Живое слово (Михаил Котов)

1

Этот человек обладал не только богатым писательским даром. Его по праву называли волшебником, магом слова, умевшим покорять сердца людей, сталкивавшихся с его творениями или с ним самим. Он относился к числу тех, кто носил в себе и дар личного обаяния. Каждый, кто хоть раз в жизни с ним встречался, с первой же минуты ощущал его добросердечие, его стремление сказать что-то особое, доверительное, что-то значительное, что должно запомниться, запасть в душу, оставить след. Он как бы излучал свет доброты. Нет, он не относился к числу добреньких. Его пристальный взгляд всегда отыскивал в человеке то доброе начало, которое он прославлял в своем творчестве. И если он не обнаруживал этого притягательного качества, он пытливо продолжал искать пути к сердцу человека, как бы стремясь открыть ту живинку, которую он всегда искал в собеседнике. Одним из любимых его слов, как рассказывали, было "волшебство". Оно, это слово, определяло дух всего его творчества. Да и сам он был похож на волшебника, - стоило увидеть его, заговорить с ним, и человек как бы захватывал, околдовывал тебя своим мягким говором, своей манерой слушать, улавливать самое главное, откликнуться на зов души. Именно таким он предстал передо мной, Павел Петрович Бажов, писатель-волшебник и чародей, наш именитый и почитаемый современник, в свою первую встречу. И до сей поры он живет таким в моей памяти, дорогой нашему сердцу человек.

Это было уже после войны, в конце сороковых годов, когда впервые мне довелось близко столкнуться с Павлом Петровичем. И хотя я был уже знаком с ним заочно, прочитав в канун самой войны его первое издание знаменитой "Малахитовой шкатулки", я почему-то рисовал автора именно таким, каким он предстал предо мной уже спустя много времени в образе сказочника. Правда, этому способствовали и рассказы о нем, и особенно случай на войне, о чем я расскажу несколько позднее.

Дважды мне пришлось встретиться с Павлом Петровичем - в Москве и в его родном, бесконечно дорогом его сердцу Свердловске. Эти встречи действительно были памятными. Они не носили сугубо личный характер. Я видел Бажова в окружении людей, в соприкосновении с важными делами, которые он делал и по долгу, и по велению своего сердца, я знал о его участливом отношении к судьбам людей, к их чаяниям, волнениям и заботам, и потому представлялось возможным судить о нем, улавливать те драгоценные черты, определявшие образ его как большого писателя, общественного деятеля, которому до всего было дело.

Время летит, как быстротекущая река. Вот уже и скоро исполнится сто лет со дня рождения Павла Петровича Бажова. Подумать только - сто лет... целый век прошел с того дня, как на далеком Урале русская женщина породила на свет человека, которому суждено было стать знаменитым писателем и выдающимся гражданином Страны Советов.

Его живое слово звучит далеко за рубежами нашей страны и покоряет ныне сердца людей, говорящих на разных языках, живущих в самых далеких и близких концах нашей планеты.

Могу судить об этом лично. Однажды мне довелось совершить поездку в Германскую Демократическую Республику. В Берлине была встреча сторонников мира, в которой принимал участие немецкий ученый-педагог. Случилось так, что после окончания встречи мы отправились в Тюрингию, где он жил. Как-то вечером он пригласил нас к себе домой на чашку кофе. Хозяйка дома, изучающая русский язык, расспрашивала нас о новых книгах писателей, показывала произведения наших литераторов, изданные на немецком языке. Во время нашей беседы в комнату вихрем ворвался с улицы раскрасневшийся сын хозяев Гейнц. Он вежливо представился нам, извинился за то, что нарушил беседу, и ушел в другую комнату. Потом он появился вновь и попросил разрешения послушать наш разговор. Он обратил наше внимание на большую географическую карту на стене. На ней виднелось несколько красных флажков.

- А что означают эти флажки? - спросил я Гейнца.

- Это города в Советском Союзе, в которых пионеры школы, где учится Гейнц, поддерживают связь с советскими ребятами, - разъяснил нам хозяин.

Он подошел к карте и, указав на красный флажок, спросил:

- А вот в этом городе вы бывали?

Я подошел поближе, увидел обозначение на карте: "Свердловск".

- Конечно, бывал, и много раз, - ответил я Гейнцу.

- Ну, тогда вы мне должны кое-что пояснить. В этом городе жил автор вот этой книги. - И он протянул ее мне. Это была "Малахитовая шкатулка", изданная на немецком языке. Гейнц и его друзья с огромным интересом прочитали эту книгу. И хотя в книге говорилось об авторе, все-таки немецким друзьям хотелось узнать более подробно о нем. - Вот мы и хотим написать пионерам в Свердловск, чтобы они рассказали нам о писателе, - заключил свою речь Гейнц.

Я взял книгу и стал ее перелистывать. Она была хорошо издана, на прекрасной бумаге, и по мере того, как я листал страницы, во мне все большее удивление вызывали рисунки. По всему чувствовалось, что художник, иллюстрировавший книгу, не знает Урала, старой жизни, русских обычаев. Герои бажовских сказов выглядели совсем другими, он их написал такими, какими видел у себя дома. Рисунок к сказу "О великом полозе" выглядел так. У костра на берегу расположилась группа ребят, сидят они за небольшим столиком, на котором нарисованы приборы и даже салфетки, - судя по всему, художник не смог изобразить котелок и деревянные ложки. На другом рисунке вместо саней-дровен нарисованы просто... дрова. Это, разумеется, даже у неискушенного читателя вызывало улыбку. Я спросил, кто этот художник, знают ли его. Оказалось, что не знают. И тут я невольно припомнил рассказ талантливой уральской писательницы Елены Хоринской, большого друга Бажова. Когда в Союзе писателей Свердловска была получена из ГДР книга сказов, Хоринская пошла к Бажову. Павел Петрович был обрадован новостью и принялся рассматривать рисунки. И чем больше он перелистывал страницы, тем веселее становилось его лицо. Он улыбался, порой возвращался к картинкам и приговаривал:

- Ну и молодец же художник, как он по-своему все это воспринял... Посмотрите, посмотрите, как ребята уху едят! - И он от души смеялся.

Рисунки ему, как рассказывала Хоринская, явно нравились, нравились потому, что художник был по-своему талантлив.

Бажов тогда припоминал, как в военную пору уральские художники сделали рисунки к сказу "Каменный цветок". В этом сказе приказчика они изобразили фашистом, а мастер Данило был одет в форму танкиста. Это было объяснимо - шла война, и такой человек, как Данило, должен был сражаться с фашистом.

- Так что похвалим немецкого художника за его прекрасные рисунки, - заключил Бажов.

Он собирался написать ему благодарственное письмо.

- И, вы думаете, он послал? А вы лично знали Бажова? - забрасывал нас вопросами Гейнц.

Я не знаю, послал ли немецкому художнику писатель письмо, но он был искренне рад, что его читают на других языках, что его хорошо понимают.

Разумеется, мне пришлось рассказать о Павле Петровиче, его жизни, о своих встречах с писателем.

А еще как было не вспомнить мне первые месяцы Великой Отечественной войны. Вместе с писателем Аркадием Гайдаром я оказался на Юго-Западном фронте. Аркадий Петрович до самого последнего дня был в Киеве, не раз пробирался к бойцам на передний край. Однажды он провел с бойцами в дзоте целый день. Несмотря на трудное время и беспрерывные бои, бойцы находили время для чтения. Гайдар обратил внимание, что рядом с пулеметом лежала аккуратно обернутая в газету книга. Это была "Малахитовая шкатулка". Боец привез ее с Урала.

Вернувшись в Киев с передовой, Гайдар с восторгом заговорил об этой встрече:

- Подумать только - Павел Петрович вместе с нами воюет... Знал бы он об этом, как бы обрадовался!

Гайдар рассказал нам о своих встречах с Бажовым в годы его работы в Свердловске в газете "Уральский рабочий". Тогда Бажов был еще малоизвестен, не было у него "Малахитовой шкатулки", но его первые книги привлекали внимание читателя. А появление "Малахитовой шкатулки" сразу стало явлением в литературе.

- Сказы его - это произведение большого художника, он еще многое сделает, и быть его творениям навечно в памяти людей - с восторгом говорил Гайдар.

Он помнил почти наизусть многие сказы, цитировал их.

В те дни Гайдар собирался написать в "Комсомольскую правду" очерк о том, как рождается смелость у советского воина, как он преодолевает танкобоязнь. Основой этого замысла послужил бажовский сказ. Под самим Киевом шли сражения. Гайдар ушел в партизанский отряд и не успел осуществить задуманное...

Позднее, уже после войны, я рассказал об этом эпизоде Бажову. Он был взволнован.

- Гайдар, когда работал у нас на Урале, был уже многообещающим литератором. Когда я читал его фельетоны, очерки, рассказы, я был уверен, что он проявит себя. Так и вышло. Я следил за его ростом. А вот его встреча в дзоте с уральцем, привезшем мою книгу, - это трогательно...

И я снова вспомнил об этом в Тюрингии - и на встрече с немецкими борцами за мир, и в беседе с юным пионером Гейнцем, который, прочитав бажовские сказы, захотел как можно больше узнать о жизни этого удивительного человека.

А жизнь его была действительно удивительной.

2

Павел Петрович Бажов, как истый народный писатель, был в гуще событий. В апреле 1949 года в Париже состоялся Первый Всемирный конгресс сторонников мира. На нем присутствовала представительная советская делегация, которую возглавлял Александр Александрович Фадеев. Конгресс обратился к народам всех стран с призывом начать битву за мир, создавать повсюду национальные комитеты защиты мира. В августе 1949 года в Москве началась подготовка к Первой Всесоюзной конференции сторонников мира. На одном из заседаний Секретариата Правления Союза Александр Александрович Фадеев, докладывая о Парижском конгрессе, высказал пожелания о привлечении виднейших писателей и деятелей культуры к участию в проведении предстоящей конференции. При этом он заметил, что, помимо москвичей, надо не забыть пригласить на конференцию, как он заметил, "именитых писателей из глубинки".

- А как себя чувствует Бажов? - спросил Фадеев. - Вот бы хорошо, если бы он приехал на конференцию, а еще лучше - выступил бы на ней с речью. Человек он мудрый, самобытный, очень яркую речь может сказать.

Фадеев поручил связаться с Бажовым и переговорить с ним по этому поводу. Назавтра звоним в Свердловск, в областное отделение Союза писателей. К счастью, Бажов оказался на месте. Он проводил заседание. Подошел к телефону. В трубке раздался его тихий, едва слышный голос. Сообщаем ему о предстоящей конференции, о пожелании Александра Александровича о намерении избрать его делегатом конференции. Передали также пожелание Фадеева выступить с речью.

В телефонной трубке то и дело слышалось покашливание. Бажов терпеливо выслушал все сказанное и под конец переспросил:

- У вас все? А теперь передайте Александру Александровичу мой ответ на его пожелания. Коли изберут делегатом конференции, не откажусь. Ради такого дела готов приехать в Москву, хотя и чувствую себя не совсем хорошо. А насчет речи подумаю. Говорить-то я не мастак. Трибун из меня неважнецкий. Так и передайте Фадееву.

И вот Бажов в Москве. Мне, тогда работавшему в Союзе писателей СССР, приходилось заниматься делами комиссии по работе с писателями, живущими в областях. После короткого отдыха Бажов вскоре приехал в дом на улице Воровского. Его тотчас же приняли Александр Александрович Фадеев и Николай Семенович Тихонов. В их руках были все нити подготовки к конференции. Николай Семенович готовился сделать основной доклад. Как всегда радушный, гостеприимный, Фадеев вышел из-за стола навстречу Бажову. Крепко сжимая руку писателя, он тут же с присущими ему добросердечием и восторженностью заговорил:

- Павел Петрович, рады вас видеть. Как хорошо, что вы приехали... Нам пришлось много воевать во время войны. А теперь, видите, надо продолжать войну, ту же войну, только теперь уже за мир.

- Что же, готов воевать, нам не впервой. Как говорится, на войне как на войне, да тем более, как хорошо сказано, за мир...

- Ну вот и превосходно, вот и превосходно, - заключил Фадеев.

После недолгих расспросов о житье-бытье Фадеев вновь вернулся к своему предложению:

- Не мешало бы вам выступить, Павел Петрович, да сказать этакую народную мудрую речь о мире, о том, как рабочий класс Урала помогал фронту, разгрому фашизма, как он готов ныне отстоять трудно добытый мир.

Бажов сидел напротив Фадеева и слегка теребил свою окладистую бороду.

- Нет уж, Александр Александрович, избавьте от этого, не получится. Тягостно мне говорить, да и нездоровье одолевает. Пусть уж наш рабочий класс выскажется. Ему по всем статьям это положено. Есть у нас в Златоусте один превосходный сталевар, уж он-то может сказать слово дивное... Я могу и узнать, приедет ли он. А вообще-то я его знаю, удивительный человек.

- Это кого же вы имеете в виду? - переспросил Фадеев.

- А сталевара Василия Амосова с Златоустовского металлургического завода, он же был делегатом на конгрессе в Париже. Истый златоуст.

- Так я же его хорошо знаю, он на конгрессе речь сказал прекрасную, удивил всех своей мудрой простотой. Как это он сказал, дай бог памяти... - Фадеев вышел из-за стола, прошелся по кабинету, потеребил свои белесые волосы. - "Мы, говорит, покараем народным судом всякого, кто посмеет развязать новую кровавую войну". И еще что-то насчет крепости уральской стали великолепно сказал... Ах, да, вспомнил: "Пусть наша воля к миру будет крепка, как прославленная уральская сталь". А металлургов всех призвал не давать ни одного килограмма металла для истребления людей... - У Фадеева была редчайшая память, и он восторженно продолжал вспоминать, как встретил Парижский конгресс уральского сталевара.

- А вы знаете, Александр Александрович, когда его избрали на конгресс, он нес вахту у доменной печи... - И Бажов рассказал, как сталевару предложили срочно собираться в дорогу и сдать вахту. А он наотрез отказался раньше времени сдавать свой пост. - И знаете, что он сказал: "Я, говорит, на конгресс поеду, так трудовой подарок должен сделать". Он, оказывается, решил в ту смену дать побольше стали. И действительно, рекорд поставил. На конгресс поехал радостный, довольный своим трудовым подвигом.

Фадеев внимательно слушал рассказ Бажова о сталеваре.

- Вот ведь какие у нас люди удивительные, писать и писать о них надо, сами в роман просятся, может, я и съезжу к этому сталевару... (Уже тогда Фадеев вынашивал свой новый роман "Черная металлургия", и рассказ Бажова был, видимо, ему приятен.)

Обращаясь к Тихонову, добавил:

- Хорошо было бы сказать об Амосове в докладе на конференции.

- Пожалуй, можно, - согласился Тихонов, - человек действительно достойный...

А Фадеев понимающе посмотрел на Бажова и с присущей ему деликатностью заметил:

- Нет-нет, мы с Николаем Семеновичем не настаиваем, мы только высказали пожелание. Как говорится, вольному воля. А насчет сталевара - это, пожалуй, правильно, о нем надо вспомнить на конференции.

Бажов, как помнится, был весьма доволен таким исходом дела. Фадеев расспросил Бажова о жизни свердловских писателей, о новых книгах, о планах самого Бажова. Павел Петрович обо всем обстоятельно рассказал. Заключил беседу словами:

- Насчет моих планов - не люблю заранее похвальбой заниматься; как только новое что-то сотворю, вот тогда и говорить можно... Вам на суд пришлю. Вы ведь человек взыскательный. А если не выйдет, зачем же людей зря вводить в заблуждение? - Потом, раздумывая, добавил: - А то ведь может быть и так, как у нас камнерезы говорят: "Хочу вырезать виноградную ветку, а может, капустный лист выйдет".

Фадеев заразительно захохотал.

- Забыл, забыл, Павел Петрович, с кем имею дело. Это вы верно, у нас еще не перевелись любители похвальбы... Капустный лист, говорите? Нет, у вас эдак не получится, у вас виноградная лоза получится. Ждем ваши новые сказы...

Конференция сторонников мира проходила в Колонном зале Дома Союзов. Бажов внимательно слушал доклад, выступления ораторов. Я видел, как он заволновался, когда Тихонов заговорил об уральском сталеваре. Сталевар сидел рядом с Бажовым. Павел Петрович крепко пожимал руку своему земляку. Он был доволен похвалой Тихонова.

В перерыве заседания я подошел к Бажову.

- Вот видите, как хорошо сказал Николай Семенович о рабочем классе, а то я промямлил бы, и не тот бы эффект вышел... А тут сказал художник и политик, и как сказал о рабочем классе... Так только поэты могут говорить.

На конференции присутствовала большая группа иностранных гостей. Среди них были английский ученый Джон Бернал, американский писатель и ученый Уильям Дюбуа, финский общественный деятель Феликс Иверсен. Бажова в числе других советских деятелей культуры пригласили на обед с ними.

Поначалу Павел Петрович был молчалив. Он внимательно слушал высказывания гостей о конференции, о выступлениях.

Джон Бернал, обращаясь к Бажову, одобрительно отозвался о речах ораторов, о том, как один из них сказал, что советскому человеку некогда думать о войне... какие крылатые, верные слова.

- Вам, видно, легко писать свои произведения, господин Бажов, когда видишь перед собой таких людей, которые присутствуют на конференции, - заметил Дюбуа. - Я недавно познакомился с вашей книгой сказов. Очень и очень хорошо вы показываете в них рабочего человека.

Лукаво прищурив глаза, Павел Петрович сказал:

- У нас на Урале обычай такой есть. Скажем, встречается на дороге незнакомый человек, и ему тут же вослед звучит напутствие: "Мир в дороге". Или человек, скажем, присел отдохнуть или отведать пищу. Ему тоже доброе слово сопутствует: "Мир на стану". Ну, а если, как у нас сегодня, беседа идет в застолье дружеская, то и на этот случай тоже есть доброе напутствие: "Мир в беседе".

- Прекрасный комментарий к речи сталевара! - восхищался Джон Бернал.

- А каково ваше личное отношение к проблеме участия деятелей культуры в движении за мир? - спросил его финский профессор Феликс Иверсен.

Бажов не сразу ответил на вопрос. Он посмотрел на финского гостя, минуту помолчал.

- У нас, у русских, есть такое слово "присказка". Так вот я вам расскажу этакую присказку, может быть, она и даст вам ответ на вопрос, профессор.

И Павел Петрович припомнил свой первый экзамен при поступлении в духовное училище. Русский язык, говорят, сложен. В то время, когда Бажов поступал в училище, существовали две буквы - "и" и "i", простое считали восьмиричным, a "i" - десятиричным.

- Иным ученикам было трудновато запомнить разницу в употреблении этих букв, - рассказывал Бажов. - Вышел я к доске. Экзаменатор меня и спрашивает:

"А ну, милейший, покажите-ка, как пишется слово "мир", когда оно выражает тишину, благополучие, спокойствие".

Я быстро начертил на доске: "Мир".

Экзаменатор похвалил меня.

"А теперь другой вариант, предположим, что это слово означает вселенную".

Я не задумываясь написал на доске: "Mip".

Дотошный экзаменатор не унимался. Он предложил мне образовать целое предложение, и еще тогда, будучи учеником, я записал памятное мне предложение: "Мир во всем мире". Оно, это понятие, жило и живет во мне и сейчас.

- Вы старый, убежденный поборник мира! - восхитился этим рассказом Феликс Иверсен.

- Об этом вам надо непременно написать, - сказал Дюбуа. - И о вашем сталеваре, делегате конгресса в Париже, о котором говорил докладчик Николай Тихонов.

- Это верно. Может, и мне удастся написать. Очень правильно было замечено то, как один из ораторов сказал: нам некогда думать о войне, мы все - и рабочий, и ученый, и писатель - думаем о мире.

Бажов пригласил гостей приехать на Урал, побывать на любом заводе, поговорить с любым советским рабочим.

- Вы увидите, - говорил Бажов, - как светел мир нашего человека и почему он готов защищать стойко мир.

Джон Бернал впоследствии, встречаясь с советскими друзьями, не раз вспоминал эту беседу с писателем Бажовым.

После конференции у нас в стране началась большая кампания за претворение в жизнь решений Парижского конгресса сторонников мира. В областях, краях и республиках создавались комитеты защиты мира. Павел Петрович Бажов возглавил Свердловский областной комитет. И хотя это дело было новое, приехав из Москвы, он выступал не раз с рассказами о поездке в столицу, о своих встречах с зарубежными гостями. Голос его в защиту мира звучал не только на Урале, в родном Свердловске. Он собирался написать книгу о мире. Тяжкий недуг не дал ему осуществить эти планы.

3

Был конец декабря 1949 года. Вместе с писателем Павлом Нилиным мы приехали в Свердловск, чтобы познакомиться с жизнью и деятельностью писателей. Павлу Филипповичу были хорошо знакомы эти края, и он, собираясь в поездку, по-зимнему оделся. Поглядывая на мою не подходящую сезону одежду, потирая руки, он подшучивал: "Морозы уральские колючие, узнаем мы, почем фунт лиха". Морозы и в самом деле стояли крепкие, жгучие.

В первый же день по приезде в город мы отправились в отделение Союза писателей, которое возглавлял Павел Петрович Бажов. Он уже дожидался нас, вышел нам навстречу и шутливо заговорил:

- Ну вот, приехали ревизоры, держись, свердловская писательская братия!

Павел Нилин, старый знакомый Бажова, ответил ему в тон:

- Чего-чего, а бумагу-то настрочим, только ведь похвальную, Павел Петрович, мы ревизоры - не кляузники...

- Ну, коли так, сговоримся, что к чему, сами вам подскажем беды-недостатки.

Павел Петрович был в хорошем настроении, и мы с первой же минуты установили с ним добрый контакт, передали приветы от Фадеева, Тихонова, Караваевой. Он слушал внимательно наш рассказ о делах столичных. Мы сразу же, как говорится, выложили на стол поручения, которые нам были даны. А состояли они в том, чтобы познакомиться с новыми книгами уральских литераторов, посмотреть, что можно было бы рекомендовать для издания в Москве. Поручалось нам вместе с Бажовым подготовить предложения об оказании помощи в работе писательской организации Урала.

Высказали мы и свое пожелание побывать на заводах, встретиться с рабочими, принять участие в одном из литературных вечеров.

- Что-что, а в этом мы поможем. Вот у нас послезавтра будет литературный вечер на Уралмаше. Милости просим.

Вскоре появились один за другим писатели, пошли знакомства, обычные в таких случаях разговоры. Павел Петрович неторопливо стал одеваться и, обращаясь ко всем, сказал:

- Братцы, не будем эксплуататорами, пощадим гостей с первого дня, пусть отдохнут.

Мы вышли на улицу вместе с Бажовым. Он вызвался пройти с нами до гостиницы, сообщил, что вообще любит ходить пешком, ездить в трамвае, а если представится возможность, проехаться за милую душу на санках. Было морозно, порывистый ветер обжигал лицо. Павел Петрович лукаво поглядывал на нас. На его лице то и дело проскальзывала добрая улыбка. Мы шагали молчаливые. Бажов заговорил первым:

- Ну, каков он, мороз-уралец? - Этот вопрос был явно обращен ко мне. Не дождавшись ответа, Павел Петрович продолжал: - Мороза бояться - и на Урал не ездить!

А потом как бы в утешение продолжал:

- Разве это мороз? Вот бы градусов под пятьдесят. А такие у нас бывали. Бывало, птицы на лету мерзли. А теперь другое дело. Меняется климат даже на моей памяти. Похоже, что юг продвигается на север. Вот наши садоводы уже виноград пробуют выращивать.

Павел Петрович перевел дух, остановился около большого красного дома и как-то неожиданно повернул разговор на другую тему.

- Вот, взгляните! - подняв руку, продолжал он. - Раньше это был один из красивейших домов в городе. А теперь уже нечем ему гордиться, хоть отделка и хороша, и украшений всяких сделано множество. Потерялся на улице, да и где ему тягаться с такими красавцами! - И Павел Петрович, повернувшись, показал на новые дома, сооруженные на этой же улице.

Бажов горячо, до боли, любил свой родной город, свой Урал, его леса, озера, особенно лес, несказанно радовался большим переменам, происходившим на уральской земле. Потом он нам рассказывал, как благодатен лес, как надо его беречь и холить (уже тогда он проявлял озабоченность непродуманной рубкой лесов). После разгрома белогвардейцев Бажов вернулся в родные края. Он тяжело болел и целыми днями просиживал в лесу, слушал шум сосен, вдыхал запах смолы, и лес помог ему выздороветь. Перечитывая книги Бажова, нельзя не заметить, с какой любовью он описывает лес, чащобы, лесную красоту.

Совершая с Бажовым в тот вечер прогулку по городу и слушая его, мы поражались, с какими подробностями он говорил о дне вчерашнем, о нынешних переменах. Ему была известна история чуть ли не каждой улицы, чуть ли не каждого завода.

- И в самом деле есть что посмотреть. В музеях-то наших не забудьте побывать... Я ведь в этот город мальчиком приехал. Все на глазах меняется. А многое новое подчас не замечается, будто так и надо. Кажется, совсем недавно бродил с корзинкой по местам, где сейчас раскинулся Уралмашзавод. Вот какова она, история с географией, - закончил Павел Петрович.

Посмотрел на нас пристально, спросил, как мы мороз выдерживаем. Мы старались выглядеть пободрей, а Павел Филиппович Нилин выглядел как заправский сибиряк, которому и самый лютый мороз нипочем. За разговорами не заметили, как прошли большое расстояние. В голосе Бажова уже чувствовалась усталость, он был еще нездоров, и мы настояли на том, что ему пора заканчивать прогулку.

- Ну, раз пора, так пора. Пожалуй, меня дома уже ждут, беспокоится у меня хозяйка. Милости просим в гости к нам, почаевничать.

И, прощаясь с нами в тот морозный вечер, он как бы подвел итог нашей беседе:

- Как это говорил нам Мамин-Сибиряк: "Вдали, закутанный в дымку, развернулся убегающий из глаз красавец город". А что бы сказал он теперь... И писать, и писать обо всем этом надобно, - словно размышлял он вслух. - Я вот недавно выпустил такую небольшую книжицу "Дальнее - близкое". Это о прошлом Свердловска. Будете дома, подарю ее вам. Надо напомнить нашим людям, особенно молодым, каким он был, Свердловск, наш Урал, и каким стал. Оно ведь правильно, без знания прошлого нельзя успешно строить настоящее.

Мы пообещали Павлу Петровичу выполнить его пожелания и поближе узнать город, условились с ним о встрече на Уралмашзаводе. Писатели Свердловска готовили там литературный вечер.

Мы пришли на завод заранее. Задолго до начала вечера во Дворце культуры царило необычное оживление. Народу собралось полным-полно. Пришли кадровые рабочие, старики, молодежь. Все ждали приезда Павла Петровича. Он бывал часто на заводе, в цехах, любил побеседовать в перерывах с старожилами, да и молодых не обходил.

Бажов вошел в зал приподнятый, бодрый, то и дело теребил по привычке свою густую бороду, что было знаком его веселого настроения. Запросто, как с хорошими знакомыми, здоровался со многими рабочими. Открытие вечера чуть запаздывало, и Бажова увлекли на сцену, в президиум. Вечер этот был необычный, писатели отчитывались о своей работе, поэты читали новые стихи, выступали артисты. Главная тема вечера - как писатели отражают в своих произведениях труд рабочего человека, как они показывают людей передних ударных рубежей.

Один за другим выходили на авансцену писатели, читали свои произведения, рассказывали о творческих планах.

Дошла очередь до Бажова. Когда председательствующий предоставил ему слово, в зале вспыхнули дружные аплодисменты. Бажов вышел поближе к краю сцены:

- Я тоже хочу вам подарок преподнести. Сказ я последний написал "Живой огонек". Только читать я громко не мастак...

Приумолк, посмотрел мудрыми, лукавыми глазами в зал и услышал одобряющие голоса:

- Читайте, читайте, услышим!

- Нет, братцы, я на этот раз хитрым оказался. Со мной артист из филармонии приехал, вот он и прочитает... А я уж потом выскажусь. Договорились? - И Павел Петрович, удовлетворенный, вернулся в президиум.

Артист выразительно читал последнее написанное Бажовым произведение. В большом зале стояла тишина. Это был рассказ о том, что дала советская власть молодому рабочему человеку и какие перемены произошли в облике советского человека. Это был сказ о союзе труда и науки, о стирании грани между трудом умственным и физическим. Писатель давал живописную картину того, как растет и мужает новый, советский мастер: рабочие навыки у него освещены наукой, а книжные знания закрепляются рабочей практикой. Вот этот новый мастер и дает живой огонек. Он мастер отменный, любит и знает красоту, как его предки. Это его золотые руки выпускают изделия с нашей, советской маркой.

Когда артист закончил читать, по залу прошел гул одобрения и снова загремели долгие аплодисменты. Поднялись несколько рук, посыпались вопросы: все хотели услышать рассказ Бажова, как писался сказ, что еще пишет, скоро ли выйдут новые книги...

Бажов снова подошел поближе к авансцене. Ему поднесли микрофон. И он заговорил. Помнится, это не была обычная речь, а задушевная беседа с близкими и дорогими людьми, и говорил Бажов в тот вечер не отвлеченно, не вообще, а предметно, конкретно. Основная мысль сквозила в его выступлении - уметь беречь красоту, видеть ее, с детства приучать уважать труд и трудового человека. Он говорил о важности воспитания у детей, молодежи поэзии творчества, умения ценить и уважать красоту и силу этого творчества. Без этого не может быть гармоничного человека нашего времени.

Он говорил о том, что волновало рабочих, что выдвигала сама жизнь, говорил о сложных вещах просто, с какой-то особой бажовской выразительностью.

Встреча рабочих Уралмаша с любимым писателем явилась для нас праздником. И об этом было сказано в заключение вечера. Это был праздник и для Бажова, о чем он сказал, уезжая с завода.

4

Наступил черед нашей прощальной встречи с Бажовым. Нилин и я поехали к нему домой. Мы знали, что ему нездоровилось, и не хотели его беспокоить, но Бажов настоял на своем, да и к тому же настаивала на этом хозяйка дома Валентина Александровна. И вот мы у дома Бажова, на улице Чапаева. Это был небольшой рубленый дом, построенный еще в 1914 году, с трех сторон он был окружен деревьями. Сад был посажен руками Павла Петровича; здесь всего было понемногу: уральская рябина, яблоки, смородина, крыжовник, малина. Разрослась и высоко поднялась ввысь липа, посаженная много лет назад Павлом Петровичем. Своим садом писатель гордился, он любил, как он говорил, "повозиться" в саду не только летом, но и вовсе времена года, с удовольствием работал по хозяйству, занимался столярным делом. Павел Петрович встретил нас у крыльца. И на этот раз он наводил у дома порядок - прочищал от снега дорожку.

- Милости прошу, посидим посумерничаем, чайку попьем, - весело произнес Бажов, - да и хозяйка заждалась.

Валентина Александровна встретила нас радушно. Хозяйка дома, да и сам хозяин потчевали каждого: "Что в печи, то и на стол мечи". Мы знали по рассказам друзей, что в трудные дни войны, когда в Свердловске жила большая группа эвакуированных из Москвы писателей, многие из них, бывая дома у Бажова, встречали приветливый прием, их всегда угощали горячим чаем.

Это гостеприимство мы с Павлом Нилиным ощутили тоже с первой минуты. Павел Петрович провел нас в свой кабинет и объявил, что "делу время, а потехе час".

Мы уютно уселись в кресла. Я стал пристально рассматривать кабинет. Окна кабинета выходили в сад, летом, видно, их закрывала листва. Сейчас виднелись деревья, покрытые пушистым снегом.

Павел Петрович сел за стол-конторку, заваленную множеством рукописей, книг, газет, журналов. Чувствовалось, что, несмотря на плохое зрение, он продолжал много читать. Здесь же были расставлены сувениры, изделия, подаренные ему в юбилейные дни.

Теперь, вблизи, его можно было рассмотреть лучше, и таким простым, человечным тогда он предстал перед нами, в тот декабрьский морозный вечер. Он был одет в мягкую куртку, на ногах добротные валенки (зимой он другой обуви не признавал). Действительно, он похож был на сказочника: русая окладистая борода с проседью, глаза сверкающие, почти прозрачные. Взгляд цепкий, пронзительный. Павел Петрович взял трубку, набил ее табаком и закурил.

Он забрасывал нас вопросами о работе московских писателей, о новых книгах, показал нам целую полку книг с автографами. Я попросил разрешения посмотреть эти книги, и мое внимание невольно привлекла трогательность надписей:

"Чудесному мастеру самоцветов народных сказов с солдатским приветом. А. Сурков".

"Обладателю волшебной "Малахитовой шкатулки". Ф. Гладков".

"Дорогому Павлу Петровичу с лучшим дружеским чувством. Илья Садофьев".

- Книг-то много, одних надписей всех не перечитать, - заметил Павел Петрович, как бы приглашая продлить начатую беседу.

Он спросил о Николае Тихонове. Я рассказал о первых шагах создаваемого Советского Комитета Защиты Мира.

- Это хорошо, что избрали его председателем такой почетной организации. Это по нему. Все войны прошел. А поэт какой - большой, настоящий гражданский.

И вспомнил:

Гвозди бы делать из этих людей, 
Не было б крепче в мире гвоздей. 

Передайте ему привет. Скажите, что ждем инструкций, как разворачивать работу. Я ведь теперь тоже Свердловский комитет должен возглавить. Дело важное, а инструкций все нет, - шутливо сказал Бажов.

- И вас, вижу, к циркулярам потянуло? Этак и в бюрократа можно вырасти, - пошутил Нилин.

- Из меня бюрократа никак не получится, - ответил Бажов.

Зашла речь о творчестве свердловских писателей. Павел Нилин рассказал о своих впечатлениях, о беседах с писателями, об их творческих замыслах, называл книги, которые успел прочесть.

- Что же, впечатление в общем хорошее, творческая жизнь у вас в полном разгаре. Это радует. Почаще надо публиковать произведения ваших писателей в толстых журналах. Мы вот целый рекомендательный список составили...

Было видно, что все сказанное для Бажова неново. И во время болезни, продолжавшейся много времени, Павел Петрович не отрывался от дел писательской организации, продолжал направлять ее работу. Он радовался выходу каждой новой удачной книги, постоянно помогал начинающим литераторам и учил этому других писателей.

- Только вот мастерства иным не хватает. Все уповают на талант... Талант, конечно, дар божий, его надо беречь и развивать, но я сторонник труда и в литературе. Я убежден, что каждый, кто горячо трудится, много дает, может создать добротную книгу. Я вот сколько себя помню, столько лет и работаю, даже по ночам. Мне говорят: талант, талант... А что такое талант? Один мудрец правильно сказал: "Гений - это один процент гения и девяносто девять потения".

Приумолк, снова посмотрел в заиндевелое окно, выходящее в сад, и сощурил глаза:

- Вот опять-таки к вопросу о талантливости. У нас иной раз критики однобоко подходят к оценке творчества писателя. Помню, когда я написал сказ "Зеленая кобылка", на нее в газете рецензия появилась. Расхваливает критик: талант, мол, появился обнадеживающий. А я с бородой хожу...

Мы с Нилиным дружно засмеялись.

- Насчет талантливости судить не берусь, а что молодой, это верно... - продолжал Бажов. - Подольше бы ходить в молодых. Завидовать только можно нашей молодежи. Вот сколько у нее возможностей - журналы, газеты, печатайся... только трудись.

Зашла речь о связях писателей с жизнью, о контактах с рабочими коллективами. Мы высказали свое одобрение состоявшемуся литературному вечеру на Уралмаше и особенно похвалили выступление Павла Петровича.

- Такие вечера должны стать регулярными, и не только на Уралмаше, но и на заводах других городов, - посоветовал Нилин.

- Это верно. Мало бывают наши писатели на производстве, - ответил Бажов. - А ведь писатель должен находиться в самой гуще жизни, должен больше наблюдать, больше видеть людей, прекрасных советских людей. Тогда и произведения наши станут полнокровнее, ярче, и недостатков в них будет меньше.

Павлу Петровичу как-то рассказали о рабочем дне одного свердловского литератора, который по утрам обходил редакции, выписывал актуальные темы, а получив заказ, работал до очередного обхода. Привлечь его в заводскую или колхозную аудиторию было трудно. Естественно, что произведения его нередко отличались надуманностью.

- Это настоящее ремесленничество, - заметил Бажов. - Так ведь можно и совсем перестать быть писателем. Вспоминается такой факт. В 1949 году вышла приключенческая повесть Ликстанова "Зелен камень". Талантливый писатель на этот раз создал не совсем удачный детектив. Естественно, в печати появились критические замечания. Писателю указали на существенные творческие пробелы. Но Ликстанов принял критику в штыки, обиделся. А ведь писатель-то неплохой. Помочь ему надо, - говорил Павел Петрович. - Поймет он, обязательно поймет, что критикуют его поделом, что эта критика только на пользу ему.

Слева направо: Е. Ф. Трутнева, П. П. Бажов, П. Ф. Нилин, Л. К. Татьяничева, Б. Н. Михайлов, И. И. Ликстанов. 1948 г.

Вопрос о критике очень волновал Бажова и как писателя, и как руководителя писательской организации, - он часто сетовал на то, что в Свердловске мало своих критиков.

Павел Петрович сам был человеком большой скромности и не терпел зазнайства. "Зазнайство вообще, а в литературе в особенности - самое страшное зло", - не раз говорил он. Резкое недовольство его вызвала статья, опубликованная в одном из номеров "Уральского современника".

- А вот вам другая сторона однобокости иных критиков. Один из них меня считает знаменитым, даже сравнивает с классиками. Позвольте, как же так можно? - сердился Павел Петрович. - Какой же я классик? Пусть автор соизволит обойтись без этих славословий и разбирает творчество по существу...

Вспоминается и другое. Шла речь об одном писателе, который перестал требовательно относиться к себе, прислушиваться к голосу своих товарищей по перу.

- И написал-то он не так много, - говорил Павел Петрович, - а уже возгордился. А гордиться особенно нечем. В книге огрехов многовато и сорных слов немало. Все от того, что мы мало по-доброму критикуем людей. Истина ведь: скромность украшает человека.

Шла тогда речь, казалось бы, об известных свойствах писательского труда. Но, говоря о них, Бажов находил свои подходы, свои меткие оценки. Говоря о красоте слова, о чем часто забывают иные литераторы, он выступал против вычурности, надуманности, усложненности.

- Я за то, чтобы писатель говорил со своим читателем доходчиво, и, разумеется, против упрощенчества. Хотя и говорят, что простота хуже воровства, но ведь еще есть и мудрая простота. Все великое просто.

Сетовал Бажов и на то, что стало все чаще появляться много объемных, толстых книг. Он признавался, что не любит длинных сочинений.

- Они похожи на товарный поезд. Первый десяток вагонов при встрече пропускаешь с удовольствием, с любопытством, дальше - полоса безразличия, еще дальше думаешь: когда же это кончится?

В тот вечер Бажов озабоченно говорил о детской литературе; он любил хорошую детскую книгу, хвалил писателей, пишущих для детей - С. Маршака, С. Михалкова, А. Барто, Л. Кассиля, свою землячку Елену Хоринскую. Вдруг неожиданно заговорил о Мамине-Сибиряке. Вспомнил, как еще в училище на одном из вечеров он прочитал доклад "Д. Н. Мамин-Сибиряк как писатель для детей".

- А у нас почему-то забывают об этом писателе, - с горечью сказал Бажов.

Мы обещали Павлу Петровичу передать его соображения Фадееву. Нет-нет да и возвращался опять Бажов к вопросу о долге писателя. Почему-то вспомнил он, как рабочий одного из свердловских заводов обратился к нему как к депутату Верховного Совета с просьбой помочь внедрению ценного изобретения. Убедившись в том, что изобретение действительно представляет ценность, Павел Петрович говорил с директором завода, а когда этот разговор не дал результата, в одну из своих поездок побывал в министерстве и добился внедрения изобретения в производство.

Да, он всегда помнил о своем общественном долге. Однажды рабочий сказал ему:

"Вы ведь, во-первых, писатель, а во-вторых, депутат. Вы потому депутат, потому что писатель". Вот она, мудрая простота.

Был уже поздний час, мы начали собираться в гостиницу: завтра предстоял отъезд в Москву. Павел Петрович просил передать его пожелание руководству Союза писателей, чтобы свердловских писателей почаще вызывали в Москву для обсуждения их произведений с участием московских литераторов.

На прощанье он подарил свою последнюю книгу "Дальнее - близкое". Он подошел к своей конторке и сделал надпись: "Михаилу Ивановичу на добрую память о поездке в Свердловск. П. Бажов. 19. XII. 49. Свердловск, Чапаева, 11".

Мы уезжали от Бажова покоренные этим человеком, его умом, его мудростью, его человеколюбием.

...Прошло много лет с той незабываемой декабрьской встречи в Свердловске с Павлом Петровичем Бажовым, а она остается неизгладимой в памяти.

В одном из своих сказов его герой говорит: "Работа, она штука долговекая, человек умрет, а дело его остается".

Эти слова высечены на памятнике Бажову, что сооружен в Свердловске.

Москва, 1952 - 1976