VIII

Чтобы сократить изложение, отметим лишь основное в настроениях Толстых в 1893-1894 годах.

Ничто существенно не изменилось.

Лев Николаевич по-прежнему тяготится внешними условиями жизни, протестует и тут же смиряется. Отношения с женой продолжают быть неровными. Все так же не видит Толстой никакой помощи от семьи. (Ведь уже больше десяти лет они на разных путях.) И однажды, в тяжелую минуту, подводя итоги своей тридцатилетней семейной жизни, Лев Николаевич забывает прошлое и, принимая в расчет только последний период, приходит к жуткому заключению.

"Очень я нехорош все это время. Недоволен своим положением, мучаюсь. Хочу перемены внешней. А этого не надо" (Дневник. 14 мая 1893 г).

"Я так знаю, что жизнь моя дурная, вижу вредный след, который она оставляет, и не переставая страдаю. Может быть страданье оставит след. Дай Бог, от этого я не плачусь на него. Очень уж много от меня требуется теперь после всех сделанных мною ошибок: требуется, чтобы я жил постоянно противно своей совести, подавал пример дурной жизни - лжи, и слышал бы и читал восхваления себя за свою добрую жизнь. Единственное утешение, единственная радость жизни для меня теперь только в том, чтобы знать, что, живя так, как я живу, я исполняю волю пославшего меня. Но это говорить легко, а делать трудно. В жизни мы всегда движемся, хоть подбодряемся мотивами личных радостей или одобрения людей, а когда этого нет, то трудно жить только для исполнения воли Бога. Иногда в редкие минуты я этого могу, большей частью же - нет. Радостей никаких, и сознание того, что служишь соблазном, для людей, но нехватает сил жить всякую минуту и только для Бога. А этого от меня требует мое положение. Я должен жить юродивым, а не в силах этого делать" (Письмо Н. Н. Ге (сыну), 16 мая 1893 г).

"Мне тяжело, гадко. Не могу преодолеть себя: Хочется подвига. Хочется остаток жизни отдать на служение Богу. Но он не хочет меня. Или не туда, куда я хочу. И я ропщу. Эта роскошь. Эта продажа книг. Эта грязь нравственная. Эта суета. Не могу преодолеть тоски. Главное, хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжет меня" (Дневник. 22 декабря 1893 г).

"Вспомнил: что мне дал брак? Ничего. А страданий бездна" (Записная книжка, май 1893 г. Тогда же Л. Н-ч записал в дневнике: "Вспоминал: что мне дал брак? Страшно сказать. Едва ли не всем то же" (23 мая 1893 г.)).

"Как ужасна жизнь для себя, жизнь, не посвященная на служение Божьему делу! Ужасно, когда понял тщету и погибе л ьность личной жизни и свое назначение служения. Эта жизнь не ужасна только для тех, кто не увидал еще пустоты личной, семейной жизни. Она не ужасна, когда человек бессознательно служит общей жизни, и не ужасна, а спокойна и радостна, когда человек сознательно служит ей. Ужасна она во время перехода от одной к другой. А переход этот неизбежно должен пережить всякий. Я думаю, даже ребенок, умирая" (Дневник. 24 января 1894 г).

"Помоги мне, Господи, установить любовь с самым близким человеком. И кажется, что устанавливается" (Там же, 22 сентября 1894 г).

"Радуюсь на отношения с Соней. Кажется, это твердо. И в ней есть перемена" (Там же, 28 сентября 1894 г).

"Нынче утром приехал Поша (Павел Иванович Бирюков) и Страхов. У Страхова был обыск, и ему объяснили, что Толстой теперь другой и опасен. Мне, как-будто, не захотелось гонения. И стыдно стало за это на себя. Уж очень хорошо было дома с Соней. Нынче же целый день и вечером она постаралась опять сделать мне радостным гонение. Целый день: то яблони украденные и острог бабе, то осуждения того, что мне дорого, то радость, что Новоселов (Михаил Александрович Новоселов, духовный писатель и публицист. С середины 1880-х гг. до 1894 г. последователь Толстого, участник толстовских общин, сотрудник Л. Н-ча на голоде. Позднее приблизился к православию, напечатал ряд статей и издал серию брошюр в религиозно-православном духе) перешел в православие, то толки о деньгах за "Плоды просвещения". Я ослабел, и мой светик любви, который так радостно освещал мою жизнь, начал затемняться. Не надо забывать, что не в делах этого мира жизнь, а только в этом свете. Ия как-будто вспомнил. Помоги, Господи" (Дневник. 8 октября 1894 г).

"Научи меня, как нести этот крест. Я все готовлюсь к тому кресту, который знаю: к тюрьме, виселице, а тут совсем другой - новый, про который я не знаю, как его нести. Главная особенность и новизна его та, что я поставлен в положение невольного, принужденного юродства, что я должен своей жизнью губить то, для чего одного я живу, должен этой жизнью отталкивать людей от той истины, уяснение которой дороже мне жизни. Должно быть, что я дрянь. Я не могу разорвать всех этих скверных паутин, которые сковали меня. И не от того, что нет сил, а оттого, что нравственно не могу, мне жалко тех пауков, которые ткали эти нити. Нет, главное - я дурен: нет истинной веры и любви к Богу, - к истине. А между тем, что же я люблю, если не Бога - истину?" (Там же, 24 января 1894 г)

Для согласия супругов, если их взгляды на мир и жизнь не совпадают, необходимо, чтобы "тот, кто менее думал, покорился бы тому, кто думал более. Как бы я счастлив был покориться Соне, да ведь это так же невозможно, как гусю влезть в свое яйцо. Надо бы ей, а она не хочет - нет разума, нет смирения и нет любви" (Там же, 9 августа 1894 г).

"Боже мой! Я про себя говорю, сколько раз думал, как бы рад покориться, чтобы избавиться от того ада несогласия и избавить от этого детей, готов на все, на всякие пытки, унижения - все лучше этого ада. Но как же мне покориться в том, чтобы содействовать развращению детей роскошью, извращенным учением или отнятию, под видом земельной собственности, которую я признаю и чувствую явным преступлением, отнятию трудов у нуждающихся работников для усиления развращения своей семьи? Не могу я покориться, потому что я знаю, чего от меня требуют: от меня требуют ни чего-либо ново го, неизвестного мне, а давно известного, знакомого мне зла, которое я только что узнал и от которого только что освободился. Мне кажется, что тому из двух супругов, который чувствует, что другая его половина стоит выше его понимает что-то не вполне доступное ему, но хорошее, Божеское - это всегда чувствуется - так легко и радостно покориться, что удивляешься, когда не делают этого" (Письмо Д. А. Хилкову, 17 августа 1894 г).

Судьба детей все больше и больше беспокоит и Софью Андреевну и Льва Николаевича. Мысль о них, воспитанных под такими противоречивыми влияниями, тревожит родителей, и каждый, не получая от другого поддержки, со своей точки зрения оценивает настоящее и будущее.

Лев Николаевич: "Я вижу, как мои растут, портясь жизнью, приготавливаемые к тому, чтобы стараться не понять меня и не только не передать, но передать превратно" (Письмо Н. Н. Ге (сыну), 8 сентября 1893 г).

"Положение наших детей очень дурно: нравственного авторитета нет никакого. Соня разрушает старательно мой, а на место его ставит свои комические требования приличия, выше которого им легко стать. Жалко и их и ее. Ее мне особенно жалко стало последнее время. Она видит, что все, что она делала, было не то и не привело ни к чему хорошему. Сознаться же в том, что она виновата в том, что не пошла за мной, ей невозможно почти. Это слишком ужасное бы было раскаяние" (Дневник. 25 июня 1894 г).

Софья Андреевна: "Если бы не мое бессилие, главное, если б не отсутствие энергии и веры в воспитание детей - я не жила бы в Москве, - пишет она мужу в Ясную. - Но раз я не могу их воспитывать в деревне и сама, то я должна их отдать в школу и учителям, и я должна жить в Москве. Я не оправдываюсь, я не виновата ни в чем. На этот раз я знаю, что иначе поступить не вправе. Тебя же я тоже вполне понимаю. Тебе уж кроме тишины и спокойствия ничего не нужно... умственная жизнь, пресыщение всего, усталость, все это в твои годы естественно. А больно только то, что у тебя к нам - ко мне и детям - любви не осталось. Нет желанья быть вместе и общаться с нами. Это больнее всего. Что делать!" (Письмо мужу, 11 ноября 1892 г. Приводимые документы являются иллюстрацией душевного состояния Толстых за два-три года, а не представляют последовательного рассказа об их жизни. Этим оправдывается смешение цитат 1892-1894 гг)

"Я понимаю, что там покойнее и лучше в Ясной, т. е. тебе. Но мне жалко, что жизнь девочек поглощена их обязанностями. Неужели так они никогда и не будут жить своей личной жизнью? Мы не должны задавливать их молодое существование своими эгоистическими старческими существованиями. Нам это всегда помнить [надо]; надо им помогать и любить, сколь возможно бескорыстно, а не для своих целей. Я не говорю, что для этого их надо непременно в Москву везти. Совсем нет; надо только чутко прислушиваться, что им нужно для их счастья. Мне их что-то так жаль стало. То сидели в Бегичевке (В Бегичевке Толстые работали на голоде), то сидят в Ясной одни, живя только ограниченным интересом не своей, а чужой жизни, им не могущей быть вполне понятной, так как для полного понимания еще почти на полвека, просто возрастом надо подвинуться. А годы идут, и молодость тоже. Вот Таня уехала, и Маша рвется хоть в Бегичевку выскочить, видно, им невмоготу.

Л. Н. Толстой среди родных и знакомых на даче в Гаспре в Крыму. Фотография С.А.Толстой. 1902 г. Слева направо: Л. Н. Толстой, С. Л. Толстой, Н. Н. Ге (сын), С. А. Толстая, Н. Л. Оболенская, Ю. И. Игумнова, М. Л. Оболенская (рожд. Толстая)

Прощай, Левочка; боюсь, что тебе все это неприятно, но я как мать обо всех детях скорблю. Ты спросишь: "А обо мне?" Да ведь ты бежишь от счастья. Тебя любят, с тобою жить считают счастьем, а ты ничем не дорожишь, тебе ничего не нужно. Как же жалеть тебя? Больше любви ничего дать нельзя" (Письмо мужу, 8 ноября 1892 г).

"Вот когда, после 30 лет супружества, почувствовалась та большая разница лет, которая между нами. Он - старик. Ему нужен покой, тишина. Дети только в тягость, жена уж не нужна. А мне еще эта жизнь врозь огорчительна, и интерес к жизни дочерей и мужа не остыл, и все волнует, нет еще этого старческого спокойствия" (Письмо Т. А. Кузминской, 13 ноября 1892 г).

Необходимо отметить еще одну сторону жизни Софьи Андреевны - ее отношение к единомышленникам Льва Николаевича.

Оно остается неизменно презрительным и раздраженным. Софья Андреевна по-прежнему старательно отгораживает свой мир от этой неприятной для нее волны. Теперь она еще более настороже. Издательство "Посредник", около которого группировались "темные", с осени 1893 года перенесло свою деятельность из Петербурга в Москву. Тесная связь установилась между хамов-ническим домом и квартирой издательства. Софья Андреевна до крайности раздражена.

Она пишет Льву Николаевичу: "Таня мне не нравится: таинственна и резка со мной, - да и вообще плохо; все дьявольщина из "Посредника" обуревает, не отмолишь их всех сразу" (Письмо мужу, 30 марта 1894 г).

Сестре: "От жизни в Ясной в нынешнем году... кроме скуки, ничего не будет. Без вас только одни посетители предвидятся, это - темные. А они мне до того опостылели, что иногда хочется на них какой-нибудь пистолет или мышьяк завести. Фарисеи, плуты, лицемеры с вредными целями и больше ничего. И чем больше их узнаешь, тем в худшем они виде выказываются. На днях Попов (Евгений Иванович Попов (р. 1864). Сблизился с Толстым в 1880-х гг., много работал в "По среднике". Автор книги об Е. Н. Дрожжине) привел дядю Сережу в ужас, говоря ему: "Я - анархист, и в этом сознаюсь". Теперь я этого Попова изгоню очень энергично, т. е. если он покажется, я его просто выгоню вон, ведь я человек решительный. Но тошно от этих темных - вот как!.. Надеюсь, что Саша нас посетит проездом из Петербурга. Очень рада всегда видеть своих, я вижу столько чуждых мне" (Письмо Т. А. Кузминской, 8 апреля 1894 г. Свои разделяют настроение С. А-ны. Т. А. Кузминская сообщает мужу по приезде в Ясную: "Левочка очень приятен, темных никого, я счастливо попала" (26 августа 1894 г.). Еще в 1890 г. С. А-на любопытным письмом ответила на попытки одной из "темных" обращения ее в их веру. В письме сказалось все: и желание уколоть, и желание оправдаться, и фраза, и искренность. "Вы пишете, Леонила Фоминишна, что я не поняла эту истину, которую он проповедует. Почему вы думаете, что не поняла? Разве трудно понять то, что истина? Но я не могу только понимать. Я должна непременно проводить в жизнь. И без всяких уступок и компромиссов. Я, извините меня, я не понимаю, как можно, поняв ту истину, о которой вы говорите, хоть пять минут оставаться в той жизни, в которой живете вы и Лев Николаевич. Я бы все бросила и жила бы, как нищая, и умерла бы за свои убеждения. Раз я этого не могу - у меня не хватает сил - то я задалась мыслью прожить в том положении, в какое поставила меня воля Бога, наилучшим образом. Чтобы дети мои и все, кто меня окружает, были счастливы; чтоб жить, сколько можно, для ближних. Насколько я этого по слабости и грехам моим не достигаю, настолько я грешна. Вот моя истина; думаю, что дай Бог и так-то прожить, не задаваясь неисполнимыми задачами" (письмо Л. Ф. Анненковой, 20 сентября 1890 г.)).

Отношение Софьи Андреевны к В. Г. Черткову также продолжает быть ревниво-неприязненным. Иногда она сдерживается, другой раз прорывается Лев Николаевич и Мария Львовна однажды ездили к Чертковым. Они "с ними душевно близки, столько у [них] общих интересов" (Письмо жене, март 1894 г), и им было "очень хорощ0 главное, хорошо нравственно среди людей, которые [нас] любят" (Письмо ей же, март 1894 г. (друг, письмо)). Но Софье Андреевне это очень неприятно, и она решительно протестует против намерения Черткова провести лето в Ясной. Ему Лев Николаевич пишет откровенно - "Вас, как поддерживающего во мне то, что ей страшно во мне, она опасается Она боится тоже, что будет одинока. Я же имел неосторожность сказать, что у вашего Димы не так, как у Ванечки, нет игрушек. И вот она написала вам письмо. Если вы спросите меня: желает ли она, чтобы приехали, я скажу: нет-но если вы спросите: думаю ли я, что вам надо приехать - думаю, что да. Как я ей говорил, так говорю и вам: если есть между вами что-нибудь недоброе, то надо употребить все силы, чтобы это не было и чтобы точно была любовь" (Письмо В. Г. Черткову, 12 мая 1894 г. Тогда же (15 мая) Толстой записал в дневнике: "Целую неделю и больше нездоров. Началось это, мне кажется, с того дня, как меня расстроила печальная выходка Сони о Черткове. Все это понятно, но было очень тяжело. Тем более, что я отвык от этого и так радовался восстановившемуся, даже вновь установившемуся доброму, твердому, любовному чувству к ней. Я боялся, что оно разрушится. Но нет, оно прошло и то же чувство восстановилось. Ее нет. Она приезжает послезавтра").

Обострившаяся враждебность Софьи Андреевны к идейным друзьям мужа совпала с чрезвычайно сложным душевным состоянием Льва Николаевича. Усилились гонения на сектантов и "толстовцев". Мать сосланного на Кавказ князя Д. А. Хилкова с помощью власти отняла у него детей и без согласия родителей окрестила их в православную веру. Умирал замученный в Воронежском дисциплинарном батальоне Дрожжин (Евдоким Никитич Дрожжин (1866-1894), сельский учитель, отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям. О нем книга Е. П. Попова: "Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина", с предисловием Л. Н. Толстого, (изд. Ф. Готгейнера, Берлин, 1895; изд. В. Черткова, Англия, 1898; изд. "Свободного Слова", Christchurch, 1903.)). Арестованы Булыгин (Михаил Васильевич Булыгин (р. 1863) знаком с Л. Н. Толстым с 1886 г.; в то время разделял его взгляды. В 1894 г. по приговору уездного члена тульского окружного суда сидел в Крапивенском арестном доме за непривод лошадей на пункт для военно-конской переписи. Его навещал Л. Н-ч) и Кудрявцев (Дмитрий Ростиславович Кудрявцев, помещик Николаевского уезда Херсонской губернии. Напечатал на гектографе и распространял ряд запрещенных произведений Толстого, за что и был арестован). Обыски у Бирюкова и Попова. Льва Николаевича радует их стойкость, но ему невыносима окружающая его обстановка, ему "тяжело быть на воле" (Письмо И. Б. Фейнерману, 1 июня 1894 г). В нем нет злобы на жену за ее отношение к этому вопросу. Он верит, что она изменится, ищет подтверждений тому и о малейшем намеке на перемену сообщает друзьям.

"Нынче Ваня Горбунов (И. И. Горбунов-Посадов (р. 1864), издатель "Посредника") пишет, что он с ней очень сердечно говорил и в первый раз. Меня это очень порадовало, потому, что последнее время я замечаю в ней радостную перемену - доброту особенную, которая очень трогает меня" (Письмо В. Г. Черткову, 24 сентября 1894 г).

В заключение коснемся одной подробности. В последнее время она становится значительной.

Волнения, тяжелая жизнь, борьба этих лет сильно сказались на душевном строе Софьи Андреевны. Она все чаще и чаще впадает в беспричинную тоску, в то возбуждение, которое граничит с истерикой. Еще в молодости можно было заметить зародыши этого состояния, а впоследствии оно усилилось и пришло явные формы; почва была благоприятна. Помимо того, приближались годы, тяжелые в жизни каждой женщины. Осенью с Софьей Андреевной происходит что-то необыкновенное.

1892 год. "Я, как и всякую осень, чувствую какое-то умирание" (Письмо Т. А. Кузминской, 7 ноября 1892 г). - "Четыре дня сидела дома по нездоровью и еще просижу. Лучше не двигаться и быть нормальной, чем делать дела, покупки и проч. и быть в ненормальном состоянии. Теперь я надеюсь, что налажусь: самая осенняя пора перевалила. Я когда-нибудь осенью или умру или убьюсь. Это время периодического сумасшествия" (Письмо мужу, 9 ноября 1892 г. Об "осеннем состоянии" в 1891 г. см. предыдущую главу, письмо С. А-ны сестре от 28 октября 1891 г).

1893 год. "Я очень себя дурно чувствовала все это время.., но теперь мне дня два получше. Болела прямо грудь, и не было дыханья; это каждый год осенью, и с годами хуже" (Письмо ему же, 25 октября 1893 г). - "Я ничем не больна, а если я худею, то совсем не от тех причин, которые могут быть излечены докторами" (Письмо ему же, 5 ноября 1893 г).

1894 год (по возвращении в Ясную от сестры). "Про себя только одно могу сказать, что точно навалили мне камень на грудь, и так и давит день и ночь, просто сил нет. Сегодня осталась одна вечером (ведь Левочки никогда нет, то пишет, то спит, то гуляет, а вечера у Чертковых), такая тоска взяла, конечно, сейчас же о тебе вспомнила и хотелось просто кричать: "Таня, Таня!" Ушла я в сад и залезла в беседку, которую построила на самом хвосте сада, высокую-высокую, - даже поворот с шоссе оттуда виден. Дети прозвали эту беседку: "мамина вышка" (Письмо Т. А. Кузминской, 10 августа 1894 г).

На почве болезненных явлений Софьи Андреевны развились события, сыгравшие в семейной жизни Толстых очень большую роль.