Несколько замечаний к этой и к предыдущей главе

Случайно ли соседство в нашей книге глав о Сэлинджере и Булгакове - двух таких абсолютно разных да и творивших совершенно независимо друг от друга художников слова? Нет, такое объединение не случайно, ибо к работе в обоих направлениях, "сэлинджеровском" и "булгаковском", нас побуждали одни и те же импульсы - желание проникнуть в суть множества загадочных, не поддающихся на первый взгляд никакой логической интерпретации эпизодов, символов, намеков, "темных мест", т. е. всего того, что еще в 30-е годы советский литературовед А. И. Старцев удачно назвал следами проступающей то там то здесь на поверхность "какой-то внутренней, подкожной организации"¹. Относилось же это наблюдение Старцева к творчеству Джеймса Джойса, вернее, к фрагментам его будущего романа "Поминки по Финнегану", на материале которого, быть может, наиболее полно прослеживаются исходные положения так называемой литературы "потока сознания", состоящие, как известно, в сочетании эстетических воззрений А. Бергсона и взглядов К. Джемса на человеческую психику с теорией сублимации З. Фрейда. Остановимся, однако, на этом несколько подробнее.

¹ (Старцев А. Эксперимент в современной буржуазной литературе. - Лит. критик, 1934, № 6, с. 58)

Эстетика французского философа Анри Бергсона, основанная на его же теории нематериальной чистой "длительности" как первоосновы всего сущего (в связи с чем философ объявлял память практически неотделимой от восприятия и способной интерполировать прошлое в настоящее, сводя воедино в интуиции многочисленные моменты "длительности"), требовала от художников и поэтов "снятия вуали", которая якобы отделяет человека от его сознания. Но только - "обычного человека", для которого эта "вуаль" плотна и непрозрачна. Что касается художников и поэтов, то они, считал Бергсон, способны прорываться к сознанию сквозь эту "вуаль"¹.

¹ (Curtis J. M. Bergson and Russian formalists. - Contemporary literature, Eugene (Oregon), 1976, vol. 28, N 2, p, 111)

Американский психолог и философ Уильям Джемс рассматривал, в свою очередь, психику человека как феномен "потока сознания". "Мы то видим, то слышим, то рассуждаем, то хотим, то вспоминаем, то ожидаем, то любим, то ненавидим; и мы знаем, что наши сознания заняты попеременно сотнею других способов... - писал Джемс. - Сознание никогда не рисуется самому себе раздробленным на куски. Выражения вроде "цепи" или "ряда" не рисуют сознания так, как оно представляется самому себе. В нем нет ничего, что могло бы связываться,- оно течет. Поэтому метафора "река" либо "поток" всего естественнее рисует сознание"¹.

¹ (Джемс В. Научные основы психологии. СПб., 1902, с. 116 - 120)

В сплаве упомянутых выше воззрений Бергсона и Джемса с теорией сублимации Зигмунда Фрейда (согласно которой история цивилизации есть не что иное, как итог компромисса между бессознательными сексуальными влечениями людей и требованиями реальной действительности) и образовались разнообразные философско-эстетические модуляции созданных в русле литературной школы "потока сознания" произведений Марселя Пруста, Гертруды Стайн, Вирджинии Вулф, Джеймса Джойса и других представителей этого художественного направления.

Но возвратимся к начатому было нами разговору о романе Джойса "Поминки по Финнегану" и сразу же отметим, что в отличие от романа "Улисс", наиболее значительного из джойсовских произведений, которое к настоящему времени исследовано со всех точек зрения едва ли не досконально, изучение "Поминок по Финнегану", "романа-шифра", как его иногда называют, сейчас находится еще в самом разгаре¹. Дело в том, что словесная ткань этого последнего произведения Джойса состоит из сложнейших каламбуров, из придуманных самим автором сочетаний частей слов, а также слов, взятых из разных языков, из звукоподражательных единиц, анаграмм и закодированных фразеологических единств, из фонетического сближения различных слов. Между прочим, Джойс предназначал этот роман для чтения вслух, считая, что созданный им текст апеллирует прежде всего "к слуху, а не к зрению"².

¹ (В советском джойсоведении "второй волны", т. е. начиная с 60-х годов, роман "Поминки по Финнегану" рассматривается в работах Е. 10. Гениевой, Д. Г. Жантиевой, В. В. Ивашевой, Н. П. Михальской, Д. М. Урнова)

² (Tindall J. A reader's guide to James Joyce. N. Y., 1959, p. 238)

Небезынтересно, что в названии своего романа, повторяющем название ирландской народной комической баллады "Finnegan's wake" (рассказывающей о подручном каменщика Тиме Финнегане, который пьяным сорвался с лесов и разбился насмерть, а когда перед погребением друзья стали справлять но нем поминки, - воскрес), Джойс сознательно отказался от непременного в таких случаях апострофа перед "s", обозначающего в английском языке притяжательный падеж. И сделал это, чтобы подчеркнуть: Финнеган - образ собирательный. Да и второе слово из названия - "wake" - означает не только "поминки перед погребением", но и "бдение у гроба", "бодрствование", а также такие действия, как "пробуждать", "оживлять", "воскрешать".

Центральный персонаж "Поминок по Финнегану" - Хемфри Чимпден Ируикер (Humphrey Chimpden Eanvicker), хозяин пивного бара в пригороде Дублина. Инициалы же Ируикера - Н. С. Е. - расшифровываются писателем как "Неге Comes Everybody"¹ ("Вот Идет Всякий"). Таким образом, Ируикер одновременно и Финнеган и Н. С. Е., т. е. олицетворение вообще всех мужчин в мире, - ведь сыновья становятся отцами, а тех, в свою очередь, сменяют их сыновья, и так до бесконечности, отчего, пишет Джойс, "когда один из них вздыхает, либо один из них плачет, это всегда ты"². Нет конца и у самого романа: его темы, персонажи, события, время и места действия растворяются, переплавляются друг в друге, словно в бесконечном сне. А формальная концовка романа представляет собой начало фразы, которой роман открывается.

¹ (Joyce J. Finnegans wake. L., 1964, p. 32)

² (Ibid., p. 607)

Концовка романа: "Путь уединенный последний излюбленный вдоль"¹.

¹ (Ibid., p. 628)

Начало романа: "течения реки мимо церкви Адама и Евы, от отклонения берега к извиву бухты, приводит нас удобным деревенским еще одним круговоротом назад..."¹.

¹ (Ibid., p. 3)

В этой кольцевой композиции романа, как, впрочем, и в самом его тексте, и в изображении всех его персонажей, отразилась, по мнению многих джойсоведов, теория исторического круговорота Джамбаттисты Вико, делившего этапы истории на три цикла: божественный, героический и человеческий, аналогичные детству, юности и зрелости человека. Согласно теории Вико, история, пройдя через цикл возвращения, повторяется вновь все в том же порядке, причем у каждого из этих исторических циклов есть свой доминирующий момент. У первого цикла - это религия, у второго - брачные отношения, у третьего - похоронный ритуал. И именно эти три темы постоянно возникают на страницах "Поминок по Финнегану".

Высказывается многими исследователями романа убежденность и в том, что Джойс художественно воплотил в нем, помимо теории Вико, еще и восходящую к гностицизму дуалистическую теорию Джордано Бруно, считавшего, что каждая сила в природе должна иметь противодействующую силу (некоторые зарубежные литературоведы склонны даже полагать, что учения Вико и Бруно как раз и являются, по замыслу Джойса, такими противодействующими силами в "Поминках"¹).

¹ (Hart С. Structure and motif in "Finnegans wake". L., 1982, p. 63, 87; Gould E. Mythical intentions in modern literature. Princeton (N. J.,), 1981, p. 163 - 165)

Надо сказать, что о влиянии творчества Джойса на Сэлинджера зарубежная критика писала не раз. Отмечалось, что под воздействием джойсовской техники письма строятся у Сэлинджера внутренние монологи (Г. Гренвальд), что к Джойсу восходят во всех сэлинджеровских произведениях так называемые "епифании", т. е. моменты откровений и внезапных прозрений героев (Р. Леттис), что образ героя повести "Ловец во ржи" Холдена Колфилда - это как бы слившиеся воедино Стивен Де- далус и Леопольд Блум, герои джойсовского "Улисса" (Дж. Миллер-младший)¹. По мнению У. Френча в рассказе "В ялике" Сэлинджер интерпретирует рассуждения о трагических и драматических эмоциях, вложенные Джойсом в уста героя повести "Портрет художника в юности"². Словом, влияние поэтики Джойса чувствуется во многих произведениях Сэлинджера.

¹ (Grunwald H. A. Introduction. - In: Salinger: A critical and personal portrait. N. Y., 1963, p. XI; Letlis R. J. D. Salinger: The catcher in the rye. N. Y., 1964, p. 3; Miller J. E., jr. J. D. Salinger. Minneapolis, 1965, p. 25)

² (French W. J. D. Salinger. Boston, 1976, p. 94 - 97)

Поделимся и некоторыми собственными наблюдениями. Так, с джойсовским рассказом "Мертвые" перекликается, на наш взгляд, и своей идейной направленностью, и своей нравственной психологической характеристикой "духовных мертвецов" новелла Сэлинджера "Дядюшка Виггили в Коннектикуте". И Сэлинджер, возможно, оставил даже намеренно "ключ" к этой параллели: ведь имя одной из внутренне опустошенных героинь рассказа "Дядюшка Виггили в Коннектикуте" - Мэри-Джейн - это и имя одной из героинь новеллы Джойса "Мертвые"! Похоже, что Сэлинджер в своих "Девяти рассказах" воспользовался и джойсовским приемом кольцевой композиции из "Поминок по Финнегану", с тою лишь, правда, разницей, что у Джойса концовка и начало романа составляют одну фразу, а в "Девяти рассказах" последняя и первая новеллы воплощают одну и ту же философскую идею (достижение нирваны путем отрешения от всех желаний), так что понять скрытый философский смысл рассказа "Отличный день для банановой сельди", открывающего сборник, можно лишь, прочитав заключительный рассказ "Тедди", где изложена идея "слияния с божественной субстанцией" через отказ от жизни. Но если влияние на творчество Сэлинджера отмечалось специалистами многократно, то сопряжение имен Джойса и Булгакова читателю наверняка прежде не встречалось.

Булгаков и Джойс? Но сейчас уже как-то позабыто, что начиная с 1925 г., когда в альманахе "Новинки Запада" был опубликован отрывок из джойсовского "Улисса"¹, и вплоть до конца 30-х годов, т. е. в отрезок времени, куда укладывается и период наиболее интенсивной работы Булгакова над "Мастером и Маргаритой", имя Джеймса Джойса, можно сказать, не сходило со страниц советских литературных изданий. В 1927 г. вышел сокращенный перевод его сборника рассказов "Дублинцы". В 1935 - 1936 гг. многие главы из "Улисса" печатались в ряде номеров журнала "Интернациональная литература" (и параллельно - в журнале "Литературный современник"), причем публикации сопровождались, как правило, комментариями, подробно объяснявшими джойсовские ассоциации и шифры.

¹ (Джойс Дж. Улисс. Отрывок из романа ("Пенелопа") / Пер. В. Житомирского. - В кн.: Новинки Запада. М.; Л., 1925, альманах № 1, с. 61 - 94)

В 1937 г. сборник рассказов "Дублинцы" был издан у нас вновь, уже в полном объеме, а в вышедшую в том же году "Антологию новой английской поэзии" были включены стихи Джойса. О приемах литературной техники Джойса рассказывали многочисленные статьи, в которых объяснялось, что фантастические образы строятся писателем из сугубо натуралистических деталей, что основным принципом джойсовской поэтики является образ - многозначный символ, что рычаг времени в произведениях Джойса может быть повернут в любую сторону и с любой скоростью, что в романе "Улисс" таится искусно замаскированная в символах мифология - словом, что своим экспериментированием этот писатель прокладывает пути литературе будущего¹.

¹ (Об этом см., напр.: Кашкин И. Джойс. - Лит. энцикл., 1930, т. 3, с. 248 251; Миллер-Будницкая Р. "Улисс" Джеймса Джойса. - Интерн. лит., 1936, № 4, с. 106 - 116; Она же. Философия культуры Джеймса Джойса. - Интерн, лит., 1937, № 2, с. 188 - 209; Старцев А. Джойс перед "Улиссом", - Интерн, лит., 1937, № 1, с. 196 - 202)

Из Великобритании активно корреспондировал известный в ту пору в наших литературных журналах английский критик Юджин Фогэрти. Описывая тамошнюю литературную жизнь, он рассказывал, в частности, еще и о "большом смятении", которое поднялось в Дублине, когда появились сведения о том, что джойсовский "Улисс" вот-вот выйдет из печати. Одни боялись, что они "попали" в книгу, другие, наоборот, что "не попали". И действительно, многие известные писатели упоминаются в "Улиссе" под их настоящими именами, другие - под вымышленными, но "никто не избежал своей участи"¹.

¹ (Фогарти Ю. Джеймс Джойс, - Весты, иностр. лит., 1928, № 10, с. 125)

Особое место, однако, занимали в альманахе "Новинки Запада" и журналах "Вестник иностранной литературы", "Литературный современник", "Интернациональная литература" и "Литературный критик" сообщения о шедшей уже на Западе полным ходом дешифровке скрытых философских основ произведений Джойса. Информируя читателей о том, что с некоторых пор в этой связи упоминается имя итальянского философа Джамбаттисты Вико (1668 - 1744), А. И. Старцев писал: "Всякое сближение "неуловимого" произведения Джойса с определенной философской системой сказалось бы весьма благотворно на его анализе, ибо связало бы его (произведение) некоторой закономерностью. Не приходится уже говорить о том, что самое сочетание имен Вико и Джойса представляется чрезвычайно интригующим"¹.

¹ (Старцев А. Указ, соч., с, 65)

Статья Старцева, из которой приведена эта цитата, была напечатана в журнале "Литературный критик" за 1934 г. - в июньской книжке. В ней, кстати сказать, впервые в советском литературоведении показывалось, каким образом использовал Джойс в качестве скрытой философской основы своего романа циклическую теорию "сравнительно малоизвестного гениального мыслителя XVII в." Джамбаттисты Вико¹.

¹ (Там же)

Повторим, статья Старцева увидела свет в июне 1934 г. А в середине июля того же года Булгаков (как сообщает исследовательница его архива М. О. Чудакова) начал очередную рукописную тетрадь своего последнего романа, ту самую, в которой спутник Маргариты наконец получает имя Мастера¹. Дает ли сопоставление этих фактов основание полагать, что, следуя примеру Джойса, Булгаков именно между июлем и октябрем 1934 г. (в октябре, считает Чудакова, упомянутая рукописная тетрадка была окончена²) включает в число прототипов главного героя будущего романа "Мастер и Маргарита" "сравнительно - малоизвестного гениального мыслителя" XVIII в. Григория Сковороду? Нам думается, что такое допущение правомерно. А если так, то правомерно и сопряжение имен Михаила Булгакова и популярного в 30-е годы в литературных кругах Москвы и Ленинграда будущего классика англо-ирландской литературы Джеймса Джойса. Настолько популярного, что Сергей Эйзенштейн, например, думал об экранизации "Улисса", а Александр Архангельский, пародируя наших поклонников автора "Дублинцев" и "Улисса", называл их "искателями джемчуга джойса"³.

¹ (См.: Чудакова М. О. Архив М. А. Булгакова, с. 111)

² (См.: Там же)

³ (См. об этом: Урнов Д. М. Дж. Джойс и современный модернизм. М., 1964, с. 14 - 16)

"Ключи даны!" - эти слова стоят перед заключительной фразой романа Джойса "Поминки по Финнегану"¹. И надо сказать, что комментаторы "Поминок" по сей день находят в романе места, ждущие расшифровки: недаром же Джойс предупреждал, что на прочтение его произведений человеком, который захочет в них понять все, способна уйти целая жизнь². Какой срок отвели в этом смысле на постижение тайнописи "Девяти рассказов" и повестей о Глассах Сэлинджер, а "Мастера и Маргариты" Булгаков, нам неведомо, но вот то, что, старательно "кодируя" философское содержание своих произведений, оба писателя использовали (наряду с другими приемами и каждый в необходимых ему пропорциях) богатый экспериментальный опыт Джойса, насыщая текст загадочными эпизодами и символами, сверхсложными аллюзиями "темными местами" и шифрованными каламбурами, скрытым цитированием и т. п., т. е. все тем, что в полном объеме входило в "механику джойсовского письма"³, на наш взгляд, несомненно. Точно так же, как и то, что обоими писателями - и Сэлинджером, и Булгаковым - "ключи" своим будущим "дешифровальщиками", как показывает настоящая книга, тоже были "даны".

¹ (Joyce J. Finnegans wake. L., 1964, p. 628)

² (Старцев А. Указ. соч., с. 74)

³ (Урнов Д. М. Указ. соч., с. 15)