Дневники, спасенные ценою жизни

Если суммировать "догадки" читателей, высказанные в письмах к В. Каверину, то подавляющее их большинство сводится к трем именам: Георгий Седов, Владимир Русанов, Георгий Брусилов. Часто добавляется четвертая фамилия: В. И. Альбанов, штурман экспедиции Г. Брусилова, явно послуживший прообразом штурмана Климова.

Такой поиск читателей не случаен: страницы "Двух капитанов" настолько правдивы, что, кажется, невозможно "выдумать" столь потрясающей силы человеческие документы, как те, что легли в повествование В. Каверина.

Потому спор читателей так естественно перешел и в профессионально-литературоведческие, и даже в научные работы. Исследователь Я. Черняховский в книге "Георгий Яковлевич Седов" пишет: "Образ Ивана Татаринова в романе В. Каверина "Два капитана" выражает лучшие черты Георгия Яковлевича Седова".

Что же - проследим "родословную" дневников штурмана дальнего плавания Ивана Дмитриевича Климова, с расшифровкой которых так пришлось помучиться Сане Григорьеву: "...Кажется, только гений терпения мог прочитать эти дневники! Без сомнения, они писались на привалах, при свете коптилок из тюленьего жира, на сорокапятиградусном морозе, замерзшей и усталой рукой. Видно было, как в некоторых местах рука срывалась и шла вниз, чертя длинную, беспомощную, бессмысленную линию..."

Да, дневники, послужившие В. Каверину прообразом записок Климова, создавались именно в таких условиях, хотя писал их и не В. Климов.

Открываем книгу-дневник Н. Пинегина "В ледяных просторах (экспедиция Г. Я. Седова к Северному полюсу)", выпущенную Издательством писателей в Ленинграде в 1933 году: "Пятнадцатого февраля пасмурный рассвет. Буря окончательно стихла, от нее остался слабый ветерок, -23° С. Светать начало только к десяти часам. Седов с утра ушел на разведку, в половине одиннадцатого вернулся. Дорога тяжелая. Вчерашняя буря намела большие сугробы, снег не успел еще затвердеть. С лицом бледным, более чем обыкновенно, задыхаясь, Седов поднялся на корабль. Он жаловался на боль в ногах и одышку.

Перечитывая свой дневник, я вижу, что все записанное в этот день проникнуто тяжелым предчувствием. Все воспринималось не так, как было на самом деле, а сквозь тяжесть предчувствия. Так перед грозой вы смотрите только на темную тучу, на застывшую стеклом воду реки и на набегающий мрак. Все кажется грозным, - вы уже не видите ни ярких отблесков солнца, ни зелени, ни ослепительных лучей тут же у ваших ног, ни ясного еще неба над головой. Восстанавливая теперь в памяти этот день, я убеждаюсь, что взгляд мой, прикованный к тяжелой туче, не видел многого; только теперь, смотря на последнюю фотографию Седова, снятую за несколько минут до отправления, я припоминаю, как прекрасно было его бледное, вдохновенное лицо с далеким взглядом. Что общего у этого лика с обыкновенным, переполненным жизнью, которое все знали раньше, - румяное, скуластое, с огромным лбом и всегда смеющимися глазами, глубоко всаженными в орбитах? Неистощимый рассказчик, выдумщик анекдотов и смешных историй, кумир команды, бесстрашный охотник, всегда насыщенно-бодрый, даже к работе подступавший не иначе, как с шуткой, Седов в этот день явился иным: сосредоточенно-решительным, как будто бы какая-то мысль завладела им до перевоплощения.

Возвратившись с разведки, Седов прошел в каюту, перед тем я передал ему свое письмо. Георгий Яковлевич пробыл в каюте около получаса, выщел с написанным приказом, в котором он передавал руководство научными работами Визе, а власть начальника - Кушакову. Визе прочитал приказ вслух. Не расходились. Не уходил и Седов. Он несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Все ждали. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, и в углах сомкнутых глаз сверкнули слезы".

В романе В. Каверина: "Никогда не забуду этого прощанья, этого бледного, вдохновенного лица с далеким взглядом. Что общего с прежним румяным, полным жизни человеком, выдумщиком анекдотов и забавных историй, кумиром команды, с шуткой подступавшим к любому, самому трудному делу? Никто не ушел после его речи. Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался чуть слышный стон, и в углу глаз сверкнули слезы".

Вернемся снова к записям Н. Пинегина: "Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, плавнее, - голос затвердел:

- Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент. Пришло время; сейчас мы начнем первую попытку русских достичь Северного полюса. Трудами русских в историю исследований Севера записаны важнейшие страницы, - Россия может гордиться ими. Теперь на нас лежит ответственность оказаться достойными преемниками наших исследователей Севера. Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки, если я не вполне здоров, то посмотрите на товарищей, уходящих со мной, - они так и пышут здоровьем. Даром полярной природе мы не дадимся. - Седов помолчал. - Совсем не состояние здоровья беспокоит меня больше всего, а другое: выступление без тех средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и для России великий день. Разве с таким снаряжением нужно идти к полюсу? Разве с таким снаряжением рассчитывал я достичь его? Вместо 80 собак у нас только 20, одежда износилась, провиант ослаблен работами на Новой Земле, и мы сами не так крепки здоровьем, как нужно.

"Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг. Долг мы исполним. Наша цель - достижение полюса, - все возможное для ее осуществления будет сделано". В заключение Седов старался ободрить больных:

- Жизнь теперь тяжела, стоит еще "самая суровая пора, по время идет. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернется благополучно, и мы тесной семьей, счастливые сознанием исполненного долга, вернемся на родину! Мне хочется сказать вам не "прощайте", а "до свидания".

Все стояли в глубоком молчании. Я видел, как у многих навертывались слезы. Пожелал и счастливого пути. Как-то особенно просто и задушевно сказал несколько слов Лебедев.

После завтрака Седов встал первым.

- Нужно идти!

"Генеалогия" записок штурмана Климова не оставляет сомнений. Седов, читаем здесь, "заговорил сперва отрывисто, потом все более спокойно: "Нам всем тяжело провожать друзей, с которыми мы сжились за два года нашей борьбы и работы. Но мы должны помнить, что, хотя основная задача экспедиции не решена, все же мы сделали немало. Трудами русских в историю Севера записаны важнейшие страницы. - Россия может гордиться ими. На нас лежала ответственность - оказаться достойными преемниками русских исследователей Севера. И если мы погибнем, с нами не должно погибнуть наше открытие. Пускай же наши друзья передадут, что трудами экспедиции к России присоединена обширная земля, которую мы назвали "Землей Марии". Он помолчал, потом обнял каждого из нас и сказал: "Мне хочется сказать вам не "прощайте", а "до свиданья".

Татаринов - Седов, эта невольная аналогия только укрепляется в сознании по мере чтения книги.

Да, в Татаринове очень много "от Седова". Но Ив. Климов - не Н. Пинегин, хотя дневники Николая Васильевича и легли в основу записок "штурмана дальнего плавания". Здесь четко прослеживается и другая "генеалогия", как только знакомишься не только с судьбой Климова, но и с конкретными документами, сопутствовавшими переменам в его жизни:

"Штурману Ив. Дм. Климову.

Предлагаю Вам и всем нижепоименованным, согласно Вашего и их желания, покинуть судно с целью достижения обитаемой земли..."

Что-то удивительно знакомое! Путает только фамилия - Климов. Ну конечно же, это предписание Г. Брусилова штурману экспедиции В. Альбанову. Конечно же, это во многом судьба В. Альбанова, спасшего для человечества бесценные дневники, изданные впоследствии под прекрасным названием - "Подвиг штурмана Альбанова".