II

72-летним стариком Лев Николаевич записал в дневнике: "Вспомнил свое отрочество, главное - юность и молодость. Мне не было внушено никаких нравственных начал - никаких; а кругом меня большие с уверенностью курили, пили, распутничали (в особенности распутничали), били людей и требовали от них труда. И многое другое я делал, не желая делать, только из подражания большим" (Дневник.1 января 1900 г). - "Можно смотреть на половую потребность как на тяжелую повинность тела (так смотрел всю жизнь) и можно смотреть как на наслаждение (я редко впадал в этот грех)" (Дневник.16 января 1900 г).

Мы видели страдания, следовавшие за первыми проявлениями "половой потребности". Но острая реакция не уменьшила силы влечения, оно оставалось непреодолимым, и "тяжелая повинность тела" захватила юного Толстого. Равнодушное одобрение окружающих, сочувствие и поощрение сверстников помогали работе инстинкта. Но Толстой подчинялся не без борьбы. Он чувствовал, что его юношеские порывы парализованы слепой силой, и чем больше падал, тем сильнее желал освободиться от этого тяжкого гнета.

Перед отъездом из Казани, перед Львом Николаевичем, 19-летним юношей, уже встает вопрос об изменении направления всей его жизни. Он заболевает (быть может, беспорядочная жизнь была причиной этой болезни), поступает в клинику и здесь делает первую запись в дневнике: "Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен собой. Les petites causes produisent de grands effets... (Мелочи могут привести к серьезным последствиям (фр.)) Я стал на ту ступень, на которую я уже давно поставил ногу, но никак не мог перевалить туловище... Главная же польза состоит в том, что я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь, которую большая часть светских людей принимает за следствие молодости, есть ничто иное, как следствие раннего разврата души" (Дневник.17 марта 1847 г).

В таком настроении Лев Николаевич оставляет университет и уезжает в Ясную Поляну, полный жизни и увлекательных планов бескорыстного служения народу. Отныне мелкие интересы личной жизни не должны более мешать проявлению высших требований совести. Влечение к женщине поглощало силы и внимание - теперь же, на новой ступени, это главное препятствие к подлинной радости должно быть безоговорочно устранено.

Л. Н. Толстой. Петербург. Фотография С.Л.Левицкого. 1856 г.

Толстой записывает в дневнике: "Вчера я был в хорошем расположении духа и остался бы, верно, к вечеру доволен собой, ежели бы приезд Дунечки (Дунечка - Темяшева; провела детство в семье Толстых. О ней Л. Н-ч пишет в "Воспоминаниях": "Она была не умная, но хорошая, простая девочка, а главное, - до такой степени целому дренная, что между нами, мальчиками, и ею никогда не было никаких, кроме братских отношений") с мужем не сделал бы на меня рокового большого влияния, что я сам лишил себя счастья быть довольным собою" (Дневник.15 июня 1847 г).

На следующий день он вырабатывает новое "правило": "Я начинаю привыкать к первому правилу, которое я себе назначил ("Исполняй все то, что ты определил быть исполнену" (Дневник.18 апреля)). И нынче назначаю себе другое, именно следующее: смотри на общество женщин, как на необходимую неприятность жизни общественной, и, сколько можно, удаляйся от них. - В самом деле: от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество других пороков, как не от женщин? Кто виноват тому, что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и других - как не женщины? Женщина восприимчивее мужчины, поэтому в века добродетели женщины были лучше нас. В теперешний же развратный, порочный век - они хуже нас" (Дневник.16 июня 1847 г).

Вся жизнь молодого Толстого проходит в выработке строгих "правил" поведения, в стихийном уклонении от них и упорной борьбе с личными недостатками. Временами, под влиянием безудержных порывов молодости, суровые заповеди заменяются практическими нормами, но усиливающаяся страсть заставляет вновь подчеркнуть строгое требование.

Однажды правило: "удаляйся от женщин" уступило место другому, более снисходительному. - "Второй день ленюсь, не исполняю назначенного. Отчего? - Не понимаю. Однако, не отчаиваюсь, буду себя принуждать. Вчера, кроме неисполнения назначенного, еще изменил своему правилу. Теперь уже не изменю тому, чтобы у себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которых не буду искать, но не буду и упускать" (Дневник.17 июня 1850 г)... Через два дня - упрек: "Вчерашний [день] прошел довольно хорошо, исполнил почти все: недоволен одним только: не могу преодолеть сладострастия, тем более, что страсть эта слилась у меня с привычкою" (Дневник.19 июня 1850 г).

И в дневнике появляется новое правило: "Каждый день моцион. Сообразно закону религии, женщин не иметь" (Дневник.24 декабря 1850 г).

Как ни сильны были чувственные переживания и борьба с ними Толстого, они не заполняли всецело личной жизни. Другие "затаенные, невыраженные порывы юности" волновали его, и он страдал от избытка какого-то смутного, неопределенного чувства, не находя выражения ему.

"То со всею прелестью неизвестного юное воображение его предоставляло ему сладострастный образ женщины, и ему казалось, что вот оно, невыраженное желание. Но какое-то другое, высшее чувство говорило: не то, и заставляло его искать чего-то другого... "Какая глупость все то, что я знал, чему верил и что любил", - говорил он сам себе, "Любовь, самоотвержение - вот одно истинное, независимое от случая счастие!"...

"Со всех сторон прикладывая эту мысль к жизни и находя ей подтверждение в жизни и в том внутреннем голосе, говорившем ему, что это то, он испытывал новое для него чувство радостного волнения и восторга... "И кроме этого, - в то же время думал он, - кто мне мешает самому быть счастливым в любви к женщине, в счастии семейной жизни?" И юное воображение рисовало ему еще более обворожительную будущность. "Я и жена, которую я люблю так, как никто никогда никого не любил на свете, мы всегда живем среди этой спокойной, поэтической деревенской природы, с детьми, может быть, со старухой теткой; у нас есть наша взаимная любовь, любовь к детям, и мы оба знаем, что наше назначение - добро. Мы помогаем друг другу идти к этой цели. Я делаю общие распоряжения, даю общие, справедливые пособия, завожу ферму, сберегательные кассы, мастерские; а она, с своею хорошенькою головкой, з простом белом платье, поднимая его над стройною ножкой, идет по грязи в крестьянскую школу, в лазарет, к несчастному мужику, по справедливости не заслуживающему помощи, и везде утешает, помогает... (Многоточие в подлиннике) Дети, старики, бабы обожают ее и смотрят на нее, как на какого-то ангела, на провидение. Потом она возвращается и скрывает от меня, что ходила к несчастному мужику и дала ему денег, но я все знаю и крепко обнимаю ее и крепко и нежно целую ее прелестные глаза, стыдливо краснеющие щеки и улыбающиеся румяные губы" ("Утро помещика", гл. XVIII).

Мечты Толстого о семейной жизни не находили своего воплощения, и порою он начинает думать о женитьбе, как о прозаическом, деловом шаге: "Приехал я в Москву с тремя целями: 1) играть, 2) жениться, 3) получить место... Второе, благодаря умным советам брата Ник[оленьки], оставил до тех пор, пока принудит к тому или любовь или рассудок, или даже судьба, которой нельзя во всем противодействовать!" (Дневник.20 марта 1851 г)

Но любовь, рассудок и судьба еще на долгие годы лишают Толстого счастья семейной жизни, а "тяжелая повинность тела" предъявляет свои требования, более реальные и непреодолимые. Борьба с ними продолжается беспрерывно. Дневник помогает в этой борьбе. Каждое падение, каждое влечение Толстой добросовестно отмечает в своих записях, "себе в наказание" (Дневник.3 июля 1851 г). "Нахожу для дневника, кроме определения будущих действий, полезную цель - отчет каждого дня с точки зрения тех слабостей, от которых хочешь исправиться" (Дневник.7 марта 1851 г). "Приходила за паспортом Марья... Поэтому отмечу сладострастие" (Дневник.28 марта 1851 г). "После обеда и весь вечер шлялся и имел сладострастные вожделения" (Дневник.15 апреля 1851 г). Через день новая запись: "Мучает меня сладострастие, не столько сладострастие, сколько сила привычки" (Дневник.17 апреля 1851 г). На другой день: "Не мог удержаться, подал знак чему-то розовому, которое в отдалении казалось мне очень хорошим, и отворил сзади дверь. Она пришла. Я ее видеть не могу, противно, гадко, даже ненавижу, что от нее изменяю правилам. Вообще, чувствую очень похожее на ненависть, которую питаешь к тем людям, которым не можешь показать, что не любишь, и которые имеют право полагать в вас к себе хорошее расположение. - Чувство долга и отвращение говорили против, похоть и [страсть] (В подлиннике описка: "совесть") говорили за. Последние одолели. Ужасное раскаяние; никогда я не чувствовал его так сильно. Это шаг вперед" (Дневник.18 апреля 1851 г).

"Вчера я почти всю ночь не спал; пописавши дневник, я стал молиться богу. Сладость чувства, которую я испытал на молитве, передать невозможно... Я желал чего-то высочайшего и хорошего, но чего, я передать не могу, хотя и ясно сознавал, чего я желаю. - Мне хотелось слиться с существом всеобъемлющим, я просил его простить преступления мои, но нет, я не просил этого, ибо я чувствовал, что ежели оно дало мне эту блаженную минуту, то оно простило меня. Я просил, и вместе с тем чувствовал, что мне нечего просить, и что я не могу и не умею просить. Я благодарил его, но не словами, не мыслями. Я в одном чувстве соединил все, и мольбу и благодарность. Чувство страха совершенно исчезло... Нет, вот оно чувство, которое испытал я вчера, - это любовь к Богу - любовь высокую, соединяющую в себе все хорошее, отрицающее все дурное. - Как страшно было мне смотреть на всю мелочную, порочную сторону жизни. Я не мог постигнуть, как она могла завлекать меня. Как от чистого сердца просил я Бога принять меня в лоно свое. Я не чувствовал плоти... но нет, плотская, мелочная сторона опять взяла свое, и не прошло часу, я почти сознательно слышал голос порока, тщеславия, пустой стороны жизни; знал откуда этот голос, знал, что он погубит мое блаженство, боролся - и поддался ему. Я заснул, мечтая о славе, о женщинах; но я не виноват, я не могу" (Дневник. 11 июня 1851 г).

Религиозный подъем влечет за собой стремление к нравственной чистоте; в то же время и другое чувство - возвышенная любовь к женщине - помогает Толстому освобождаться от чувственных порывов тела. "Чем сильнее я был влюблен, тем безтелеснее становилась для меня она", - вспоминает Лев Николаевич в рассказе "После бала". "В моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в. то время весь мир своей любовью" (В подтверждение автобиографичности этого рассказа приводим выдержку из дневника от 18 июня 1903 г.: "В еврейский сборник. Веселый бал в Казани, влюблен в красавицу, дочь воинского начальника-поляка; танцую с нею, ее красавец старик-отец ласково берет ее и идет на мазурку. И на утро, после влюбленной бессонной ночи, звуки барабана и сквозь строй гонят татарина, и воинский начальник велит больней бить").

Жажда идеальной, бесплотной любви к женщине, такой любви, которая устранила бы все низшие стремления и дала бы душевную радость, духовный подъем и нравственное удовлетворение, неотступно преследует молодого Толстого. Движение сердца, легкое увлечение он возводит в своем воображении на степень серьезной, глубокой любви. Встреча с девушкой дает лишь толчок идеальным порывам. Переживания эти на время заполняют жизнь и устраняют низшие страсти. Любимая женщина теряет свой облик, и Толстого занимает не столько эта женщина и ее судьба, сколько собственные мечты и сердечные переживания.

Так было с Зинаидой Модестовной Молоствовой.

Лев Николаевич познакомился с нею еще студентом в Казани у начальницы Родионовского института Е. Д. Загоскиной (Молоствова была воспитанницей этого института). По дороге на Кавказ он заезжает в Казань и снова видится с Молоствовой. "Ей было 21-22 года и она была почти невестой Н. В. Тиле. Несмотря на это, она почти все мазурки танцовала со Львом Николаевичем, и, видимо, интересовалась им" (Сведения заимствуем из письма дочери Молоствовой Ел. Ник. Тиле к Ел. Вл. Молоствовой от 4 ноября 1914 г. Зин. Модест, родилась 21 ноября 1828 г., скончалась 10 февраля 1897 г. в Казани. Она всю жизнь мечтала о встрече с Л. Н-чем, всей душой увлекаясь его учением. О Молоствовой более подробно в статье А. П. Мертваго ("Утро России", 12 июня 1911 г.) и в комментариях к I тому "Дневника Молодости", стр. 211-214). Встреча эта производит на Толстого большое впечатление, и мысль о любви не покидает его. Через два месяца он записывает в дневнике:

З. М. Молоствова. Фотография Волкова с дагерротипа. 1852 г.

"Любовь и религия, вот два чувства чистые, высокие. Не знаю, что называют любовью. Ежели любовь то, что я про нее читал и слышал, то я ее никогда не испытывал. Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась, но я мало знал ее (фу, какая грубая вещь слово, как площадно, глупо выходят переданные чувства). Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было так приятно? Отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет всю прелесть ее. Как морально легко мне было в это время! Я не чувствовал этой тяжести всех мелочных страстей, которая портит все наслаждения жизни (Разрядка здесь и далее в цитате наша). Я ни слова не сказал ей о любви, но я так уверен, что она знает мои чувства, что ежели она меня любит, то я приписываю это только тому, что она меня поняла. Все порывы души чисты, возвышенны в своем начале. Действительность уничтожает невинность и прелесть всех порывов.

Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу.

- Но, может быть, ты сомневаешься, что я тебя люблю, Зинаида? Прости меня, ежели это так, я виновен, одним словом мог бы и тебя уверить.

"Неужели никогда я не увижу ее? Неужели узнаю когда-нибудь, что она вышла замуж за какого-нибудь Бекетова? Или, что еще жалче, увижу ее в чепце, веселенькой и с тем же умным, открытым, веселым и влюбленным глазом? Я не оставлю своих планов, чтобы ехать жениться на ней, я не довольно убежден, что она может составить мое счастие, но все-таки я влюблен. Иначе, что же эти отрадные воспоминания, которые оживляют меня, что этот взгляд, в который я всегда смотрю, когда только я вижу, чувствую что-нибудь прекрасное. Не написать ли ей письмо? Не знаю ее отчества и от этого, может быть, лишусь счастия... Теперь Бог знает, что меня ждет... (Многоточие в подлиннике) Предаюсь в волю его! Я сам не знаю, что нужно для моего счастия, и что такое счастье?

- Помнишь Архиерейский сад, Зинаида, боковую дорожку? На языке висело у меня признание, и у тебя тоже. Мое дело было начать; но, знаешь, отчего мне кажется, я ничего не сказал? Я был так счастлив, что мне нечего было желать, я боялся испортить свое... (Многоточие в подлиннике) не свое, а наше счастье.

Лучшим воспоминанием в жизни останется навсегда это милое время. А какое пустое и тщеславное создание - человек. Когда у меня спрашивают про время, проведенное мною в Казани, я небрежным тоном отвечаю: "Да, для губернского города очень порядочное общество, и я довольно весело провел несколько дней там".

"Подлец! Все осмеяли люди! Смеются над тем, что с милым рай и в шалаше, и говорят, что это неправда. Разумеется, правда; не только в шалаше - в Крапивне, в Старом Юрте - везде. С милым рай и в шалаше, и это правда, правда, сто раз правда!" (Дневник. 8 июня 1851 г)

И после этой восторженной записи в дневнике нет больше упоминаний о Молоствовой. Трудно предположить, что только случайность или застенчивость Толстого помешали этим "веселым, почти детским отношениям" принять более серьезный характер. Скорее можно допустить, что со стороны Льва Николаевича было только минутное увлечение, а неудовлетворенная жажда поэтической, "высокой" любви, мечта о чистой девушке, освобождающей от тяжести "всех мелочных страстей", воспитали это чувство и на время овладели вниманием.

Через год Толстой записывает в дневнике: "Зинаида выходит замуж за Тиле. Мне досадно, и еще более то, что это мало встревожило меня" (Дневник.22 июня 1852 г. "Любовь эта была в моем воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это", - сообщил Л. Н-ч П. И. Бирюкову 24 ноября 1903 года).

Жизнь на Кавказе, новые впечатления, литературные интересы и бурные устремления молодости скоро рассеяли впечатление от встречи с Молоствовой, но вытеснить мечты о любви и семейной жизни они не могли.