Гульхани

Полтора века отделяют нас от времени, когда жил узбекский писатель Мухаммед Шариф Гульхани, но произведения его сохранили свежесть и остроту и до сих пор. Жил Гульхани на рубеже XVIII и XIX столетий в Кокандском ханстве, которое занимало в основном нынешнюю Ферганскую долину Узбекской ССР. Литературное наследие Гульхани, дошедшее до нас, по своему объему очень невелико: оно составляет всего только одно, тематически законченное, прозаическое произведение "Рассказы о сове" ("Поговорки") и несколько стихотворений. Однако по своему содержанию, художественным достоинствам творчество писателя занимает в узбекской дореволюционной литературе исключительное место и заслуживает самого глубокого внимания и изучения.

Основное, дошедшее до нас произведение Гульхани, "Рассказы о сове", является едва ли не единственным образцом оригинальной узбекской художественной прозы, если не считать всемирно известных записок Бабура "Бабур намэ", достигающих местами по живости описаний подлинного художественного мастерства. Однако при всем том "Бабур намэ" остается образцом мемуарной литературы. Что же касается "Рассказов о сове" Гульхани, то это сюжетно законченное произведение, написанное по типу народных сказок. Оно вполне самобытно и не имеет почти ничего общего с распространенными в ту эпоху на Востоке и, в частности, в Средней Азии сборниками новелл "Тути намэ" и "Чохар дервиш" в переводе с фарсидского языка. Автор "Рассказов о сове" только прибег к басенному приему, которым пользовались некоторые писатели, избиравшие в качестве действующих лиц своих произведений животных. Достаточно вспомнить такие известные сочинения, как "Язык птиц", поразившие воображение юного Алишера Навои, или уже упомянутое "Тути намэ", в котором все рассказы ведутся от имени мудрого попугая.

Но в остальном произведение Гульхани вполне своеобразно и самобытно. "Рассказы о сове" представляют собою острую сатиру. Вкладывая в уста действующих лиц своего произведения выразительные народные пословицы, присказки, остроумные поговорки, вводя в ткань повествования полные сарказма басни, скупо, но в то же время очень ярко рисуя в образах птиц феодальных владетелей и их прихлебателей, придворных и представителей мусульманского духовенства, Гульхани сумел в аллегорической, но весьма прозрачной и ясной форме раскрыть и разоблачить пороки правящей светской и духовной верхушки восточного деспотического государства, каким был Коканд в конце XVIII и в начале XIX веков. Как к Бухаре и Хиве, так и к Кокандскому ханству той эпохи целиком относится классическое определение Энгельса, характеризующее устройство и функции феодальной деспотии на Востоке. Такое государство имеет три функции: внешний грабеж (военное дело), внутренний грабеж (департамент финансов) и забота о воспроизводстве (департамент общественных работ, главным образом ирригационных).

Все эти функции государственной власти в Кокандском ханстве тяжелейшим образом отражались на народе и в первую очередь на его благосостоянии.

Постоянные военные авантюры кокандского хана, предпринимавшиеся с целью "внешнего грабежа", наряду с непрерывными кровавыми усобицами между отдельными феодалами, приводили к разорению городов и кишлаков. К тому же малейшим ослаблением ханства пользовались кочевники, жившие в горах на окраине Ферганской долины, и предпринимавшие частые набеги на оседлых земледельцев.

Вся деятельность "департамента финансов" (по определению Энгельса) в Кокандском ханстве сводилась к внутреннему грабежу, потому что, пополняя свою казну за счет огромных налогов и поборов, кокандский хан ни гроша не тратил ни на народное образование, ни на народное здравоохранение, ни на культурно-бытовые нужды населения. Достаточно напомнить, что до последнего момента существования ханства в нем не было даже обыкновенной почты. В выколачивании же налогов правящая кокандская верхушка достигла виртуозного умения. Содержался огромный аппарат чиновников, сборщиков налогов, писцов, обмерщиков земли, вытягивавших из земледельцев бесчисленные налоги, поборы, повинности. Если же добавить феодальную издольщину, широко распространенную в ханстве, по которой дехканину-издольщику приходилось платить баю-землевладельцу за землю, за поливную воду, за семена, за рабочий скот, за сельскохозяйственные орудия, то в конечном результате от урожая на долю сельского труженика в самом благоприятном случае оставалось не больше одной десятой части. Не надо забывать, что и от этого остатка урожая надо было еще воздавать мзду духовенству. Дехканин в Кокандском ханстве был подлинно на положении ограбленного, причем, в первую очередь, роль грабителя играл "департамент финансов". Ни благодатный климат, ни необычайное плодородие земли, ни огромное трудолюбие не спасали узбекский народ в те времена от голодного, нищенского существования.

Наконец, последний "департамент общественных работ" в Кокандском ханстве только на первый взгляд существовал и действовал на благо народа. Оросительные работы, прокладка новых каналов превращались для дехкан в тяжелый, изнурительный, принудительный, в полном смысле этого слова, труд. На рытье каналов, начатых по указанию ханов и феодальных владетелей, тысячи людей погибали от повальных болезней, от истощения, от голода. Насильно оторванные от сельскохозяйственных работ узбекские крестьяне оставались без урожая, окончательно разорялись, зачастую обрекались вместе с семьями на голодную смерть. В конечном же итоге вновь орошаемые земли (когда удавалось довести строительные работы до конца), попадали в руки тем же феодалам-землевладельцам .

Трудящиеся города и в первую очередь ремесленники находились в Кокандском ханстве в не менее бедственном положении. В массе они попадали в безысходную кабалу к ростовщикам и тем же феодалам.

Паразитический государственный аппарат, паразитирующие на теле народа феодальные владетели довели богатую природными ресурсами страну до предельной степени разорения и упадка. Повсеместно в ханстве хозяйничали дикие, невежественные феодалы, царил неограниченный произвол в отношении жизни, личного достоинства и имущества человека из народа. Повсеместно существовало рабство в самых гнусных, неприкрытых формах.

Страшным, могущественным орудием феодального господства в среднеазиатских ханствах, в том числе в Коканде, являлась исламская религия, освящавшая власть феодалов и ханов, прикрывавшая молитвой разнузданный грабеж, кровавые насилия, ограбление трудящихся, подавлявшая силой своего авторитета малейшие попытки протеста со стороны трудящихся. Высшие духовные лица, по существу, превратились также в феодалов, так как в руках их были сосредоточены огромные земельные владения в сельских районах и целые кварталы, торговые и жилые, в городах. Духовенство эксплуатировало трудящихся столь же нещадно, как и князья-феодалы и ханская клика.

Кровавый деспотический режим, существовавший в Кокандском ханстве, приводил к небывалому обострению классовой борьбы, вызывал частые крестьянские восстания. Такие же народные движения возникали и в Бухаре, и в Зеравшанской долине, и в Хорезме. Они особенно усилились в начале XIX века, отражая антифеодальные, демократические чаяния дехканства и ремесленников.

Передовые умы того времени не могли не видеть бедственного положения трудящихся. Мухаммед Шариф Гульхани принадлежал к лучшим передовым людям той эпохи. Сам он вышел из среды городского плебейства. По сохранившимся данным, в молодости он работал простым истопником в городской бане, а затем попал в сарбазы (солдаты). Всю жизнь Гульхани терпел жестокую нужду. Но богатырское телосложение и завидное здоровье помогали ему переносить самые тягчайшие лишения. Человек из народа, сам Гульхани всю жизнь жил интересами народа. И это полностью отразилось на его творчестве как писателя. Несомненный талант, огромный опыт, умение сурово и критически подходить к жизненным явлениям помогли Гульхани войти в литературу. Но это была совсем не та официальная лакированная литература, которая культивировалась в ту эпоху правящими классами Кокандского ханства. Творчество Гульхани стоит в стороне от извращенной, вычурной поэзии, созданной придворной кликой поэтов-одописцев, подхалимски воспевавших ханов и феодалов.

Мрачный режим, царивший в то время в Ко-кандском ханстве под эгидой Умархана и его предшественников и преемников, наложил гнетущий отпечаток и на всю культурную жизнь. Мысль, мировоззрение были скованы схоластикой ислама. Сам хан направлял литературу по желательному для него руслу. Золотом, подачками, разнузданными пиршествами он покупал лесть, низкопоклонство, подлое пресмыкание многих даровитых и даже талантливых поэтов, заставляя их за красивый халат, за блюдо плова, за горсть монет сочинять пышные славословия в свою честь, прославлять ханский престол, величие своего царствования и истребительные завоевательные походы, превращавшиеся в братоубийственную резню. Наиболее талантливые поэты, сохранявшие чувство человеческого достоинства, но не отличавшиеся смелостью и прямотой, свойственными таким людям как Махмур, искали спасения в изысканной по языку, но совершенно оторванной от жизни лирике. Бесчисленное количество блестящих по форме, нищенских по содержанию стихов было сочинено при Кокандском дворе такими придворными поэтами, как Афсус, Фазли, Гази, Хаджолат и многими другими, пользовавшимися милостями от ханского стола.

Гульхани по своему творчеству не имеет ничего общего с придворной поэзией. Живая, доступная даже неграмотному человеку, басенная форма повествования, занимательность сюжета, умелое использование широко распространенных в толще народа пословиц, поговорок, простота языка сделали произведения Гульхани очень популярными в народе. Их переписывали и широко распространяли.

Гульхани отлично видел истинное положение родной страны, жестокую эксплуатацию трудящихся. Не случайно "Рассказы о сове" начинаются словами: "В былые злосчастные дни". Гульхани пишет, что Фергана и Мианкаль (Зеравшанская долина) были покрыты развалинами старинных городов и крепостей, в руинах которых гнездились только совы и филины. Один из героев произведения говорит: "Когда я посетил Бухарские края, я в каждом тумане (области) нашел тысячи развалин". В "Рассказах о сове" указываются совершенно конкретно населенные пункты, разоренные и разрушенные, и среди них такие крупные, как Ургут, Шахристан, Ганчи, Бекабад и многие другие. Какая яркая и полная картина последствий разнузданного хозяйничанья феодалов!

О виновниках бедственного положения народа-жадных феодалах-хищниках Гульхани пишет: "перепелятник хоть и хищник, но сил его хватает только на перепелку". К числу их относятся и феодалы, представленные в образах филина Бай-оглы и совы Япалак-биби. Владения их пришли в упадок в результате постоянных усобиц, замки их разрушены. За свою дочь Бай-оглы требует огромный калым в размере... тысячи развалин. Сова Япалак-биби - обнищавшая владетельница-полна высокомерия и самомнения. Она именует своего сына султаном, подражая царям птиц, в то время как он кормит гостя объедками, да и сам из них "захватил такой кусок, что сразу же стало видно донышко блюда". Положение совы, Япалак-биби, этой полной самомнения владетельницы, определяется одним из действующих лиц: "Слава города Намангана большая, а скатерть пустая". В другом месте подчеркивается, что в доме Япалак-биби не осталось ни крошки муки. С убийственным сарказмом рисует Гульхани образ феодала Бай-оглы, который, "сидя в развалинах Кайкобада, вообразил себя самим царем Кай-кобада". В то же время про этого Бай-оглы говорят: "Еще неизвестно, есть ли в доме у Бай-оглы что-нибудь кроме мышиных костей". Он хоть и кичится тем, что его прадед вел споры с самим Соломоном, но вынужден сам разводить огонь в очаге, подметать комнату и т. д. Мелочный, жадный Бай-оглы ведет бесконечную крохоборческую торговлю из-за размера калыма за свою дочь. Он смотрит на родное дитя как на предмет торговли, он груб и высокомерен, но в то же время "жаден как бакалейщик Абдурахим-ростовщик".

Образы других феодалов в произведениях Гульхани сделаны столь же яркими мазками. Представители кокандской знати внешне прикидываются правоверными мусульманами, ревнителями чистоты религии, подавляют малейшее проявление вольнодумства, но это не мешает всем этим ханжам и фарисеям на пирах напиваться допьяна вином, запрещенным кораном.

Гульхани, ограниченный в своих представлениях, с горечью мечтает о том, чтобы при дворах пра-вителей, наконец, появились бы мудрые советники, беспокоящиеся о делах государства, грамотные, и в то же время владеющие оружием, умеющие защитить, оградить народ от разорения-гибели. Бедствием для страны является, по мнению Гульхани, то, что на самом деле властителей окружают "обжоры и рвачи". Гульхани пишет: "Жрать они готовы, а дать совет ума нехватает. Подобны они злым псам. От таких вельмож полезного мало, а позора много. Ждать от таких людей благородства, как от верб абрикосов". Меткими определениями Гульхани рисует образ придворного Шуранкула: "...махровый цветок в глазах птиц, плут и разбойник, прожженный в делах, вороватый, как кошка, мошенник, бесстыдный скупердяй, готовый лететь на всякую мертвечину, мастер делить добычу: пять частей он давал тому, кто имел право на двадцать, а пятнадцать прикарманивал".

А вот еще один вельможа - Кардан. Пронырливый, хитрый, он не брезгует никакими средствами, чтобы добиться цели. Основное правило его: "ласковое дитя двух маток сосет". Он откровенно заявляет: "Кто хочет подладиться к хозяину, бросает кость его собаке". Трусливый в разговорах с сильными мира сего, он ведет себя нагло, нахально с теми, кто помельче и послабее. Вовремя спора он не церемонясь, хватает за горло Бай-оглы и ставит его на колени.

Столь же беспощаден Гульхани и к столпам мусульманской религии. Он изображает духовных лиц невежественными, тупыми и жадными. Характеристики Гульхани метки и убийственны.

"Суфий, - пишет он, - глуп, как баран. Верное слово для него ложь. Днем и ночью у него в руках четки, его молитва-вздорная болтовня".

Рядом с суфием - высокопоставленный богослов-почтенный сеид. Он "в делах истины преграда, к обидам и мучениям он ближе всех, по хитрости и коварству - хуже сатаны, в злодействах сильнее Хамана^*. Он - неблагородный, бесстыдный ..." Муфтия - высшее духовное лицо Коканда, который "постоянно давал советы еще более глупым и бестолковым людям, чем он сам", - Гульхани сравнивает с некиими Каджем и Фаджем - Кривым и Дурным, хорошо известными всем кокандцам ворами и плутами, прославившимися хитростью, коварством, ложью. Писатель дальше прямо подчеркивает, что муфтий подобен Каджу и Фаджу, что он невежда, что, переписывая бумаги, он все перевирает, что он глуп, чванлив, высокомерен. И такой муфтий "считает себя умнее всякого мудреца".

^* (Везирь Хаман - известный на Востоке чудовищной жестокостью.)

Столь же презрительно отзывается Гульхани о раисе - блюстителе морали и нравственности в мусульманском городе, а о средоточии мусульманской богословской науки - медресе-писатель говорит, что там учащиеся "лижут пыль".

Все симпатии, все сочувствие Гульхани на стороне народа. Когда он говорит о народе, он оставляет в стороне всякие аллегории:

 "Забота богачей спокон веков -
 Все соки выжимать из бедняков".

Безысходность, беспросветная участь трудящегося в ханстве рисуется в басне "О верблюжонке". Верблюдица, обращаясь к своему верблюжонку, с горечью говорит;

 "Я не сама иду, - меня ведет
 Всесильная хозяйская рука.
 Еще не знаешь ты, что я раба
 И ждет тебя такая же судьба". 

Тепло пишет Гульхани о людях из народа. Резко противопоставляет он их ум, природное благородство, честность продажности и подлости представителей феодальной верхушки. Раб Турум-тай, доставшийся одному вельможе в наследство от отца, характеризуется, например, так: "...спутник в пути, помощник з беде. Все его повадки хороши и все дела его были прекрасны и разумны. ...Когда подходил момент сказать слово -себя не обуздывал и прямо в лицо говорил правду". Турумтай во всех своих делах мудр, прозорлив.

Большим мужеством должен был обладать писатель в ту эпоху, чтобы сочувственно говорить о народе и в то же время разоблачать пороки господ-беков, ханов, муфтиев. Трагическая участь, постигшая поэта Хазика, осуждавшего в своих стихах жестокость эмира, и поэта Муджрима Аби-да, симпатизировавшего в своих стихах простому народу, отлично была известна Гульхани. Он конечно был свидетелем того, как беспощадно расправлялись по приказу хана со всеми вольнодумцами. Но это не останавливало Гульхани, когда он создавал свою сатиру на феодалов.

Характерной особенностью "Рассказов о сове" Гульхани является то, что они построены на действительных событиях и фактах и связаны с конкретной обстановкой и людьми. Но многое автор вынужен был завуалировать, подлинные имена многих действующих лиц, особенно из знати, скрыть под ироническими и подчас едкими кличками, вроде бай-оглы-филин-птица, приносящая несчастья, сова, сыч, ворон, кобчик и т. д. Смелее пишет Гульхани, когда речь заходит о торгашах, муфтиях, ростовщиках и проч. Здесь он называет многих из них по именам. К сожалению, произведения Гульхани еще очень мало изучены. Многие лица и факты, упоминаемые в "Рассказах о сове", остаются неизвестными, и поэтому сатира Гульхани частично теряет свою остроту. Наследие писателя ждет еще своего исследователя, который тщательно проанализировал бы и прокомментировал его.

Но и в том виде, в каком сейчас Институт языка и литературы им. А. С. Пушкина публикует произведение Гульхани, оно представит несомненный интерес. Прочитав настоящую книгу, русский советский читатель познакомится с единственным в своем роде образцом сатирической прозы узбекского народа. "Рассказы о сове" показывают, что в лице писателя-плебея Гульхани феодальная верхушка Кокандского ханства имела страшного, непримиримого врага, страстного и неподкупного обличителя, стоявшего за простой народ, шедшего всю жизнь с простым народом.

Гульхани был подлинным сыном своей эпохи. Несмотря на великолепное знание среды и окружающей жизни, он не сумел в своих произведениях подняться до широких обобщений и правильных социальных выводов. Он нигде не осуждает ханскую власть вообще, он клеймит только плохих ханов и феодальных властителей. Разоблачая гнусные нравы духовенства, писатель нигде не проявляет себя безбожником. Он далек от того, чтобы активно вмешиваться даже своим словом в жизнь и как-то попытаться изменить бедственное положение трудового люда. Он не сумел в своих "Рассказах о сове" создать образа народного борца против деспотахана или паразита-феодала, хотя та эпоха выдвинула немало замечательных вожаков народных восстаний.

Заслуга Гульхани состоит в том, что он сумел высмеять правящие классы феодального общества XVIII - XIX столетий. Вместе с талантливым узбекским поэтом-сатириком Махмуром Гульхани помогает разрушить созданную буржуазно-националистическими историками и литературоведами в корне неправильную, нелепую легенду о каком-то мифическом "золотом веке" процветания, хозяйственного и культурного подъема Кокандского ханства при хане Умархане и его предшественниках и преемниках.

В этом мы видим одно из несомненных достоинств литературного наследия писателя Мухаммеда Шарифа Гульхани, произведения которого прочно вошли в сокровищницу узбекской классической литературы.