Как мы могли убедиться, средневековые персидские авторы отнюдь не пренебрегали фиксацией в произведениях своих имен, названий своих творений, а также времени и места их написания. Можно считать, что по крайней мере для подавляющего большинства авторов было правилом указывать свое имя, название сочинения и время его написания (в особенности дату окончания) в авторском колофоне.
Оценивая в целом отношение средневековых персидских авторов к данным, о которых идет речь, можно сказать, что оно не составляло контраста (во всяком случае, контраста принципиального характера) с хорошо известным и привычным нам отношением к тем же данным в европейской практике.
К этому следует добавить, что создателям средневековой научной литературы на персидском языке не был чужд и взгляд на свое творчество как на средство увековечения для будущих поколений памяти о себе - мотив, столь знакомый в европейской литературе, начиная с Горация. У некоторых авторов мы находим совершенно определенные и недвусмысленные высказывания на этот счет. Например, упоминавшийся уже не раз нами Наджиб Хамадани в предисловии прямо пишет, что при создании своего труда его желанием было оставить по себе память (эту мысль Наджиб Хамадани в различных выражениях повторяет в предисловии несколько раз) [2, с. 15-16]. Примечательно, что та же мысль была высказана, и весьма настойчиво, автором сочинения, ставшего, как мы знаем, анонимным. Обстоятельство это с особой наглядностью показывает, насколько факт подобной трансформации произведений шел вразрез с намерениями их создателей.
Мы рассмотрели конкретные причины, приводившие к исчезновению частично или даже целиком во многих сочинениях данных, о которых у нас идет речь (порча рукописей; пропуски переписчиками надписей с именами авторов и названиями сочинений, указанных вне рамок текста последних; замена авторских колофонов колофонами переписчиков). Однако, думается, было бы ошибкой сводить всю исследуемую проблему к одним только этим причинам. Огромное значение, на наш взгляд, здесь имело еще одно обстоятельство более общего культурно-исторического порядка. Мы имеем в виду факт сравнительно безразличного отношения средневекового мусульманского общества, в том числе и персоязычной его части, к личности автора.
Конечно, было бы неправильным распространять это положение на все категории авторов, но ко многим их категориям, безусловно, его отнести можно, в частности к авторам исторических и географических трудов. В этой связи достаточно указать хотя бы на такой характерный факт: о подавляющем большинстве этих авторов, начиная нередко с их имен, мы знаем только то, что они сами сообщают о себе в своих произведениях. Правда, о многих авторах мы часто находим сведения и в других источниках, в которых с той или иной целью были использованы их произведения. Однако сути дела это не меняет - подобные сведения почти о любом авторе, приводимые в источниках, обычно прямо или опосредованно в конечном счете восходят к его собственному произведению.
Если же в источниках подобная информация отсутствует, единственным свидетельством о самом существовании автора является его произведение. Надо заметить, что подобные случаи не так уж редки. Можно назвать ряд средневековых авторов (и в их числе получивших самую высокую оценку в науке), о которых мы ничего не знали бы, если бы до нас не дошли их произведения.
Пожалуй, самым ярким примером в этом отношении может служить ныне столь знаменитый Худуд ал-алам. До открытия этого произведения в конце XIX в. ученый мир даже не подозревал о его существовании. Удивляться этому не приходится. В источниках, известных к моменту открытия рукописи Худуд ал-алам, отсутствовали какие-либо сведения об этом произведении. Такое же положение сохраняется и поныне. Таким образом, если бы случайно не уцелела единственная дошедшая до нас рукопись этого произведения, мы бы даже не подозревали, что оно вообще когда-нибудь было написано.
Еще один пример, взятый на этот раз из области персоязычной историографии позднейшего времени. В середине XVIII в. мервский везир Мухаммад-Казим написал в трех томах труд о своем современнике знаменитом завоевателе и правителе Надир-шахе (1736-1747) - Нама-йи аламара-йи Надири ("Мироукрашающая Надирова книга"). В соответствии с делением сочинения на три тома по заказу автора были изготовлены три отдельные рукописи. Текст их был переписан каллиграфом-профессионалом, рукописи украшены миниатюрами. По изготовлении эти списки были прочтены, исправлены и дополнены самим автором, иначе говоря, сочинение было вполне подготовлено для передачи его читателям. Среди произведений о Надир-шахе, написанных его современниками, сочинение это является самым крупным и одновременно служит одним из фундаментальнейших памятников персоязычной историографии XVIII в. Обстоятельства эти, однако, не помешали труду Мухаммад-Казима оставаться почти в течение полутораста лет после написания в полной безвестности. Только в 1919 г. ученый мир узнал о существовании этого сочинения, когда два (второй и третий) из упомянутых трех томов сочинения поступили в Азиатский музей Академии наук в Петрограде и о них сообщил академик В. В. Бартольд. Таким образом, и в данном случае только находка случайно уцелевших рукописей позволила установить факт существования как самого автора, так и его труда.
Равнодушие средневекового мусульманского общества к личности авторов при наличии интереса к их произведениям (иначе они не сохранились бы) не могло не оказывать влияние и на переписчиков рукописей. Поэтому причину пропуска в рукописях надписей с именем автора (о чем говорилось выше) едва ли можно сводить лишь к одной только небрежности переписчиков. При таком безразличном отношении общества к авторам переписчиков вряд ли мог слишком заботить вопрос о фиксации их имен, особенно если учесть, что речь идет об именах, стоящих в рукописях вне рамок основного текста сочинения.
Думается, что с тем же самым явлением мы имеем дело и в другом случае. Речь идет о замене переписчиками авторских колофонов в рукописях своими собственными. Конечно, между этим фактом и пропусками надписей с именами авторов и названиями сочинений, указанных вне рамок текста, имеется существенное различие. Пропуски подобных надписей при переписке рукописей носили чисто случайный характер и никак не являлись следствием какой-то сознательной и осмысленной акции со стороны переписчиков. В противоположность этому замена колофонов авторов колофонами переписчиков не была, да и не могла быть по своему характеру чем-то случайным. Напротив, она являлась следствием совершенно сознательной акции со стороны переписчиков. Само собой разумеется, сказанное здесь не следует понимать слишком упрощенно, т. е. в том смысле, что подобная замена была прямым результатом сознательно пренебрежительного отношения переписчика к автору сочинения. Производя подобную замену, надо полагать, переписчик лишь следовал, конечно бессознательно, примеру современного ему общества, обычно достаточно равнодушного к личности автора, а следовательно, и к содержанию авторского колофона. При наличии интереса к авторским колофонам со стороны общества трудно себе представить, чтобы переписчики с такой легкостью могли производить их замену своими. Правда, не все переписчики прибегали к этой операции, но сути дела это не меняет.
В свете всего сказанного становится очевидным и то, почему пропуск в рукописи надписи с именем автора мог приобрести значение, далеко выходящее за рамки факта простой погрешности переписчика. Действительно, если подобный пропуск имел место в рукописи, ставшей протографом для всех последующих копий сочинения, это неизбежно должно было приводить (и приводило) к превращению уже не одного какого-либо экземпляра сочинения, а сочинения как такового в анонимное произведение. Немало средневековых сочинений постигла такая участь.
В качестве характерной иллюстрации к сказанному "укажем на судьбу одного произведения, автор которого не поставил в его тексте своего имени. Речь идет о сочинении XII в. Аджа'иб ал-махлукат ва гара'иб ал-мавджудат (автор Наджиб Хамадани) (см. выше). Произведение это довольно велико по своим размерам. Дошло оно до нас в значительном количестве копий и в разных редакциях. Среди этих копий есть и такие, которые относятся к сравнительно раннему времени - к концу XIV в. [201, II, № 183].
Сочинение это было знакомо некоторым позднейшим авторам, и они использовали его в своих трудах, как, например, два среднеазиатских автора XVI-XVII вв. - Султан-Мухаммад Балхи (в Маджма' ал-гара'иб) и Мухаммад Тахир ибн Абул Касим (в Аджа'иб ат-табакат) [97, с. 59-61]. Попало сочинение это и в знаменитый свод Хаджжи Халифы (см. выше). Таким образом, мы имеем здесь дело с произведением сравнительно известным и довольно широко распространенным. Однако у нас, по крайней мере пока, нет никаких доказательств того, что кто-либо из использовавших это сочинение знал имя его автора. Напротив, мы даже видели, что Хаджжи Халифа приписал сочинение другому лицу.
Только сравнительно недавно и пока лишь в одном памятнике - Аджа'иб ад-дунйа - удалось обнаружить имя автора интересующего нас сочинения - Наджиба Хамадани. Но примечательно, что это пока единственное свидетельство приведено у автора, по времени очень близкого Наджибу Хамадани, который даже, может быть, являлся его младшим современником.
Следовательно, для времени после XIII в. мы не располагаем сведениями о том, что кто-либо знал имя Наджиба Хамадани. Причина такого забвения имени Наджиба Хамадани может быть только одна: исчезновение по какой-либо причине его имени из рукописи, послужившей протографом для существующих ныне копий его сочинения.
Конечно, далеко не всех авторов, имена которых по какой-то причине исчезли из их произведений, постигло такое же забвение, какое постигло Наджиба Хамадани. Например, этого никак нельзя сказать о двух других упомянутых нами авторах - Хафиз-и Абру и Бирджанди, имена которых также отсутствуют в их сочинениях, рассмотренных нами. Следует иметь в виду, что оба они получили широкую известность и никогда ее не теряли, но отнюдь не благодаря тем сочинениям, о которых у нас идет речь. Хафиз-и Абру получил известность своими трудами в области историографии, а Бирджанди - в области математики и астрономии. Даже большая известность обоих авторов все же не смогла предотвратить некоторых затруднений с установлением принадлежности Хафиз-и Абру его географического труда, а Бирджанди - космографического.
Как мы видели, такая же особенность текста - отсутствие в нем имени автора - присуща еще трем сочинениям: двум географическим и одному космографическому. Но судьба их оказалась менее счастливой, чем тех трех произведений, о которых мы только что сказали. Имена авторов этих трех сочинений до сих пор не установлены. Удивляться этому не приходится, если вспомнить на примере труда Наджиба Хамадани, как быстро забывались имена авторов, по тем или иным причинам исчезнувшие из текста их произведений.
Число оставшихся анонимными космографических и географических сочинений (три из четырнадцати, дошедших до нас в более или менее цельном виде), конечно, не велико, и факт этот на первый взгляд как будто не должен иметь особо существенного значения. Однако подход к этому вопросу с чисто количественной его стороны едва ли может быть оправдан. Достаточно вспомнить, что среди трех анонимов находится Худуд ал-алам - памятник географической литературы мирового значения. Немалый интерес представляет и другое остающееся пока анонимным географическое сочинение, известное под названием Сувар ал-акалим.
Теперь попытаемся выяснить на примере космографических и географических произведений, какие последствия имеет факт отсутствия в тексте средневекового научного сочинения на персидском языке его названия.
Выше мы уже говорили о том, что та же самая причина, которая вызывала появление анонимов, приводила и к появлению беститульных произведений. Этому выводу на первый взгляд как будто противоречит приведенный нами материал о 16 космографических и географических сочинениях. Все они имеют названия; правда, в рамках основного текста шести произведений названия отсутствуют. Прилагаемые ныне к ним названия заимствованы главным образом из рукописей этих сочинений, где они указаны вне рамок основного текста сочинения (см. названия таких сочинений, как Худуд ал-алам, Сувар ал-акалим и др.). Если исключить одно чисто условное наименование [Джуграфийа-йи Хафиз-и Абру ("География Хафиз-и Абру")], названия остальных пяти сочинений никак особо не выделяются: по своей форме они представляются более или менее естественными и правдоподобными для произведений, к которым они прилагаются.
Необходимо, однако, здесь иметь в виду следующее. Исследуя персидские рукописи, можно, конечно, найти случаи, когда переписчики или владельцы рукописей приписывали какому-либо лицу не принадлежащее ему сочинение. Но такая акция, как правило, отнюдь не являлась результатом, так сказать, "свободного творчества" со стороны переписчиков или владельцев рукописей: это обычно или следствие простой ошибки с их стороны или же почему-либо установившаяся традиция приписывать какому-либо лицу (обычно известному) данное произведение.
Совершенно иначе относились переписчики и владельцы рукописей, а также нередко и их читатели к названию сочинения. Рукописи свидетельствуют, что переписчики и владельцы рукописей нередко давали сочинениям свои названия, в том числе даже и тем, которые были хорошо известны и имели в тексте авторские названия. Поэтому, несмотря на то что традиция указывать название произведения вне рамок его текста, как мы видели, восходит к самим авторам, не может быть уверенности в том, что подобные названия действительно являются подлинными, т. е. авторскими. Против этого говорит та легкость, с которой производилось "крещение" сочинений переписчиками и другими лицами. При таких обстоятельствах можно с большой долей уверенности сказать, что значительное число названий, помещенных в рукописях вне рамок текста сочинения, не являются авторскими, а принадлежат переписчикам, владельцам или читателям рукописей. Исключение не могут составить и существующие ныне названия пяти интересующих нас космографических и географических сочинений.
Для такого суждения у нас есть и еще одна причина. В ряде произведений персидской литературы можно встретить ссылки на сочинение под названием Сувар ал-акалим ("Карты климатов")! Однако пока нам не удалось обнаружить случаев, чтобы при подобных ссылках на Сувар ал-акалим речь шла бы об одноименном произведении, принадлежащем керманскому анониму XIV в. (см. выше, первый раздел). Как показывают цитаты, приводимые разными авторами после ссылок на Сувар ал-акалим, мы здесь имеем дело с другими сочинениями. Таким образом, у нас нет никаких свидетельств тому, что средневековые персидские авторы знали сочинение, о котором идет речь, под тем названием, которое прилагается к нему ныне.
То же самое следует сказать и о Масалик ал-мамалик Джурджани. Ссылок на сочинение с подобным названием в источниках встречается множество. Однако за ними обычно скрываются произведения арабских авторов (Ибн Хордадбих, Истахри и др.), но отнюдь не сочинение Джурджани.
В Мухтасар-и Муфид ("Муфидов компендий"), географическом произведении XVII в. (автор Мухаммад Муфид ал-Муставфи ал-Иазди), встречаются ссылки на сочинение под названием Айн ал-хайат ("Источник жизни") [192, с. 428]. Имеется ли здесь в виду анонимный космографический трактат XVI в., о котором говорилось выше и к которому в одной из его рукописей прилагается название Тухфат айн ал-хайат, пока остается неясным. Положительный ответ на этот вопрос можно будет получить, только сопоставив находящиеся в "Муфидовом компендии" ссылки на Айн ал-хайат с соответствующими местами текста анонимного космографического трактата.
Несколько иначе обстоит дело с названием Аджа'иб ал-булдан Бирджанди. Как отмечалось ранее, это название прилагали к сочинению Бирджанди при ссылках на него два среднеазиатских автора XVI-XVII вв. (см. выше). Однако под тем же названием в источниках фигурируют и многие другие произведения, по-видимому чаще всего - одна из редакций Асар ал-билад ва-ахбар ал-ибад ("Памятники городов и известия о рабах Аллаха"), знаменитого географического труда на арабском языке Закарии ал-Казвини (XIII в.).
По-видимому, Мухаммад Тахир ибн Абу-л-Касим, прилагавший к сочинению Бирджанди название Аджа'иб ал-булдан, вполне осознавал это обстоятельство. Не случайно он после названия Аджа'иб ал-булдан добавлял нисбу автора - Аджа'иб ал-булдан-и Бирджанди ("Диковинки стран - [сочинение] Бирджанди") (Аджа'иб ат-табакат, рук. ИВ АН СССР, шифр С 453, л. 886 и др.).
Что же касается названий сочинения Бирджанди, приводимых в иранских каталогах (см. выше, первый раздел), то их пока в источниках нам встречать не приходилось. По всей вероятности, эти названия появились в некоторых иранских рукописях в результате "крещения" сочинения Бирджанди переписчиками или владельцами рукописей.
Таким образом, в настоящее время мы не располагаем такими показаниями источников, которые подтвердили бы подлинность названий, прилагаемых в рукописях к перечисленным здесь космографическим и географическим сочинениям.
К этому необходимо добавить еще и то, что в персидской литературе названия вроде Сувар ал-акалим или Масалик ал-мамалик нередко употребляются не для наименования какого- либо конкретного сочинения, а для обозначения сочинения географического характера вообще3. По-видимому, в таком же значении нередко употреблялось и название Аджа'иб ал-булдан, судя по тому, что под этим названием в источниках фигурируют самые различные сочинения.
3 (Например, употребление их в таком значении у автора XIV в. Шабангара'и (Маджма' ал-ансаб, рук. ИВ АН СССР, С 372, л. 13а) или у автора XVI в. Амина Рази (Хафт иклим, рук. ИВ АН СССР, С 605, л. 3а))
Конечно, можно допустить, правда с очень малой долей уверенности, что сами наши авторы (керманский аноним, Джурджани и Бирджанди) дали своим произведениям такие шаблонные названия, как Сувар ал-акалим, Масалик ал-мамалик и Аджа'иб ал-булдан. Однако кажется гораздо вероятнее, что сделали это переписчики или владельцы рукописей, столкнувшиеся со ставшими беститульными произведениями. Для них дать такие шаблонные для космографических и географических сочинений названия было гораздо естественнее, чем для авторов, придававших, как мы знаем, большое значение наименованию своих творений.
Особо следует сказать о названии старейшего памятника географической литературы - Худуд ал-алам мин ал-машрик илал-магриб. Само собой разумеется, нельзя исключить возможности того, что это название, приведенное в уникальной рукописи вне рамок текста сочинения, воспроизводит авторское название. Однако с равным основанием можно думать, что название это было дано переписчиком рукописи. В пользу такого предположения может говорить тот факт, что именно подобное название легко могло быть подсказано переписчику содержанием и планом самого сочинения (описание стран мира в направлении с востока на запад).
Так обстоит дело с названиями пяти сочинений, отсутствующими в тексте последних. Как мы видим, в отношении этих пяти названий у нас нет никакой уверенности в их подлинности, т. е. в их принадлежности авторам. Одно из сочинений - сочинение Хафиз-и Абру - известно нам только под чисто условным названием.
Все это составляет несколько больше одной трети из общего числа рассмотренных нами названий 16 сочинений.
Таким образом, количество произведений с сомнительными в отношении их подлинности названиями достаточно велико... Значение этого факта с научной точки зрения никак нельзя недооценивать, если вспомнить, что средневековый персидский автор обычно вкладывал в название сочинения свое представление- о нем. Поэтому утрата авторского названия или сомнение в его подлинности означает нечто большее, чем простую утрату одной лишь чисто формальной детали произведения.
У нас нет никаких причин считать, что в данном случае космографические и географические сочинения составляют какое-то исключение среди произведений других отраслей средневековой научной литературы на персидском языке. Поэтому по ним в известной мере мы можем судить о масштабах явления, о котором у нас идет речь, в названной литературе в целом.
* * *
Подведем теперь итог нашему исследованию. Его вкратце можно сформулировать так. Средневековый персидский автор, за сравнительно редким исключением, уделял должное внимание фиксации в сочинении, выражаясь современным языком, его выходных данных. Для этого он обычно использовал в сочинении три места - первый лист сочинения (лицевая или обратная сторона листа), предисловие и авторский колофон. Особо строгого порядка в расположении интересующих нас данных по этим местам не существовало. Все же можно сказать, что два первых места в сочинении служили преимущественно для фиксации имени автора и названия сочинения, а третье - преимущественно для фиксации места и времени написания (в особенности даты его завершения). Многие авторы, указывая те или иные данные на первом листе и в авторском колофоне, не считали нужным повторять эти данные или по крайней мере некоторые из них в предисловии. Между тем достаточно надежным местом для сохранения приводимых данных в средневековом персидском произведении являлось лишь одно предисловие в противоположность первому листу и авторскому колофону, которые в этом отношении оказались совершенно ненадежными, за что главная вина лежит на переписчиках рукописей, которые обычно обращали мало внимания на текст, помещенный вне рамок сочинения и органически с ним не связанный, а также довольно легко пропускали авторские колофоны, заменяя их своими. Все это приводило к утрате указанных там данных и имело своим конечным результатом появление анонимных и беститульных, а также недатированных и нелокализованных произведений.
Было бы, однако, ошибкой видеть в утрате этих данных в конечном счете результат одной лишь простой небрежности переписчиков рукописей. Действительно, нельзя себе представить, чтобы подобная небрежность и, главное, в таких масштабах могла иметь место со стороны переписчиков, если бы потребитель их продукции - средневековый читатель, со своей стороны, придавал бы существенное значение наличию в рукописи указанных данных. Из этого мы вправе заключить, что средневековый читатель, знакомясь с тем или иным произведением, обычно мало интересовался его происхождением, или, говоря конкретнее, такими вопросами, как, например, какой именно автор, где и когда написал данное сочинение и как он сам его назвал. Обстоятельство это, естественно, не могло не оказывать воздействие со всеми вытекающими отсюда последствиями и на отношение переписчиков к данным, о которых у нас идет речь.
Достаточно безразличное отношение средневековых читателей к этим данным, а следовательно, к тем вопросам, на которые они содержат ответы, отнюдь нельзя считать чем-то случайным. В нем лишь нашла свое вполне конкретное выражение одна особенность культурно-исторического порядка, присущая средневековому персидскому обществу и связанная с отношением этого общества к личности автора и к его произведению. Само собой разумеется, здесь мы не можем касаться этой большой проблемы в полном ее объеме, т. е. рассматривать вопрос об отношении средневекового персидского общества ко всей современной ему литературе и к ее творцам. Однако если говорить о произведениях научной литературы (например, исторической и др.), то в этом отношении нельзя не заметить одну очень характерную особенность: интерес общества к тому или иному произведению этой литературы обычно или очень мало, или даже вовсе не распространялся на личность его создателя, т. е. автора.
Обстоятельство это выявляет нам одну из характернейших черт средневековой культуры персидского общества, очень важную для ее понимания, в особенности если учесть, какое место в ней принадлежало книжной литературе. Вместе с тем то же обстоятельство в конечном счете объясняет нам и другой факт: причину сохранения множества памятников средневековой персидской литературы при одновременной утрате ими частично или целиком, говоря на привычном нам языке, своих выходных данных, в том числе и имен их авторов.