Глава четырнадцатая. В грозные годы. После войны. Стихи

Великая Отечественная война застала Ценских в Алуште. С первой минуты фашистского нашествия и до окончательного разгрома гитлеровцев Сергей Николаевич верил в нашу победу. Он оценивал и анализировал события, как военный историк и художник. И приходил к неизменному выводу:

- Успехи немцев - дело временное. Победить нас они не смогут... Никогда!

Гитлеровские полчища уже топтали Украину, подходили к Перекопу. Нависла угроза над Крымом. Надо было эвакуироваться.

Христина Михайловна поспешно собрала самые необходимые вещи. ("Не больше двух чемоданов", - говорил ей Сергей Николаевич. - Куда нам, старикам, возиться с грузом".)

В Алуште оставалось, в сущности, все их имущество, личные вещи, богатейшая библиотека в десять тысяч томов, среди которых было немало редких книг. Оставался почти весь литературный архив писателя: рукописи опубликованных и еще не публиковавшихся произведений, около 200 толстых тетрадей с записями, набросками, литературными "деталями" для "Преображения России" и других произведений, письма и т. д. Все это было сложено в шкафах и заперто в доме, поскольку взять с собой такое большое количество бумаг не представлялось возможности. Над Крымом уже летали самолеты со свастикой.

Перед отъездом из дому Христина Михайловна предложила по старому русскому обычаю посидеть минуту.

- Кто знает, вернемся ли... - сказала она.

Сергей Николаевич вскинул голову, тряхнув пышной, изрядно поседевшей шевелюрой, посмотрел на море и ответил с убежденностью:

- Вернемся!.. Обязательно вернемся. А сейчас скажем и морю, и горам, и Алуште - до свидания!.. До скорой встречи.

В январе 1943 года Сергей Николаевич писал своему другу Леониду Михайловичу Сапожникову: "...Мы выехали из Алушты очень поздно, когда был потерян Днепропетровск и немцы подошли к Перекопу. Ехали мы на своей машине на Керчь и вплоть до Краснодара, где машину сдали истребительному отряду Алуштинского района (с нами был представитель этого отряда), а сами сели в поезд и направились в Москву. В Алуште вместе с дачей погибла вся моя библиотека, где было много материалов, заготовленных для будущих романов. Теперь я чувствую себя так, будто от меня осталась только одна оболочка, хотя я и пишу все-таки ("Брусиловский прорыв" печатается в "Новом мире"). В Москве в 1941 году мы пробыли неделю... С парой чемоданов очутились в Куйбышеве, где жили до лета 1942 года, когда на 2 месяца приезжали в Москву..."

В эти грозные военные годы у Сергея Николаевича был девиз: жить и работать по-фронтовому! Никогда за всю свою жизнь писатель не работал так много и напряженно, как в годы войны. Всеми силами своего могучего таланта, всем своим пламенным сердцем русского художника и советского патриота он старался помочь фронту, нашей победе над врагом. Теперь он считал себя мобилизованным и призванным солдатом армии богатырей. В тяжелое для Отечества время он выступает со статьями в газетах, по радио. Мощный голос его звучит над страной, от передовых окопов до неумолкающих заводских станков. В газете "Правда" печатаются его страстные, вселяющие веру и силу статьи: "Арифметика и война", "Величие духа", "Севастополь", "Тебе, Москва", а также рассказ "Хитрая девчонка". В газете "Красная звезда" он публикует статьи "Мужественные образы наших великих предков", "Героический Севастополь", в "Комсомольской правде" - "Русская женщина" и т. д. В эти же годы он пишет военные рассказы и новеллы "В снегах", "Гвардеец Коренной", "Гренадер Семен Новиков", "Матрос Чистозвонов", "Пластун Чумаченко", "Рядовой Кузьма Дьяконов", "Солдат Егор Мартышкин", "Старый врач", "У края воронки", "Флот и крепость" и печатает их в журналах "Красноармеец", "Краснофлотец" и др.

Но главное - ни на один день он не прекращал работы над эпопеей "Преображение России". Несмотря на отсутствие литературных заготовок, за апрель- май 1942 года в Куйбышеве он написал военный роман "Бурная весна" объемом в 15 печатных листов. Он торопил себя, понимая, что роман его, изданный в 1943 году под названием "Брусиловский прорыв", нужен фронту так же, как и снаряды. И книга эта попала на фронт вовремя, как раз в период повсеместного наступления Советской Армии.

В конце 1942 года Сергей Николаевич вместе с Христиной Михайловной переехал на временное жительство в Алма-Ату. Жили они в доме № 88, в 28-й квартире, по улице Фурманова. Сергей Николаевич по-прежнему много и плодотворно работал над "Преображением России". К марту 1943 года был написан роман "Горячее лето" - вторая часть "Брусиловского прорыва". Вскоре вышел в свет роман "Пушки выдвигают" и начат роман "Пушки заговорили", который закончен в Алуште в 1944 году. В Алма-Ате написан и рассказ "Тузик".

С.Н. Сергеев-Ценский с женой, Христиной Михайловной. Алма-Ата. 1943 г.

1943 год для писателя знаменателен и тем, что его избрали в действительные члены Академии наук СССР.

Пламенный патриот и великий труженик, скромный во всем, он был широко популярен. Его знали, уважали и любили наравне с прославленными героями фронта. Однажды на улице Алма-Аты к нему подошел казахский мальчик и сказал:

- Тебя я, дядя, знаю: ты написал книжку?

- Написал, - ответил удивленный писатель.

- А я ее читал, - с гордостью сообщил мальчишка.

- Это какую ж такую? - поинтересовался Ценский.

- "Хитрая девчонка", - ответил маленький читатель.

Сергей Николаевич ласково заулыбался и потрепал черные вихры паренька. Через тринадцать лет он, вспомнив того парнишку, записал в своем "Дневнике поэта":

	Быть может, он теперь уже окончил вуз, 
 	Быть может, своему известен краю, 
 	Но в памяти моей остался карапуз, 
 	Мне звонко крикнувший: 
 	"- Тебя я, дядя, знаю!" 

Сергеев-Ценский был восхищен невиданным в истории человечества подвигом советского народа в битве с фашистскими оккупантами. Он, певец русских богатырей времен Крымской войны, писатель, поведавший миру о том, как преображалась Россия, стал свидетелем и участником такого подвига, на который был способен лишь народ преображенной, новой страны, лишь люди, воспитанные партией коммунистов, лишь государство, созданное великим Лениным. И он не только склонял свою седую голову перед подвигом народа, - он хотел воспеть этот подвиг, восславить советское время и его героев, показать всему миру и потомкам нашим, как и почему мы победили, создать в литературе бессмертный памятник Родине.

Еще не было завершено "Преображение России" - Сергей Николаевич рассчитывал закончить его в 1944 году, - а писатель уже раздумывал над новой большой эпопеей - о Великой Отечественной войне. В 1943 году он записал в своей тетради:

"Ничего нельзя сопоставить с эпопеей о современной войне по значительности темы. Всякая другая тема бедна и ничтожна. И если на эту тему нельзя будет писать, то лучше совсем ничего не писать. Эта тема не может не волновать все человечество во всех частях света, и важнее ее ничего нет".

Он не только мечтал о такой эпопее, - он делал "заготовки" к ней, набрасывал план и отдельные мысли, которые должны были затем воплотиться в художественные образы. Он писал:

"Война потребовала действительных знаний, действительных талантов, действительной честности, действительного умения и действительной силы, отваги, стойкости, а также, что важнее всего, действительной, а не наигранной приверженности к существующему строю (подчеркнуто мной. - И. Ш.), и вот как вдруг обнаружилось страшное количество невежд, бездарностей, воров, изменников, трусов и мерзавцев!"

Писатель, умудренный большим жизненным и творческим опытом, понимал сложность и ответственность колоссальной темы, предвидел всевозможные трудности, которые возникнут при создании новой эпопеи. Борясь за "компактный стиль" прозы, он в то же время понимал, что такую тему, как Великая Отечественная война, нельзя исчерпывающе решить в одной повести или в одном романе.

"Могут сказать, - записал Сергей Николаевич в тетради в 1943 году: - помилуйте, эпопею хотите писать! А кто же в состоянии будет прочитать эту эпопею? - Кто? - можно им возразить: - А вот же никто не предполагал, что могут люди русские выдержать немецкий огонь, десятки тысяч танков и самолетов и миллионы солдат за ними. Однако выдержали и даже отбросили их: так же точно нового читателя родила эта война. Пусть даже прочитать эпопею в 150 листов "большой подвиг", но ведь наша эпоха и есть эпоха подвига. Переродился или нет человек? Наоборот, если на огромнейшие подвиги людей ответить только рассказами короче воробьиного носа, то это будет означать банкротство беллетристики..."

И дальше Сергей Николаевич говорит, почему он считает возможным для себя браться за третью эпопею - о Великой Отечественной войне, которую он условно называет "Страшной книгой" и какой он представляет ее в самых общих чертах.

"У меня есть опыт писания эпопей, какого ни у кого из современных писателей нет... Можно смело взяться за эту эпопею после того, как будет закончено "Преображение", т. е. примерно в конце 1944 г. Если ж за это дело возьмется кто-нибудь другой, то ему и бумага в руки... Так ли, иначе ли, мне, кроме эпопеи о современности, писать будет совершенно нечего, как только я окончу "Преображение"... Что же мне остается делать после двух эпопей? Только и всего, что начать третью, найдя для нее иные, чем в "Севастопольской страде" и "Преображении", краски и слова. (Подчеркнуто мной.- И. Ш.). С другой стороны, эта третья эпопея "Страшная книга" - будет именно тем, что требуется временем, чем "мир долго-долго будет полон", т. к. весь мир принимает теперь участие в подготовке материалов для этой книги. И есть психологическая необходимость написания такой эпопеи. В ней надо отметить то, чем современный человек отличается от людей прошлого, а именно: 1. Со стороны немцев и их сателлитов: неслыханная ранее сверхчеловеческая, демоническая, сатанинская жестокость, возведенная в катехизис для масс. 2. Со стороны русских: необычное упорство в защите при весьма слабых средствах сопротивления железным колоннам немцев. Почему именно? В силу организации, которая хотя и хромала вначале, но постояла за себя на среднем этапе и постоит еще блистательнее в конце войны. Геройство немцев и геройство русских. Их проявление и причины. Тыл Германии и тыл России в первый, второй и третий периоды войны.

В этой эпопее необходимо вывести ¹/₃ действующих лиц - немцев и представителей других народов и только ²/₃ русских".

Даже из этих записей видно, какой грандиозный был замысел у писателя. А пока надо было завершать растянувшуюся на многие годы эпопее "Преображение России". Полагаясь на свою исключительную работоспособность, Сергей Николаевич надеялся в течение 1943-1944 годов закончить "Преображение". Были составлены планы повестей "Зрелая осень", "Утренний взрыв", "Приезд Ленина" и "Великий Октябрь". В одной из тетрадей сохранилась такая запись: "Зрелую осень" надо написать за три месяца - декабрь, январь и февраль, что вполне возможно, если писать по 5 листов в месяц, помня, что за один месяц ноябрь я в 1934 году написал 7 листов- половину романа "Зауряд-полк".

К сожалению, разные обстоятельства не позволили писателю осуществить свои замыслы.

Весной 1944 года Советская Армия освободила Крым от гитлеровцев. Вступившие в Алушту советские воины первыми посетили усадьбу своего любимого писателя. Дом Ценских был разрушен, библиотека, весь литературный архив, рисунки Сергея Николаевича увезены фашистскими оккупантами.

29 февраля 1944 года Ценские переехали из Алма-Аты в Москву, на свою квартиру в Доме писателей в Лаврушинском переулке.

Август. Сергей Николаевич уже в Алуште. Как он стосковался по родным местам, где провел лучшие годы своей жизни!

В первый же день он написал стихотворение, обращенное к Черному морю, к Крыму, к близким, к Родине:

	Здравствуй, море! В разлуке с тобою 
 	Я провел полтысячи лет! 
 	Меньше? - Может быть, меньше... Не скрою, 
 	Иногда не точен поэт. 
 	Это были огромные годы: 
 	Каждый год по тысяче дней! 
 	Меньше? - Не-ет! Ведь жили народы, 
 	А не тот иль иной из людей. 
 	Здравствуй, берег! Как стал ты изжеван 
 	Ненасытной пастью войны! 
 	Ты теперь не в оковах, - раскован, 
 	Зарастешь, - подожди до весны! 
 	Здесь, где был я счастливым когда-то, 
 	Ты вернешь мне бывалый уют: 
 	Здесь легендами море богато. 
 	Слушать их - мне завещанный труд.
  ................................. 
 	Здесь победное знамя колышет 
 	С гор моих набегающий бриз; 
 	Каждый камень тут летопись пишет, - 
 	Только сердцем к нему прислонись. 
 	Сердце слышит и берег и море, 
 	Сердце бьется тревожно во мне... 
 	Час придет, - на геройство и горе 
 	Отзовется оно в тишине! 

Последние строки говорят о том, что он еще был полон надежды написать "Страшную книгу". Но тут случилось то, чего маститый художник, академик, автор двух эпопей никак не предвидел. Сразу же после окончания Великой Отечественной войны в нашей литературе и искусстве слишком активизировались эстетские и космополитские группировки, для которых Ценский был "пятым колесом в телеге", Началось с того, о чем уже говорилось: журнал "Новый мир" отказался печатать один из последних романов "Преображения России" - "Пушки заговорили".

Эпизод этот произвел на писателя удручающее впечатление. Ведь совсем недавно, в сентябре 1945 года, в связи с семидесятилетием со дня рождения, он получил столько теплых приветственных телеграмм от ведущих писателей, которые очень высоко оценивали его труд.

"Поздравляем и обнимаем дорогого юбиляра. От души желаем здоровья, бодрости, сил. Вересаев, Иван Новиков".

"Кланяюсь Вам за Ваш талант, за Вашу гениальную память. Глубоко верю, что напишете шестьсот. Панферов". (Шестьсот авторских листов. Всего Ценским написано 500 авторских листов художественных произведений. - И. Ш.)

Вспоминается одна из телеграмм 1940 года: "Блестящая творческая жизнь большого художника является образцом писательского трудолюбия и борьбы за высокое мастерство. Желаем много лет Вам здравствовать и так же блестяще трудиться на пользу советского искусства. Ставский, Гладков, Леонов".

И вот теперь его отказываются печатать и издавать.

Сергей Николаевич был человеком сильным. Казалось, за годы нелегкой литературной судьбы он должен был привыкнуть и к замалчиванию и к несправедливой, бездоказательной критике. Но предел бывает всему; очевидно, дал себя знать и возраст. Когда почтальон принес толстый пакет с романом "Пушки заговорили", Сергей Николаевич вспылил: он метался по "шагальне", как разъяренный лев. Ощетинились брови и усы. Мощный густой голос гудел:

- Им это не подходит. Почему?.. Может, вы знаете, Христина Михайловна, почему им это не подходит? Ведь напечатали же они, "Новый мир", мой предыдущий роман - "Пушки выдвигают". А когда "Пушки заговорили", они в кусты, так что ли?.. Тема не та?.. А я считаю - именно та самая. Художник и народ, искусство и жизнь - вот главная тема романа моего. А вторая, параллельная тема, если вам угодно знать, - война и народ. Против мировой бойни я выступаю. Так в чем же дело? Разве не это сейчас главное?.. За то, чтоб искусство служило людям, чтобы поднимало глыбы народной жизни... Вот... Чтобы не знали люди больше войн.

Он остановился у стола, на котором лежала возвращенная рукопись романа, и дрожащими руками начал быстро перелистывать страницы, вынул одну и снова заговорил:

- Ведь мой Сыромолотов не чахлые натюрмортики пишет, а эпическую картину о революции. Вы послушайте, что это за картина...

- Да я же знаю, Сергей Николаевич, я все знаю, - перебила жена.

- Знаю, что знаете, но все-таки послушайте. Вот: "На картине должна была воплотиться мечта очень многих поколений русских людей, и зритель при взгляде на гигантское полотно должен был почувствовать, что перед его глазами последний акт вековой борьбы, что заморозивший Россию царский режим рушится у него на глазах. Какие краски просились из него, художника Сыромолотова, чтобы засверкать на холсте решимостью, перед которой немыслимо устоять даже дерябиным! Какое выражение лиц - общее для всех и особое для каждого! Какой порыв многотысячного народного тела, порыв, ничем не более слабый, чем шторм на море!"

Процитировав эти строки, он с минуту стоял молча, а затем произнес почти шепотом:

- Такие художники, как мой Сыромолотов, кое-кому из наших... не нравятся. Пигмей всегда страшится богатыря!..

Оставив рукопись, он вышел в сад. Медленно, устало, чего с ним раньше не случалось, побрел к любимой скамейке, опустился на нее и, глядя на море, просидел почти час.

Что делать дальше? Над чем работать? Заканчивать "Преображение"? А кому оно нужно? Читателю? Так ведь к читателю не пускают редактора... Нет, хватит... никаких больше эпопей, никаких романов... только вот... где бы найти сил, чтобы заставить себя не писать? Ничего больше не писать... Это очень трудно. Это, пожалуй, будет невозможным. Когда ярый курильщик вдруг бросает курить, ему советуют первое время леденцы вместо папирос сосать. Говорят, помогает. А какие ему леденцы придумать? Дневник? Старомодно, да и ни к чему он. Вот разве стихи, вспомнить молодость... Если вести "Дневник поэта"?..

Да, он не мыслил себя без труда и на восьмом десятке. Но история с романом "Пушки заговорили" его глубоко потрясла. Он решил навсегда оставить творчество. А так как вообще не писать он не мог, то завел себе "Дневник поэта", куда ежедневно записывал несколько стихотворений, откликаясь на события дня, выражая свои раздумья, впечатления. Это, собственно, не стихи, это первые черновые наброски, не отшлифованные, не отточенные, потому что писатель не собирался их печатать. Они не все равноценны по своей художественности, хотя в них всегда заключены острая мысль художника, большие человеческие чувства, тонкие наблюдения. Немало в "Дневнике поэта" поистине великолепных четверостиший.

"Дневник поэта" состоит из стихотворений самых различных размеров, от четырехстрочной миниатюры до большой баллады. Тут и лирика, и эпос, и сказки, и политическая сатира, и публицистика. Разнообразна и широка тематика его стихов: о Родине своей ("Родина", "Русскому народу", "Родная земля", "Наш взрыв", "Шестая пятилетка", "Целина", "Размах" и десятки других); о партии ("Идут коммунисты", "Великий Октябрь" и т. д.); о борьбе за мир - несколько десятков стихов о советских воинах и моряках ("Тральщик", "Старый водолаз"); о международных делах, о литературе и искусстве. Большой раздел занимает в "Дневнике" крымский пейзаж, море, лирика.

За двенадцать лет - с 1946 по 1958- "Дневник поэта" разросся до пяти толстых томов.

Советский читатель плохо знаком с поэтическим творчеством Ценского. Сергей Николаевич своих стихов редакциям не предлагал. Примерно с 1956 года стихи Ценского стали изредка появляться в центральной печати ("Правда", "Известия", "Огонек", "Литературная газета", "Советский воин", "Москва", "Советский флот" и др.). Инициатива в публикации принадлежала опять-таки не писателю, а либо его друзьям, либо редакциям, которые обращались к нему с просьбой дать стихи. Лишь в год смерти Сергея Николаевича в библиотечке "Огонек" вышла его "Родная земля" - книжка стихов, написанных в 1946- 1948 годах.

По-особому тепло и проникновенно звучит у Сергеева-Ценского тема Родины; он любит Родину "до боли сердечной", для него и само слово "Россия" звучит величаво - "круглое, как шар земной". Зная две России - старую, дореволюционную, и новую, преображенную гением трудового народа и его Коммунистической партией, - он взглядом великого человеколюбца всматривался в приближающийся коммунизм. Для него было совершенно ясно, что

	Идти к коммунизму, - 
 	Значит идти к изобилью. 
 	Идти к коммунизму, - 
 	Значит к миру идти... 

Он понимал и чувствовал неотвратимую поступь нового мира и славил его:

	И коммунисты идут 
 	Старому миру на смену, - 
 	Верят им люди труда, 
 	Им отовсюду внемля. 
 	Старому миру придется 
 	Оставить земную арену; 
 	Хлопнуть желает он дверью? - 
 	Вынесет это земля! 

 	 ("Идут коммунисты") 

Писатель радовался каждому нашему успеху. Он приветствует тружеников целины и советских ученых, победу египетского народа над интервентами и провозглашение независимости Судана.

Чувством национальной гордости проникнуто все творчество писателя. Прочтите стихотворение "Скала Шаляпина". Русский гений, поющий над морем на крутой скале, ночью, в канун Октября, встает былинным великаном.

	Быть может, волжскую кручину 
 	Хотел он морю передать, - 
 	К нему лицом он пел "Лучину", 
 	Так пел, как мог лишь он певать. 
 	    Тоску народную по свету, 
 	    По лучшей доле на земле 
 	    Вложил Шаляпин в песню эту 
  	    В ту ночь пред морем на скале. 
 	И будто понимало море, 
 	Внизу приглушенно шурша, 
 	Как изнывала в русском горе 
 	Большая русская душа. 
 	    А на скале, как на эстраде, 
 	    Все так же к морю обратясь, 
 	    Шаляпин пел не скуки ради, 
 	    А будто бы заре молясь. 
 	Он пел о том, что "Жил когда-то 
 	Король, - при нем была блоха..." 
 	И жутко было от раскатов 
 	Могучих взрывов "Ха-ха-ха!.." 
 	    Могло и море слышать, - плохи 
 	    Еще дела людей нагих. 
 	    Король был снят, - остались блохи 
 	    В кафтанах бархатных своих. 

Поэт знает, что победа трудящихся добыта в кровавой борьбе. Но тем и дороже она, эта победа.

	Какой бы ни была багровой, 
 	Заря пришла!.. Сияй, заря! 
 	Завоеванья Октября 
  В жизнь проводи рукой суровой.

 	            ("Великий Октябрь") 

Жизнь наша, время великих свершений требует сильных людей, и "не годится тот, кто хилый, для исполинского труда".

Поэт видит мощный луч Октября, светящий над всей планетой; народ наш открыл новую эру в истории человечества. И Ценский гордится этим.

	Но все и вся преодолев, - 
 	Разруху дикую и голод, - 
 	И слабых стон, и сильных гнев, - 
 	Наш новый строй, хотя и молод, 
 	Однако людям древних стран 
 	Он указал дорогу к свету... 

                    ("Размах") 

Как современник и боец, Ценский хочет идти бок о бок с молодыми строителями новой жизни, волнением которой он охвачен по-юношески горячо; его сердцу знакомы и тревоги и радости грядущего, завтрашний день Отчизны, в величие и торжество которого он так верит. Вера в светлое будущее рождается в нем из веры в неистребимую силу и гений своего народа, который выстоял перед многими ураганами истории, одолел всех врагов, пришедших с мечом на его землю.

	Народ-силач отбросил их ораву,
 	Идет, как шел, к намеченной мечте. 
 	И пусть оттуда, изо мглы тумана, 
 	Ему грозят кровавою войной, - 
 	Земля, которая не меньше океана, 
 	С ним встанет рядом на последний бой! 

                      ("Русскому народу") 

Этот внутренний пламень, жар души, как говорил сам поэт, страстная прямота русского характера видны в каждой строке его лучших стихов. Какой чистотою чувств и цельностью характера звучат похожие на девиз строки:

 Так живи, чтоб жалости 
 	 Не возбудить ни в ком. 
 Чтобы приступ усталости 
 	 Был тебе не знаком. 
 Чтоб подальше, сторонкою 
 	 Обошла тебя хворь. 
 Песню петь - только звонкую, 
 	 Спорить - яростно спорь. 
 Закали себя смолоду 
 	 И не прячься ты в тень, 
 Если даже от голоду 
 	 Туго стянешь ремень... 

                     ("Так живи") 

В этих словах, упругих, простых и точных, - весь Сергеев-Ценский, художник и гражданин. Он понимал, что стихи его не понравятся стилягам от поэзии, что в лучшем случае их сочтут старомодными. 3 января 1953 года он записал в "Дневнике поэта":

           НЕПОЭТУ 

 	Ты думаешь, что рифмовать строку 
 	И рвать ее в клочки - поэзия? 
 	Напрасно! Поэзия не то... Есть "Слово о полку" - 
 	Лет восемьсот живет, и как оно прекрасно! 
 	Поэзия - в чем ум и глубина, 
 	Чем восторгаются, что мощно всех волнует. 
 	Что просветляет жизнь, как солнца луч, до дна, 
 	А у тебя она и не ночует! 
 Вспомним, когда-то Маяковский говорил о своей поэзии: 
 	Знаю, 
 		лирик 
 			скривится горько, 
 	Критик 
 		ринется 
 			хлыстиком выстегать: 
 	- А где ж душа?! 
 		Да это ж - 
 			риторика! 
 	Поэзия где ж? 
 		Одна публицистика!! 

О таких критиках Сергей Николаевич писал в "Дневнике поэта":

	"Тащить и не пущать" - твое предназначенье, 
 	Но почему ж ты в критики попал? 
 	Тебе бы дать шинель, свисток, вооруженье, 
 	А критика - совсем не твой квартал. 
 	Белинский критик был! Он понимал искусство! 
 	Он соплеменник был всем истинным творцам. 
 	И светлый ум имел, и сколько было чувства! 
 	Ты ж... не Белинский, нет, - сознайся в этом сам. 

                                             ( "Некритику") 

Эти строки относятся к 1953 году. А 10 августа 1955 года он опять возвращается к той, по словам Е. Петрова, грубой и вульгарной критике, которая только портила художнику жизнь. В "Дневнике поэта" мы находим восемь строк:

	Если ты атлет, то гири поднимай, 
 	Если ты бегун, то бегай без оглядки, 
 	Если ты вратарь, мячи не пропускай, 
 	Если ты влюблен, люби во все лопатки; 
 	Ну, а если книг читать ты не привык, 
 	Если пить и жрать - одна твоя отрада, 
 	То какого ж черта, скажем напрямик, 
 	Учишь ты меня, как мне писать их надо. 

Как писатель, он знал себе цену и шел в литературе своей дорогой. Он не мог покривить душой ни в своем творчестве, ни в жизни: за это его любили и уважали. Очень справедливы его слова о себе самом, датированные 25 мая 1954 года:

Ни из кого и никогда 
Не создавал себе кумира, 
Спины не гнул пред сильным мира 
И дня не прожил без труда. 

Когда наши недруги за рубежом на всех перекрестках шумели о "свободе творчества", о том, что якобы советские писатели лишены такой свободы, Сергей Николаевич записал в "Дневник поэта":

	Я свободней себя никого не видал, 
 	Никогда не сидел под замком, 
 	И цепей я не рвал: не слыхал я о том, 
 	Кто бы в цепи меня заковал! 
 	Вон орел надо мною кружит в вышине, 
 	Смотрит, жив ли, кто песней богат... 
 	Жив пока еще, жив! Вольно дышится мне! 
 	Шлю привет тебе, младший мой брат! 

                        ("Орлу надо мною") 

В "Дневнике поэта" много веселого народного юмора ("Рецепт долголетия"), немало и злых сатирических строк:

	С детства его захвалили, 
 	С детства его заласкали, 
 	И молодой его силе 
 	Ношу тяжелую дали. 
 	Ношу он тотчас же скинул, 
 	Точно его оскорбили; 
 	Где-то бесследно он сгинул, 
 	Да и о нем позабыли. 

В своей пейзажной лирике Сергей Николаевич остается певцом Крыма, который он искренне любил всю жизнь. Недаром же он писал в канун своего 80-летия:

	Полвека море вижу я 
 	И каждый день я вижу горы, 
 	И, речи их в себе тая, 
 	Веду я с ними разговоры. 
 	Здесь, на границе двух стихий, 
 	Какое вечное движение, 
 	И звуков, рвущихся в стихи, 
 	И мыслей бурное цветенье. 
 	И в то же время здесь отстой 
 	Всего, что пережито мною, 
 	Такой насыщенно-густой, 
 	Как воздух раннею весною. 
 	Я здесь ношусь, а не бреду, 
 	Свою я черпаю здесь силу, 
 	И если я куда уйду 
 	Отсюда, - только лишь в могилу! 

                 ("Граница стихий") 

Когда Сергею Николаевичу случалось выезжать в Москву или в какой-нибудь другой город, он тосковал по Крыму. Так бывало с ним и до войны. А после войны привязанность к Крыму сказывалась еще острей. В марте 1946 года Ценские приезжали в Москву. Не мог Сергей Николаевич долго быть в столице: спешил на юг, напоминая Христине Михайловне то и дело:

- Там же сейчас весна, солнце, цветы!

И как только вернулся в Алушту, в первую же ночь написал стихотворение "Дома":

	Я дома, я дома, я дома вновь, 
 	И горы со мной говорят, 
 	И мне показало свой новый наряд 
 	Море, - моя любовь! 
     	Золотом крокусов склоны цветут 
 	     Там, и вон там, и тут! 
 	     Не колыхнется морская волна: 
      	Блеск, синева, тишина! 
 	Мир предо мною высок и широк, 
 	Вечности поступь легка. 
 	Гладит мне волосы, как ветерок, 
 	Чья-то родная рука. 
       Нотной бумаги мне больше готовь! 
       Тихо поют, слышу я, 
 	     Горы, - мои великаны друзья, 
       Море, - моя любовь! 

Море и горы своими картинами вечного и грандиозного давали ему вдохновение, силы, щедрые краски, а в дни неудач успокаивали.

	На свет, на солнце, на простор 
 	Иди, когда в тисках у горя, - 
 	И высоте учись у гор, 
 	А широте учись у моря. 
 	Ты позабудешь с жизнью споры, 
 	Благословляя бытие, 
 	Когда поймешь, что море, горы 
 	Лишь продолжение твое. 

Лучшие стихи Сергеева-Ценского написаны в пушкинско-некрасовских традициях. В таких стихах присутствует человек, потому что судьба человека всегда была, есть и будет главной заботой писателя.

        ЖУРАВЛИ 

 	Журавли летят над Черным морем, - 
 	Крик весны уносят в бесконечье... 
 	Эх, нельзя ли вас навьючить горем, - 
 	Унесли бы горе человечье! 
 	    Заклубилось горе за морями, 
 	    Выползая из тугой кошницы, 
 	    Не цветет там небо янтарями, 
 	    А висят пожаров багряницы. 
 	Лили кровь, да не залили кровью; 
 	Слезы льют, да не зальют слезами; 
 	Горе видит, - не ведет и бровью, 
 	А в крови-слезах все тонут сами. 
     	Журавли - апреля колокольцы! 
     	Вы там были, - сверху вам виднее,- 
     	Где сплелось людское горе в кольца, 
 	     Где оно теперь всего чернее. 
 	     Что ни день летите косяками... 
 	Изорвали б в клочья злое горе, 
 	Пронесли б его под облаками 
 	Да с размаху бросили бы в море! 

Двадцать лет минуло с тех пор, как написано это стихотворение, но и сегодня оно кажется современным и актуальным.

Сергей Николаевич пользуется атрибутами так называемого классического русского стиха, не боясь быть "старомодным". Не гонится он за необыкновенной рифмой. Для него главное - мысль стиха. Без большой, глубокой мысли нет поэзии, а есть стихоплетство, этакий словесный флирт, говорил Ценский.

Надо полагать, что когда-нибудь лучшие страницы из "Дневника поэта", а также стихи 30-х годов Сергея Николаевича Сергеева-Ценского станут достоянием широких читательских кругов.

Говорят, нет худа без добра, но все-таки это худо для нашей литературы, что в течение почти пяти лет крупнейший советский прозаик расходовал силы и талант не по прямому назначению, забросив работу над большими произведениями прозы.

И, конечно, отрадно, что в 1950 году Сергей Николаевич возобновил прерванную работу над эпопеей "Преображение России". Летом 1952 года он записал в "Дневнике поэта":

	Ничего... Не все ж одни удачи... 
 	Слишком жизнь тогда легка была бы. 
 	Не к лицу нам жалобы да плачи: 
 	Не настолько мы с тобою слабы! 
 	Погрустим слегка, да перестанем. 
 	Жить, так жить... Печалиться успеем. 
 	Подтянувшись, соколами глянем, 
 	Да работу новую затеем! 

                            ("Неудача") 

"Новая работа" в то время шла полным ходом. Сергей Николаевич писал вторую часть "Пристава Дерябина" и вторую часть "Преображения человека" - "Суд". Почти одновременно он работал над романом "Утренний взрыв", первая половина которого печаталась в журнале "Октябрь" в 1955 году. Публикование его совпало с 80-летием со дня рождения С. Н. Сергеева-Ценского, широко отмеченным советской общественностью. Правительство наградило писателя орденом Ленина. Военные моряки преподнесли ему в дар адмиральский кортик. А Сергей Николаевич "и в восемьдесят лет остался телом прям и юн душою".

Военные моряки в гостях у Сергея Николаевича. Алушта. 1955 г.

Он по-прежнему продолжал работать над "Преображением России", рассчитывая закончить эпопею к своему 85-летию.