Истоки чудесного (Михаил Китайник)

В последний год Великой Отечественной войны я руководил в Уральском государственном университете имени А. М. Горького (г. Свердловск) студенческим кружком по собиранию и изучению горнозаводского фольклора. Цель работы была ясна, но мы плохо представляли себе, в каких районах лучше всего искать и как записывать этот фольклор. Естественно было обратиться за помощью к автору "Малахитовой шкатулки". Ведь именно он открыл советской литературе устную поэзию фабрик и заводов.

Особенно вспомнилась первая встреча с писателем. Это было в 1945 году, в дни 25-летнего юбилея Уральского государственного университета. Павел Петрович рассказал молодым филологам о том, как создавалась "Малахитовая шкатулка". В то время уже многие студенты воспринимали эту книгу в ряду классических произведений русской литературы и хотели знать о ней как можно больше.

Выступление Бажова на филологическом факультете продолжалось около двух часов. Но писатель будто бы специально задался целью подальше "запрятать" "следы" собственного творчества и представить в качестве "основного творца" "Малахитовой шкатулки" горнорабочих Урала. Все ждали от него ответа на вопрос о том, как становятся под его пером произведениями высокого искусства порой простые устные рассказы, поверья, а он захватывающе рассказывал о тех, кто открыл минеральные богатства края, создавал удивительной красоты вещи из металла и камня, творил новый поэтический эпос. Как живые вставали перед слушателями образы рудознатцев, старателей, доменщиков, камнерезов, рабочих - рассказчиков и песенников.

Павел Петрович говорил, что некоторые критики и фольклористы не верили в существование полевского сказителя Василия Алексеевича Хмелинина, думали, что он его выдумал, что это художественный тип. Давало себя знать влияние старых фольклористов, которые не верили, что среди рабочих были мастера художественного сказа. А Бажов в своей жизни встречал мастеровых, знавших не меньше преданий и сказов, чем Хмелинин, и рассказывавших не хуже, чем он. Многое Бажов услышал от старых рабочих уже в тридцатых годах, бывая в Полевском, Сысерти, в Златоусте и других местах.

Павел Петрович обратил особое внимание нас, молодых филологов, на такие горнозаводские центры, как Полевской и Сысертский заводы, Тагил, Березовск, Невьянск и группу южно-уральских горных заводов. Здесь уже в XVIII веке формировались постоянные кадры уральских рабочих и складывался их самобытный фольклор. По его мнению эти районы должны стать объектом самого пристального внимания фольклористов. Именно здесь сложились предания и сказы рабочих, составляющие, может быть, самую интересную страницу в истории устного творчества русского народа. Приступая к собиранию и изучению горнозаводского фольклора дореволюционной поры, необходимо начать с преданий, легенд, поверий, побасок, составляющих как бы историческую память Урала.

Образцом удачной "поисковой" работы собирателя Бажов считал сборник сибиряка А. Мисюрева "Легенды и были", который содержал произведения устной прозы алтайских горнорабочих. И Бажов посоветовал молодым филологам Урала составить такой сборник, он принес бы большую пользу и писателям, и фольклористам, и историкам.

Бажов раскрыл перед нами смысл, силу и красоту фольклора русских рабочих. Его выступление носило боевой характер. Сказочник полемизировал с теми, кто отрицал идейно-эстетическую ценность рабочего фольклора или же подменял его "творчеством" деклассированных элементов. Полемизировал он и с буржуазно-дворянской историографией, исключавшей из исторического процесса его основную движущую силу - народ.

Бажов опасался, что руководимые мною кружковцы станут собирать рабочий фольклор по сложившейся методе, "по старинке". А таким путем нельзя передать дух молодой фабрично-заводской поэзии. Об этом и шел у нас разговор в один из январских вечеров 1946 года на улице Чапаева, № 11 (в Свердловске), в скромном и уютном деревянном домике сказочника.

Я принес Павлу Петровичу свою статью об уральском фольклоре. В ней осуждалась публикация фольклорных материалов, которые представляли старые варианты общеизвестного в народной поэзии. Я опирался в ней на мысли статьи Бажова "О путях к чудесному".

Бажов подробнейшим образом разобрал мою статью и, насупившись, сказал:

- Вы вот ищете у меня поддержку, а сами ведь не брезгуете вариантами. И студентам небось говорите: "Записывайте все, что слышите, а потом разберемся". - И уж совсем иронически: - Так вы и в Тагил за вариантами собираетесь? Но ведь они совсем нечитабельны!

Я начал доказывать Бажову, что иные варианты действительно являются художественными произведениями фольклора, что нужно только их тщательно отбирать. И напомнил ему о чудесных сказках уральца Ломтева, записанных и опубликованных известным филологом и этнографом Д. Зелениным в сборнике "Великорусские сказки Пермской губернии". Ведь это именно варианты общерусских сказок.

Мои добрые слова о сказителях только, как говорят, подлили масла в огонь. Бажов решил высказаться сполна. Тогда-то я впервые уяснил причину глубоких разногласий писателя с фольклористами, его удивительно оригинальный взгляд на устное поэтическое творчество.

Бажова вовсе не смущало восторженное отношение к народным сказителям русских классиков. В этом вопросе он исходил исключительно из собственного жизненного и художественного опыта. Как это ни парадоксально, Бажов припомнил только факты порчи фольклора сказителями. В тот памятный январский вечер 1946 года он набрасывал по личным впечатлениям довольно мрачную картину их "творчества". Один из сказителей, что встретился ему на пути, бесталанно рассказывал сказку "Худо, да не дюже", другой вносил в унаследованную от народа сказку об Иване-царевиче отсебятину, третий хотя и хвастал, что "знает сколь хошь" и "иную сказку и в ночь не уложить", выдавал за старинное народное повествование свой пересказ "Князя Серебряного" А. К. Толстого и т. д.

Бажов решил освободить меня от "канатов и ниток всяких школ". Особенно от пристрастия к сказителям, которые, по его словам, сделали фольклор "своей специальностью и, по сути, заслонили тех, которые тоже знают немало, но из других областей".

Сказители, по мнению Бажова, могли бы принести пользу, если бы избавились от усвоенных навыков передавать слушателям "варианты общеизвестного" в нашем фольклоре и воссоздавали в живом слове "что-нибудь свое из опыта жизни". Не пересказ известных фольклорных и литературных произведений, а "то, что еще не встречалось и составляет подлинное народное творчество".

Бажов все вопросы народной поэзии рассматривал прежде всего с писательской точки зрения, в интересах современного литературного движения.

Но в полной мере его отношение к миру народной поэзии открылось нам, когда мы готовили к печати сборник "Уральский фольклор" (1949). Студенческие экспедиции дали большой материал советского фольклора и крестьянской устной поэзии, а из дореволюционного рабочего фольклора - частушки и предания.

Познакомившись с рукописью нашего сборника, Бажов, к нашему удивлению, обнаружил в нем ряд малоизвестных литературных песен, которые не получили в народной среде особых текстуальных изменений. Их пришлось снять. По совету Бажова пришлось снять и некоторые частушки. Они показались писателю "однодневками стенгазетчиков", где утрачены юмор, лиризм, живая разговорная интонация всякой подлинно народной частушки.

После выхода "Уральского фольклора" из печати я встретился с Бажовым и спросил его: "А как читается наш сборник?" Павел Петрович высоко оценил советские пословицы и поговорки. Отрадно было услышать от него такие слова: "Хороши в сборнике советские пословицы и поговорки. Они сохраняют красоту и меткость народного слова". Отметил он и ряд удачных песен.

В беседах Бажова о фольклоре в полную силу открывались его высокая духовность и любовь к народу. А нас, фольклористов, он учил понимать "истоки чудесного", таящиеся в "глубинных лабораториях народного творчества".

Москва, 1952 - 1973