наряду с этим Л. Жимбрек, не заметив цензурных сокращений в последних главах первой книги «Тихого Дона», писал, что в конце романа «нет ни глубоких мыслей, ни художественного стиля»²⁶. Это вызывает недоумение. А еще больше то, что тридцать лет спустя профессор Нови-Садского, университета Витомчр Вулетич, имея под рукой русский оригинал «Тихого Дона» и загребское издание романа, в своем научном труде о Шолохове (1966), цитируя последний тезис Л. Жимбрека, соглашается с ним, также умалчивая о цензурных изъятиях шолоховского текста в Загребе (1936)²⁷.

IV

Во второй половине 30-х годов в Югославии «активизировали свою деятельность фашистские партии и организации - «Збор», «Усташи» и другие. Правящие круги Югославии все больше сближались с фашистскими Германией и Италией... В январе 1937 года был заключен договор о «вечной дружбе» с монархо-фашистским правительством Болгарии. В марте 1937 года состоялось подписание «договора о дружбе между Италией и Югославией»²⁸.

Все эти действия властей вызывали протест в широких кругах народа.

Июнь 1940 года памятен тем, что, наконец, под давлением народных масс, руководимых из подполья Компартией Югославии, правительство Белграда установило дипломатические отношения с СССР. Это была крупная победа демократических сил страны. Надо полагать, что признание СССР, приезд в Белград советского посла, первые контакты на культурном фронте двух братских народов положительно сказались и в литературной жизни.

В Белграде в издательстве «Космос» выходит первая книга «Тихого Дона» (перевод Н. Николаевича), а в Загребе в издательстве «Библиотека независимых писателей» - роман «Поднятая целина» (перевод С. Ковачича).

«Тихий Дон» вышел в Белграде с большим портретом Шолохова в ноябре 1940 года в серии «Эпос. Библиотека великих романов» под редакцией Борислава Павича, который в предисловии писал: «Наисильнейший талант в новой русской литературе после М. Горького, академик М. А. Шолохов недавно завершил роман «Тихий Дон». До своему творческому размаху, широте концепциии художественной форме - это крупнейшее произведение новой русской литературы».

Сколько потрачено было усилий, и бумаги реакцией Югославии на клевету против СССР, против советских писателей, и вот шолоховский эпос (в который раз и в какой по счету стране!) утверждает славные традиции, великой русской, и .советской литературы.

Редактор Б. Павич далее отмечал, что завершением четвертой книги «Тихого Дона» Шолохов поднялся на вершину новой русской литературы, и читающей публикой всего мира он признан как наследник таланта Льва Толстого. Широкая и единственная фреска казачьей жизни на Дону в годы мира, войны, революции и мятежа дана с эпическим масштабом в романе-реке, в мощном движении и ярких красках. «Тихий Дон» - единственное произведение новой русской литературы, которое сильнее и гениальнее, чем какое-либо другое, в котором изображается исторический поворот в жизни казачества»²⁹.

Издательство «Космос» предполагало «в середине февраля 1941 года выпустить вторую книгу «Тихого Дона»³⁰, но уже в январе 1941 года правительство премьера Цветковича вступило в тайные переговоры с фашистскими правительствами Берлина и Рима и вскоре, 25 марта, подписало в Вене договор о присоединении Югославии к Антикоминтерновскому пакту. Если учесть, что в Италии издание «Тихого Дона» еще в 1930 году было запрещено, а в фашистской Германии предано сожжению, то станет ясным, почему второй том шолоховской эпопеи так и не увидел света в Белграде.

Журналистка Весна Швец (Копривница), подарившая нам загребское издание «Тихого Дона», в письме 1)1 марта 1965 года сообщила любопытную деталь: «Как говорил мой отец, вторую книгу «Тихого Дона» Шолохова невозможно было купить. Видимо, она была уничтожена (сожжена) еще в типографии»³¹.

Отклики в прессе на белградское издание «Тихого Дона» не успели появиться вследствие разбойничьего вторжения гитлеровских армий в Югославию.

Народная библиотека Загреба «Медвешчак» подарила нам уникальный экземпляр первого выпуска «Поднятой целины» в двух книжках, изданной «Библиотекой независимых писателей» (Загреб, 1940) в переводе писателя С. Ковачича.

Сличив перевод с русским оригиналом, мы обнаружили, что югославская цензура в пятнадцати местах произвела серьезные сокращения текста по политическим мотивам. В главах XXIV и XXVI изъято упоминание о пролетарском гимне «Интернационале»³². В XIX главе, повествующей о радостных и горестных раздумьях Кондрата Майданникова в ночь перед вступлением в колхоз, цензура вырезала текст: «И мнится Кондрату ликующее зарево огней над Москвой, и видит он грозный и гневный мах алого полотнища, распростертого над Кремлем, над безбрежным миром, в котором так много льется слез из глаз вот таких же трудяг, как и Кондрат, живущих за границами Советского Союза». Изъят в той же главе чудесный отрывок о том, что «Кондрат в 1920 году рубил белополяков и врангелевцев, защищая свою, Советскую власть», что «Кондрат давно уже не верит в бога и верит в коммунистическую партию», что он «накрепко, неотрывно прирос к Советской власти» и что «осталась в нем жалость-гадюка к своему добру». И там же сняты слова Кондрата - его обращение «к тем рабочим Запада, которые не за коммунистов: «Продали вы нас за хорошую жалованью», включая последние слова: «...и сделать бы такой высоченный столб, чтобы всем вам видать его было, взлезть бы мне на макушку этого столба, то-то я покрыл бы вас матерным словом!..»³³.

Югославские цензоры исказили в XXV главе рассказ Ванюши Найденова об истязаниях жандармами комсомольца в Румынии, в XXXII главе сократили объяснение Нагульнова другу - Андрею Разметнову - зачем он изучает английский язык, в XXXVII главе изъяли разъяснение Нагульнова «ветхим людям» о том, что не следует «с иконами по степи таскаться, хлеба вытаптывать»³⁴, в XIII главе - все доброе, что говорится Разметновым о Сталине³⁵. Сделаны сокращения и во многих других главах.

О выходе в свет «Поднятой целины» в Москве югославская пресса писала еще в 1932 - 1934 годах. Но лучшими статьями (в середине 30-х годов) надо признать выступления Божо Ловрича*.

* (Хотя он и допустил ошибку, назвав «Поднятую целину» первой частью трилогии «Тихий Дон».)

В белградском журнале «Живот и рад» в конце 1935 года Божо Ловрич печатает статью «Михаил Шолохов в Праге» по поводу театральной постановки «Поднятой целины» чешским режиссером Яном Борой. Это было смелое и яркое выступление. Отметив, что благодаря Шолохову весь мир слышит и видит, как «русский народ, перенесший родовые муки, с новой силой и верой указывает всем народам Востока и Запада путь в будущее», Божо Ловрич говорит о новом романе:

«Поднятая целина» - это эпос, наполненный драматическим содержанием подобно гекзаметрам греческой «Илиады». Различие лишь в том, что греки боролись ради красивых женщин, а донские казаки ведут борьбу за кусок насущного хлеба... В новом государстве не должно быть бедняков и кулаков, ибо каждый, кто рожден, должен работать и имеет право на то, чтобы быть сытым и обеспеченным в случае болезни и старости. Вот эта великая, гуманнейшая идея там (в Советской России.- К. Я.) осуществляется на практике, узаконивая социальную реформу успешно и прочно!»³⁶

В другом журнале в 1937 году Божо Ловрич, анализируя постановку «Поднятой целины» в Праге, писал: «Драматизация Яном Борой «Поднятой целины» во всех отношениях чудесна. Каждая сцена - это маленькая драма, которая живо, пластично, незабываемо дает возможность зрителю Европы понять главные проблемы русской революции. Это было не просто театральное представление, а настоящая, страстная стихия жизни, которая нашла свое высшее выражение в идее труда, самоотверженности и справедливости. У Шолохова нет украшательства и нет лжи, а полным голосом глаголет сама Истина!»³⁷

В декабре 1940 года загребские «Новости», сразу же после выхода в свет у них «Поднятой целины», опубликовали глубокую по содержанию рецензию Ивана Буяновича «Борьба за крестьянина». Сообщая о том, что. этот роман Шолохова уже давно «вызвал за границей сенсацию и нашел у самых серьезных (и даже у правых) критиков неподдельное признание», Иван Буянович утверждал, что «выразительность доведена до художественной кристаллизации, без слабости мещанина, но и без партизанского своеволия...» Везде и во всем шолоховский роман - это действительно «настоящий эпос коллективизации», полнокровный образец динамичной жизни села и крестьянина. Финал этой статьи примечателен тем, что И. Буянович (не он первый!) высказал мысль о возможном воздействии романа Шолохова на «творческуюурожайность писателей Югославии»³⁸.

Как сенсацию восприняли югославские читатели в марте 1941 года (в тяжелое и драматичное время для этой страны) совершенно неожиданное появление в загребском журнале «Тридцать дней» статьи советского критика В. Гоффеншефера «Михаил Шолохов». В ней сообщалось для югославов очень много нового о Шолохове и его романах. Нам нет необходимости ее пересказывать, но мы отметим лишь, что она с трудом пробилась через цензуру в Загребе. В своем «Вступлении» редакция журнала говорит о «плохом, переводе» статьи, о том, что «многие хорошие места в ней изменены или изъяты» и что все это надо назвать «настоящим позором... издательства»³⁹. Редакция журнала не могла сказать, что затея с сокращениями- дело обанкротившегося режима, и приняла вину на себя.

В 1941 году в Югославии появилась крупная статья о качестве перевода «Поднятой целины», напечатанная в третьем номере журнала «Израз». Ее автор Мариан Юркович, придерживаясь принципов перевода, разработанных советскими литературоведами, ссылаясь на Максима Горького, ратует за введение в Югославии института редактуры, чтобы пресечь произвол переводчиков да заодно и цензуры.

Критик М. Юркович обращает внимание на два аспекта перевода: «на социальную природу (убежденность) переводчика» и «на слух (чутье) переводчика». Произведя тщательный анализ перевода «Поднятой целины», критик установил, что переводчик С. Ковачич (И. Буянович) во многих случаях политически обеднил авторский текст⁴⁰.

Так, например, М. Юркович обращает внимание на то, что в XII главе «Поднятой целины» Шолоховым изображена сцена в «кулацком штабе» хутора, где Островное, подбивая казаков готовиться к мятежу, как бы «вскользь заметил, что к весне ждется десант»⁴¹ интервентов. А переводчик Ковачич, заменив слово «десант» на «восстание»⁴², политически извращает главную мысль кулака Островнова. Ведь он-то свою агитацию подкрепляет надеждой на интервенцию! Сняв слово «десант», Ковачич обеляет интервентов и подчеркивает, что к весне казаки сами поднимут восстание, что, мол, интервенты тут ни при чем. В конце XIX главы Давыдов, объясняя Нагульнову существо их ошибки с обобществлением птицы, говорит: «Я бы на твоем месте (ты провел это и нас сагитировал) с большевистской смелостью признал бы эту ошибку и приказал разобрать кур и прочую птицу по домам»⁴³. Но Ковачич в переводе опускает предыдущую строку, идейно обедняя позицию Давыдова⁴⁴. В VI главе Шолохов, повествуя о том, что кулак Титок «обстроился на вечность»,-подкрепил это незабываемой деталью: «С крашенного охрой карниза смотрела на улицу затейливо сделанная маляром надпись славянского письма: «Т. К. Бородин. Р.». 1923 год»⁴⁵. В переводе Ковачич. опускает две буквы: «Р. X.» (от рождества Христова)⁴⁶. Казалось бы, это мелочь. Но критик Мариан Юркович справедливо отмечал, что «эти две буквы возле имени кулака значат очень много... За этими буквами встает еще одна колоритная фигура эпохи... И не заметить эти две буквы, исключить их из текста - значит быть переводчиком другой социальной природы, нежели автор романа». Кригак приводит другие примеры ошибок в переводе, которые нанесли идейный и смысловой ущерб шолоховскому тексту. «Не замечать этих погрешностей, - писал М. Юркович, - все равно, что обворовывать писателя и читателя»⁴⁷.

В конце статьи указано: «Окончание следует». Однако оно не последовало в связи с нападением фашистской Германии на Югославию. Статья М. Юрковича ценна не только тем, что он вступился за точность перевода «Поднятой целины», но и тем, что уже в те годы он привлек внимание югославских литераторов к вопросу об ответственности переводчика.

В. Вулетич сообщает, что 5 апреля 1941 года, в канун вероломного и злодейского нападения фашистских банд Гитлера, Муссолини и Хорти на Югославию, радио Загреба передало юмористический отрывок из «Поднятой целины» под названием «Как дед Щукарь получил свое прозвище»⁴⁸. Это было первое открытое звучание слова Шолохова в эфире Югославии.

В дальнейшем, с приходом гитлеровцев-оккупантов, с наступлением черной ночи фашистского разбоя, художественное слово Шолохова, принятое на вооружение Компартией Югославии, звучало со страниц коммунистической газеты «Борба», у партизанских костров и в глубоком подполье.

«Нападение фашистских банд на Югославию б апреля 1941 года, - заявил профессор А. Флакер на шолоховском симпозиуме в Лейпциге (1965), - конечно, затормозило дальнейшее знакомство югославских читателей с произведениями Шолохова... Впрочем, в юбилейном номере газеты «Борба», посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции (7. 11.1941), был опубликован небольшой очерк Шолохова «Военнопленные»⁴⁹.

Книги М. Горького, А. Толстого, М. Шолохова, Ф. Панферова и других советских писателей, которые были изданы перед войной ограниченными тиражами, бережно хранились в народе и передавались из рук в руки, как символ братства с великим русским народом. Подтверждение этому мы находим в письме Весны Швец, которая пишет из Копривницы: «Первую книгу «Тихого Дона» Шолохова (Загреб, 1936) отец успел спрятать сразу, как только началась война, потому что немцы сжигали все книги советских писателей и запрещали их сохранять... Вскоре мой отец ушел в партизаны, а в 1943 году наш городок Чазма был освобожден от фашистов, и мы сразу же вытащили спрятанные книги («Тихий Дон»), и люди их с радостью читали. Затем опять пришли фашисты, и «Тихий Дон» снова ушел в подполье... Я с радостью посылаю вам эту заветную книгу Шолохова (загребского издания) из глубокого уважения к знаменитому писателю, который каждому из нас хорошо знаком и дорог»⁵⁰.

Любомира Ружич из Загреба, также подарившая нам томик «Тихого Дона» 1936 года издания, в своем письме от 6 мая 1965 года сообщила: «Эту книгу «Тихий Дон» сохранил в войну мой (уже покойный) отец Иосиф Пазель. Он был учителем и воспитывал нас, детей, в общеславянском и свободолюбивом духе. Приложив много труда и забот, он сохранил от фашистов книгу «Тихий Дон» и полное югославское издание сочинений М. Горького. Мои братья и сестры, а нас было шестеро, читали эти произведения и во время второй мировой войны. И вообще, чем сильнее был фашистский гнет, тем больше люди сопротивлялись и читали Шолохова и Горького. На культурном горизонте человечества литературные гении русских и французов - Л. Толстой, Горький, Шолохов, Золя и Ромен Роллан - сияли нам, как звезды, и во время войны, и ничто не могло потушить или уменьшить силу учения этих великих гениев о братстве всех людей и народов, о стремлении к истине, о мирном и плодотворном развитии народов и каждого человека. Ничто - даже война! Люди возвращались из тюрем и лагерей и вновь читали книги этих писателей, читали их также партизаны, когда была возможность. Так рассказывает мне мой муж, который был среди них»⁵¹.

V

После разгрома фашизма произведения М. Шолохова получили широкое распространение и всенародное признание. До 1966 года книги Шолохова были выпущены 20 изданиями на сербскохорватском и 10 изданиями на словенском и македонском языках.

Насколько велик был интерес общественности к творчеству Шолохова, можно судить по тому факту (о чем также пишет Витомир Вулетич), что после войны его «произведения заново переводились и издавались, их можно было встретить всюду - на книжных выставках, на полках библиотек и в руках наших читателей»⁵².

Огромный успех приобрело новое произведение Шолохова «Судьба человека», а затем и одноименный кинофильм, поставленный С. Бондарчуком. Первый перевод рассказа был сделан Милицей Милидрагович и напечатан 3 - 12 февраля 1957 года в газете «Освобождение» (Сараево). Затем в 1957 году «Судьба человека» печатается в «Савременике» (перевод Миры Чеховой), а в (1960 году выходит в новисадском «Прогрессе» книгой (с отрывками из романа «Они сражались за Родину») в переводе Дж. Язича и печатается еще в девяти издательствах. «Рассказ «Судьба человека» покорил югославскую критику и литературную общественность, - пишет В. Вулетич, - как выдающееся произведение Шолохова, как значительная веха в развитии советской литературы и перворазрядное событие в мировой литературе... Философско-моральная идея рассказа вызвала у нас беспокойство за судьбу Человека нашего времени и указала надежду, находящуюся за горизонтом безнадежности»⁵³.

Но особенно активные споры в прессе Югославии вызвала вторая книга «Поднятой целины». Первые восемь глав романа в переводе Витомира Вулетича были напечатаны в сараевском, журнале «Жизнь» осенью 1957 и начале 1958 года. А полностью вторую книгу опубликовал на сербскохорватском языке переводчик Божо Булатович в газете Социалистического союза трудового народа Югославии «Борба» (с 1 мая по 25 июля 1960 г.). И в том же году вторую книгу «Поднятой целины» выпустили в свет в Сараево издательство «Светлость» (перевод В. Вулетича), а в Титограде - издательство «Графичкк завод» (перевод Б. Булатовича).

Критические статьи о второй книге романа были разноречивы. Так, например, А. Флакер в загребской «Республике» счел возможным назвать вторую книгу «Поднятой целины» «производственным романом, который останется в историк русской литературы»⁵⁴. Известный критик Миливой Йованович в «Книжевне новине» обвинил Шолохова в «поучении читателей», «трусости и лакировке» действительности⁵⁵, а критик Назиф Кустурица в журнале «Израз» (Сараево, 1961, №4 - 5) пишет о своем разочаровании романом, так как в нем «все ужасно скучно повествуется» и «создается иллюзия эпического в драме эгоизма и человечности»⁵⁶.

Однако среди югославских рецензентов, конечно, нашлись и более дальнозоркие люди. Очень хорошо в предисловии к избранным произведениям М. Шолохова (Сараево, изд-во «Светлост», 1961) высказался переводчик романа Витомир Вулетич. Он подчеркнул следующее: «Первую книгу «Поднятой целины» писал двадцатипятилетний юноша, полный энергии, сил духовных и физических, человек, который не чувствовал, где кончаются возможности, где будет предел взлета. Вторую книгу писал человек пятидесяти лет, полный огромной жизненной мудрости, человек угомонившихся страстей, уравновешенный, но с целостной жизненной философией, глубокий и спокойный, смотрящий не только в сегодня, а гораздо дальше - в будущие дни - ясные, но еще неизвестные... В первой книге больше темперамента, во второй - вечного равновесия и поэзии»⁵⁷.

Критик Миодраг Сибинович в 1962 году в журнале «Стремленя» в статье «Различные течения одной жизни» писал, что в первой книге в центре повествования стоит «судьба коллективизации, как историческое начинание, а во второй - личная судьба героя, который в историческом движении, а иногда и мимо него ищет свое личное счастье... Главная сила «Поднятой целины» заключается в том, что Шолохов языком искусства говорит о вопросе старом и в то же время современном и важном для будущего человечества - о коллективизации, над которой люди еще долго будут ломать себе голову (пока, наконец, его не решит История), и в том, что автор убедительно и глубоко разрабатывает сложнейшую тему отношений человека и общества, единицы и коллектива, личного и общественного»⁵⁸.

История на примере СССР решила вопрос: коллективная форма земледелия является самой передовой, прогрессивной и неизбежной формой. Сила и актуальность «Поднятой целины», как это признают многие практики в странах, где строится новая жизнь, как раз и состоит в том, что она отразила неодолимую тенденцию современного развития общества, является обобщением большого опыта.

Однако возвратимся к «Тихому Дону». В Югославии наиболее плодотворно (при некоторых оговорках) обращались к шолоховской тематике Братко Крефт, Милослав Бабович, Радован Лалич, Витомир Вулетич и др.

Известный писатель, академик Словенской академии наук и искусств Братко Крефт в книге «Портреты» посвятил Шолохову большую главу. Называя автора «Тихого Дона» великим мастером в изображении новой жизни и справедливым судьей ее противников, Б. Крефт высказал интересные суждения о личности автора «Тихого Дона»:

«Шолохов состоит из крепкого, стального казацко-революционного и, откровенно говоря, ленинского сплава! Этот сплав в нем прекрасен, человечен и художественно звонок, что чувствуется с первой и до последней страницы «Тихого Дона». По мнению Б. Крефта, советская литература благодаря «Тихому Дону» заняла «первое место в современном мировом романе». Еще в 1956 году Б. Крефт вдохновенно писал: «Да, первое место, ибо в «Тихом Доне» столько здоровья и силы, которые поднимают в человеке радость, надежду и убеждают нас в смысле человеческого труда и борьбы, а этого нельзя найти ни в каком другом современном романе в такой мере, как в этом. У Шолохова бурлит человеческая энергия, его прометеевская: борьба и жизнь, потому что в упорных боях и исканиях в его творчестве нашел свое выражение вообще весь мир... И поэтому общечеловеческая и всенародная сущность является ядром подлинного реализма и социалистического гуманизма Шолохова»⁵⁹.

Однако после войны в Югославской прессе в статьях о «Тихом Доне» и Шолохове большинство критиков, начиная с Дж. Богоевича (1948), утверждало, что Григорий Мелехов - это «отщепенец»⁶⁰.

В 1957 году Милосав Бабович в статье «Судьба Григория Мелехова» высказал новую мысль о том, что Григорий Мелехов «прошел жизненный путь прямо, честно, но несчастливо... И поэтому в то утро, когда он сам себя разоружает и свое проклятое оружие бросает в глубины Дона, он только грешник (которого ждет наказание), но не преступник»⁶¹. Говорит об этом критик и в другой крупной работе - «Тихий Дон» - роман-трагедия»⁶².

А Витомир Вулетич в статье «Драматическая бездна М. Шолохова» приводит мысль о том, что трагедию Григория Мелехова надо рассматривать прежде всего как литературное выражение шолоховского видения мира. «Опирающийся на противоречия эпохи, образ Григория Мелехова дал Шолохову неожиданную возможность увидеть революцию во всей ее сложности, в вечных драматических столкновениях, увидеть пропасти, которые вызывают эти столкновения. Шолохов создал личность выразительную, сильную, несломленную, как поэтический синтез не только казачества, а всех тех людей, которые невольно по природе своей всегда находятся в центре событий»⁶³.

О судьбе Григория Мелехова пишет и профессор Белградского университета Радован Лалич в своем предисловии к «Тихому Дону», вышедшему в издательстве «Просвета» в 1964 году. Он критикует многих советских литературоведов за то, что» они судьбу Григория Мелехова объясняют по социологической схеме: «Мелехов - типичный представитель среднего крестьянства, представитель мелкобуржуазного класса, и его жизненный путь отражает колебания этого класса между революцией и контрреволюцией». Но эта схема и характеристика, по словам Р. Лалича, «не только ничего не объясняют, но еще больше затуманивают проблему Мелехова, как литературного героя...» Сводя все к этой схеме, говорит Р. Лалич, «советские критики умалчивают о других объективных моментах революции, без которых невозможно объяснить личность Мелехова, они не вскрывают то, что было специфично для Дона, а существо вопроса состоит в том, что поведение Григория Мелехова зависело в конечном счете от тех факторов, которые были типичны для Дона... Пренебрегая этими факторами, советские критики судьбу Григория Мелехова охарактеризовали как «предательство» и «отступничество», а не как трагедию».

Профессор Р. Лалич считает позицию некоторых наших критиков ошибочной и, ссылаясь на известное письмо М. Шолохова к А. М. Горькому, подчеркивает, что Вешенское восстание 1919 года - «это центральный вопрос в романе, без объяснения которого нельзя понять массовый переход донских казаков да и неказачьего населения на сторону контрреволюции». А многие советские литературоведы обходят этот вопрос или трактуют его субъективно, не вскрывая коренных причин.

Надо сказать, что в этих суждениях профессора Р. Лалича; есть рациональное зерно, и нашим шолоховедам пора бы извлечь из архивов документы истории и сказать правду о причинах Вешенского восстания, о виновниках политики «расказачивания» на Дону.

Р. Лалич прав, когда отмечает, что некоторые наши критики напрасно приукрашивают образ Мишки Кошевого, видяг в нем «воплощение наилучших человеческих качеств», «идеала коммуниста» и даже находят «трогательность» любви Кошевого к Дуняше Мелеховой, «хотя в этой любви, - уверяет Р. Лалич, - нет ничего трогательного». Подчеркивая далее, что эти; критики «совершенно слепы к отрицательным чертам в характере Мишки Кошевого», Лалич пишет, что объяснять поступки Кошевого высокой классовой сознательностью, тем, что он - новый человек, у которого из прежней жизни остались только некоторые «безобидные смешные черты», - нельзя. Разве убийство деда Гришаки - «безобидно смешной поступок»? Чем он может быть оправдан? И разве классовая сознательность выражается в войне Мишки Кошевого со скотиной или в том, что он предлагал матери своей будущей жены (а она и мать Григория Мелехова!) принести ей что-нибудь из «буржуйского имущества»?

Несомненно, в этих поступках Кошевого нет ничего «принципиального» и «революционного», они свидетельствуют не о классовой сознательности воина Красной Армии Кошевого, а о его излишней озлобленности. И Радован Лалич, думается,, прав, когда говорит: «Мишка Кошевой - это великолепный образ, но только как пример художественной объективности Шолохова и его последовательного реализма, а не как пример человечности, не как идеал коммуниста. Шолохов нигде в романе этого не показал и в этом смысле его не выделяет»⁶⁴.

Статья Р. Лалича имеет и спорные замечания и наблюдения, с которыми мы согласиться не можем. В частности, в оценке «Поднятой целины» Р. Лалич допускает ошибку, когда первую книгу романа называет «истинным произведением критического реализма в советской литературе», а во второй книге предвзято усматривает «ослабление активного критического отношения автора к действительности колхозного села»⁶⁵.

Эти тезисы Р. Лалича крайне субъективны, ущербны и, по существу, принижают историческую значимость и художественную ценность романа. Термин Лалича «критический реализм в советской литературе» - это свидетельство непонимания критиком существа советской действительности и исторической миссии советской литературы. Лалич увидел и оценил в первой книге «Поднятой целины» лишь критический аспект эпохи коллективизации и акцентирует внимание на запечатленных в романе ошибках, перегибах, негативных сторонах действительности. А первая книга «Поднятой целины» сильна не только беспощадной правдой жизни и критикой наших ошибок и недостатков, но прежде всего изображением рождения коммунистической нови, нового отношения к земле, новых взаимоотношений людей в колхозе. Термин «критический реализм» узостью своего диапазона заранее ограничивает возможности критика всесторонне осмыслить социалистический переворот в советской действительности и его воплощение в художественном произведении. Его упреки автору «об ослаблении критического отношения» не имеют оснований.

Более того, критическое изображение Шолоховым действий Давыдова, Нагульнова и Разметнова, сосредоточение внимания на «мелочах жизни», требование постичь характер и душу каждого труженика, мудрый совет писателя партийным организаторам искать в каждом человеке его страсть - «чудинку» - весь шолоховский текст дает нам основание сказать, что суждения критика Р. Лалича о позиции автора в «Поднятой целине» ошибочны.

Шолохов романом «Поднятая целина» доказал, как можно, используя опыт великих мастеров критического реализма, создать свой стиль, свое видение мира, идя в ногу со временем. Руководствуясь принципиально новым методом и мировоззрением, Шолохов не только по-новому объяснил все беды и тяготы русского крестьянства, не только показал наши ошибки и промахи в период коллективизации, но запечатлел и рождение в народе новых мыслей и чувств новой общественной формации, возникновение великих, исторических по своей значимости действий, коренным образом изменяющих весь уклад жизни, экономику деревни, культуру, запечатлел процесс изменений мира с новой исторической перспективой, которая стала заманчивой для крестьянства в других странах.

Как видим, при анализе «Поднятой целины» Радовану Лаличу изменило его чутье, и он не охватил взором критика всей сложности и глубины романа, всех трудностей борьбы и исторической перспективы, философской мудрости автора и красоты-правды нового мира. Но другие критики - В. Вулетич, М. Сибинович, - как мы отмечали, исторически правдиво оценили «Поднятую целину», признав ее новаторство и значимость для? всего человечества, как произведения, в котором художественно обобщен опыт СССР, как руководство к действию, изменению и преобразованию мира.

VI

Выше мы отмечали как весьма положительное явление публикацию второй книги «Поднятой целины» в органе Социалистического союза трудового народа Югославии - газете «Борба». Однако в те годы в некоторых газетах и журналах появлялись статьи, дезориентирующие читателя уничижительными высказываниями против литературы социалистического реализма и против Шолохова.

Так, например, редакция журнала «Летопис матице српске» в ноябре 1966 года сочла возможным опубликовать статью а «Тихом Доне» явно дискриминационного характера. Ее автор, небезызвестный критик-модернист профессор Драган Неделькович, конечно же, ничего нового и правдивого не сказал о Шолохове, да и не мог оказать, так как является яростным экзистенциалистом - проповедником буржуазных взглядов в литературе и критике.

Вызывает недоумение тот факт, что на этот выпад против Шолохова (с нелепым тезисом: «Гуманизм казака сильнее всего проявляется в его отношении к коню, нежели к людям»⁶⁶), в югославской прессе так никто и не дал достойной отповеди.

В 1967 году в Югославии появилась первая книга «О «Тихом Доне» Михаила Шолохова» профессора Драгана Недельковича. Она оказалась как бы продолжением его статьи, упомянутой нами выше (журнал «Летопис матице српске», ноябрь, 1966).

По словам известного югославского критика и шолоховеда Витомира Вулетича, «белградский профессор и компоративист Драган Неделькович рассматривает «Тихий Дон» как роман-трагедию. Анализ образа Григория Мелехова носит резко полемический характер. Неделькович полемизирует с некоторыми взглядами на революцию, отстаивая ее гуманную сущность. Однако его полемика носит декларативный характер и сводится к противопоставлению одних общих идей другим, а анализ романа как-то остается вне данных заявлений и деклараций». (Мы можем добавить к этому, что анализ Др. Недельковича сделан предвзято и тенденциозно в целях дискредитации авторской позиции М. Шолохова, о чем еще речь впереди.)

В. Вулетич в обзорной статье «Изучение русской литературы в Югославии» полагает, что Др. Недельковичу «удалось проследить, как равновесие между жизнью и смертью, страданием и радостью, счастьем и несчастьем, геройством и преступлением, без которых немыслима жизнь, перерастает у Шолохова в композиционный принцип и из этического жизненного начала превращается в эстетическую сущность романа. Но Неделькович в своей книге изменяет провозглашенному им самим принципу - рассматривать литературу как искусство, сам он часто говорит на языке этики и политики»⁶⁷. Книга Др. Недельковича, по справедливому замечаеию В. Вулетича, пестрит спорными тезисами, методологическими недоразумениями и идейной непоследовательностью.

В 1973 году профессор Др. Неделькович издал в Нови-Сад новую книгу «Универсальные традиции русской литературы», в которой даны своеобразные эссе о творчестве Н. Гоголя, И. Тургенева, И. Гончарова, Л. Толстого, А. Чехова, и «Пессимизм писателя и трагедия героя в романе «Тихий Дон» Михаила Шолохова».

Последняя глава представляет собою попытку проанализировать «Тихий Дон» с позиций экзистенциализма.

Следует отметить, что в этом труде профессора Др. Недельковича есть некоторые наблюдения, заслуживающие внимания. Это, прежде всего, его акцент на реалистическую символику и фольклор, которыми столь щедро пользуется Шолохов в своем эпосе. Это и его попытки разобраться в «гуманной сущности революции» (которую он, однако, не понимает и не приемлет!). Это и его критика Мишки Кошевого (если от нее отсечь язвительность и злорадство). Это и некоторые суждения о Григории Мелехове. В частности, тезис Др. Недельковича о том, что Шолохов не случайно отправил Григория в банду Фомина. Шолохов сделал это «не для того чтобы морально унизить главного героя,- справедливо пишет профессор Др. Неделькович,- как это объясняют некоторые критики, а чтобы подчеркнуть его ценнность, которая не ржавеет. Некоторые и в добре малодушны, тогда как исключительные люди, к которым принадлежит Григорий Мелехов, и в большом несчастье те же - верны себе. Григорий брошен в грязь (в банду), чтобы подтвердить свою человеческую ценность»⁶⁸. Н, добавим мы, чтобы на фоне Григория развенчать до конца Фомина, Капарина и иных белогвардейцев, которых литературоведы-антисоветчики в США, ФРГ, Англии и других странах до сих пор пытаются представлять как носителей «третьего пути» для казачества в революции.

Это, наконец, и тезис о том, что «Шолохов не мог допустить, чтобы Григория кто-нибудь разоружил или он сам кому отдал оружие». Поэтому, чтобы не разрушить цельности образа и характера Григория и чтобы придать ему еще величия, несмотря на весь трагизм его положения, писатель находит единственно правильный акт - сбросить оружие в Дон, «который течет в бесконечность и является свидетелем людской радости и счастья,- верно пишет профессор Др. Неделькович.- Так этот последний жест Григория делается поэтической вершиной в «Тихом Доне»⁶⁹.

Все это справедливо. Но, на наш взгляд, поэтическим апофеозом в развитии образа Григория является не просто акт саморазоружения, а и сбрасывание оружия под лед, и переход реки его жизни - Дона - с чистыми руками (без камня и ножа за пазухой!), и внутренняя, духовная решимость быть справедливым во всем до конца!

В целом же эта работа профессора Др. Недельковича в своем заглавии уже выдала главный замысел автора - дискредитировать позицию писателя Шолохова, его «Тихий Дон», Великую Октябрьскую социалистическую революцию и всю нашу действительность. Для этого придумывается «глубокомысленный» тезис. «В «Тихом Доне» пессимизм писателя - это один из живых источников трагического понимания жизни,- пишет Др. Неделькович.- Источник пессимизма, однако, не столько революция - так как писателю в 1917 году было всего 12 лет,- сколько, в значительно большей и решающей мере,- эпоха, в которую написан «Тихий Дон»⁷⁰. Более того. По мнению профессора, «Тихий Дон» - «это не что иное, как месть художника и искусства, но не эпохе триумфа «музыки» (как назвал А. Блок революцию), а позднейшему времени, в которое свобода и достоинство были задушены»⁷¹.

Что можно сказать об этих домыслах и выдумках профессора Др. Недельковича?

Во-первых, что они, эти домыслы, в частности о мести писателя, позаимствованы (правда, без указания на источник) за океаном. Восполним этот пробел и напомним профессору Др. Недельковичу, что это взято им из книги профессора Мичиганского университета Д. Стюарта «Михаил Шолохов» Анн-Арбор, 1967 г. (См. в этой книге главу «США»). Все это выдумано в целях дискредитации нашего писателя.

Во-вторых, все творчество Шолохова - глубоко гуманистично, оптимистично и жизнеутверждающе. Именно в этом сила: и жизненность шолоховского социалистического гуманизма. Это - аксиома, не требующая доказательств. И только критики с извращенными представлениями о сущности искусства социалистического реализма могут сочинять выдумки о пессимизме Шолохова.

В-третьих, эссе профессора Др. Недельковича направлено против Шолохова и «Тихого Дона» стой целью, чтобы идейно пошатнуть и ниспровергнуть большевизм, чтобы очернить Великую Октябрьскую социалистическую революцию и победу Советской власти.

Предвзятость и спекулятивный характер доводов Др. Недельковича заключаются в том, что он тщится доказать, будто> в «Тихом Доне» Шолохов запечатлел... «абсурд жизни, загубленной по дешевке, оборванной раньше времени», и «абсурд любви, которая, откровенно говоря, побеждает, но... утверждается смертью»⁷². Столь извращенная трактовка шолоховского эпоса, грубое искажение художественной правды жизни в «Тихом Доне» придуманы Др. Недельковичем, чтобы внушить читателям гибельность революции, бесперспективность человеческого бытия, духовную опустошенность и бесплодность борьбы угнетенных за свое освобождение. Именно поэтому Др. Нсделькович пытается дискредитировать русскую революцию, утверждая, будто Шолохов в «Тихом Доне» изобразил и «абсурд революции, которая наступает во имя труда и мира, но приносит опустошение, а не мир, требует жертв лучших, а жизнь дарует и доверяет будущее самым худшим среди революционеров»⁷³.

Отвергая революцию, как неизбежный и закономерный ход истории, не задумываясь над вопросом, что же дала революция трудящимся и что отобрала у тунеядцев-эксплуататоров, критик-модернист стращает читателей Югославии воистину абсурдными домыслами об «опустошении» революцией души человека труда и мира.

В-четвертых, доводы и приемы Др. Недельковича стары, как буржуазный мир, и во всем повторяют мотивы заокеанской реакции.

В сущности, проф. Др. Неделькович ничего нового не говорит. Все его рассуждения о различиях эпоса Гомера и Шолохова, Л. Толстого и Шолохова, наветы о том, что в «Тихом Доне» «нет жизненной мудрости», что «герои Шолохова исключительно заземлены, примитивны до аномальности», что «герои «Тихого Дона» редко добывают метафизические размеры», что «человек не измеряется по отношению к вечности»,- .все это у Др. Недельковича также чужое, взятое из «трудов» американского профессора Е. Мучник (см. в этой книге главу «США»).

VII

Конец 60-х - начало 70-х годов в Югославии примечательны появлением многих ярких и весьма ценных литературоведческих работ о Михаиле Шолохове. Важнейшие из них: «Тихий Дон» - роман-трагедия» Милосава Бабовича (см. в книге «Писатели и революция», 1968); «Слово о Бунчуке» (1965) Драголюба Игнятовича; «Тихий Дон» М.Шолохова» (1972) Вука Филиповича; «М. А. Шолохов» (1974) Милы Стойнич (см. в книге «Русские писатели»); «Русские писатели и социализм» (1971) Светы Лукич; «Композиция «Тихого Дона» (1975) Витомира Вулетича; «Стилистический орнамент «Тихого Дона» (1976) и «Стилевые слои «Тихого Дона» (1976) Милосава Бабовича; «В Вешенской у Михаила Шолохова» (1973) Богдана Косановича и «В связи с одним юбилеем» (1975) Субхия Крневича.

Эти работы составляют значительный вклад в югославское шолоховедение. Не имея возможности прокомментировать их все, остановим внимание наших читателей лишь на характеристике первой и последней.

В смелом и крепко сделанном исследовании «Тихий Дон» - роман-трагедия» (1968) профессор Милосав Бабович подверг обстоятельной, аргументированной критике работы советских литературоведов В.Ермилова, Л.Якименко, Ю. Лукина, А. Бритикова за непонимание трагической судьбы главного героя романа Григория Мелехова и необоснованность их аттестаций героя, как «отступника от народа», «отщепенца» и «падшую личность».

Милосав Бабович доказывает, что эти литературоведы пишут о Григории Мелехове в полном отрыве от текста «Тихого Дона» и даже вопреки ему. Между тем, уверяет М. Бабович, «... «Тихому Дону» не нужен лучший истолкователь, чем сам Шолохов, и чем ближе мы будем к его тексту, тем ближе подойдем к Истине... Без мелеховских судеб на Дону не было бы Григория Мелехова в «Тихом Доне»!..»

Решительно отвергая тезис Л. Якименко об «отступничестве» Григория Мелехова, профессор М. Бабович пишет: «Колебания Григория по устремленности идентичны колебаниям, казацкой массы, но они отличаются по интенсивности, так как он был даровит и страдал в поисках истины. Но этот факт», однако, не может быть аргументом при попытках доказать, будто Григорий отделился от казаков, как это делает Якименко. Дело в том, что Григорий, напротив, всегда вместе с казацкой массой: в борьбе против Красной Армии и при вступлении с казаками в Красную Армию.»

Профессор М. Бабович утверждает, что Григорий Мелехов - трагическая личность, не теряющая своей чести до конца романа. «И когда некоторые критики,- пишет М. Бабович,- продолжают объяснять конец «Тихого Дона» как тяжелое моральное падение героя, то они этим смазывают (отвергают) трагическое звучание романа. Этим они показывают сущность своего догматизма в подходе к проблеме, в анализе поступков и заключения... Поэтому утверждения критиков, будто Григорий - это морально падшая личность - совершенно противоречат позиции автора романа. Шолохов судьбой своего героя показал, что политические блуждания Григория морально не искалечили его личность. Его поведение на Донском острове (по отношению к офицеру Капарину), решение покинуть банду (чтобы до амнистии вернуться в родной хутор!) и его слова: «Никому мы не нужны, всем мешаем мирно жить и работать. Надо кончать с этим, хватит!» - вот доказательство его моральной честности. И особенно бесповоротно его решение о себе: «Умел, Григорий, шкодить - умей и ответ держать!..» В то время, когда Шолохов завершал роман, такая концепция личности и героя была не только вдохновлена гуманизмом, но и смелостью, которую мы должны уважать»⁷⁴.

Профессор Субхия Крневич в статье, посвященной 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова, пишет, что «визу в вечность» ему обеспечил «Тихий Дон» и что новелла «Судьба человека» - эпопея в малой форме - эту визу подтвердила и усилила. «Если бы Шолохов кроме «Тихого Дона» ничего другого не написал,- утверждает С. Крневич, - то критики имели бы право сравнивать его произведения с такими вечными художественными общечеловеческими ценностями, как «Дон Кихот» Сервантеса, «Человеческая комедия» Бальзака и «Война и мир» Толстого... Шолоховские произведения сохраняют вечную молодость и свежесть».

«Тихий Дон» - на редкость оптимистическое произведение» хотя роман трагичен и несет в себе много утрат и горестных ударов. «В то же время,- пишет С. Крневич,- роман глубоко гуманистичен и правдив в своих определениях человеческого достоинства и человечности, в определении революционных свершений... Шолохов в «Тихом Доне» приветствует и критикует революцию. Критикует конкретные решения, действия ее участников, кои не гармоничны с ее гуманными целями. А приветствует и утверждает революцию тем, что эпическими средствами открывает нам ее объективную необходимость, ее силы и масштаб...» И самое важное здесь то, что «историческую необходимость, общественное оправдание и силу революции понял и сам главный герой, несмотря на все свои скитания и трудный поиск», чего, к сожалению, не понимают некоторые критики!

Профессор С. Крневич восторженно приветствует появление новых литературоведческих работ о трагической судьбе Григория Мелехова, в которых исследователи ценят в герое человеческое достоинство и верность справедливости. Профессор С. Крневич полностью разделяет концепцию В. Петелина в книге «Гуманизм Шолохова» и утверждает, что он (В. Пегелин) дает исторически правдивый соответственно тексту «Тихого Дона» анализ трагедии Григория Мелехова. Наряду с этим профессор С. Крневич аргументированно критикует югославского модерниста-экзистенциалиста Др. Недельковича за его отрицание революции, за неумение разобраться в сущности трагедии главного героя «Тихого Дона» и его жизненной перспективе.

Чтобы правильно осмыслить трагедию Григория Мелехова,- пишет С. Крневич,- надо себе представить и уяснить, что «крепко связанный с традициями казачества, пропитанный их этикой, Григорий в то же время рушит эти традиции в их основании - в собственном доме во имя свободной любви. Трагедия Григория объясняется не только характером, но и внешними условиями, а они таятся в сложности и суровости исторических событий, с которыми он столкнулся...»

Горячо приветствуя юбилей выдающегося писателя современной эпохи - эпохи социалистической революции, профессор С. Коневич подчеркивает, что «Шолохов один из самых читаемых авторов у себя на Родине и за ее пределами и он естественно вошел в процесс лигатурного образования и эстетического воспитания учеников в начальной и средней школе Югославии»⁷⁵.

Комментарии к главе

¹ (Мет Блаич. Письмо венгерскому политэмигранту Л. Сючу от 10 марта 1937 г. РОМК Шолоховский фонд, ф. 2, оп. 10, ед. хр. 48/9.)

² (J. Broz-Tito, Pretsednik Republike. Bcograd, 11. marta 1963 god. Из письма автору книги. Оригинал хранится в РОМК.)

³ (Милош Московлевич. 27.7.1964. Белград. Письмо автору.)

⁴ (Vensa Svec. Ы.3.1965. Koprivnica. Jugoslavia. Письмо автору.)

⁵ (Solohov M. Tihi Don. Seljacki roman iz predratnog zivota Donckih kozaka. Ureduje dr. Nikola Ajdric. Zagreb, Zabavna Biblioteka, 1936, 419 s.)

⁶ (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата. - В кн.: Годишньак фи-лозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX. Нови Сад, 1966, с. 289.)

⁷ (Solohov M. Tihi Don. Zagreb, Zabavnar Biblioteka, 1936. S ruskoga preveo Nik. Nikolajevic (Petrovgrad), s. 419.)

⁸ (Октябрьская революция и славянские литературы: Сб. статей. М.: Изд-во МГУ, 1967, с. 234 и 236.)

⁹ (Solohov M. Tihi Don. Seljacki roman iz predratnog zivota Donskih kozaka. Zagreb Zabavna Biblioteka, 1936, s. 5, 6, 7, 8.)

¹⁰ (Руски архив (Београд), 1930, X - XI, с. 175 - 176.)

¹¹ (Годишньак филозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX. Нови Сад,1966, с. 281.)

¹² (Savremena ruska proza (Zagreb), 1931, 4.)

¹³ (Живот и рад, 1931, 15.7, кн. 8-я, с. 789.)

¹⁴ (Savremenik, august - septembar 1931, N. 14 - 15, s. 214 - 215.)

¹⁵ (Там же, с. 216 - 217.)

¹⁶ (Там же, с. 218.)

¹⁷ (Годишньак филозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX, с. 283.)

¹⁸ (Milutin Ivanusic готосшк clirektora. Nacionalna i sveucilisna biblioteka. N. 18/142, 3.7 1967. Zagreb. Письмо автору.)

¹⁹ (Богданович M. Литература как соучастник реакции. - В кн Stari i Novi Kn. IV. Beograd, 1952, s. 112.)

²⁰ (Zesarec August. Putovanie po Sovjetskom Savezu. Zagreb Zora 1964 s. 129 - 130.)

²¹ (Октябрьская революция и славянские литературы, с. 239.)

²² (Obzor (Zagreb), 1936, 30.9. N. 226.)

²³ (Hrvatski dnevnik, god. 1, N. 70, 2.8, s. 20.)

²⁴ (Savremenik, N. 1, listopad, 1936, s. 37.)

²⁵ (Там же, с. 37 - 38.)

²⁶ (Knizevni horizonti (Zagreb), 1937, II - VII, s. 32.)

²⁷ (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата, с. 292.)

²⁸ (Югославия. - В кн.: БСЭ, изд. 2-е. Т. 49. М., 1957, с. 327 - 323.)

²⁹ (Павич Борислав. Прсдговор. - В кн.: Шолохов. Тихи Дон. Кн. прва. Београд, Космос, 1940, с. 5.)

³⁰ (Там же, с. 407.)

³¹ (Vesna Svec. Н.3.1965. Koprivnica. Письмо автору.)

³² (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Drugi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, Biblioteka nezavisnih pisaca, 1940, s. 19, 45. Шолохов М. Собр. соч., т. 6. M.: ГИХЛ, 1958, с. 196, 213.)

³³ (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Rrvi dio, s. 214, 15, 217. Шолохов М. Собр. соч., т. 6, с. 146 -149.)

³⁴ (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Druge dio, s. 35 - 38, 1920, 212. Шолохов М. Собр. соч., т. 6, с. 206 - 209, 267, 337.)

³⁵ (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Prvi dio, s. 157 - 158. Шолохов М. Собр. соч. т. 6, с. 108 -11:09.)

³⁶ (Lovric Bozo. Mihajlo Solohov u Pragu. - Живот и рад. Кн. XXIV, св. 146. децембар, 1935, с. 627 - 629.)

³⁷ (Lovricc Bozo. Mihajlo Solohov. - Jadranski dnevnik, 4/1937, N. 172, s. 2 - 3.)

³⁸ (Novosti, N. 351, 1940, 20.12.)

³⁹ (Trideset dana, N. 3, 1941, s. 41.)

⁴⁰ (Jurkovic M. О prevodenju. - Izraz (Zagreb), N. 3, 1941, s. 100 - 107. Статья получена от литератора-критика В. Калезича (Нови Сад).)

⁴¹ (Шолохов М. Собр. соч., т. 6, с. 93.)

⁴² (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Prvi dio, s. 136.)

⁴³ (Шолохов М. Собр. соч., т. 6, с. 153.)

⁴⁴ (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Prvi dio, s. 222.)

⁴⁵ (Шолохов М. Собр. соч., т. 6, с. 53.)

⁴⁶ (Solohov M. Uzorana Ledina: Roman. Prvi dio, s. 77.)

⁴⁷ (Jurkovic M. О prevodenju.- Izraz (Zagreb), N. Э, mart. 1941, s. 107.)

⁴⁸ (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата, с. 295.)

⁴⁹ (Michail Scholochow. Werk und Wirkung. Leipzig, Karl-Marx-Universitat, 1966, S. 224.)

⁵⁰ (Vesna Svec. 11.3.1965. Koprvnica. Jugoslavia. Письмо автору.)

⁵¹ (Ljubomira Ruzic. 6.5 1965. Zagreb. Jugoslavia. Письмо автору.)

⁵² (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата, с. 301.)

⁵³ (Там же, с. 317.)

⁵⁴ (Republika, I960, 26.4.)

⁵⁵ (Knizevne novine, N. 134, 1964, 16.12.)

⁵⁶ (Izraz, N. 4 - 5, .1961, s. 429.)

⁵⁷ (Вулетич В. Предговор. - В кн.: Михаил Шолохов. Избор. Сараево, Свиет-лост, 1961, с. 13.)

⁵⁸ (Стремления, № 6, 1962, с. 745, 747.)

⁵⁹ (Kreft Bratko, Rortreti. Ljubljana, 1956, s. 356, 375 - 376.)

⁶⁰ (Младост, № l1 - 12, 1948.)

⁶¹ (Стваранье, № 11, 1957.)

⁶² (Student, N. 22, 1966, 2.11.)

⁶³ (Летопис Матице српске, 1965, кн. 386, св. 7 - 8, с. 193.)

⁶⁴ (Лалич Л. Михаил Шолохов. - В кн.: Шолохов М. Тихи Дон. I. Роман, Друго изданье. С руско! превод проф. Милош Московлевич. Београд, Просвета, 1964, с. 32 - 34, 50 - 51.)

⁶⁵ (Там же, с. 68, 78.)

⁶⁶ (Летопис Матице српске, 1966, № 111, Новембор, с. 493.)

⁶⁷ (Чехословенска русистика, XV, вы. 13, с. 134. Прага, май, 1970.)

⁶⁸ (Неделкович Др. Универзалне поруке руске книжевности. - Матрица Српс-ка, Нови Сад, 1973, с. 368 - 369.)

⁶⁹ (Там же, с. 369.)

⁷⁰ (Там же, с. 348.)

⁷¹ (Там же, с. 351.)

⁷² (Там же, с. 351.)

⁷³ (Там же, с. 351.)

⁷⁴ (Бабович Милосав. Писатели и революция. Београд, Свобода, 1968, с. 246, 247.)

⁷⁵ (Крневич С. В связи с одним юбилеем. - Пути и достижения в образовании и воспитании, Сараево, 1975, № 1 - 2, с. 67 - 69.)