Глава десятая. Пьесы. Портреты учителей

Ценский - драматург?! Да, существует интересный русский советский драматург С. Н. Сергеев-Ценский, совершенно неизвестный советским зрителям и малоизвестный читателям. Только четыре из полутора десятков написанных им пьес - "Смерть", "Вице-адмирал Корнилов", "Малахов курган" и "Хлопонины" - были опубликованы при жизни писателя, и ни одна не была поставлена на сцене театра. Этот факт является результатом все той же "странной" судьбы крупного художника, чье творчество чаще было окружено либо недоброжелательной критикой, либо заговором молчания.

Писать пьесы Сергей Николаевич начал давно. "Смерть" была написана в 1905 году и опубликована в 1906-м. И в идейном и в художественном отношении писатель рассматривал ее как не совсем удавшийся первый драматургический опыт и потому серьезного значения ей не придавал. Снова к драматургии он обратился лишь двадцать лет спустя, в первые годы советской власти, в годы своего творческого подъема.

То, чего не удалось писателю сделать в повестях о гражданской войне, в большой степени удалось в трех пьесах - "Сноп молний", "Миллион и одно убийство", "Каменоломни", посвященных борьбе революционных масс Крыма, возглавляемых большевиками, за родную советскую власть. Верно поняв расстановку классовых сил, он создал яркие картины тех суровых лет, вылепил глубокие характеры представителей народа.

Пьесы отмечены удивительной пластикой образов и остротой драматических конфликтов. Они имеют сильное социальное звучание, потому что в них отображена общественная жизнь в момент крутых поворотов истории. В них характерно и то, что писатель не рисует героев лишь двумя красками: "красные и белые". Среди "красных" - революционного народа - он видит и активных самоотверженных борцов-коммунистов, и неустойчивых участников революции, колеблющихся, заблуждающихся. В лагере "обреченных на гибель" писатель вывел и палачей-контрразведчиков, и хозяев-буржуа, и предателей-инженеров, и спекулянтов, и офицеров царской армии, и служителей культа и т. д. Каждый персонаж - запоминающийся характер.

Поскольку пьесы эти не опубликованы и не поставлены в театре и читатель не может с ними ознакомиться, то процитируем часть первой картины первого действия из пьесы "Миллион и одно убийство".

"Сход в селе Бешурани около избы Гордея Курашина. О. Сергий сидит в середине за столом, перед ним четвертушка бумаги. 

О. Сергий. Значит, так, православные... "Сход крестьян села Бешурани постановил"... Что же именно постановил?..

Спирин (солдат). Так пропиши: которые святые угодники, - то их очень многое число... и так что даже нету время... Постановил, стало быть, сделать им пересмотр...

Филат. Какой пересмотр... Прямо, смотр, все одно, как войску!

Федор. Постой, не ори!

О. Сергий. Надо, братцы, спокойно!.. Надо спокойно... значит, так: - "чтобы количество праздничных дней..." (пишет) постановил: "уменьшить... за счет празднования некоторых святых"... Так...

Федор. В точности!.. Потому - хозяйства у всех поразоренные. Ну, прямо сказать, арест!..

Филат. И даже совсем без надобности! Леригия, она первым делом...

Федор. Не ори!.. Поумней тебя есть!

О. Сергий (пишет). Значит, так: "ввиду хозяйственной разрухи и для увеличения... для увеличения числа рабочих дней"...

Спирин. Вот-вот... С этой точки!

О. Сергий. Как же хотите рассматривать?.. Если по порядку, то календарь надо для этой цели.

Несколько голосов. На кой?.. Какие зимние, - ничего!.. Зимние пускай!.. Зимние - они без последствий!.. Как это зимние - летние?.. Всех обсуждать!.. Одна цена...

Федор. Не галди!.. Дай сказать!.. Есть, к примеру, Никола зимний, есть летний... Вот к примеру, зимний пущай шестого декабря, - а летнего не надоть!.. Так аль нет?..

О. Сергий. Думаю я, братцы, так: - хочешь праздновать - празднуй, - не хочешь - дело твое...

Филат. Эге, брат!.. Нет, такой нам постанов надо сделать, чтоб и звону не было!.. А то - "хочешь - не хочешь". По закону чтоб!.. Постановил сход, и шабаш! И звонить не смей.

Спирин. Я в плену в Ермании был... Постой, дай скажу. До чего справный народ живет!.. Почему это?.. Праздников мало! Почитай, одни воскресенья.

Федор. Ермань - особая, Россия - опять особая... Под одну мерку не мерь!.. Весь свет не догонишь.

Спирин. Шибко бегает.

                                                        
 Стук в стену сарая. 

О. Сергий (вскакивает). Что такое?

Филат. Думаешь, орудие?.. Это жеребец Гордеев околевает.

Голос из толпы. Неуж околеет?

Спирин. Ну, а то!.. Сколько их на хронте так - темно!

О. Сергий. Может быть, так, прихожане: мы это дело отложим?

Голоса. Как это "отложим"? Нам некогда! Сейчас давай решим!

О. Сергий. Такой вопрос мы сами не можем решить: только церковный собор может.

Голоса. Мы насчет свово только села! Нам другие зачем? Мы для своей надобности!..

Филат. Как это не можем?.. Захотим, - такой постанов исделать: церкву твою запереть, - и то можем!.. А то святым чтобы пересмотр не сделать!..

Федор. Не ори зря! Ты зря не мели.

Спирин. С нового года давай начнем. Какие на новый год святые?

О. Сергий. Трех святителей память: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого...

Спирин. Это по старому режиму, - а по новому теперь не так.

О. Сергий. Тогда календарь надо пойти взять... По-новому я не знаю.

Филат. Не учился?

Федор. Не галди! Поумней тебя есть. Скажем, к примеру: они из каких, батюшка, были?

О. Сергий. Кто? Василий Великий?

Федор. Вот-вот...

О. Сергий. Архипастыри были... все трое... Духовные отцы.

Федор. Нам только одно надо знать: какого они сословия?

О. Сергий. Это зачем же вам?

Филат. Опосля будет видать!

О. Сергий. Этого я не знаю.

Спирин. Чего надоть, того не знает!

О. Сергий. Прославились духовными подвигами... На дело церкви...

Филат. Этих всех троих долой!

Федор. Сказано ж тебе: зимних не трожь!

Дарья. Ты ж сам, дурак, когда-нибудь именинник бываешь.

Филат. Важная вещь!.. Самогон когда есть - вот-те и именинник. Вон наш батюшка, он тоже именинник бывает, а позволь тебя спросить, кто у него ангел?

О. Сергий. Святой Сергий Радонежский.

Филат. То-то и да! Вот батюшка про своего ангела, небось, не знает, а я про его узнал. Милитарист был!

О. Сергий. Как мили... тарист?

Филат. Князей благословлял на войну, вот как!

О. Сергий. На какую войну - вопрос!

Филат. Известно на какую: князья с князьями дрались, а народ уничтожался... Эмприализм!

О. Сергий (внушительно). С татарами тогда русские дрались! Иго татарское сымали!

Филат. Татары, русские - они все пролетарии... А тогда князья, конечно, дрались между собой... Поэтому я такое предложение сделаю: Сергия этого долой!

О. Сергий. 25 сентября: осенний праздник.

Спирин. Святой, конечно, не из особых, можно и не звонить!

Федор. Он из какого звания был, к примеру, батюшка? Святой-то этот?

Спирин. Ну, да, - из каких классов?

О. Сергий. Сын боярина Никиты... В мире Варфоломей.

Федор. Из дворянов, значит, из помещиков... Угу...

Филат. Долой!.. Не надо!

О. Сергий. Как "не надо"? Не праздновать?

Филат. Чтоб даже и звону не было в этот день! Буржуазный елемент!

Новый стук в доски.

О. Сергий (вскакивая). О, господи!

Спирин. Вот бы кого на фронт.

Дарья. Шутоломные!.. Делов вам нету.

Спирин. А Катерина-мученица из каких классов была?

О. Сергий. Не знаю. Не помню...

Филат. Что это все - "не знаю" да "не помню". Раз если спец по этой части, должен знать!

О. Сергий. Сказано в Евангелии так: легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому войти в царство небесное... Значит, какой же это подвиг - богатство бросить и подвижником стать! Двойная выходит заслуга! Вот что на ваше постановление сказать могут.

Филат. Вона! Напугал чем!.. А мы и слушать не станем.

Федор. Не ори зря: надо все толком. Постановление наше, к примеру, будет такое: больно много праздников, а теперь время не прежнее, - обкорнать надо. Стало быть, какие ежель святые из помещиков - тех долой!

Несколько голосов: "Правильно! Верно! Истинно!"

Гордей (выходя из своей калитки). Дядя Федор, а дядя Федор. Ну неужто не встанет?.. А ежели ему кровь кинуть?.. Кто, ребята, кровь может кинуть? За труда я уплачу.

Голоса. Ты ж видишь - тут сход! А он - "кровь кинуть". Обязан на сходе быть.

Гордей. Какой сход?.. Это насчет святых сход? (К о. Сергию.) У меня жеребец Моргун издыхает, во всем Крыму другого такого нет. Какому святому молебен служить надо? Служи!

Степка (тянет его сзади за рубаху). Будет тебе. Иди домой!

Гордей. Нет. Пущай служит!.. Такого жеребца сроду ни у кого в Крыму не было, как у меня! Восемь лет, не больше, лошади, а издыхает!.. Поди, отчитай, гривастый!

О. Сергий. Ну, сход, я считаю, не состоялся.

Филат. Это как так?

О. Сергий. И ухожу я! (Идет.)

Филат. Не имеешь права. Протокол напиши!

Гордей. Пущай жеребца мово отчитает!

Федор. Что ты пристал с жеребцом? Околевает, и все. Тут дело серьезное было. А ты, к примеру, попа спугнул.

Гордей (Федору). Околевает! Старый ты черт! Такого жеребца где теперь взять?

Федор. Были бы деньги... Ишь - "старый черт!" От молодого слышу.

Филат (кричит). Товарищи!.. Постановляет сход села Бешурани: святых, какие из буржуазных классов, - долой! Согласны?

Голоса. Правильно! Долой!

Дарья. Шутоломные черти! Тю-тю.

Филат. Весь календарь перетрусили... Попу заявление такое: пущай подготовит список, кто из какого класса был.

Спирин. До воскресенья срок!

Голоса. Правильно! Будя... Их, святых, что ни год, болеет, а хлебушка, что ни год, менеет".

Эта маленькая сцена показательна для всей драматургии Сергеева-Ценского. В разговоре участвуют одни крестьяне (кроме попа, который написан очень выпукло). И у каждого свой голос, свои интонации, жесты, манеры.

"Не ори зря, надо все толком..." Ведь такое мог сказать только спокойный, рассудительный Федор. Это его мягкие по форме, но едкие по существу слова: "Из какого звания был, к примеру (он любит "к примеру"), батюшка? Святой-то этот?" Тот же самый вопрос в устах Спирина звучит совсем по-иному: "Ну да, - из каких классов?" Федору чужда развязная грубоватость Филата, прямота и откровенность Спирина. "Святой, конечно, не из особых, можно и не звонить", - эта солдатская фраза подходит только Спирину. Филат по-другому скажет: "Чтоб даже и звону не было в этот день!" Федор ту же мысль выражает так: "Стало быть, какие ежель святые из помещиков, тех долой!"

Произнесена фраза - и мы безошибочно узнаем, кому принадлежит она. Кажется, писатель все это подслушал, записал, передал в стенографической точности. Но в том-то и секрет, что стенограмма не дала бы такого эффекта. Художник отсеял все лишнее, обобщил и заострил важное.

Потому каждая реплика предельно необходима, опустить хотя бы одну из них - значит не только нарушить композицию, но и обеднить содержание. О. Сергий, отвечая на вопрос Федора и Спирина о происхождении Сергия Радонежского, говорит:

"Сын боярина Никиты". Рассудительный Федор резюмирует: "Из дворянов, значит, из помещиков". И эта фраза убедительно свидетельствует о росте классового сознания середняцких крестьянских масс, типичным представителем которых и является Федор. Бедняк Филат, сельский активист, тот говорит резко и прямо: "Святых, какие из буржуазных классов, - долой!"

Вот он, главный вопрос: какого сословия святой, из какого класса?..

Тонко раскрывается в пьесе классовая сущность религии, разоблачается неправда о якобы глубокой религиозности русского мужика.

Антирелигиозный мотив занимает в пьесе эпизодическое место в сравнении с другими поставленными писателем проблемами. Основной пафос пьесы - антивоенный. Писатель разоблачает белогвардейцев, бичует капиталистических хищников в лице купца Миши и кулака Гордея. Даже в небольшом отрывке уже ясен образ кулака-стяжателя (очень похожего на Бородаева из повести "В грозу"). Для Гордея ничего в мире не существует, кроме его жеребца. Сельский сход, который происходит возле его дома? "Какой сход?.. Это насчет святых? У меня жеребец Моргун издыхает", - говорит Гордей.

А чего стоит его фраза: "Кто, ребята, кровь может кинуть? За труда я уплачу". Он весь в ней - растущий мироед.

Революционный пафос, классовая зрелость и самосознание народных масс - вот на чем сосредоточено внимание Ценского в пьесах, посвященных гражданской войне.

В разное время Сергей Николаевич написал пьесы о прошлом России - о севастопольской обороне: "Вице-адмирал Корнилов", "Малахов курган", "Хлопонины". По просьбе Центрального Театра Советской Армии в 1940 году он сделал инсценировку "Севастопольской страды". Незаконченной осталась историческая драма "Бонапарт у ворот".

В 30-е годы Ценский пишет пьесу о новых советских людях, передовиках труда - ударниках. Действие происходит на лесосплаве. Эта пьеса (без названия) недавно обнаружена в одном из московских архивов.

Сразу же после Великой Отечественной войны Ценский написал пьесу о крымских партизанах, которая называлась "Предатель", а в 1954 году - комедию "Трудная роль", действие которой происходит в наши дни в Москве, в семье инженера.

В 20-е годы им написаны пьесы о Пушкине,Лермонтове и Гоголе.

Три гиганта русской литературы, три великих поэта были любимыми учителями Сергеева-Ценского. Естественно поэтому, что глумление рапповцев над гениями русской культуры вызвало у Сергеева-Ценского и многих других писателей-патриотов негодование и протест. Рапповцы и заодно с ними разные декадентствующие "революционеры-новаторы" призывали сбросить с парохода современности классиков русской литературы, "идеологов дворянства". Как это ни странно звучит сегодня, в то время надо было защитить Пушкина и Лермонтова, отстоять их для народа. Именно это обстоятельство и побудило Сергея Николаевича вопреки рапповскому вздору рассказать народу, вернее - показать в художественных образах, что Пушкин и Лермонтов были выдающимися сынами народа, гордостью и святыней нации. Тогда он впервые в своей писательской практике обратился к исторической теме.

Лермонтов!.. С детских лет он вошел в душу Ценского - художник, бунтарь, гений! Он читал его как поэт и как ученый-исследователь. Он давно задумал написать пьесу о Лермонтове. В августе 1923 года Сергей Николаевич написал повесть "Поэт и поэтесса", главными героями которой были Михаил Юрьевич Лермонтов и молодая французская поэтесса Адель Оммер де Гелль, жена французского консула в Одессе. Повесть была написана в необычном для Ценского стиле. Она вся построена на диалоге. Чеканный, упругий, предельно лаконичный язык приближает повесть к киносценарию. Своеобразный стиль повести позволил автору переделать ее в пьесу.

Писатель понимал, что он слишком "локализовал" свою тему небольшим периодом в жизни и творчестве поэта. Он показал Лермонтова, сосланного на Кавказ за стихотворение "На смерть поэта". Назревала необходимость писать роман о Лермонтове.

В мае - июне 1925 года Сергей Николаевич написал третью, последнюю часть этого романа - "Поэт и чернь". Повесть "Поэт и поэтесса" органически стала второй частью романа. Одновременно он написал пьесу "Поэт и чернь", которую послал на отзыв Максиму Горькому в 1927 году. Прочитав ее, Горький писал Ценскому:

"Пьеса показалась мне слишком "бытовой". Лермонтов засорен, запылен в ней, и явление "Демона" недостаточно освещает его. А впрочем, я плохо понимаю пьесы, хотя и писал их...!" А несколькими строками ниже, будто передумав, Алексей Максимович добавил: "Пьеса все-таки очень хорошая. Очень печальная... Пьесу необходимо поставить. Что сделано Вами для этого? Не могу ли я тут чем-нибудь помочь?"

7 апреля 1927 года Сергей Николаевич послал ответ Горькому, в котором попытался объяснить свои позиции в трактовке образа Лермонтова. "Вы пишете о "бытовизме", - запылившем Лермонтова в моей пьесе. Признаться, я хотел по мере сил и возможности восстановить Лермонтова как человека (подчеркнуто Ценским. - И. Ш.), а не дать только театральный персонаж на котурнах. Я изучил по возможности все, что осталось от Лермонтова и о Лермонтове".

В следующем письме к Ценскому Горький возвращается к пьесе "Поэт и чернь": "Разве из того, что я сказал о Вашем Лермонтове, можно понять, что я его считаю "серым"? Читая пьесу, я этого не чувствовал, он достаточно ярок на фоне резко очерченных Вами фигур, его окружающих. Но мне кажется, что человек, который написал "Мцыри" и "Ночевала тучка золотая", был острее, непримиримей".

Сергей Николаевич прислушался к замечанию великого друга. Эту остроту и непримиримость он постарался усилить в романе, особенно в его первой части - "Поэт и поэт". Действие романа "Лермонтов" (в первых изданиях назывался "Мишель Лермонтов") Ценский начинает 1837 годом - годом гибели Пушкина - и заканчивает гибелью самого Лермонтова.

Над гением русской литературы А. С. Пушкиным собираются черные тучи; стремительно развивается драма. Кинокадрами сменяются в романе картины, длинной вереницей проходят люди. Слышны их голоса, речи. Из пышных тирад, из жеманных фраз и едких ироний возникают образы и характеры.

Вечер у графини Разумовской. Собрался "свет". Сановники, офицеры, генералы. Там же Вяземский и Лермонтов. Михаил Юрьевич ждет Пушкина, с которым его обещал познакомить Краевский. Говорят о литературе, политике, банковских делах. И, конечно, о Пушкине. Вот появляется и сам Александр Сергеевич. "И Лермонтов, впиваясь глазами в это безмерно дорогое, дороже всех лиц земных усталое, бледное, осунутое лицо, делает уже два шага ему навстречу, когда поднимается Даршиак (французский дипломат. - И. Ш.) и говорит:

- Наконец-то и вы, г. Пушкин!.. Я вас ищу всюду!

- Напротив, напротив, г. виконт!.. это я вас ищу всюду, - оживленно отвечает Пушкин, сверкнув яркой белизною зубов, и добавляет: - Пойдемте же в зал, нам лучше на ходу говорить о нашем деле!"

Лермонтов в первый и в последний раз видел живого Пушкина. Знакомство не состоялось. Михаил Юрьевич не знал, что на его учителя наведен пистолет наемного убийцы.

И вот Лермонтов стоит у гроба, уже создавший гениальное стихотворение "На смерть поэта" и заявивший России, что на смену одному певцу пришел другой, с такой же пламенной душой, с таким же огромным талантом, пришел, чтобы продолжить великое и святое дело Пушкина.

Ценский влюблен в своих героев, и эту священную любовь стремится передать молодому советскому читателю, как бы говоря ему: Пушкин и Лермонтов не дворянские, а народные поэты. Словами доктора Арендта, на глазах которого умирал Пушкин, писатель говорит: "Ведь умирал кто?.. Единственный из единственных, - Пушкин! Сколько генералов видел я в безнадежности?.. Но генерал, позвольте мне эту маленькую вольность, г. корнет! - Генерал, это - только полковник, произведенный в следующий чин!.. Это делается, - ясно и просто, - по указу его императорского величества: умер генерал, - да здравствует генерал!.. Но даже и самодержавнейший из монархов не может из графа Хвостова, например, который сам по себе почтеннейший человек, конечно, но имеет слабость то-оже писать стихи и раздавать их своим знакомым и даже... станционным смотрителям, если он куда-нибудь едет, - не мо-ожет сделать из него Пушкина!.. Ну-ка, по указу его величества: был ты Хвостов, - стань Пушкин!.. О-он не станет, нет!.. Он не станет!.."

Весь роман сверкает остроумием, полон живых мыслей. В нем - воздух той эпохи, атмосфера, окружавшая великих поэтов. Богатый исторический материал переплавлен в художественные образы и картины. Потому роман надолго входит в вашу память, волнует вас.

В "Лермонтове" удивительно тонкий диалог. Посредством диалога писатель передает все движения души своих героев, еле уловимые черточки и оттенки характера. Вот показательная в этом отношении маленькая сцена: Эмилия, охотящаяся за богатыми женихами, разговаривает с Лермонтовым. Она "влюблена" в него, рассчитывая на солидное наследство, которое оставит Михаилу Юрьевичу бабушка. Лермонтов понимает цену "любви" Эмилии. Он решил прикинуться "банкротом": любопытно посмотреть, как будет вести себя "влюбленная" Эмилия. Он говорит ей:

"- Как я все-таки чувствую, что не способен сделать такой блестящей карьеры, как ваш отчим!.. Куда мне грешному!.. Я безнадежен!.. Поручик армии - это мой предельный чин...

- Почему же так?.. Что вы?.. - не верит Эмилия.

- Разжалуют опять в прапорщики или даже в рядовые, как Полежаева... И только дослужусь до поручика - опять разжалуют... Чувствую.

Но она горячо возражает:

- При том уме, который все признают за вами, Мишель, - как будто это не от вас зависит сделать карьеру!

- А разве так нужен ум, чтобы стать генералом?.. Напротив, чем меньше ума, тем лучше, - но нужны средства. А средств у меня нет. Правда, моя бабушка довольно богата, но нас несколько у нее... наследников.,

- Как несколько? - изумляется Эмилия.

- Притом же у меня, как всем известно, ужасный нрав, - продолжает он, спеша. - Я могу чем-нибудь оскорбить ее перед смертью, и кончено: она лишит меня наследства.

- Ну, вот, пустяки какие, Мишель!.. Зачем же вам ее оскорблять? И вы этого не сделаете, конечно! Ведь вы ее любите?..

- Она заботилась обо мне, как самая добрая мать!

- Ну, вот... Значит, вы ее любите и не захотите ее обидеть... Вы ее любите?..

- Она была ко мне всегда так нежна.

- Отвечайте же на мой вопрос, Мишель: любите?..

- А разве он что-нибудь значит, этот вопрос?

- Да! Я вижу, наконец, что правду мне говорят со всех сторон, - растерянно говорит Эмилия, - а я ошиблась!.. Я позорно ошиблась!

И она порывисто встает со скамейки, вырывая руки".

Как психологически глубоко и зримо выписаны два характера!

Осенью 1933 года Ценский создает роман "Невеста Пушкина". И в идейно-тематическом и в сюжетном отношении романы "Лермонтов" и "Невеста Пушкина" представляют собой единое целое.

По замыслам новый роман должен был составить лишь часть трилогии о Пушкине, которую писателю не удалось осуществить. Поэтому здесь образ Пушкина дается в несколько отраженном свете. Точнее, писатель создал лишь фон к большой картине, выписав его с большим мастерством и любовью.

В те же годы Ценский задумал писать роман о Гоголе, состоящий из трех частей: "Гоголь бежит от ночи", "Ночь настигает Гоголя" и "Гоголь уходит в ночь". Но и этот замысел полностью не был осуществлен: в ноябре 1928 года Ценский написал лишь повесть "Гоголь уходит в ночь". В предисловии к первому изданию ее в декабре 1933 года Сергеев-Ценский писал:

"Предлагаемая читателю повесть является 3-й частью трилогии "Ночь и Гоголь", в которой я посильно пробую вскрыть причины трагедии Гоголя - его бессилие выполнить до конца задуманную работу - "Мертвые души". Под "ночью" в своей трилогии я понимаю николаевскую Россию".

Трудно определенно сказать, что помешало писателю завершить романы о Пушкине и Гоголе. Размышляя над этим, нельзя не учитывать следующих обстоятельств. После пятилетнего творческого молчания, после глубоких и мучительных раздумий Ценский набросился на творчество с жадностью изголодавшегося. Слишком много накопилось замыслов и сюжетов, которые требовали безотлагательного воплощения их в художественные образы и картины. Работал в эти годы, как впрочем, и во все последующие, много и продуктивно, часто одновременно над несколькими произведениями: над романом, повестью, рассказом, пьесой. Основным в своем творчестве Сергей Николаевич считал работу над эпопеей "Преображение России". Поэтому "исторические романы" о поэтах писатель все время отодвигал на "потом". А времени всегда не хватало. В 1926-1929 годы он писал на современную тему рассказы "Старый полоз", "Сливы, вишни, черешни", "Младенческая память", "Гриф и Граф", поэму "Живая вода", рассказы "Стремительное шоссе", "Блистательная жизнь"; в 30-е годы им написаны рассказы "Верховод", "Как прячутся от времени", "Сказочное имя", "Устный счет", "Кость в голове", "Воспоминания современников", "Воронята", "Потерянный дневник", "Платаны", "Нежные чувства", "Эмигрант", "Лаванда", повести "Спокойствие", "Счастливица", "Маяк в тумане". Если учесть, что именно в 30-е годы было написано несколько романов и повестей из "Преображения России" ("Львы и солнце" - 1931 г., "Зауряд-полк"-1934 г., "Искать, всегда искать!" - 1934 г., "Лютая зима" - 1935 г.) и эпопея "Севастопольская страда" (1937-1939 гг.), то станет очевидным, что при такой колоссальной творческой "нагрузке" у писателя просто "руки не дошли" до произведений "третьей очереди". Тем не менее книги Ценского о трех великих поэтах сделали в свое время большое и полезное дело.

Было бы неверным сказать, что Ценский со временем охладел к самой теме: Пушкин - Лермонтов - Гоголь. Она занимала его всю жизнь, до последних дней. В 1952 году он написал великолепную статью "Гоголь как художник слова", показав себя блестящим исследователем-литературоведом и критиком-публицистом. Несколькими годами позже он написал статьи "Лирика Пушкина" и "Лермонтов как певец Кавказа". А в год своей смерти он писал вторую статью о Гоголе - "Талант и гений", которая осталась незаконченной. Гоголя он боготворил. О нем он говорил и писал всегда взволнованно: "Не только живописец слова был Гоголь - еще и скульптор! Ваял, а не писал. Мрамор и бронза, - на тысячелетия. Наше национальное богатство... Вот именно так кипят и животрепещут и теперь, через сто лет после смерти Гоголя, его слова. Они нисколько не устарели. Изваянные из бронзы, они и не могут устареть".