К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Л. Н. ТОЛСТОГО (1828-1908)

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ, ЕВГЕНИЙ АНИЧКОВ, И. БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ

Когда в 1922 г. видный русский публицист, общественный и политический деятель Василий Васильевич Водовозов (1864-1933) был вынужден покинуть родину, в Петрограде он оставил превосходную библиотеку и обширный архив, насчитывавший несколько тысяч единиц хранения. На протяжении всей жизни он бережно собирал все письма, все документы, представляющие хоть малейший интерес. В его архиве сохранилась переписка его родителей Василия Ивановича и Елизаветы Николаевны Водовозовых, известных педагогов и писателей, и бумаги второго мужа его матери Василия Ивановича Семеновского, выдающегося отечественного историка. В. В. Водовозов любил достаточно обременительную секретарскую работу: вести протоколы, заниматься перепиской и все эти документы бережно хранил в своем личном архиве. Секретарствовал он и в Трудовой группе, членом ЦК которой был на протяжении многих лет, и в С.-Петербургском литературном обществе, и во многих других политических и общественных учреждениях и собраниях. Не явился исключением и Комитет Съезда представителей повременной печати.

Л.Н. Толстой в Московском университете на лекции Е.С. Гутора о цветном фотографировании 6 февраля 1896 г. Фотография П.В. Преображенского

1908 г. прошел в России под знаком чествования 80-летия Льва Николаевича Толстого. Уже в январе был создан Комитет почина, который, однако, в конце марта, после того как М. А. Стахович получил от Льва Николаевича письмо от 28 февраля, в котором Толстой просил безусловно прекратить все приготовления к его чествованию, завершил свою деятельность.

Продолжило работу только Бюро печати Комитета. Его основной задачей был созыв Первого Всероссийского съезда представителей русской печати, который состоялся в Петербурге 22 - 25 июня. Он вошел в историю как Толстовский съезд. Помимо чисто профессиональных задач: выработка проекта всероссийской профессиональной организации писателей, учреждение литературного суда чести и т. п. - на съезде широко обсуждалась программа мероприятий в связи с приближающимся юбилеем Льва Толстого. Съезд принял решение "отнюдь не чествовать дня рождения Толстого, во исполнение его желания, а ограничиться "ознаменованием" юбилея". В опубликованных "Постановлениях и пожеланиях Первого Всероссийского съезда печати" была намечена обширная программа действий по празднованию 80-й годовщины рождения "великого писателя русской земли" 28 августа 1908 г., а также в первую неделю октября, когда заканчивается летний отдых и разъезд из городов. Планировалось организовать чтения о Толстом и устраивать спектакли из его произведений, живые картины, лекции, детские и народные праздники. Было решено издать сборник, "всецело посвященный личности чествуемого писателя, мнениям о нем и характеристике его произведений".

Для выполнения постановлений съезда был учрежден постоянно действующий исполнительный орган - Комитет, который возглавил М. М. Ковалевский, товарищами председателя стали - П. Н. Милюков и М. М. Федоров; секретарями - В. В. Водовозов и М. А. Стахович; казначеем - С. А. Венгеров; в состав Комитета также вошли: Н. Ф. Анненский, Ф. Д. Батюшков, В. Я. Богучарский, Г. К. Градовский, В. Г. Короленко, Л. 3. Слонимский. В дальнейшем состав Комитета претерпел некоторые изменения: в его состав были кооптированы Л. Н. Андреев, А. М. Горький и Г. В. Плеханов. Горький отказался от участия в юбилейном Комитете, мотивы своего отказа он изложил в письме С. А. Венгерову. Отдавая должное Толстому-художнику, он резко отрицательно отозвался о его философских и политических воззрениях: "...слишком двадцать лет с этой колокольни раздается звон, всячески враждебный моей вере... Нет, он мне чужой человек, несмотря на великую его красоту". Вместо Горького в состав Комитета был кооптирован Д. С. Мережковский, а вместо выбывшего Н. Ф. Анненского из числа кандидатов в члены Комитета был введен К. В. Аркадакский.

Одной из основных задач, поставленных Съездом журналистов, было создание дома-музея имени Л. Н. Толстого. Комитет опубликовал в газетах серию обращений о сборе пожертвований на музей деньгами и предметами, имеющими значение для будущей экспозиции, обратился в редакции газет и журналов с просьбой выслать юбилейные номера со статьями о Толстом на адрес редакции журнала "Минувшие годы"; аналогичные обращения на английском, французском и немецком языках были разосланы и опубликованы во многих европейских изданиях. В результате уже 17 октября 1908 г. В. Я. Богучарский докладывал Комитету: "Множество пожертвований сделано крестьянами, пароходной прислугой и т. д. по 5 - 10 коп., часто коллективные; из таких мелких взносов составилось около 1200 руб. Доставлено множество газет и журналов на всех языках, в том числе на эстонском, украинском, армянском, татарском и т. д. Присланы газеты из всех европейских стран, с Цейлона, из Индии, из Китая, из Японии и т. д".

Однако наибольшее внимание было уделено подготовке сборника, посвященного Л. Н. Толстому. Уже на первом заседании были распределены между членами Комитета обязанности по связи с выдающимися литераторами, учеными и политиками всего мира. Было решено пригласить к участию в сборнике лидеров всех партий. Из отдельных лиц были намечены: Гучков, Шипов, Львов, Хомяков, Милюков, Набоков, Кокошин, Петр Долгорукий, Якушкин, Суворин, Горький, Андреев, Брюсов.

На 3-м заседании Комитета был утвержден русский, английский и французский тексты обращения с просьбой принять участие в Толстовском сборнике. В обращении говорилось: "Ввиду сравнительно небольшого объема сборника, ожидаемые статьи не должны представлять собою исчерпывающих характеристик. Речь может идти только об общем взгляде, мнении или впечатлении как относительно цельного облика великого писателя и его основных воззрений, так и относительно отдельных произведений или даже отдельной главы, сцены, мнения. Желательны отклики в размере приблизительно 40 - 100 строк, но будут с благодарностью приняты и более краткие отклики, хотя бы в форме сжатых афоризмов".

После обсуждения текстов обращения было поручено С. А. Венгерову "озаботиться о напечатании этих текстов в достаточном количестве". В августе - начале сентября обращения были разосланы видным литераторам, ученым, политикам и общественным деятелям как в России, так и за рубежом.

Осенью 1908 г. избранный июньским съездом Комитет был реорганизован. В соответствии с его основными задачами: 1. подготовка созыва 2-го съезда, 2. выработка проекта всероссийской профессиональной организации писателей, 3. издание Толстовского сборника и 4. создание дома-музея имени Льва Толстого, - он был разбит на четыре комиссии. Комиссия под председательством М. А. Стаховича с секретарем В.Я. Богучарским занималась вопросами организации музея. Результатом ее деятельности явилось открытие весной следующего года выставки и несколько позже дома-музея имени Л.Н. Толстого в Петербурге.

Несмотря на то, что на заседаниях Комитета наибольшее внимание уделялось Толстовскому сборнику, он так и не увидел свет.

Материалы архива В.В. Водовозова не дают однозначного ответа на вопрос, почему не вышел сборник. После реорганизации Комитета Водовозов вошел в комиссию по подготовке 2-го съезда и фактически устранился от работы над Толстовским сборником. 17 октября 1908 г. на заседании Комитета была выбрана редакция сборника: С.А. Венгеров, Л.Н. Андреев и Д.С. Мережковский. И весь материал был передан Венгерову. На том же заседании было доложено "о получении некоторого числа статей для Толстовского сборника; отмечено, что число это невелико".

Действительно, ряд видных писателей и публицистов: А.А. Блок, О.А. Шапир, Г. Брандес, Г.В. Плеханов, Г.К. Градовский, Л.Н. Андреев, М.В. Новорусский и др. - прислали свои произведения. Однако характер сборника, определенный в обращении, предполагал, что в него войдут десятки или даже сотни отзывов о Толстом со всех концов света. Очевидно, что редакции не удалось справиться с поставленной задачей. Многих, возможно, отпугнула политическая неопределенность сборника, других - краткость статей, а вместе с тем сложность поставленных задач, третьих - жесткие сроки: статьи должны были быть представлены в Комитет до 1 октября 1908 г. Наиболее вероятно, что редакции пришлось отказаться от издания сборника, не набрав необходимого количества статей. Возможно также, что в издание Толстовского сборника внесли свои коррективы и цензурные проблемы.

Часть статей, присланных для Толстовского сборника на адрес редакции газеты "Слово" (Невский проспект, 92), осела в богатейшем архиве В. В. Водовозова. Среди них заметка Александра Блока и статья Андрея Белого "Толстой и "мы". Откликнулся на призыв Комитета и выдающийся религиозный философ и публицист Николай Александрович Бердяев (1874 - 1948), приславший статью "О религиозном значении Льва Толстого"*. Предоставил для сборника свои заметки и известный критик и историк литературы Евгений Васильевич Аничков (1866 - 1937). Выдающийся языковед, один из крупнейших представителей общего и сравнительного языкознания, создатель Петербургской лингвистической школы, действительный член Краковской и член-корреспондент Петербургской Академии наук Иван Александрович Бодуэн-де-Куртенэ (1845 - 1929) прислал в редакцию "Слова" два эссе "Отрывочные заметки о Л.Н. Толстом" и "Из введения к ненапечатанной статье "Л.Н. Толстой и смертная казнь". Из статей, поступивших из-за границы, в архиве Водовозова сохранилась лишь одна, написанная на чешском языке президентом социал-демократического клуба Венского парламента Антонином Немецем.

*(К настоящему времени опубликованы предназначавшиеся для Толстовского сборника статьи: Г. В. Плеханов. Толстой и природа. "Звезда". 1924. № 4; Блок о Льве Толстом (Новонайденный автограф); Сообщение А. Н. Бойко. "Литературное наследство". Т. 92, кн. 4, с. 7 - 12; Н.А. Бердяев. О религиозном значении Льва Толстого. "Вопросы литературы". 1989. №4, с. 269 - 274.

А. Н. Бойко, опубликовавший статью А. А. Блока о Льве Толстом, ошибочно смешивает Комитет почина, прекративший свою деятельность по настоянию Л. Н. Толстого в марте 1908 г., и Постоянный Комитет Съезда представителей русской повременной печати, делая из этой посылки неверный вывод о том, что Толстовский сборник не вышел в свет по настоянию самого чествуемого писателя ("Литературное наследство". 1987. Т. 92. кн. 4 , с. 11).)

Неизданный сборник тем не менее сыграл огромную роль в духовном осмыслении творчества и личности Льва Толстого. Именно призыв Комитета Съезда представителей русской повременной печати заставил многих выдающихся политиков, мыслителей и писателей обратиться к феномену Толстого еще при жизни великого писателя. Проба пера для сборника Николая Бердяева и Андрея Белого стала в определенном смысле поворотной в их творческой судьбе, истоком одной из центральных тем их творчества.

Многие из авторов несостоявшегося издания встретились через четыре года на страницах другого сборника - "О религии Льва Толстого" (М.: Путь, 1912), подчиненного строгой идее, явившегося итогом длительных и зрелых размышлений.

Евгений Аничков в своих заметках посетовал на то, что юбилейные дни 1908 г. не стали для России тем же, чем "Пушкинские дни" в 1880 г. "Великими днями творческого самосознания" стали дни ухода писателя. Андрей Белый, помнивший Толстого и по профессорской гостиной своего отца - Николая Васильевича Бугаева, ученого-математика, декана физико-математического факультета Московского университета, и по толстовским субботам, когда в доме Толстых собирались товарищи Михаила Львовича, сына писателя, по Поливановской гимназии, вспоминал: "Толстой всегда глядел мимо, либо глядя в упор, глядел сквозь человека. Такое по крайней мере я вынес впечатление, комнаты казались меньше в его присутствии, речи казались пошлее, телодвижения скованнее...

Л.Н. Толстой и И.И. Мечников. Ясная Поляна. 30 мая 1909 г. Фотография С.Г. Смирнова

Л.Н. Толстой и А.Б. Гольденвейзер. Телятинки. 1909 г. Фотография В.Т. Черткова

Л.Н. Толстой, В.Г. Чертков и скульптор Н.А. Андреев на террасе яснополянского дома. 30 мая - 4 июня 1905 г. Фотография А.Л. Толстой

Л.Н. Толстой с А.П. Чеховым в Гаспре. 12 сентября 1901 г. Фотография П.А Сергеенко

От нас мертвых и пошлых его тянуло к иным живым. В обществе средних людей, дам и довольно пошло остривших поливановцев Толстой производил впечатление великой тяжести, но разве не были тягостным молчанием для него речи окружающих.

Многие годы тянулось тягостное молчание это и окончилось лебединою песнью.

Лебединая песнь Толстого - не слово вовсе: это жест высшего величия, доступного человеку.

Уход и смерть Толстого - самое гениальное слово самого гениального человека. Тягостное молчание разрешилось благостным словом"*.

*(Андрей Белый. Проблемы творчества: статьи, воспоминания, публикации. - М. "Советский писатель". 1988, с. 644.)

ТОЛСТОЙ И "МЫ"

Толстой!.. Страшно касаться этого великого имени, как страшно касаться судеб великой России. Тяжестью непомерной наполняется наша душа в сиротливых пространствах русских; тяжестью непомерной задавил нас Толстой: легко и просто его разбирать. Легко и просто восхищаться его художественным творчеством; легко и просто находить противоречия в его упорной, каменной мысли... И хочется воскликнуть: "Так ли все это?.." Можно написать томы о реализме, мистицизме, морализме, буддизме, христианизме, нигилизме и анархизме Толстого: только в этих томах и установишь, пожалуй, точный порядок всех этих "-измов". А между тем: чувствуешь, что все это не так; все эти хвалы, как и порицания минуют Толстого. Когда восхищаются им, восхищаются не им вовсе: восхищаются той или иной его стороной; и порицая, не его порицают. Перед нами двое: художник и учитель жизни; оба отрицают друг друга. Вот что мы видим: не можем не видеть. И однако: мы чувствуем, что вовсе это не так; что Толстой - один; через всю жизнь проносит он какую-то единственно присущую ему мудрость: в проповеди -- он художник; в худож[ественном] творчестве - мудрец. Но когда захотим мы явственно показать цельную правду в Толстом, видимость нарушает это тайное наше знание о нем.

Письмо

Так стоят перед нами - Толстой-раздвоенный и Толстой-цельный: чего-то не договариваем мы о каждом. Какая-то тайна в нем давит нас непомерно: оттого-то не можем мы до конца успокоиться: кажется все сказано о Толстом, что может быть сказано: а вот мы все еще делим в нем художника и пророка; идут года, а, казалось бы, давно пережитые страницы его проповедей все той же волнуют нас силой - все равно, браним ли мы его, восхищаемся ли мы им. И невольно понимаешь, что нераскрытая сущность Толстого есть нераскрытая сущность России; пути его мысли и творчества - ее пути. Про Россию, как и про Толстого, можно сказать, что тут - "мысль изреченная есть ложь". Земляная тут, великая сила; земляная тут, великая тяжесть; земляная тут, великая слепота. Внутренними очами прозревает правду Толстой в земле нашей, в нас, в себе; но внешними очами не видит он земли нашей, нас,... быть может, себя. Как Вий, стоит он перед нами с опущенными ресницами: "Приподнимите ему веки" хочется нам сказать о нем; хочется в открытых глазах его прочесть тайну, потому что его тайна и в нас, если мы чувствуем в себе землю нашу. И не подымаются железные веки Толстого: и тайна его не смотрит нам в глаза; не исполнились еще сроки; не узнали еще мы, что такое Толстой.

Оттого он и давит нас своей громадной, своей нераскрытой силой.

Помню его в дни отрочества и у него в доме, и в "культурной" профессорской гостиной. И тут, и там он меня давил; и тут, и там мне становилось не по себе, когда в комнату входил этот вещий старик, с глубокими, внутрь глядящими глазами.

Потом, когда уже перестал я видеть его воочию, на меня уставился его лик, и из романов, и из проповедей. По сю пору он давит меня, как и всех нераскрытой тайной своего творчества, как давят меня пространства великой России.

Россия и Толстой - безлюдная равнина и на ней один, только один пахарь, взрезывающий землю сохой. Нет у нас иного пахаря, не будет равного ему, быть может, много десятков лет.

22-ого сентября [19] 08 г. Андрей Белый

У каждого народа свои собственные мучения и своя собственная мудрость и у каждого народа своя красота и своя правда. Мучения и мудрость русского народа, это - Достоевский. Его красота и правда - Лев Толстой. Оттого всегда точно радуется что-то, оттого становится так светло, когда думаешь о Толстом.

Кто-то из моих приятелей рассказывал мне, что один ирландец, с которым он где-то в Швейцарии или в другом месте международных встреч сидел рядом за обедом, когда узнал, что сосед его русский, долго смотрел и улыбался и вдруг совсем неожиданно произнес:

- TolstoY!

Ребячество. Но им обоим, и моему приятелю, и ирландцу, сразу стало легко на сердце. Точно<побратались. Ирландец одним словом выразил так много. Разве это не высшая любезность, какую можно сказать русскому человеку: вы - русский, а Россия дала нам Толстого?

И в каждом русском человеке содержится хоть крупица красоты и правды Толстого. Иначе он не русский, а чужой. Русский человек может быть, чем хотите: социал-демократом или либералом, декадентом или революционером, штундистом или старовером, политиканом или эстетом, даже аферистом, бюрократом, черносотенцем, но если вглядеться в самые далекие и сокровенные глубины лучших побуждений его души, то, непременно, зардится там, хотя бы одной искоркой да зардится, - толстовство. Конечно, не "ученье Толстого". Истинное толстовство несравненно шире "учения". Оно не укладывается в нем. Толстовство - вся та атмосфера, в которой возникло "учение", все это заветное русское народничество, опять-таки не только партийное и закостенелое, а живое и движущееся, которое народилось еще во времена Герцена или даже раньше его и которое золотой чертой идет через всю нашу культуру. Многообразны и сложны источники этого толстовства; трудно будет собрать их все и полно осветить их, когда за эту работу возьмутся историки русской культуры. Толстовство-народничество в обоих значениях этого слова, никогда в сущности не оторвавшихся вполне друг от друга. Толстовство - такое упование русских людей, которое черпает себе новые силы в лучших порывах народных и даже всенародных, т. е. и книжных, и не книжных. Толстовство - то, на чем сговорились, в общих чертах, эти когда-то расторгнутые интеллигенция и народ. Толстовство - то взаимодействие западничества и славянофильства, рационализма и религиозности, которое мы видим теперь.

Огромная задача, лежащая на русском народе, а одновременно и на каждом отдельном думающем и общественно действующем русском человеке и заключается в том, чтобы осуществить нечто от толстовства. И оно идет к осуществлению. Только многими путями. Разны они. Оно осуществляется и через партийное народничество, и через социал-демократию, и через либерализм, и через религиозное обновление, и даже через "новые веяния". При настоящем возрождении России, совершенно безразлично, в чьих бы руках она ни оказалась: партийных народников, либералов, социал-демократов - в том, что будет сделано, непременно скажется толстовство, и именно этим будет отличаться русское возрождение от какого-либо иного.

Бывают моменты, когда всякий народ сосредоточивается на своих собственных затаенных помыслах и вновь продумывает их особенно напряженно и упорно. Так и отдельный мыслитель проходит через моменты самопроверки и самокритики, и отсюда - новое вдохновение. Лев Толстой переживал не один раз подобные моменты. Их знает всякий, кто следил за ним. А Россия пережила такой момент впервые в 80-м году во время "Пушкинских дней". Тургенев сказал тогда по поводу Пушкина самое лучшее, что можно сказать о русском Слове, а Достоевский излил всю душу свою, чтобы определить главное содержимое этого Слова. Нам теперь так нужны были "толстовские дни". Они должны были быть то же, что "пушкинские": самоиспытание, объединение и новое вдохновение. Этого не случилось. Но если не теперь, то позже "толстовские дни" великого творческого самопознания России наступят. И тогда заново начнут крепнуть и правда, и красота великого русского страдальца народа, народа гениального, потому что он дал миру гения - Льва Толстого.

Евгений Аничков

ОТРЫВОЧНЫЕ ЗАМЕТКИ О Л. Н. ТОЛСТОМ

От одного из выдающихся математиков-физиков я слыхал следующую характеристику Л.Н. Толстого: "Хотя Толстой и не занимался математикою, но ему свойствен строго математический склад ума".

Слово "математический" я заменил бы в этой характеристике словом "логический", т. е. исключительно-логический, односторонне-логический, при решении практических вопросов не считающийся с условиями действительности.

При громадной силе логического мышления уму Льва Николаевича чужда историческая перспектива, чуждо понимание эволюции, т. е. постепенного развития и перерождения одних форм в другие. Он только настаивает на немедленном осуществлении нравственных идеалов, не справляясь вовсе ни с человеческою природой (т. е. ни с наследуемыми испокон веков физиологическими наклонностями, ни с прививаемыми путем вероисповедной, национальной и вообще развращающей условной дрессировки предрассудками, ни с навязываемыми, благодаря общественному воздействию, привычками), ни с экономическими условиями общественной жизни, ни с данными формами общественного и государственного устройства. Для эволюциониста, будь он исследователь, или же практический деятель, все это пока непреодолимые силы (forces majeures) и пока неустранимые зла (mala necessaria). Правда, с этими могущественными тормозами нравственного прогресса необходимо бороться, но борьбу надо вести так, чтобы в окончательном результате победа действительно оказалась на нашей стороне. К ограничению влияния названных непреодолимых сил, к их перерождению и преобразованию можно и должно стремиться, но постепенно, т. е. завоевывая отдельные позиции шаг за шагом и укрепляясь на этих позициях. Для преобразователей же вроде Л. Н. Толстого логически доиытое sic volo sic jubeo (так хочу, так приказываю) стоит выше всех соображений эволюциониста.

Это чисто революционная логика, логика хотя бы вожаков "великой французской революции", закрывавших глаза на действительность, т. е. и на физиологическую, и на психическую природу человека.

Л.Н. Толстой как будто игнорирует организованное человеческое общежитие. Он занимается только индивидом и его личным совершенствованием. Идеалы же исключительно личного совершенствования ведут роковым образом к аскетизму, к отрицанию общественности и основаны в конце концов на чисто эгоистических побуждениях.

Л.Н. Толстой знает только своего "Бога" и человеческую единицу. Но его своеобразный Бог, лишенный атрибутов, присваиваемых божествам вероисповедными учениями, низведенный на степень бессилия, на степень импотентности, не может импонировать людям, ожидающим награды и боящимся наказания, а для людей, освободившихся от торгашеской нравственности и повинующихся только велениям собственной совести, он является лишним, бессодержательным и единственно пережиточным термином. Такого Бога следовало бы, по-моему, заменить понятием общественности и общественной солидарности. Для развития и укрепления такого жизнепонимания, основанного на связи единицы не с Богом, а с обществом, в душах нравственно неискалеченных людей имеются зародыши; эти зародыши не трудно развивать при умелом уходе за нравственным воспитанием человека.

Прежнее человеческое стадо, отдельные единицы которого вняли единственно узко эгоистическим побуждениям, заменяется собранием сознательных индивидов, с одной стороны обладающих чувством собственного достоинства, с другой же стороны - обобществленных, т. е. связанных друг с другом чувством общественной солидарности. Чувство же общественной солидарности обусловлено общими реальными интересами в возвышенном смысле этого слова. Вместо "воздайте богово богови, а кесарево кесареви" следует поставить: воздайте личное личности, а общественное обществу.

Под всем тем, что Л.Н. Толстой говорит о патриотизме, о правительстве, о смертной казни и вообще о всяко легальных и нелегальных убийствах, я подписываюсь почти без оговорок.

И. Бодуэн де Куртенэ СПб. 12 (25) сентября 1908 г.

В КОМИТЕТ СЪЕЗДА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РУССКОЙ ПЕЧАТИ

Вчера я отправил для сборника "Отрывочные заметки о Л. Н. Толстом". Сегодня же П. А. Сергеенко отослал мне статью, которая не могла быть напечатана ни в "Альманахе", ни в других сборниках и журналах "по цензурным соображениям"* ("Л. Н. Толстой и "Смертная Казнь").

*(Для "Альманаха" она оказалась тоже слишком обширной и запоздала. (Примечание И. А. Бодуэна-де-Куртенэ.) Очевидно, имеется в виду Международный толстовский альманах: "Воспоминания о Л. Н. Толстом разных лиц и письма к нему". /Сост. П. Сергиенко. М. "Книга", 1909 или "Жизнь, личность, творчество"/ Сб. статей. М. "Образование", 1910. )

Из этой статьи я извлекаю одно место, составляющее нечто цельное и невинное с цензурной точки зрения и отправляю его тоже для Вашего сборника. Вы, может быть, выберете одну из этих статеек, другую же или возвратите мне, или же, если это окажется возможным, передадите для использования одной из газет или других повременников (напр, редакции газеты "Слово" или "Речь"). Впрочем, я на этом вовсе не настаиваю, и прошу только сохранить и затем возвратить мне оригиналы обеих статеек.

С почтением И. Бодуэн-де-Куртенэ

ИЗ ВВЕДЕНИЯ К НЕНАПЕЧАТАННОЙ СТАТЬЕ: Л. Н. ТОЛСТОЙ И "СМЕРТНАЯ КАЗНЬ"

Множество частностей, затрагиваемых Л.Н. Толстым в его многочисленных публицистических и этических рассуждениях, можно сгруппировать около следующих главных вопросов:

1) религия и религиозное чувство,

2) смертная казнь и вообще "не убий!",

3) половая этика,

4) патриотизм,

5) государство и государственность.

В области религии и религиозности я иду дальше Толстого. Я устраняю здесь всякое олицетворение, всякую внечеловеческую божественность. Конечною целью, идеалом развития по этому пути я считаю упразднение всех во внешний мир из человеческой души выведенных идолов и возвращение восвояси, т. е. в человеческую психику, как в первоначальный и единственный источник всего религиозного, да и не только всего религиозного, но и вообще всего общественного и связывающего людей. Идеалом этики я считаю не ставление ее в связь с божественностью, а обоснование ее путем строго логического мышления и сознания общечеловеческой солидарности в борьбе с природою, как с природою физическою, так и с природою психическою.

В отношении Толстого к половому вопросу я вижу известную долю аскетизма и предъявление неосуществимых требований. Соглашаясь вполне с основными взглядами автора "Крейцеровой сонаты" и "Воскресения" на необходимость облагорожения междучеловеческих отношений в этой области, я все-таки полагаю, что он не считается с человеческою природой. Как в медицине, как в педагогике вообще, так и здесь нельзя выставлять одинаковой общеобязательной нормы для всех людей, а необходимо считаться с индивидуальностью каждого пациента, и каждого воспитанника. Конечно, известный минимум требований обязателен для всех без исключения нравственных людей. Этот минимум определяется осуждением всякого насилия, всякого обмана, всякой эксплуатации человека человеком, а за то признанием человеческого достоинства во всех без исключения людях. К сожалению, свободное самоопределение и в этой области будет всегда зависеть, с одной стороны, от властных инстинктов человеческой природы, с другой же стороны, от экономических условий и неизбежного подчинения одних людей другим людям.

На государство и государственность я смотрю не так радикально, как Лев Николаевич. Я пока мирюсь с ними, как с неизбежным злом, и только желал бы свести это зло до минимальных размеров. Мало того, я даже думаю, что полное устранение государственного начала было бы возможно только в таком случае, если бы люди стали безукоризненно честными субъектами, никогда не посягающими на права других людей (я не говорю "ближних", так как это истасканное лицемерами слово мне стало противным и я его ставлю всегда только в кавычках). Но подобное райское состояние человечества навряд ли когда-либо наступит. Конечно, государственность государственности рознь. Нынешней завоевательной, истребительной, "патриотической" государственности должны объявить беспощадную войну все честные люди, стремящиеся действительно к возможно большему счастью отдельных участников человеческого общежития. Единственно допустимая с этической точки зрения государственность сводится к известному общественному устройству, налагающему на своих участников известные общественные обязанности.

По двум основным вопросам я, кажется, безусловно соглашаюсь с Л.Н. Толстым. Это вопросы патриотизма и смертной казни.

И. Бодуэн де Куртенэ

Петербург, июнь 1908 г. Публикация, подготовка текста и вступительная статья Ф.Л. ФЕДОРОВА Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)