Павел Бажов в Усть-Каменогорске (Николай Анов)

Десятого июня 1956 года я отправил в Свердловский литературный музей имени Мамина-Сибиряка письмо:

"Сегодня в нашей газете "Казахстанская правда" я прочитал заметку о деятельности П. П. Бажова в Усть-Каменогорске. В ней сообщалось, что, согласно документам Вашего музея, Павел Петрович Бажов работал в 1920 году членом ревкома, затем председателем укома партии, был редактором газеты "За власть Советов", а потом заведовал отделом народного образования.

Меня эта заметка удивила. В 1920 году, когда я приехал в Усть-Каменогорск, здесь выходила газета "Советская власть", а не "За власть Советов", которую редактировал не Бажов, как ошибочно писала "Казахстанская правда", а Бахеев..."

...Будучи председателем Усть-Каменогорского уездного комитета партии, заведуя отделом народного образования, выполняя огромную работу в ревкоме, он задыхался от всяческих нагрузок. И когда я приехал в Усть-Каменогорск, Павел Петрович обрадовался, узнав, что я журналист и работаю в газете "Советская Сибирь". На мое предупреждение, что я намерен здесь прожить не более двух-трех месяцев, он не обратил внимания: мол, там виднее будет.

Бахеев довел меня до типографии, где помещалась редакция газеты и стоял колченогий стул редактора. Он вручил мне редакционный портфель - тощую папку с селькоровскими письмами, познакомил с рабочими и, пожелав успеха, отправился в уком партии.

Вместо двух-трех месяцев я прожил в Усть-Каменогорске около трех лет, проработав фактическим редактором газеты "Советская власть" до конца ее существования.

Я разговорился с заведующим типографией Божко, молодым быстроглазым человеком, щеголявшим военной выправкой.

- Бахеев удивительно энергичный человек, - сказал он мне с восхищением. - Обратите внимание: чем человек ниже ростом, тем больше в нем развита энергия. Я давно это приметил. Вы на его пышную бороду не смотрите, ему всего сорок лет. Как говорится, мал золотник, да дорог. Так вот, когда Колчака выгнали, Павел Петрович затеял газету издавать. При белых тоже газета выходила, но владелец Горлов со злости утопил типографию в Иртыше. Не хотел, чтобы большевики печатной агитацией занимались. Сволочь была жуткая, рабочих без куска хлеба решил оставить. Но не удалось, Бахеев с помощью рабочих вытащил машины из реки... Канители было много в порядок их привести, но кончилось все благополучно. Газета хоть не каждый день, а выходит.

По словам Валентины Александровны, вдовы покойного писателя, Павел Петрович на Урмане вел подпольную работу под измененной фамилией. Произошло это потому, что писарь, выдавая ему справку, удостоверяющую его личность, допустил ошибку: подлинная фамилия Павла Петровича писалась не Бажов, а Бажев - от слова "бажить" (жаждать, желать). Писарь написал небрежно, расчленив букву "ж" на две - "х" и "е". Так получилась новая фамилия - Бахеев. Против допущенной ошибки Павел Петрович не стал возражать: при подпольной работе это создавало определенные удобства.

После разгрома партизанских отрядов Павлу Петровичу пришлось скрываться в лесах и болотах. При содействии барабинских железнодорожников он добрался до Барнаула, где местные большевики помогли ему получить должность страхового агента в Змеиногорске и отправили его в Усть-Каменогорск, на стык двух губерний - Семипалатинской и Томской, разделенных Иртышом.

Явка у Павла Петровича была к Матрене Антоновне Рябовой, жившей в поселке Верхняя пристань. Поселок входил в Бобровскую волость, Томской губернии, а Павел Петрович уже знал, что работать ему придется в Семипалатинской области, в Усть-Каменогорске. Для подпольщика роль страхового агента была удобна. Никому в голову не могло прийти, что свободно разъезжающий страховой агент ведет незаметную, но важную подпольную работу, лишь попутно страхуя от пожаров имущество, посевы, скот, строения.

Внешность Бахеева в те трудные месяцы тоже сыграла свою роль. Никто из мужиков не мог бы заподозрить в нем отважного большевика, скорее он походил на мелкого чиновника или на бывшего священника.

В первую же встречу с Павлом Петровичем Матрена Антоновна рассказала неожиданному гостю о кровавой трагедии, разыгравшейся в старой крепости, когда погиб ее сын Сергей Рябов, член Совдепа. Анненковцы зверски расправились с восставшими заключенными и продолжали выискивать тайных врагов колчаковской власти. Павел Петрович прибыл в Усть-Каменогорск в июле девятнадцатого года и на нелегальном положении прожил до падения колчаковщины 10 декабря, то есть почти пять месяцев. Он видел, как анненковцы преследовали предполагаемых коммунистов. Разговор был короткий: подозрительного человека тащили в Лог возле сопки, за пристанью, и рубили шашками.

Существовавшая партийная организация в годы революции потеряла огромное большинство своих членов. На долю Павла Петровича выпала нелегкая задала создать ядро коммунистов, чтобы в нужную минуту оказать помощь повстанцам при свержении колчаковцев. В своей организационной и политической работе Бахеев опирался на партизан, штаб которых располагался в селе Шемонаиха.

Колчак терпел поражение за поражением, части его отступали, но советская власть в Усть-Каменогорске утвердилась не сразу.

Впервые тогда прозвучало никому не известное имя атамана Козыря. Он пришел в город с буйной вольницей анархистов. Козыревцы разъезжали по улицам верхом, и красные ленты, прикрепленные к их шапкам, ниспадали чуть ли не до земли. Показывая свою "революционность", они в первый же день вывели из домов протоиерея Дагаева, бывшего владельца типографии Горлова и городского голову Сидорова и "для острастки другим буржуям" зарубили всех троих шашками.

Атаман Козырь, в прошлом царский поручик, командовал Четвертым крестьянским корпусом в армии знаменитого руководителя партизанского движения на Алтае Ефима Мамонтова. Одиннадцатый полк корпуса расположился в деревне Согра, в десяти километрах от города; он и поднял мятеж, подхваченный козыревцами.

Задача перед Бахеевым стояла чрезвычайно сложная. Он знал, что партизанский полк (шемонаихинский) в борьбе с колчаковцами выполнит любой его приказ. Но... ведь атаман Козырь привел с собой не белогвардейцев, а тоже партизан, успешно воевавших против Колчака. Надо было проявить большой такт при разоружении крестьянского корпуса. Павел Петрович решил устроить митинг. В нем приняли участие козыревские партизаны из армии Мамонтова и красные партизаны.

Очевидцы митинга в Усть-Каменогорске, на котором председательствовал Бахеев, рассказывали мне, как искусно выступал Павел Петрович, затрагивая самые больные вопросы о власти, волновавшие партизан обоих лагерей. Против Колчака воевали не только бедняки, сочувствовавшие большевикам, но и зажиточные мужики, соблазненные программой эсеров.

Но вот победа над сухопытным адмиралом одержана. Как жить дальше? Что делать?

Павел Петрович блестяще разоблачил авантюрную сущность бывшего поручика царской армии Козыря. Митинг закончился полной победой Бахеева. Крестьянский корпус принял решение отправиться на польский фронт, помогать Красной Армии громить Пилсудского. Все обошлось без кровопролития.

Первого председателя Совдепа Якова Ушакова анненковцы в 1918 году сожгли в топке парохода, многих коммунистов замучили и расстреляли. Это был жестокий урок для оставшихся. Если не справиться с контрреволюцией, она не пощадит никого. Павел Петрович с первых дней становится особоуполномоченным губернской ЧК и ведет борьбу с остатками белых банд. И только с наступлением сравнительного затишья он отдается любимому делу народного просвещения.

Бывший учитель русского языка, оказавшись в Казахстане, ужаснулся, когда увидел, в каком плачевном состоянии находятся национальные школы. Казахских детей должны учить казахские учителя! - это казалось для него естественным законом.

В июне 1920 года Павел Петрович послал в казахские школы восемьдесят семь учителей-казахов, прошедших подготовку на созданных им курсах. По тем временам это был неслыханный успех.

Примерно в то же время появились в Усть-Каменогорске ученые - профессор Матвеев и доцент Соколов (к сожалению, не помню их имен). Тихий городок в продовольственном отношении был сравнительно благополучным. Этим, кстати, и объясняется и то, что в Усть-Каменогорске оказалась хорошая труппа артистов. Профессор Матвеев и доцент Соколов в сопровождении преподавателя истории Метаньева отправились к Павлу Петровичу с предложением организовать в городе "Усть-Каменогорский крестьянский университет". Идея была хороша хотя бы по одному тому, что никаких затрат на свое осуществление она не требовала. Дополнительный паек для трех преподавателей повлиять существенным образом на государственный бюджет не мог. Вопрос был решен быстро, только Павел Петрович настоял на изменении названия открываемого вуза.

- Большинство людей даже не знает, где находится Усть-Каменогорск, городишко маленький, всего одиннадцать тысяч жителей, - говорил он. - Лучше назвать Алтайский крестьянский университет. И по существу это будет правильно. Вон из окна видно, где начинаются отроги алтайских гор.

На другое утро профессор Матвеев, жизнерадостный бородатый мужчина, принес в редакцию статью под заглавием "Алтайский крестьянский университет".

Если память мне не изменяет, это был единственный в стране крестьянский университет. Для его оформления из русских волостей по разверстке присылали сюда студентов. Они приезжали со своими харчами, жильем их обеспечивал коммунальный отдел, выдавая ордера.

Я не помню, о чем писал профессор в статье, напечатанной в Усть-Каменогорской газете, но у меня сохранилось письмо Валентины Александровны Бажовой. Она мне писала: "Создание Алтайского крестьянского университета в Усть-Каменогорске Павел Петрович рассматривал как предысторию Высших партийных школ. Сохранился в его записи отрывок воспоминаний о создании Алтайского крестьянского университета и о тех задачах, которые ставило партийное руководство при организации этой школы в 1920 году".

Сколько просуществовал крестьянский университет в Усть-Каменогорске, не помню. Я прослушал первую лекцию профессора Матвеева. Читал он с огоньком, интересно, но, к сожалению, однако большинство студентов трудно усваивали его лекции. Они имели самый разный уровень знаний. Попадались такие, что даже не окончили начальную школу.

Джанузак Таирбердинов был одним из первых, кто пришел поступать в университет. Бахеев знал Джанузака, молодой казах был членом первого Совдепа. Вместе с Ушановым, Сергеем Рябовым и Шакеном Утеповым он попал в крепость. Накануне подавления восстания ему удалось бежать. Ушакова сожгли в топке парохода, Сергея Рябова уничтожили в тот же День. Джанузак Таирбердинов пробрался в степь, но снова был арестован колчаковцами, снова бежал из под стражи и стал связным между казахами и партизанским отрядом.

- А где сейчас работаете? - поинтересовался Матвеев.

- Служу в советской милиции! - с гордостью ответил Джанузак.

Из Народного дома он вышел вместе с Бахеевым.

В это тревожное, смутное время в Усть-Каменогорске оказалось много интеллигенции. Среди приезжих встречались интересные люди, случайно попавшие в глухой сибирский городок. Я подружился с Георгием Альбертовичем Тотиным. Несмотря на сравнительную молодость (кажется, ему не было тридцати лет), он объехал полмира: был в Индии, в Бразилии, на острове Борнео, в Париже, в Италии. В Усть-Каменогорске он заведовал детским домом, преподавал в школе географию, а его жена, художница, работала воспитательницей. Тотин сочинял пьески для детей, жена делала из бумаги костюмы. Спектакли пользовались у детворы большим успехом.

По вечерам, когда мы отправлялись с Тотиным в сад, он брал с собой неизменный томик в кожаном переплете, заполненный собственными стихами. Находясь под влиянием творчества Валерия Брюсова и Андрея Белого, Тотин сочинял стихи по пяти или семи строф и, по примеру Петрарки, называл их канцонами. Мы садились на скамейку в тени деревьев, где никого не было, и Тотин читал одну канцону за другой. Стихи были звучные, но совсем непонятные.

Начинающие поэты частенько приносили в редакцию стихи, а старшеклассница Валентина Бехли прислала по почте рассказ "Старая тайга". Как мне показалось, рассказ был неплохой. Я показал его Тотину.

В один из вечеров мы решили создать в городе нечто вроде литературного объединения и даже придумали название - "Звено Алтая". На другой день отправились к Павлу Петровичу в уком посоветоваться.

- Что же, хорошая вещь! - одобрил Бахеев, собиравшийся куда-то ехать. Он, видимо, торопился, но не отказался побеседовать о стихах.

- Вот мои канцоны, - с гордостью сказал Тотин и вытащил томик в кожаном переплете. Он заговорил о своем творчестве.

Павел Петрович полистал непонятные стихи и вернул томик.

- Вот вы говорите - Петрарка. Он жил в четырнадцатом веке, а мы с вами в двадцатом. Я знаю, человек вы очень образованный, советской власти можете большую пользу принести. Но должен предупредить - в наши дни нельзя заниматься искусством ради самого искусства. Ваше "Звено Алтая" никому не будет нужно, если вы не сумеете найти общий язык с народом, совершающим революцию. Найдете - тогда другое дело. Ближе к жизни надо быть. Ближе!

И, улыбнувшись, закончил добродушно:

- А стихи Пушкина я всегда любил и сейчас очень люблю.

...Ближе к жизни надо быть! Этот совет Бахеева мы запомнили крепко.

Литературное объединение "Звено Алтая" оказалось живучим (кстати, оно было единственным в Казахстане). Начинающие поэты выступали со своими стихами на торжественных митингах, организовывали литературные вечера и выпуск устного журнала. В моем архиве сохранилась афиша, отпечатанная на желтой оберточной бумаге тиражом 50 экземпляров. Вот ее содержание:

"Гарнизонный клуб 26 апреля 1922 г. в среду в 9 ч. вечера выйдет № 3 устного литературно-художественного журнала "Звено Алтая" при участии поэтов-звеноалтайцев. Весь сбор идет на содержание голодающих детей Поволжья, которые прибудут с первым пароходом в Усть-Каменогорск. Входная плата - 3 фунта муки. Для неимущих - 25 тысяч рублей. Предварительная продажа билетов за муку в торговой лавке ЕПО".

В тридцатых годах поэт Михаил Алтайский-Иванусьев, автор сборника рассказов "Малинник", прислал мне тоненькую книжицу стихов, изданную в Усть-Каменогорске. На обложке стояли два слова: "Звено Алтая".

В сборнике кроме рассказа напечатаны были стихи четырех авторов. Стихи гладкие, размер и рифма на месте, а под рассказом стояла подпись - В. Бехли. Это была та самая девочка, что прислала почтой редакцию газеты "Советская власть" свой первый рассказ.

Перелистывая страницы сборничка, я вспомни; Павла Петровича Бахеева, его задумчивые глаза и тихий, неторопливый голос:

"А стихи Пушкина я всегда любил и сейчас очень люблю".

Усть-Каменогорск находился в кольце кулацких мятежей. На подавление большенарымского восстания уехал председатель уездного ревкома, старый большевик Нестор Калашников.

Зайдя в типографию, Павел Петрович с его слов рассказал, что творилось в эти дни в Большенарымске. Мятежники объявили "войну Москве" и выпустили манифест, в нем они требовали:

1. Кулаков не называть буржуями, а звать трудовиками.

2. Восстановить свободную торговлю хлебом.

3. Лишить права участия в Советах коммунистов, допускать только трудовиков.

Серьезные события разыгрались в селе Предгорном. Здесь вспыхнул мятеж в стрелковом полку. Убили командира, военкома, политрука и командира роты. С помощью артиллерии и кавалерии полк был обезоружен.

В таких условиях пришлось строить советскую власть Павлу Петровичу Бажову, первому председателю уездного комитета партии большевиков.

В уезде в разных местах вспыхивали восстания, а в уездном городке жизнь текла размеренным порядком. В девять часов утра служащие приходили на работу, маслобойка купца Сидорова за отсутствием сырья не работала, Риддерская железная дорога бездействовала - не было угля, бывший владелец золотых приисков Хотимский играл в шахматы с бывшим прокурором, в гарнизонном клубе артисты репетировали "Привидения" Ибсена. На базаре спекулянты продавали стаканами пшено и из-под полы сахарин.

А в советских учреждениях жизнь била ключом. Шли заседания, совещания. У меня в памяти осталось одно такое совещание, - возможно, потому, что на нем выступал Павел Петрович.

Упродкомиссар Прокопенко делал доклад о распределении хлеба по волостям:

- Чтобы уложиться в отпущенные нормы, я называю только русские волости. Как известно, казахи хлеба не едят.

По залу прошел ропот. Павел Петрович поднял руку.

- Простите! Повторите, товарищ Прокопенко, что вы сказали. Я что-то не совсем понял.

Упродкомиссар неуверенно повторил. Присутствующие казахи - их было меньшинство - недовольно загудели.

- Я знаю, - возмутился Бахеев, - баи, имеющие отары овец, действительно предпочитают есть баранину, а не хлеб. Но как жить бедняку, если у него нет ни одной овцы, а товарищ Прокопенко норовит его оставить без куска хлеба? Я вижу, упродкомиссар очень ловко свел зерновой баланс по уезду, однако такая ловкость советскую власть не устраивает. Придется план составить заново.

Трудно, очень трудно было Павлу Петровичу руководить огромным уездом. По правой стороне Иртыша, в горных и таежных районах, жили кержаки, предки которых бежали от царского произвола в Сибирь в поисках сказочной страны Беловодье. Тут же обитали рабочие риддерских рудников - бергалы, чей труд озолотил английского хищника Лесли Уркварта. Левая сторона - степная, пустынная, ковыльная. Здесь разбогатели казачьи хутора, захватившие плодородные земли и тучные луга, а чем дальше от Иртыша в степь - растянулись кочевые аулы. У русского, казаха, украинца, кержака, казака свой особый уклад Жизни, свои предрассудки, обиды, несбывшиеся надежды. Председатель укома все должен был предвидеть и знать, хорошо разбираться в экономике Уезда.

Вместе с Бахеевым мне пришлось быть на заседании упрофбюро. Кто-то из профсоюзных деятелей стал баловаться на невозможность развернуть профсоюзную работу. В городе одна маслобойка, да и та бездействует. Скептики утверждали, что рабочего класса в уездном городке нет. Есть кустари - кузнецы, сапожники, - но это же мелкие хозяйчики. Нужны ли вообще профсоюзы? Сейчас они существуют, чтобы защищать служащих, то есть государственных чиновников, а их и так развелось чересчур много.

Павел Петрович слушал, хмурился, а потом дал отповедь:

- Мы выслушали речь как раз типичного чиновника, он видит жизнь в окно канцелярии и ничем не интересуется. По сведениям Всеработземлеса, в нашем уезде насчитывается несколько тысяч батраков. Вы здесь говорите, что рабочего класса нет. А батраки, по-вашему, кто? Не рабочие?

Зная о моих литературных опытах, Павел Петрович настоятельно советовал:

- Край наш очень интересный, здесь у кержаков сохранился семнадцатый век. Полюбопытствуйте! Пригодится!

Я последовал совету Бахеева и, когда представилась возможность, проехал,верхом тысячи верст, забираясь в самые глухие уголки уезда. В памяти моей сохранились две поездки.

На Убе я побывал у старика пчеловода и мараловода Федора Афанасьевича Гусева, человека исключительной биографии. Это он ездил к Николаю Второму с жалобой на лесничего, отнявшего у него добрый кусок казенной земли. Не найдя защиты у императора, кержак, зная, что у русского царя много родни в Европе среди монархов, поехал за границу, чтобы через кого-нибудь из них найти дорогу к царю. Он объехал одиннадцать столиц, и только одна греческая королева решила ему помочь...

Жил Гусев большой семьей - с сыновьями, зятьями, внуками и правнуками, - всего душ восемьдесят!

- "Стариковской коммуной" живем дружно, в полном согласии, все у нас общее. Я и Льву Толстому, когда был у него, рассказывал. Одобрил он нашу жизнь.

Об этой поездке на Убу, к Гусеву, я подробно рассказал Павлу Петровичу. Он слушал с интересом, изредка перебивая вопросами. А потом долго молчал, о чем-то раздумывая.

- Говорите, Лев Толстой одобрил "стариковскую коммуну" Гусева? Разумеется, яснополянскому мудрецу она пришлась по душе. Однако он не подумал, что произойдет с этой коммуной, когда старик умрет. На другой же день она прекратит свое существование. Мы, большевики, считаем, что мужик будет горой стоять за подлинную коммуну, если он увидит и почувствует, что общественный труд на земле ему в десять раз выгоднее, чем труд в одиночку.

Во время скитаний по Восточному Алтаю я попал в село Тургусун, основанное на речке того же названия. Я шел берегом с местным жителем и увидел висевший высоко на скале осколок бетонной плиты.

- А это что такое?

- Память от плотины осталась. Электрическую станцию иностранцы хотели соорудить, да только из этой затеи ничего не вышло у них.

- Какие иностранцы? Англичане? Немцы? - удивился я.

- Нет, французы. При старом режиме царь сдал им в аренду зыряновские рудники, говорят, на девяносто девять лет. Своего электричества там не хватало, вот ихние люди разъехались по всему Алтаю и стали искать, где бы им сподручнее построить собственную электростанцию в горах. И к нам в Тургусун приехали. Место как раз подходящее, и до Зыряновска не так далеко. По проволоке можно электричество передавать. Только жадность сгубила арендаторов. Поставили инженеру условие - плотину как можно дешевле возвести. За дешевкой погнались да в лужу сели. Станцию построили, на радостях в день пуска пир устроили. Инженера качать стали, - дескать, молодец! А тут беда - напор воды смыл плотину. В считанные минуты исчезла! Была плотина - и нет ее! Словно корова языком слизнула. Остался только прилепленный к скале обломок бетонной плиты, вот этот. Ходит слух, будто инженер себе пулю в лоб пустил, - закончил повествование мой спутник.

Вернувшись из командировки по уезду, я постарался уточнить историю разрушенной станции на Тургусуне. Инженер, работавший в свое время в Зыряновске, рассказал мне подробности катастрофы:

- Французское акционерное общество, добывавшее в зыряновских рудниках серебро, свинец и медную руду, решило поставить гидроэлектростанцию на Тургусуне. Сооружали ее концессионеры по последнему слову техники. Из Марселя привезли три турбины "Жанвиль" по пятьсот лошадиных сил каждая. Они были соединены одним валом с генераторами, каждый на четыреста киловатт. Гористая местность не позволила сразу перебросить оборудование с Иртыша на Тургусун. Испробовали лошадей и верблюдов, с огромным трудом машины перевезли на волах.

И об этой поездке я рассказал Павлу Петровичу. Вопросы электрификации очень его интересовали, слушал он внимательно.

- Почему вы говорите о неожиданном провале затеи построить на Тургусуне электростанцию? - спросил он. - По-моему, это вполне закономерно. Концессионер - чужой человек. Он знает: наступит срок окончания договора, и ему придется покинуть Россию. Ваш тургусунский спутник был прав, когда говорил, что жадность, погоня за дешевкой погубила плотину. Концессионер лишний винтик пожалеет истратить. У него одна мысль - нажива. Придет время, и на Тургусуне советский народ своими силами построит гидроэлектростанцию, да и не только там. Я в этом уверен.

После Восьмого съезда Советов, состоявшегося в конце декабря двадцатого года, Бахеев на открытом партийном собрании сделал доклад о выступлении В. И. Ленина на съезде.

В тот вечер в Народном доме зажгли люстру. Павел Петрович прошел на сцену и, оглядев переполненный зрительный зал, стал рассказывать о грандиозном плане электрификации всей страны и о первой электростанции, что строится в Кашире, на Оке. И хотя в театре стоял страшный холод, всем интересно было слушать о мощном потоке электроэнергии, который пойдет в самые глухие, отдаленные деревушки и в каждой избе станет так же светло, как во дворце.

Все шло хорошо, но в самом ответственном месте, когда докладчик стал рисовать картину будущей России, залитой электрическим сиянием, свет в люстре начал слабеть и наконец совсем погас. За кулисами нашли свечку, разрезали на две части, и Павел Петрович продолжал свою речь, будто не замечая внезапного мрака, воцарившегося в зрительном зале. В это время, перебежав улицу, кто-то помчался на электростанцию и принес печальную новость: сухие дрова кончились, а сырые не хотят гореть. Механик Теплоухов разозлился и ушел домой, сказав, что света не будет до утра. Смекалистый человек кинулся в собор (он стоял рядом с Народным домом) и притащил дюжину толстых церковных свечек. Две из них поставили на трибуну, остальные на стол президиума.

Ноги у слушателей закоченели, а стучать ими об пол казалось неудобным. Однако никто не ушел. Все жадно слушали прекрасные слова о будущих электростанциях и не сводили глаз с бородатого лица Павла Петровича, освещенного колеблющимися огоньками восковых свечей. А он говорил, как всегда, спокойно, только в этот вечер уверенный голос его звучал по-особенному торжественно. И докладчик, и слушатели верили Ленину, и хотя зрительный зал тонул во мраке, все знали: электрификация сотворит в России чудо. После доклада все поднялись и дружно запели "Интернационал".

Спустя несколько дней мы собрались за кулисами театра гарнизонного клуба перед торжественным заседанием. В нетопленном помещении было очень холодно, все сидели в валенках и полушубках. Спичек ни у кого не было, и инженер Стольный, тщетно высекая искру кресалом, чтобы закурить самокрутку, заметил с ядовитой усмешкой:

- А вот когда доживем, даст бог, до полного коммунизма, тогда и вернемся благополучно к пещерному веку. Потомки наши не поверят даже, что существовала вот такая удобная штучка, как, например, эта электрическая лампочка. Простой стеклянный пузырек, внутри несколько проволочек, повернул выключатель - и вдруг появился свет, как в Библии.

Трут наконец затлел от искры, инженер прикурил, затянулся махорочным дымом и закончил:

- Ничуть не сомневаюсь, наше поколение будет при лучине, как жили когда-то наши предки.

Стольный, европейски образованный инженер, в Сибирь попал случайно, в годы колчаковщины, с волной беженцев. Врагам нового строя, белым генералам, он не сочувствовал, так же как и советской власти. Реакционных убеждений своих не скрывал, как "спец" аккуратно ходил на службу в Райзолото, где, ничего не делая, получал хороший паек и месячную зарплату, на которую можно было купить на барахолке коробок спичек.

Бахеев пропустил мимо ушей "пещерный век" и с присущей ему мягкостью заговорил о великих возможностях, которые открывает перед коммунизмом электрификация.

Стольный ответил:

- На прошлой неделе я слышал ваше выступление в Народном доме. Начали вы с лампочки Эдисона, а конец доклада прошел при свете церковной свечки.

Мне трудно сейчас вспомнить, как возражал Бахеев инженеру. Но говорил он, видимо, убедительно, потому что Стольный начал сердиться и с явным раздражением сказал:

- Вы, Павел Петрович, великий фантазер и мечтатель, с вами спорить невозможно.

- Фантазия для революционера тоже вещь необходимая, - убежденно произнес Бахеев, - а без мечты вообще жить могут только животные.

Через несколько месяцев по совету Павла Петровича в Москву, к Ленину, отправился посланец риддерских рудокопов. Владимир Ильич принял его в своем кабинете. Прежде чем начать деловой разговор, алтайский гость молча разложил на письменном столе председателя Совнаркома образцы руды с золотом, серебром, свинцом, медью и цинком.

Ленин, словно взвешивая, подержал на ладони по очереди все камни, поразившие его странной тяжестью. Сощурив глаза, он внимательно разглядывал на их поверхности мелкие блестки металла.

- Это образцы руд, которые мы добываем в Риддере. До революции рудники находились в руках английского концессионера Уркварта. Во время Октябрьского переворота служащие Уркварта затопили шахты по приказу своего хозяина. А сейчас дошли до Усть-Каменогорска слухи, что Уркварт снова пытается поручить Риддер в концессию.

Собеседник Ленина сделал небольшую паузу.

- Владимир Ильич, рабочие обещают своими силами восстановить рудник. Они просят вас, как главу Советского правительства, не соглашаться на домогательства Уркварта!

Ленин слушал внимательно. Разрабатывая план ГОЭЛРО, Владимир Ильич, конечно, знал, что собою представляет рудный Алтай и какие энергетические богатства таит полноводный Иртыш, но все же поинтересовался:

- А какие возможности существуют для электрификации рудного Алтая?

Посланец Риддера перечислил названия некоторых крупных рек.

Владимир Ильич сделал для себя запись. Через десяток лет она вошла в двадцать третий том "Ленинского сборника". В ней он записал мысль о необходимости построить плотину для будущей электростанции мощностью в сто лошадиных сил, упомянув две реки - Ульбу и Граматуху.

В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году я приехал на строительство Усть-Каменогорской гидроэлектростанции. При мне было закончено сооружение уникального шлюза, в то время самого высокого в мире. Он давал возможность одним приемом поднять на сорок метров идущие вверх по Иртышу суда. Сухое дно шлюза, шириною в восемнадцать метров, длиною - в восемьдесят, напоминало глубокое ущелье. Завтра по нему пройдут первые суда с грузами, и электростанция вступит в строй действующих.

Я несколько раз поднимался на гребень плотины и спускался в машинный зал. Здесь гудели генераторы. Мне сказали: Усть-Каменогорская ГЭС имеет мощность триста тридцать две тысячи киловатт.

Невольно вспомнились неповторимые двадцатые годы в Усть-Каменогорске - Народный дом, гнетущий мрак давно не топленного зрительного зала, два восковых огарка на трибуне и вдохновенное лицо докладчика, писателя-коммуниста Бажова. Павел Петрович тогда с глубокой верой говорил о будущих электрогигантах, которые зальют советскую землю ослепительным светом.

И еще вспомнился спор председателя укома партии Бахеева и заядлого скептика инженера Стольного. Павел Петрович тогда сказал:

- Фантазия для революционера тоже вещь необходимая, а без мечты вообще могут жить только животные...

Усть-Каменогорск проделал огромный путь в техническом развитии - от керосинового фонаря, стоявшего у дома купеческой вдовы Проскуряковой, до казахстанского Днепрогэса, как любовно назвали стройку на Иртыше в те дни.

Алма-Ата, 1974