Митина Любовь

У меня годов до двадцати пяти к дамам настоя-,щего раденья не было.

Конечно, при гостях пронзительность глаз делаешь, а... все не мои. Притом холостой да мастер корабельный, дак сватьи налетают, как вороны на утенка:

- Погоди, Митька! Роешься в девках, как в сору, одна некрасива, друга нехороша, а криворота камбала и достанется.

- Скажите, как напужали!

- Небось напужаешься! Над экими, как ты, капи-донами вымышляют колдуны-ти. В гости тебя зазовут, в чаю, в кофею чего надо споят, страшну квазимоду и возьмешь, молекулу.

А я живу, какого-то счастья жду, судьбы какой-то. А дни, как гуси, пролетают.

...Позапрошлая наступила зима, выпали снеги глубоки, ударили морозы новогодни. Три дня отпуску, три билета в соломбальский театр. Соломбала - города Архангельска пригород. От нашей Корабельщины три часа ходу.

У вдовы, у Смывалихи, остановился. Вечером в театре жарко, людно. В антракт огляделся: рядом особа сидит молодая. Сроду не видал такого взора! Не взгляд - тихая заря поздновечерняя. Больше во весь вечер не посмел в ейну сторону пошевелиться.

Другой день ушел в гости к вечеру.

Народушку в театре - как тараканов на печи.

- Ишь лорд какой расселся, член парламента! Расшеперил лапы-то!

Ейно место охраняю... Идет. Голову гордо несет, щеки, уши пылают. Стыдится. Честного поведения, значит. Привстал ей. Мило улыбнулась.

«Грозу» Островского представляли... Вместе ахнем, вместе рассмеемся, а слова за сто рублей не сказать. В антракт осмелел:

- Не угодно пройтись в фойе?

- С кем имею честь?..

- Такой-то.

- Марья Ивановна Кярстен. И в слове и в походке она мне безумно нравится.

У ей все так, как я желаю.

- Что на меня зорко глядите?

- Очень вы, Марья Ивановна, ненаглядны. Только во взорах эка печаль...

- Оттого, что родом я со печального синя-солона моря...

- У меня тоже не с кем думы подумать, заветного слова промолвить. Марья Ивановна, мы другой вечер рядом сидим, вы меня вчера заметили ли?

У ней и смехи на щеках играют, оглядывает меня.

Экипажецка рубашка, 
Норвецкой вороток. 
Окол шеечки платок, 
Словно розовый цветок!

- ...Ну, как вас не заметить?

- Это я для вас постарался, гарнитуровым платком повязался.

А в последнее действие уливается моя соседка слезами:

- Люблю слушать, как занапрасно страдают...

- Любите, а эдак плачете.

- Я сама в том же порядке. Проводить не дозволила, одна убежала.

На третий день представленья не было, только дивертисмент музыкальных номеров. В мире звуков рассказываю Марье Ивановне, что-де у меня мамы нету, сам хлебы пеку, тесто жидко разведу - скобы у дверей и у ворот в тесте...

А она:

- Говорите, говорите!.. Я потом вашу говорю буду разбирать, как книгу.

- Марья Ивановна! Мы по своим делам часто в Соломбале бываем. Дозвольте с вами видаться!

- Да что вы! Ведь я замужем! Как нож мне к сердцу приставила...

- Дак... от мужа гуляете?..

- Гуляю? За пять лет замужества случаем в театр попала... С добрым человеком поговорила... Может, до смерти нигде не бывать...

- Теперь эта неволя отменена.

- Неволя отменена, да совесть взаконена!

- Вот вы наделали делов - бросаете меня... Куда я теперь?!

...Но горячность моих упреков умиротворяет чудная мелодия вальса:

Зачем я встретился с тобою,
Зачем я полюбил тебя?
Зачем назначено судьбою
Далеко ехать от тебя? 

Марья Ивановна сделалась в лице переменна... Встала, выхватила у меня из грудного карманца батистовый платочек... Публика музыкантам хлопает, а я слышу тихое, но внятное слово:

- Пока я жива, это мне лучезарная память. А умру, глаза вашим платочком накрыть прикажу.

И ушла. Как век не бывала. Опомнился да побежал вслед - знай метелица летит в глаза да адмиралтейская часозвоня полночь выколачивает...

А Смывалиха на квартире:

- Сегодня в Соломбале два дива было. Первое диво - Машенька Кярстен в театре показалась, второе диво - с некоторым молодым человеком флиртовала.

- Она чья? Она кто?

- Мужняя жена. Замужем живет, честь наблюдает. Муж-то пьюшшой, хилин такой. Она мукой замучилась, а уж ни с кем ни-ни... Сама портниха, рукодельница...

Замужем живет... Честь наблюдает... Мне тоже бесчестно баловством-то сорвать. Кабы навеки моя, а так, баловством, мне не надо!..

И той же ночи побежал я домой. Бежу пустыми берегами, громко плачу, как ребенок:

- Эх ты, Машенька Кярстен! Навела мне беду!.. И поклялся я забыть эту любовь. За троих работу

хватаю. Сам себе внушаю: «Не думай про нее! Знай, что она не твоя». Да, а ночь-та моя, а кто же рад один-то!.. Бывало, не лягу в хороших брюках, все увертываю да углаживаю, а теперь... Обородател, похудел...

Зима на извод пришла. На верфях стук да юк рано и поздно. У меня топор в руках, чертежи в глазах, на уме Машенька Кярстен. Голос ее, духи ее слышу - «Лориган»...

Эх, Митя, Митя, упустил ты свое счастье!..

Не курил - закурил...

Притом эту сплетню из Соломбалы принесли в нашу Корабелыцину. То прежде дамы по своей части меня хладнокровно укоряли, теперь, видя полноту переживаний, в другую сторону заобиделись. Заведующая парикмахерской как-то при гостях на меня затужила:

- Не желаем соломбальску прынцессу! Счас па-рикмахерску замкну и ключ в море брошу. Пущай населенье ходит в диком образе!

Пришла весна-красна, с летичком теплым, с праздником майским. Со всем народом, со всем славным шествием пришел я в Соломбалу. И скопилось три дня свободных. Куда пойду?.. А Смывалиха на углу и стоит.

- Здравствуй, Митенька! Да, помнишь Машеньку Кярстен, в театре-то увлекались?.. Овдовела: до краю допил...

- Она где живет?!

- В город переехала отсюда.

- Улица какая, дом какой?!

- Дом номер восемнадцать, улица... Погоди ужо; дом номер восемнадцать... улица... Забыла. Ново какое-то переменено название.

- Она где с мужем-то жила?

- Эво, где домичек зеленый!

В зеленом домике самовары лудят да паяют, никакой Марьи Ивановны не знают. Сунулся в возле-дворные соседи...

- Мы у ей на новоселье не бывали, городского пива не пивали. Гордиянка была и скрытница...

Я на перевоз да в город. В адресном бюро дежурна подает адрес прежний, соломбальский.

- В город она переехала!

- Может, и год проживет не прописана. У нас не торопятся.

Все пропало! Машенька Кярстен, утерял я тебя!.. Вылез на крыльцо, а кругом-то весна! Река ото льда располонилась, в море плывет, чайки кричат, пароходы свистят. На домах, на пристанях, на кораблях флаги, ленты, банты... Отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая!

Искать пойду! Обойду город с верхнего конца до нижнего. В каждую улицу загляну, в каждой улочке дом номер восемнадцать найду. Везде спрошу Марью Ивановну Кярстен. Взял да и пошел. Три дня ходил. Как лесом, пошел этими домами. Номер восемнадцать увидаю - так сердце и замрет. У старушки пить попрошу:

- Здесь проживает портниха такая-то?

Ответ один:

- Не знаем, не знаем никаку Марью Ивановну. По дворам собаки приведутся, за ноги хватают. На

Мхах одушевленна собачка, за штанину ухватясь, две улицы на мне ехала. Иду, фасон не теряю. Иду в желтых щиблетах, пальто серого драпу, норвецкая кепи. Дома «Дели» или «Спорт» курю за шестьдесят пять, тут «Пушку» купил. Инде домоуправляющий выскочит, как пробка из бутылки:

- Санитарный инспектор являетесь? Помойны ямы смотреть?

- Иду своим путем, за своим делом.

Ничего не доспел, а той же отвагой к Смывалихе ночевать явился.

- Нашел?

- Найду.

- Присушили тебя. Приворотным зельем опоили. А то опять кошки есть троешерстны... Завтра пойдешь шляться, зайди в «Ледовитый океан». У ворот бабка-гадалка живет...

На другой день ходил главными улицами. Помню, в комфортабельну квартиру зашел, а потолки трясутся, в шкапах посуда говорит... Спрашиваю:

- Что это у вас, кабыть... последний день Помпеи?

- Это у нас пенсионер Иван Авдеич физкультурой занимается. По своему этажу кровать с перинами катает.

«Нет, моя жемчужина сюда не закатилась».

В обед на реку выгулял, тут кафе «Ледовитый океан». У ворот старинна избушечка, кабыть из-под ягой бабы. Постучался.

- Хозяйка жива?

- Жива маленько-то...

Хорошенька беленька старушоночка у оконца вяжет. И котенок у печки из чашечки лапкой ест.

- Бабушка, я не гадать.

- Что тут гадать, без гаданья видать. Нарядной, возволнованной, судьбу свою ищешь.

- Бабушка, я остался без невесты!

- Значит, курвяга кака-нибудь.

- Нет, уж всех честнее да прекраснее!

- У тебя-то, дитя, простота в лице детская, ненаглядная. Ежели она стоющая женщина, ты у ейного сердца прижат.

- Потеряю ее - буду пить, в карты играть!

- Не дичай. Праведная любовь не потеряется.

- На тебе, бабушка, на гостинцы.

- Не надо, не надо! Свадебного принесешь, пряничков мятных.

Как меня эта маленькая старушка развеселила! А к вечеру еле ноги перекладываю: новые ботинки жмут. О полночь в Лодейную улицу выбрел. Над городом тихо припало. Солнце присело на воды, как утка. Вот и дом номер восемнадцать, а как зайдешь... Стою, булочку доедаю. А на крыльце человек и пошевелился.

- Вам кого?

- Дозвольте с вами на крылечке посидеть, опоздал на пароход.

- Даже прилечь не угодно ли! Вот вам оленья постель. Я как выпью, меня женка всегда на улицу выгонит и постелю высвистнет. Для гостя можно бы в избу поколотиться, да боюсь, чем бы не огрела...

А я на оленину пал, пальтишком накрылся... Как у мамы за пазушкой.

Пароходные свистки разбудили. В горницах хозяева ругаются. Больше слыхать выговор женственный, полный, окатистый. Я застегнулся да наутек... И не поблагодарил. А день серый, с дождем. Поглядел. на себя: весь в оленьей шерсти. О, кто бы меня шомполом оловянным настегал! За тенью гоняюсь, за ветрами бегаю. А тут и городу конец; невеличка осталась Кузнечевская слободка. Домишки как коробки худые, а нельзя не пройти. По дороге канава: с горы вода летит, льет. Мостик был, да сплыл. Я размахнулся да - р-раз на ту сторону. Тут оступился, каблук отсадил и карман оторвал. А глины на ногах, на боках!.. Тут я духом упал, тут весь форс потерял.

«Эх, Митя, Митя!.. Век над людьми смеялся, теперь сам всех насмешил!»

И поворотил я обратно - скорее бы на пароход да домой. Плакать не плачу, а слеза бежит.

«Эх, Машенька Кярстен, потерял я тебя!..»

А поперек дороги под старым карбасом сапожник, как в магазине, сидит. Тремя гвоздиками прихлопнул мне каблук.

- Мастер, вы худо сделали.

- Худо сделал, дак и опять ко мне прибежишь. Крепко сделаешь, дак и без денег сиди...

- Мастер, вы мне карман не прилепите хоть на живую бы нитку?

- Наша фирма этими пустяками не занимается. Эво где, за углом, портниха живет, дом номер восемь.

Дай схожу, хоть пальто зашьет да почистит, а то хуже пьяного... Дом номер восемь... Крылечко и сенцы чистенькие, половички тканые. За дверью швейна машина стучит. Поколотился.

- Зайдите.

За порог ступил, у оконца... она!

...Радость любезна бывает слезна... Захватилась за меня, руками за шею напала.

- Вы въявь ли мне видитесь?! Не во сне ли мне кажетесь?!

- Машенька, в день веселья моего не плачь!

- Жить-то начинать без вас тошно было! Как в погребу сидела, с вами рассталась...

- Я-то тебя искал, в домах заблудился, в дождях замочился. Дому номер наврали: надо восемь - восемнадцать сказали...

Третий год с нею живу. Каждый день как в гостях гощу. Така хозяюшка, така голубушка!.. На пароходе со мной в море выпросится.

- Машенька, там тебя заплеснет валом.

- Митенька, ты меня крепче держи-то. Смывалиха встретилась:

- Поздравляю, Митенька! Умно ты родился, да умно и женился.

- Соврала номер-то, вралья редкозубая!

- Забы-ыла!..