А. М. Дубянский. Священный идол — древний обряд и средневековая поэма

В этнографической литературе, посвященной обычаям народов мира, можно найти многочисленные описания так называемых обрядов плодородия. В разных регионах земного шара они могут отличаться друг от друга по форме, способу исполнения, антуражу, но главная цель у них одна — всячески способствовать раскрытию производительных сил природы, стимулировать их, направлять на благо коллектива или отдельного человека.

К этому люди стремились с глубокой древности, и неудивительно, что сохранившиеся до наших дней обряды плодородия сохраняют черты буквально первобытной магии, некоторые архаические представления, что для них характерна примитивная, подчас грубая эротика. Вместе с тем они насыщены элементами художественного творчества, поскольку, как правило, сопровождаются заклинаниями, песнями, танцами, пантомимами. Бывает, что эти формы народного искусства попадают в иные системы представлений, подвергаются переосмыслению в произведениях, исполненных высокой духовности и художественного совершенства. Чаще всего такое преображение происходит в творчестве людей, обладающих поэтическим даром, умеющих глубоко мыслить и чувствовать.

Именно к таким творцам можно отнести средневековую индийскую поэтессу Андаль и к такого рода произведениям — ее поэму «Тируппавей», о которой мы собираемся рассказать.

Андаль жила в IX в. на юге Индии, в той ее части, которую населяют тамилы — народ с древней и самобытной культурой. Поэтическая традиция на тамильском языке своим богатством, художественной незаурядностью ярко выделяется в общей картине словесности. За две тысячи лет непрерывного развития тамильская поэзия знала немало ярких взлетов и дала индийской, да и мировой литературе немало истинных шедевров. Один из таких взлетов приходится на период с VI по XII в., когда индийский юг был охвачен религиозным течением бхакти («сопричастность богу»). Как известно, суть его состоит в том, что взаимоотношения человека с богом развиваются в русле эмоционально насыщенных релизиозных переживаний и нередко в формах обыденных человеческих взаимоотношений. В стремлении достичь бога бхакт может быть охвачен, например, чувствами дружбы, родительского или сыновнего благоговения, любовного восторга. И бог, который превыше всего на свете, о чем бхакт никогда не забывает, вместе с тем оказывается для него близким и родным. Ощущение бога как единства двух противоположных величин — запредельного, не постижимого разумом могущества и одновременно земной близости, доступности — потрясает душу бхакта, рождает в ней религиозный экстаз, который очень часто находит выражение в художественном, главным образом музыкальном и поэтическом, творчестве. Вот о такого рода творчестве мы и говорим в связи с тамильской поэзией второй половины I тысячелетия н. э.

Андаль была вишнуиткой, т. е. поклонялась Вишну, богу, входящему наряду с Брахмой и Шивой в триаду верховных богов индуизма. Культ Вишну очень сложен, многосоставен, уходит своими корнями в глубокую древность и формировался постепенно в течение громадного периода времени, причем в отдельных своих частях даже в IX в. этот процесс не был еще полностью завершен. В частности, продолжала формироваться мифология Кришны, одного из земных воплощений Вишну, ставшего в Индии едва ли не самым популярным божественным персонажем. Достаточно сказать, что образ Радхи, возлюбленной Кришны, без которой немыслима кришнаитская мифология более позднего времени (вспомним, к примеру, как она отражается в творчестве великого индийского поэта XVI в. Сур Даса), неизвестен такому авторитетному вишнуитскому источнику, как «Бхагаватапурана» (IX—X вв.). Это произведение, написанное на санскрите на юге Индии, обобщило религиозный опыт вишнуитов, как бы подытожило на определенном этапе мифологию Вишну и Кришны и сыграло громадную роль в дальнейшем развитии вишнуитско-кришнаитской религии. Важно отметить, что «Бхагаватапурана» тесно связана с комплексом религиозной поэзии на тамильском языке, в течение нескольких веков создававшемся тамильскими поэтами-вишнуитами, которых называли альварами (букв. «те, кто углублен [в бога]»). В числе двенадцати канонизированных традицией альваров находится и Андаль.

История ее жизни окутана легендами. Рассказывают, что маленькой девочкой ее нашел под кустом тулси, священного растения вишнуитов, брахман Вишнучитта, живший в селении Виллиппуттур, недалеко от известного тамильского города Мадурай. Вишнучитта был не только священнослужителем, но и крупным поэтом, вошедшим в историю тамильской литературы под именем Перияльвар, т. е. «Великий альвар». Он взял девочку домой, дал ей имя Года («Дающая благосостояние», букв. «Дающая коров»), которым иногда называют богиню Шридеви, супругу Вишну, и стал воспитывать ее в духе вишнуитского бхакти. Повзрослев, Года целиком погрузилась в религиозные переживания, которые смешались в ее душе с любовными: она мыслила себя невестой Вишну, мечтала о соединении с ним. Однажды Перияльвар поручил ей отнести в храм цветочную гирлянду, которой во время богослужения украшают скульптурное изображение Вишну. Придя в храм, он увидел, что Года примеряет эту гирлянду на себя. Сочтя, что святость ритуального предмета нарушена, он рассердился на свою приемную дочь и, взяв другую гирлянду, хотел надеть ее на шею Вишну. Каково же было его изумление, когда Вишну раскрыл уста и произнес: «Мне нужна та гирлянда, которую надела Года». Тут Перияльвар понял, что бог оценил глубину религиозного чувства его дочери, и сказал: «Ставшая править мной силой бхакти, она — Правительница (Андаль)!» Так Года получила свое второе, прославленное имя.

Эпизод с гирляндой весьма знаменателен. Повесив на шею Вишну гирлянду, Андаль фактически воспроизвела часть традиционного брачного ритуала, показав таким образом, что избирает Вишну в качестве супруга, а он, в свою очередь, пожелав получить эту гирлянду, выбрал в супруги ее. Так, по легенде, свершилось бракосочетание Андаль с любимым богом, о чем она мечтала во сне и наяву и чему посвятила немало поэтических строк, например таких:

 Под рокот барабанов, раковин немолчный рев 
 Под жемчугом украшенным, с гирляндами цветочными навесом 
 Мой брат двоюродный*, избранник, Мадхусудан**, 
 Меня взял за руку — во сне увидела я это, о подруга!

^* (В Южной Индии распространен обычай брака между кросскузенами (т. е. сыном сестры и дочерью брата).)

^** (Мадхусудан — убийца демона Мадху, эпитет Вишну.)

Эта строфа взята из произведения Андаль под названием «Священная речь страстно любящей» («Наччияр тируможи»), цикла стихов, в которых она изливает свои любовно-религиозные переживания, то радостные, то мучительные, описывает свои мечты, грезы, желания. Глубина, разнообразие, искренность чувств, выраженных в стихах Андаль, ее тонкое поэтическое мастерство делают этот цикл выдающимся образцом средневековой религиозной лирики. Однако гораздо более знаменито и принесло Андаль большую славу второе из известных ее произведений — «Священный идол» («Тируппавей»).

В этой небольшой поэме, состоящей из 30 строф по 8 строк в каждой, Андаль обращается к образу Кришны. Этот бог, вошедший в мифологию Вишну как одно из его воплощений, имеет и самостоятельные корни в глубинных и древних слоях индийской культуры. Его фигура сама по себе очень сложна, имеет несколько ипостасей, которые, прежде чем слиться воедино, долго развивались самостоятельно. Так, о Кришне говорят как о мудреце, воине, царе, богатыре, свершившем ряд подвигов, как о шаловливом ребенке, юноше-пастухе, любимце женщин. Ясно, что происхождение этих образов следует искать в разных социальных слоях индийского общества, да и в разных регионах Индии. Существенную роль в становлении мифологии и культа Кришны сыграли и архаические аборигенные верования — поклонение камням, деревьям, змеям, различные ритуалы плодородия.

Особой любовью по всей Индии пользуются кришнаитские мифологические легенды, связанные с детскими и юношескими годами Кришны, которые он провел в селении Гокуль, на североиндийской реке Ямуне, в качестве приемного сына Нанды, предводителя племени пастухов. Пожалуй, именно эти легенды ярче всего выявляют идеи бхакти, рождают в поклонниках Кришны горячие религиозные эмоции, смешивающиеся с простыми и всем знакомыми человеческими чувствами.

В качестве сюжета для своей поэмы Андаль берет небольшой эпизод из «Бхагаватапураны», в котором описывается, как девушки-пастушки селения Гокуль совершают обряд поклонения богине Дурге-Катьяяни. Основная часть обряда — совместное купание девушек, цель которого — обретение хороших мужей, потомства и благосостояния. Это типичный обряд плодородия, и взывание к богине с просьбами о ниспослании упомянутых благ равносильно обращению к силам самой природы, которые богиня олицетворяет. Ясно, что обряд этот очень древний и связан с аборигенными индийскими верованиями, для которых характерен культ женского производительного начала. Кстати, эти верования развивались скорее в русле шиваитской, а не вишнуитской религии, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что Дурга-Катьяяни — супруга Шивы. Связь между этим обрядом и вишнуизмом, как она выявляется в «Бхагаватапуране», состоит в том, что девушки просят себе в качестве мужа не кого иного, как Кришну.

Обращение Андаль к данному эпизоду из «Бхагаватапураны» представляется очень естественным потому, что подобного рода девичьи обряды плодородия практиковались на юге Индии издавна и были широко известны. Они назывались «павей нонбу» — «страстотерпие, посвященное богине, или идолу», поскольку богиню (имена ее могли быть разными) представляли в виде грубо вылепленной из песка или глины фигуры — «павей» («идол», «кукла»). Купание девушек, которое происходило в полнолуние, на рассвете, в месяцах маргажи (декабрь—январь) и тай (январь—февраль), когда водоемы полнились свежей водой после сезона дождей, было одной из заключительных частей обряда. Ему предшествовал период поста, сдержанного поведения, своеобразной девичьей аскезы, а завершался обряд совместной трапезой, которая знаменовала собой возвращение девушек к нормальной жизни и символизировала благо, изобилие, исполнение желаний.

Андаль, конечно, видела такие обряды, слышала песни, которые исполнялись во время них, и неудивительно, что ей пришла в голову мысль использовать форму таких песен в своем творчестве. Однако главной ее целью как страстной вишнуитки было, конечно, воспевание Вишну и его воплощения — Кришны. Поэтому, создавая свои песни по типу обрядовых, быть может, даже частично воспроизводя их буквально, Андаль преобразовала их в вишнуитско-кришнаитский религиозно-панегирический цикл. Его название «Священный идол» («Тируппавей») и завершение каждой строфы возгласом: «Прими, о идол наш, моленья наши!» — прямо указывают на первоначальный адрес песен — представленную идолом богиню, но новое их содержание подчеркивает, в сущности, реликтовый характер их формы.

Другое существенное преобразование материала «Бхагаватапураны» Андаль совершила уже в рамках кришнаизма, перенеся действие из селения Гокуль, на берегу реки Ямуны, на юг, в свое родное селение Шривиллиппуттур, о чем сама же сообщила в последнем стихе поэмы:

XXX

 Кораблеходный океан вспахтавшего когда-то Мадхаву*, Кешаву** 
 Почтить приходят луноликие, изысканно украшенные — 
 О том, как это происходит, в Шривиллиппуттуре девушкой рассказано, 
 Зовущейся Года, с гирляндой свежих лотосов,
                             принадлежавшей брахману Перияльвару; 
 Рассказано в гирлянде тридцати стихов, написанных тамильским языком,присущим санге***, 
 Стихов, которые и здесь в порядке нужном произносят, 
 И от того, кто обладает четырьмя гороподобными руками, 
 От Тирумаля**** с красными глазами на священном лике, 
 Повсюду милость получают, о наш идол!

^* (Мадхава — «Принадлежащий к мадху», клану племени ядавов, т. е. Кришна.)

^** (Кешава — «Обладающий прекрасными волосами» — эпитет Вишну-Кришны. В этой строке содержится упоминание мифа о пахтании океана богами и демонами-асурами. В качестве мутовки использовалась гора Меру, поставленная на черепаху, которая была воплощением Вишну.)

^*** (Санга — древнетамильская поэтическая академия в Мадурай при дворе царей династии Пандья. «Поэзией санги» в тамильской традиции называются древние поэтические сборники «Восемь антологий» и «Десять песен».)

^**** (Тирумаль — «Священный Маль» — имя Вишну-Кришны в тамильской традиции.)

Таким образом, поэма Андаль содержит в себе два плана изображения — реальный, поскольку в ней описывается подлинный обряд, исполнявшийся девушками Шривиллиппуттура, и мифологический, поскольку этот обряд мыслится как происходящий в Гокуле, где живет Кришна, а его участницы — девушки пастушьего племени — гопи. Столь непринужденное совмещение планов точно отражает религиозный опыт, состояние души тех поклонников Вишну-Кришны, которые, эмоционально переживая свою близость к богу, внутренне перевоплощаются в близких ему мифологических персонажей и как бы соучаствуют во всех его деяниях. С этой точки зрения произведение Андаль представляет собой прекрасный образец поэзии, отражающей психологию человека, пребывающего в лоне религии бхакти, т. е. «причастности богу».

Сюжетная схема поэмы очень проста: на рассвете девушки-пастушки будят своих подруг, приглашая их принять участие в обрядовом купании.

I.

 В благое время полнолунья месяца маргажи* 
 В воде играть готовые, о вы, в изящных драгоценностях, идемте, 
 Пастушеского славного селенья юные красавицы! 
 Сын Нанды-пастуха — царя, чей труд с копьем отточенным тяжел, 
 Яшоды, обладательницы глаз прекрасных, львенок, 
 На тучу темную похожий телом, красноглазый, 
 Лицом лучам луны подобный Нараяна** нам милость свою явит, 
 Хвалимый миром всем,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Маргажи — месяц, соответствующий декабрю—январю.)

^** (Нараяна — одно из имен Вишну. Возможная его интерпретация — «Пребывающий на водах» — подразумевает представление о боге, покоящемся на ложе среди мировых вод (или в молочном океане), которое образует свернувшийся змей Ананта, или Шеша.)

II.

 О вы, живущие в просторном этом мире! Мы совершаем ведь 
 Деяния, присущие обряду! О них послушайте! На змея капюшоне 
 В молочном океане спящего Всевышнего воспев, 
 Мы масла не едим и молока не пьем; в начале дня в воде омывшись, 
 Глаза сурьмою не подводим, не украшаем волосы цветами, 
 Не делаем того, чего не подобает, и гневных слов не произносим. 
 И, милостыню щедро, до последней крохи, подавая, 
 Мы, радуясь, о воздаянье думаем,— Прими, о идол наш, моленья наши!

Как видим, с самого начала в поэме доминирует вишнуитская тема. В каждом из этих стихов содержится упоминание тех или иных моментов мифологии Вишну и Кришны, называются различные их имена, связанные с теми или иными мифологическими эпизодами. Отношение к богу, конечно, восторженно-хвалебное, и панегирическая тональность поддерживается на протяжении всей поэмы. О богине, которой посвящен обряд, ни в начале, ни далее не говорится ни слова, но связанный с ней обряд Андаль воспроизводит почти с этнографической точностью. При этом образ богини полностью замещается образом Вишну, от которого, как уже отмечалось, теперь зависит успех обряда и, следовательно, щедрость природы, богатство земли, процветание ее жителей:

III.

 И если воспоем мы имя Превосходного, того, кто, вздыбясь, мир измерил*, 
 И, возвестив о том, что мы обряд свершаем, искупаемся, 
 По всей стране исчезнет зло, и в каждом месяце пройдут дожди тройные, 
 В посевах риса красного, среди стеблей высоких, резвиться будут карпы, В бутонах лилий-кувалей устроятся для дремы пчелы-блестки, 
 Наполнится земля неубывающим богатством стад 
 Коров, что щедро наполняют кринки, стоит пастухам, войдя в загон, 
 Привычною рукою вымени коснуться,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Одно из деяний Вишну — измерение мира тремя шагами. Оно упоминается еще в Ригведе, но получило популярность в виде более позднего мифа о победе Вишну над демоном Бали. Вишну пришел к нему в облике карлика и попросил в дар три шага земли. Тот согласился, не подозревая, что перед ним бог, и карлик тотчас же стал расти и, сделав обещанные три шага, покрыл ими вселенную. Наступив затем на Бали, он отправил его в преисподнюю.)

Затем следует просьба о благодатном дожде, которую девушки обращают и Парджанье, индийскому богу дождя и плодородия, не забывая, однако, вплести в это обращение вишнуитские мотивы:

IV.

 О бог из океана дождеокий! Войди в морскую глубь и, начерпав воды, 
 В руках своих ни капли не скрывая, вздымайся с шумом ввысь, Наполнись тьмой, подобно цвету Изначального в веках*, 
 Сверкни, как чакра Падманабхи** в его руке могучей и прекрасной, 
 И с неустанным ревом, словно дуют в раковину с правыми витками, 
 Без устали, как ливень стрел из лука Шарнга***, 
 На мир пролейся ради жизни,— и мы, возрадуясь, 
 Пойдем купаться в водах месяца маргажи,— Прими, о идол наш, 
                                                      моленья наши!

^* (Вишну присущ темно-синий цвет тела, и потому он часто сравнивается с дождевыми тучами, морем, сапфиром, павлином, цветком дерева кайя и т. д.)

^** (Чакра — боевой диск, оружие Вишну. Падманабха — «Лотосопупый» — эпитет Вишну, отражающий представление о том, что из его пупка растет лотос, в цветке которого сидит создатель мира Брахма.)

^*** (Шарнга — имя лука Вишну.)

В пятой строфе возникает новая, чисто религиозная идея: праведное служение Вишну-Кришне позволяет адепту рассчитывать на освобождение от всех грехов — в прошлых и будущих рождениях:

V.

Рожденный в Северной Матхуре, городе нетленном, он, обладатель майи*, 
 Живет на чистых берегах Ямуны полноводной, 
 Прекрасным светочем он стал в семье пастушеской,— 
 Дамодара**, кто чрево матери своим рождением очистил. 
 Когда придем его почтить, очистившись и чистые цветы бросая, 
 Воспев устами, разумом постигнув, 
 Тогда и прошлые проступки наши, и те, которые придется совершить, 
 В огне горящим сором обернутся,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Майя — иллюзия или сила иллюзии, с помощью которой бог творит воспринимаемые человеком формы действительности.)

^** (Дамодара — «Подпоясанный веревкой» — эпитет Кришны. В детстве Яшода привязывала его веревкой, чтобы он не крал у пастушек масло.)

Эти пять строф являются как бы вступлением к поэме, где задаются ее основные темы и определяется ее общий возвышенный религиозный настрой. Этот настрой сохраняется и в последующих строфах, хотя общий их характер меняется: девушки начинают свой проход по селению от дома к дому, будят своих нерадивых подруг, и в их песнях появляются разговорные интонации, звучит дружеский укор, возникают реалистические картинки деревенского, пастушеского быта и просыпающейся утром природы:

VI.

 Внемли! Уже защебетали птицы, и в храме птичьего царя* 
 Ревут призывно раковины белые,— их шум ужель не слышишь ты? 
 Дитя, проснись! Того, кто яд из грудей демоницы выпил**, 
 Кто колесницу лживую ногой разрушил***, 
 В просторе вод на змее спящего, кто семенем является всего, 
 В сердца свои вобрали йоги и отшельники 
 И, медленно вставая ото сна, провозгласили: «Хари!»**** — Этот клич, 
 Нам в души проникая, освежает,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Птичий царь — орел. Гаруда, который является ваханой, т. е. ездовым средством, Вишну.)

^** (В младенчестве Кришна убил демоницу Путану, которая пришла к его колыбели в виде молодой, красивой женщины. Она дала ему грудь, источавшую яд. Кришна спокойно выпил его, а затем высосал из Путаны ее жизненную силу.)

^*** (Другой демон, стремясь погубить Кришну, обернулся повозкой, которую Кришна разрушил ударом ноги.)

(^**** Хари — одно из наиболее распространенных имен Вишну.)

VII.

 «Кич-кич» — везде защебетали птицы, собираясь в стайки. 
 Ужель не слышишь звуки их речей рассветных, неразумная? 
 И то, как, быстро двигая руками, и звеня своими украшеньями, 
 И прядями волос благоухая, пастушки молодые 
 Шумят мутовками, тайир* приготовляя, ужель не слышишь ты? 
 О наша предводительница девичья! Ты слышишь ведь, 
 Как славим мы Нараяну в обличье Кешавы,— и все-таки лежишь! 
 О светлая! Открой нам дверь!— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Тайир — молочнокислый продукт.)

VIII.

 Смотри, уж побелело небо на востоке, 
 И буйволы идут пастись на ближних выгонах; 
 Все больше девушек идти готовы с нами и подруг, остановившись, ждут. 
 И мы пришли тебя позвать, о неженка! 
 Вставай же, наша куколка! Когда, обряд свершая, с пением 
 К тому, кто пасть коня-асура разорвал, кто силачей убил*, 
 К первейшему из всех богов придя, его почтим,— постигнув наши прегрешенья, 
 Сочувственно вздохнув, он милость свою явит,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Кришна уничтожил демона-асура Кешина в облике коня, а на турнире, устроенном дядей Кришны, Кансой, с целью его убить, уничтожил силачей-борцов.)

Постепенно дело доходит до легкой перебранки между участницами обряда, которую Андаль воспроизводит очень живо и непосредственно. Отметим, однако, что ни такого рода снижение стиля, ни включение в песни описаний подробностей быта не прерывают линию восхваления бога, который, как теперь абсолютно очевидно, является главным и единственным объектом и песнопений, и обряда в целом.

XIV. В пруду за вашим домом белый лотос лепестки свои смыкает,

 А красный лепестки приоткрывает. Посмотри! 
 В одеждах охряных подвижники, сверкая белыми зубами, 
 Несут в свои святые храмы раковины. 
 О ты, что хвасталась сама пораньше нас поднять! 
 Лишенная стыда, сестрица наша! Ведь есть же у тебя язык, 
 Которым можешь ты воспеть того лотосоглазого, кто раковину с чакрой 
 В руках громадных держит,— Прими, о идол наш, моленья наши!

XV.

 — Эй, попугайчик молодой! Ты спишь еще? 
 — Ах, сестры, не зовите слишком громко, я иду. 
 — Ну говорить-то славно ты умеешь! Твой язычок давно мы знаем! 
 — Вы ж славно досаждаете, ну что вам до меня? 
 — А ну-ка быстро выходи! Какие могут быть дела другие? 
 — А все уже пришли?— Пришли, вот выходи и посчитай. 
 Могучего слона убившего*, того, кто обладает силой усмирять врагов, 
 Кто силой обладает майи,— того воспеть идем,— 
                                     Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Убийство слона — один из подвигов Кришны.)

Начиная со следующей, шестнадцатой строфы, в поэму вплетается еще один чрезвычайно существенный мотив — мотив храмового поклонения богу. Ведь мы не должны забывать, что действие происходит в Шривиллиппуттуре, преображенном силой экстатического религиозного чувства в Гокуль, где, согласно мифу, живет Кришна. И вот идущие по селению девушки достигают наконец дома, принадлежащего Нанде, предводителю племени пастухов и приемному отцу Кришны. Этот дом именуется в тексте «койиль» — словом, которое одновременно означает «дворец царя» и «храм». Таким образом, к вишнуитско-кришнаитскому мифологическому плану поэмы подключается еще и культовый план: приход девушек к дому Кришны равносилен приходу группы адептов к храму. Сначала эта идея завуалирована, скрыта в бытовом антураже действия: девушки просят охранника отпереть запертые двери дома-дворца (XVI), будят родителей Кришны, его самого, его брата Балараму и затем его жену Наппиней (XVIII):

XVII.

 Одежду, воду чистую и рис, согласно дхарме нам дающий, 
 О Нанда, повелитель наш! Вставай! 
 Всем молодым побегам ветвь! Светильник дома! 
 Яшода, наша госпожа, очнись! 
 Небесный свод разъявший посередине, миры измеривший, 
 О неба царь! Не спи, вставай! 
 О обладатель золотых ножных браслетов, милый Баладева! 
 Твой брат и ты, не спите! — Прими, о идол наш, моленья наши!

XVIII.

 О Нанды-пастуха неодолимо-сильнорукого 
 И опьяненному слону подобного племянница! О Наппиней! 
 О ты, с благоухающими прядями волос! Открой же дверь! 
 Уж бродят куры по дворам, зовут одна другую, посмотри! 
 Поют кукушки неумолчно меж плетей вьюнковых на беседке, 
 О ты, чьи пальчики к игре с мячом привыкли! Покуда имена поем мы 
                                                      брата твоего,  
 Иди же и, звеня браслетами прекрасными, рукой своей, подобной лотосу, 
 Открой, возрадовавшись, дверь! — Прими, о идол наш, моленья наши!

XIX.

 Когда горят домашние светильники, 
 На ложе с ножками из бивней, на постели мягкой, превосходной 
 Лежишь ты на груди прекрасной Наппиней, чьи волосы 
                                                  бутонами украшены. 
 О ты, с цветочной грудью! Приоткрой свои уста! 
 И ты, что обладаешь насурмленными глазами! Мужа своего — 
 Уж сколько времени прошло — не будишь ты. Смотри! 
 Расстаться даже на мгновенье с ним не можешь. 
 Несправедливо это, недостойно! — Прими, о идол наш, моленья наши!

Кто же эта Наппиней, которую девушки стараются разбудить, с тем чтобы она, в свою очередь, помогла им разбудить Кришну, своего супруга? Ранее Наппиней («Благая девушка») называется племянницей Нанды, следовательно, она не только супруга, но и двоюродная сестра Кришны, что точно соответствует типичному для юга Индии обычаю так называемого кросскузенного брака (женитьба на дочери брата матери). Таким образом, подтверждается тот факт, что перед нами — южноиндийский вариант кришнаитского мифа, который, широко задействуя североиндийские реалии, не только придает им местный, тамильский колорит, но и содержит ряд оригинальных деталей. Пастушка по имени Наппиней встречается и в более раннем тамильском тексте, в XVII главе поэмы «Силаппадихарам» («Повесть о браслете», V—VI вв.), где описываются танцы пастушек с Кришной. Ее называют младшей сестрой Кришны, и она является его возлюбленной. В тексте мы встречаем уже знакомый намек на супружеские отношения: Наппиней вешает на шею Кришны гирлянду из цветов тулси. У Андаль же она прямо называется его супругой.

Кришнаитская мифологическая традиция, бытующая на юге Индии, считает Наппиней (которой в санскритских текстах, также связанных с югом, соответствует Нила, дочь пастуха Кумбхаки, брата Яшоды) воплощением богини Бхудеви («Богиня-Земля»). Это весьма знаменательно, ибо, таким образом, связь Кришны с Наппиней олицетворяет его крепкий союз с землей, почвой, местным племенным этносом, который впоследствии стала представлять Радха.

С XXI строфы совершенно определенно начинает ощущаться в поэме тема храмового служения богу, а вместе с тем все более мощно звучит панегирический тон — восхваление подвигов, могущества и величия Вишну-Кришны:

XXI.

 С бурлением, переливаясь через край, не утихая, 
 В подойники струится молоко коров больших и щедрых. 
 О сын того, кто благостью такой в избытке обладает! 
 Очнись, могучий и великий, что для мира 
 Стал светом, явленным в различных формах! Восстань же ото сна! 
 Враги, перед тобой смиривши свою силу, у входа твоего 
 Стремятся в нетерпении почтить твои стопы смиренно,— так и мы 
 Пришли, чтобы почтить тебя и чтоб тебя восславить,— 
                                     Прими, о идол наш, моленья наши!

XXII.

 Цари прекрасного громадного земного мира, 
 Смирив свою гордыню, к ложу твоему приходят, 
 Собранью их подобные, и мы приходим под твое начало. 
 Как лотос венчики цветов, похожих на браслеты кйнгини, приоткрывает, 
 Так красные глаза свои неужто ради нас не приоткроешь? 
 Ведь парой этих глаз, подобных восходящим вместе Солнцу и Луне, 
 На нас лишь только глянешь,— 
 Спадет проклятье с нас*,— Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Проклятие, о котором идет речь,— цепь перерождений души, ее связь с телесной оболочкой, которая считается в индуизме тягостной долей человека, от которой необходимо избавиться, достичь мокши, т. е. освобождения души от телесных пут.)

XXIII.

 В сезон дождей в пещере горной спавший 
 Отважный лев, проснувшись, открывает пламя глаз своих, 
 Затем всем телом, вздыбив гриву, потянувшись, 
 Встает, могуче распрямляясь, и, рыча, идет наружу. 
 Вот так и ты, чье тело цвет имеет кайя*, 
 Из храма появись, приди сюда, даруй нам милость. На своем 
 Изящном и прекрасном троне пребывая, 
 Причину нашего сюда прихода милостью своей узнай! — Прими, о идол наш, 
                                                          моленья наши!

^* (Вишну присущ темно-синий цвет тела, и потому он часто сравнивается с дождевыми тучами, морем, сапфиром, павлином, цветком дерева кайя и т. д.)

XXIV.

 Однажды ты громадный мир измерил — твои стопы мы восхваляем! 
 Ты царство Южной Ланки разгромил* — твою мы силу восхваляем! 
 Разбил колесную повозку ты, асура уничтожив,— твою мы 
                                                    славу восхваляем! 
 Теленка ты убил, крутя им, как пращей**,— твои браслеты восхваляем! 
 Ты гору, словно зонтик, поднял*** — твои благие свойства восхваляем! 
 Победное, врагов крушащее — в твоей руке копье мы восхваляем! 
 Словами этими превознося твое служенье людям,— чтоб получить 
                                                            твой дар, 
 Сегодня мы пришли — яви свое сочувствие! — Прими, о идол наш, 
                                                       моленья наши!

^* (Здесь подразумевается воплощение Вишну в образе Рамы — героя, сокрушившего царя демонов Равану, царство которого находилось на Ланке.)

^** (Один из асуров, стремясь убить Кришну, принял облик теленка.)

^*** (Когда бог Индра, рассердившись на племя пастухов, наслал на Гокуль губительный ливень, Кришна поднял гору Говардхану и, предотвратив потоп, спас своих родичей.)

Как видим, Андаль решительно переводит действие своей поэмы в иной, значительно более крупный и возвышенный план. Теперь перед нами не дом пастуха Нанды и его семьи, а храм всемогущего бога и одновременно царя, властелина мира. И действие, которое в нем происходит,— хорошо известный в средневековой Индии ритуал пробуждения бога или царя. Его смысл состоял в том, что на исходе ночи, с восходом солнца, надо было вызволить священную особу (бога или царя, который в древности и в средние века обожествлялся) из объятий мрака и сна, призвать ее к активности, стимулировать ее сакральную жизненную силу, от которой зависели безопасность, благо и процветание всего мира. Именно этой цели служили хвалебные песнопения, исполнявшиеся перед ложем бога-царя при стечении многочисленных подданных и служителей.

Такого рода песни известны и древней тамильской поэзии. Они исполнялись странствующими поэтами-певцами перед воротами царских дворцов и получили название «тирупалли ежуччи», т. е. «поднятие со святого ложа». С ними отчетливо перекликаются гимны Андаль, что, конечно, свидетельствует о замечательной преемственности поэтической традиции. Вместе с тем и древние поэты, и Андаль, по-видимому, опирались на фольклорное творчество, в частности на обрядовые побудки, девичьи рассветные песни, воспроизведенные Андаль в более ранних строфах своей поэмы. Эти песни, обращенные вначале к подружкам, постепенно перерастают у нее в ритуальные панегирики, образующие яркую кульминацию всей поэмы.

Замечательно, что после экстатически приподнятых, можно сказать, громогласных славословий Андаль возвращается к простому, задушевному тону, выражает бесхитростные, искренние религиозные чувства деревенских девушек. Она вновь точно описывает подробности обряда, на этот раз заключительной его стадии, на которой его участницы прекращают поститься, надевают свои украшения и приступают к совместной трапезе:

XXVII.

 О ты, что обладаешь свойством побеждать неверных, Говинда*. 
 Когда, тебя воспев, обряд свершив, получим отклик твой, 
 То пусть таким он благом будет, что по всей стране его восхвалят, 
 А мы, надев браслеты на руки, сережки и ушные украшенья, 
 Браслеты на ноги и всевозможные другие драгоценности, 
 Наденем новые одежды и в сосуды, молока и риса полные, 
 Обильно, чтобы до локтей текло, начнем лить масло 
 И, вместе все за трапезой собравшись, охладимся,— 
                                  Прими, о идол наш, моленья наши!

^* (Говинда — «Предводитель пастухов» — эпитет Кришны.)

XXVIII.

 С коровьим стадом в лес войдем и будем есть. 
 В бесхитростной пастушеской семье твоими сестрами 
 Родились мы и этим обретаем благо святости. 
 О безупречный Говинда! Ведь если с нами ты, то даже и тогда, 
 Когда придется этот мир покинуть, с тобой соединенье не исчезнет! 
 Мы — дети малые и неразумные, в своей любви к тебе 
 Тебя зовем мы близкими простыми именами — будь добр к нам, 
                                                      не сердись! 
 О Господин! Желанное нам дай! — Прими, о идол наш, моленья наши!

В этом стихе в простых словах пастушек содержится несколько идей, типичных для религиозного течения бхакти. Бхакт, поклонник бога, признает свою полную зависимость от него и провозглашает свою близость с ним, причем близость родственную, почти интимную, главной ценностью своего существования.

Интересно далее, что само рождение в племени пастухов, к которому принадлежит Кришна, обеспечивает девушкам «благо святости». Во всяком случае, нет никакой речи о необходимости громоздкого богослужения, специальных жрецов или специальных, недоступных простым людям знаний. Служение любовью обеспечивает вишнуиту постоянное единение с богом даже за пределами земного существования, т. е., говоря другими словами, любовь дает возможность достичь главной для всякого индуиста цели — мокши, освобождения души от телесных пут, от цепи перерождений. Однако Андаль в следующей строфе — и это очень интересно и важно — устами девушек фактически отказывается от этого освобождения и видит свое счастье в том, чтобы сколько угодно рождаться на земле («в семью семи рождениях») в облике поклонника любимого бога. Собственно, именно об этом просят девушки и сама Андаль своего Кришну, и в этом в конце концов оказывается главный религиозный смысл их обряда.

XXIX.

 Тебя почтить пришли мы на рассвете, и пару стоп твоих, 
 Подобных золотому лотосу, мы восхваляем — послушай почему! 
 Родившийся в семье, для пропитанья своего в полях пасущей скот, 
 Ты нас и наше скромное служение тебе не оставляй! 
 Не только на сегодня обрести желанное хотим — внемли, о Говинда! 
 Всегда, в семью семи рождениях, с тобой соединившись, 
 Мы слугами твоими лишь пребудем! 
 И прочие желанья наши измени! — Прими, о идол наш, моленья наши!

В этой строфе выявляется знаменательное отличие тамильской поэмы от того эпизода из «Бхагаватапураны», который послужил для нее отправной точкой. Как мы помним, целью исполнявшегося девушками обряда плодородия, посвященного богине Катьяяни, было получение хороших мужей, потомства, богатства — словом, всего того, ради чего такой обряд совершался. В поэме Андаль тема изобилия, плодородия тоже присутствует (в особенности в III и IV строфах), однако в целом в ней, безусловно, доминирует идея обретения чисто духовных, религиозных ценностей. Девушки Гокуля просят богиню дать им в мужья Кришну (чем оправдывается включение этого по происхождению шиваитского эпизода в вишнуитское произведение). У Андаль же все их внимание сосредоточено на восхвалении бога, любовании им, на мечтах о вечном ему служении. Отсюда понятна особенность поэтики «Тируппавей», которая состоит в том, что каждая строфа поэмы, определенным образом развивая нехитрый ее сюжет, одновременно является более или менее развернутым вишнуитско-кришнаитским религиозным гимном.

В комплексе средневековой вишнуитской поэзии «Тируппавей» Андаль занимает особое место. Ведь никто другой из альваров не использовал форму песен, сопровождавших древние обряды плодородия (хотя у шиваитов есть такая поэма — «Тирувемпавей» — «Наш священный идол», созданная современником Андаль Маниккавасахаром). Но достоинства поэмы состоят не только в оригинальности ее формы, а и в своеобразном эмоциональном и интонационном ее строе. Горячая любовь к богу предстает в ней чувством гибким, многообразно проявленным. Ею окрашены девичьи мольбы и просьбы и экстатически приподнятые славословия, восхищение подвигами бога и гордость из-за близости к нему, готовность быть его слугами и спокойная уверенность в ответном чувстве. Кстати, девушкам-пастушкам, а стало быть, и самой Андаль совершенно чужды сомнения в себе и своей вере, душевные терзания или самоуничижение, которые свойственны многим другим поэтам-бхактам. Их любовь — чувство в общем ровное, полное, иногда наивное и трогательное, но всегда чистое, целомудренное. Характерно, что в поэме совсем нет той эротики, которая вообще-то типична для древних ритуалов плодородия и которой, между прочим, насыщена североиндийская кришнаитская поэзия более позднего времени.

Велико поэтическое мастерство Андаль. Ее стих в общем прост, доступен, но в то же время довольно изыскан с точки зрения звуковой организации. В этом отношении она — достойная наследница классической тамильской поэзии, называвшейся «поэзией санги», и сама это хорошо осознавала. Недаром в последней строфе поэмы она сочла нужным отметить, что написала свои стихи «языком, присущим санге».

Небольшая поэма Андаль, в свою очередь, давно уже стала классикой тамильской литературы, причем классикой не музейной, а живой. И дело не только в том, что поэма широко известна и очень популярна среди тамилов. Она активно используется в ритуальной жизни вишнуитов, до сих пор постоянно исполняется в вишнуитских храмах, причем не только в Индии, но и за ее пределами, там, где живут исповедующие индуизм тамилы (например, в некоторых странах Юго-Восточной Азии). Что касается самой Андаль, то она возведена традицией в ранг святой, и ее скульптурные изображения можно увидеть во многих вишнуитских храмах. А в ее родном селении Шривиллиппуттур существует большой храм Вишну-Вадапатрасан (т. е. «Лежащего на баньяновом листе»), один из приделов которого посвящен Андаль.