Качество работы, оплата за труд

В каком бы районе или городе Ирана ни работал переписчик, всякий раз, получая заказ на изготовление рукописи, он обговаривал с потребителем-заказчиком условия оплаты выполняемой работы. Обычно оплачиваемая работа сводилась к двум видам: либо переписка выполнялась целиком, за твердо установленную плату макту', поэтому такой подряд получил название муката'а, либо каждая часть переписываемого сочинения оплачивалась сдельно (уджрати).

В обоих случаях для недобросовестного переписчика открывался широкий простор для обмана заказчика. В первом случае мастер, стремясь как можно скорее выполнить заказ, сокращал по своему усмотрению текст сочинения, содержащегося в рукописи, а во втором он поступал противоположным образом: в текст вносились значительные по объему дополнения, поскольку оплата была по количеству листов. В известной мере (помимо широкой популярности) мы, видимо, обязаны подобной практике тем, что если в XV в. число газелей Дивана Шамс ад-Дина Мухаммада Хафиза Ширази (ум. 792/1389-90) не превышало пятисот, в XVI в. колебалось в пределах шестисот, то в XIX в. мы встречаем списки, в которых число газелей достигает восьмисот. Подобных примеров можно было бы привести великое множество, история текстологии дает нам для этого богатый материал. Особенно повинны в обмане заказчика известные мастера и знаменитые каллиграфы. Ведь не секрет, что в практике современных текстологов при подготовке к изданию текста какого-либо сочинения в качестве основного еще никогда не привлекался список, переписанный признанным мастером художественного письма. Шедевры каллиграфического искусства, радуя взор знатока и ценителя красотой и четким ритмом почерка, гармонией его линий и форм, в то же время вызывают досаду у специалистов-филологов засоренностью и ненадежностью текста представленных в них сочинений. Естественно, что особенно тяжкая судьба в этом отношении выпала на долю тех сочинений, что были особенно популярны в средневековом Иране: Шах-наме Фирдоуси, Маснави-йи ма'нави Джалал ад-Дина Руми, Гулистан и Бустан Муслих ад-Дина Са'ди Ширази, Диван Хафиза. Каждое из этих сочинений дошло до нас в нескольких сотнях копий⁶¹.

⁶¹ (Согласно статистике рукописей Шах-наме, приведенной И. Афшаром,. до нас дошло 229 датированных списков и 232 не имеющих дат (но определяемых по палеографическим данным), переписанных между концом XIII и концом XVII в. [12, с. 131-160, 161-185 (из 461 рукописи украшены миниатюрами 243)]. Согласно А. Мунзави [105, 4, с. 2935-2956], до нас дошло 525 списков Шах-наме. Этот же автор в своем справочнике отмечает 373 рукописи: Маснави-йи манави [т. 4, с. 3144-3164], 138 списков Бустана [т. 4, с. 2663- 2668], 323 - Г у листана [т. 5, с. 3602-3616] и 335 списков Диван-и Хафиз [103, с. 303-309] (в числе последних не учтены 54 списка из собрания ИВ АН СССР, что составит с приведенной выше цифрой А. Мунзави 389 рукописей). Рукописей указанных сочинений дошло до наших дней, несомненно, больше. Например, только в "Индексе миниатюр рукописей "Шах-наме"" (ч. 1), подготовляемом под руководством О. Грабаря, отмечено почти 300 иллюстрированных списков)

Текстологические исследования показывают, что обычно наиболее близко к оригиналу воспроизводились сочинения по алгебре и геометрии, астрономии и химии, медицине и минералогии и т. п., т. е. то, что мы сейчас бы назвали точными и естественными науками, а также труды по различным вопросам богословия. Последние проверялись знатоками-богословами, которые в случае необходимости ставили на них помету, подтверждавшую их соответствие оригиналу и разрешавшую ими пользоваться (иджаза)⁶².

⁶² (Рукопись при этом повышалась в цене, и это была одна из статей дохода как для давшего разрешение, так и для продавцов книг. Укажем на одного такого богослова - известного грамматиста и кади Багдада Абу Ca'ида Хасана б. Абдаллаха б. Марзбана (ум. 368/979), перса, родом из г. Сираф на побережье Фарса. Он часто брал книгу, которую переписал кто-либо из его учеников, и, не сверяя ее, в конце делал приписку: "Говорит ал Хасан б. Абдаллах, сия книга прочитана [мною], правильная" ([193, с. 63], а также [139, с. 106], где приведена биография этого факиха указан список его трудов). В 706/11306-07 г. знаменитый историк Рашид ад-Дин Фазлаллак разослал свои трактаты по различным вопросам мусульманского богословия 102 наиболее авторитетным факихам-теологам. Все их иджаза (одни пространные, другие краткие), подтверждавшие правоверность взглядов и суждений автора трактатов, были впоследствии включены им в свое собрание сочинений - Таснифат-и Рашиди (полный перечень лиц, давших иджаза, см. [163, с. 482- 485]). В библиотеке Вазири в г. Иезде (Иран) хранится "Сборник иджазат (№ X 1708), содержащий около 100 разрешений на "публикацию" богословских сочинений разных авторов. Сборник начал составлять Хусайн б. Абд ас-Самад в Мешхеде в 971/1564 г. (л. 2а), а продолжил его сын - знаменитый впоследствии шиитский богослов Баха ад-Дин Мухаммад Амили (1547- 1621). См. его автограф, датированный 1003/1594-95 г. (л. 2а))

Иначе обстоит дело с текстами других жанров персидской рукописной книжности - поэзией⁶³, "художественной" прозой, историей, космографией, агио- и биографией и т. п. Когда известный современный иранский ученый Муджтаба Минуви пишет: "...иранские переписчики (за исключением ничтожного числа) имеют обыкновение, когда снимают копию с какой-либо книги, писать все, что заблагорассудится их каламу. Впоследствии' они уже не сверяют написанное с оригиналом, который копировали, и оставляют неисправленными ошибки, возникшие в процессе переписки" [99, с. 5], - этот упрек в адрес писцов в одно и то же время справедлив и несправедлив. Он справедлив с позиций современного отношения к письменному наследию и требований к человеку наших дней, справедлив также в отношении небрежных, невнимательных и малограмотных средневековых переписчиков⁶⁴.

⁶³ (Еще в средневековом Иране образованные и читающие круги обратили внимание на засоренность текстов некоторых наиболее популярных сочинений. Здесь налицо прямая связь: чем чаще сочинение переписывается, тем более в него вкрадывается ошибок. Были сделаны попытки улучшить текст этих произведений, сопоставляя его по многим спискам. Если в отношении редакции Шах-наме 829/11425 г., предпринятой в Герате при Байоунтурнмирзе, и двух редакций Диван-и Хафиз, выполненных в Герате в 907/1501 г. по приказу Фаридун-мирзы и в Бухаре в 1069/1658-59 г. для одного из джуйбарских шейхов по имени Сиддик-ходжа, трудно судить о методах и принципах, которыми руководствовались кодификаторы, составляя текст, то о редакциях Хадикат-и Сана'и и Маснави-йи маснави Джалал ад-Дина Руми мы можем сказать более определенно. Текст этих сочинений следует, видимо, отнести к разряду критически разобранных, поскольку персидский ученый Абд ал-Латиф б. Аб-даллах ал-Аббаси не только указал количество привлеченных им списков, но и все разночтения по ним вынес на поля, и мы, таким образом, имеем возможность оценить его работу. Редакции эти были выполнены в Индии в 1039/1629 и 1030/1622 гг. соответственно)

⁶⁴ (Но ведь и в наши дни изредка случается нечто подобное. Например, в 1970 г. в Иране вышло в свет коммерческое издание Шах-наме Фирдоуси. В конце печатания издатель узнал, что четыре последние страницы останутся пустыми. Тогда он пригласил местного поэта и предложил ему, конечно, небезвозмездно "дописать" Фирдоуси в размере поэмы (мутакариб). Предложение было принято - Фирдоуси "дописан", и издание разошлось без какого-либо сообщения о дополнении. Еще один пример недопустимого вмешательства в текст источника. В 1945 г. в Тегеране был издан перевод Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны ("Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны"), подготовленный Мухаммад-Али Насихом. Переводчик "весьма вольно обошелся с текстом ан-Насави, добавив к нему большое количество своих собственных стихов" [111, с. 16].)

Но справедлив ли будет такой подход к средневековому переписчику или грамотному человеку вообще (рукописи переписывались не только профессионалами)? Можно ли к нему подходить с нашими мерками: ведь мы практически весьма слабо и туманно представляем себе тот комплекс оценок, которыми он руководствовался в своей повседневной духовной жизни.

Думается, что все "исправления", искажения и ошибки, которые мы встречаем в рукописных текстах, можно было бы свести в принципе к двум группам. Первая - ошибки и описки, связанные с технической стороной работы и совершенные случайно: по недосмотру, при переписке на слух, под диктовку⁶⁵, по небрежности или непониманию текста и т. д. К другой группе относятся "исправления", внесенные в текст сознательно, они по сути своей носят уже редакционный характер (мы не касаемся в данном случае преднамеренных идеологических подновлений). Действительно, как бы ни был добросовестен переписчик, как бы ни был он грамотен и образован, он, копируя сочинение, написанное за сто, двести, а то и более лет до него, не мог - чисто психологически - не вносить в текст отдельных изменений. В известной степени этого от него требовали как представления и критерии его эпохи и среды, так и такая всеобъемлющая система, как родной язык. Осовременивая своими "исправлениями" язык памятника, упрощая синтаксис и обороты, вводя пояснительные бейты к тексту, переписчик отнюдь не считал, что он искажает текст автора, наоборот, он полагал, что приближает его к своим современникам, облегчая им его восприятие [128, с. 160-161]. Известно, что на мусульманском Востоке понятие авторского права было весьма и весьма туманным. Подобной практике способствовала и сама литература, в которой благодаря широко используемым методам заимствования, подражания и ответа-назире стиралась разница между прошлым и настоящим.

⁶⁵ (В основном эти ошибки касались слов арабского происхождения и написания определенного артикля перед так называемыми "солнечными" буквами, т. е. тех случаев, когда орфография не отражала произношения [118, с. 74-77])

Неудивительно, что недоброкачественные списки, вышедшие из-под калама писца, вызывали как нарекания заказчиков, так и недовольство авторов. Весьма колоритный рассказ приводит Алишер Навои (1441-1501) в Маджалис ан-нафа'ис ("Собрание утонченных") о случае с известным гератским мастером нанесения золотого крапа в рукописи Абд ас-Самадом Маш-хади⁶⁶, который время от времени выступал в качестве переписчика. Однажды Алишер Навои поручил ему переписать Диван Абд ар-Рахмана Джами. Когда каллйграф закончил свою работу, Навои передал список автору, с тем чтобы тот проверил текст. Спустя несколько дней Джами сказал Навои: "Писец так переписал книгу, что похоже, он обязался не написать ни единой строки без ошибки". В свою очередь, Навои попросил Джами собственноручно выправить копию. Джами выразил согласие и, внеся необходимые исправления, написал поверх списка своей рукой следующее кит'а:

 Каллиграф, как ланиты красавиц,
 украсил слова мои прекрасным почерком.
 Но вот [беда] - повсюду в них из-за ошибок переписки 
 то что-либо добавлено, то [чего-то] недостает.
 Внес я в них; направления своей рукой,
 хотя и не получилось так [красиво], как мне бы хотелось.
 Я выправил все, что он сотворил
 с моими стихами своим письмом [17, 2, с. 402].

⁶⁶ (Этот мастер нанес золотой край в рукописи Хал-наме Арифи (список ГПБ, D 440), переписанной Зайн ад-Дином Махмудом ал-Катибом в Герате в 901/1495-96 г. для библиотеки Му'изз ад-Дина Ахмада (о нем см. также [28, с. 232; 31, с. 262, 350, примеч. 384; 17,2, с. 402; 56, с. 147])

Известный поэт XVI в. Мухаммад б. Сулайман Фузули (ум. 963/1555-56) в предисловии к своему сборнику азербайджанских стихов просил защиты "...от того глупого писца, круглого невежды, чье дурное перо является киркой, разрушающей здание просвещения, а калам, наводящий тоску, служит зодчим, воздвигающим здание глупостей. Он то одной точкой превращает "любовь" в "мучение", то, изменив одну букву, заставляет читать слово "благо" как "бедствие"...".

 Пусть станет несчастным скитальцем, подобно перу, 
 тот безмозглый, 
 Чей калам служит ломом, разрушающим основу просвещения. 
 Почерком он украшает облик слов, но какая польза [от этого], 
 (Коль он чернотою (т. е. ошибками) своего письма скрывает, 
 как завесой, красавицу смысла! [10, с. 78].

Эти примеры отражают вполне понятную реакцию недовольства авторов, которая на первый взгляд кажется несколько гипертрофированной. Но вот один из редких официальных документов, составленный по приказу Султан-Хусайна Байкары (1469-1506) на имя знаменитого каллиграфа Султан-Али Машхади (1435-1520) (приведен нами в сокращении): "Да знает квинтэссенция каллиграфов Мавлана Низам ад-Дин Султан - Али... поскольку наши личные сборники, переписанные его редкостным по красоте пером, оказываются наполненными множеством ошибок и погрешностей и исправление [их] в столь очаровательном письме никому не возможно, [выходит] так, как говорят. Стих:

 Ничего не стоит одежда 
 Наполовину из атласа, наполовину из паласа...

Несмотря на то что он прекрасно разбирается в книге [наших] тюркских стихотворений, а равно в правилах поэзии столь же высокосведущ, чрезвычайно странно видеть это в его работе. Непреложно ведь установлено, что нужно писать [точный] смысл и такое же расположение слов одного бейта и даже одного стиха, как у поэта, и как можно лучше вникать в каждую [его] мысль. И если порча, вызываемая отсутствием выдержки каллиграфа или опискою его пера, коснется основных принципов произведения [писателей], то это будет причиною расстройства мысли [автора], и ущерб в этом тяжело отзовется на его сердце...

Вывод из приведенного тот, что так как направление мысли поэта обусловливается его способностью к стихосложению и является результатом его врожденного мышления, то в отношении верности и правильности [копии с его произведения] каллиграфу и переписчику нужно и [даже] настоятельно необходимо [только] после должного рассмотрения [текста оригинала] постараться переписать его так, дабы [все] пером его удивительного письма было бы охранено от огорчения ошибками и порчею [текста] и страницы книги тех желаний, которые вложил в нее автор, были бы свободны от необходимости их исправления. [Поэтому] все, что бы он (Султан-Али) ни написал, пусть постарается представлять [нам] лишь по надлежащем сличении [с оригиналом], чтобы [это] могло стать [своего рода] возмещением того, что было прежде. Только" [124, с. 163- 165] ⁶⁷.

⁶⁷ (Еще один экземпляр этого указа хранится в библиотеке Литературного факультета Тегеранского университета (рук. № 133 Муншаат, л. 816-826))

Приведенные примеры, сколь бы ни были они эффектны и красочны, нехарактерны для персидской рукописной книжности. Они являются исключением, уже хотя бы потому, что единичны и редки. Конечно, книги, переписанные от руки, не могли не содержать описок и ошибок: их переписывал человек. Но это отнюдь не означает, что вся персидская словесность, дошедшая до нас через посредство рукописи, оказалась очень далекой по своему содержанию от авторских оригиналов⁶⁸, поскольку была искажена многократным копированием [22, с. 178-179]. Горькая шутка, ставшая затем крылатым выражением, что персидское сочинение, трижды переписанное, становится арабским, была сказана по поводу тех произведений, которые были особенно популярны, имели широкое хождение и распространялись в сотнях и сотнях списков. Это обстоятельство, безусловно, сыграло решающую роль в том, что их текст был засорен позднейшими вставками, пояснениями, "исправлениями". Но подобных сочинений было очень мало, всеобщее признание и популярность оказались весьма тяжким бременем для текста этих произведений, первое место среди которых, несомненно, занимает Шахнаме Фирдоуси. Именно это обстоятельство имел в виду Лутф-Али-бек Исфахани Азар (1722-1781), когда мимоходом заметил в своей антологии Аташкаде ("Капище огня"): "В настоящее время нельзя сказать, сохранилась ли в этой книге хотя бы одна [подлинная]" строка Фирдоуси" [22, с. 181].

⁶⁸ (В этой связи представляется уместным высказать здесь следующее соображение по поводу расхождений между различными списками собрания стихов (диван) одного и того же поэта, абстрагируясь от сознательных "исправлений", подновлений, добавлений и интерполяций. Дело в том, что поэты, сами составившие сборники своих лирических стихов в строго определенном порядке рифм, тем самым как бы кодифицировали это собрание. Но вместе с тем они продолжали писать стихи, которые расходились. Вполне допустимо что не каждый любитель поэзии вписал в свой экземпляр все стихи, созданные данным поэтом уже после составления дивана. Вместе с тем имеющиеся материалы показывают, что большинство поэтов заносили новые стихи в личный сборник. Списки эти продолжали жить, они регулярно переписывались. В результате "тиражировались" как кодифицированный диван, так и диваны стихов данного поэта с разной степенью полноты. Отсюда проистекает еще одна причина, вызвавшая (не по вине переписчика) расхождение между рукописными копиями одного и того же дивана. Именно такая ситуация сложилась с ранним диваном Абд ар-Рахмана Джами, который впоследствии создал из него три дивана, имевшие хождение наряду с его ранним диваном и дополненными вариантами последнего [5, с. 151-154]. Нечто подобное случилось, видимо, и с диваном Шамс ад-Дина Хафиза. Поэт не составил свой диван, и эта работа была выполнена, как гласит традиция, после его смерти мифическим Мухаммадом Гуландамом. Кстати, вопреки установившемуся мнению, Хафиз имел при себе сборник, куда он заносил свои стихи, о чем он говорит в нескольких газелях. Правда, это был не диван, а альбом стихов - сафине)

Разумеется, погрешности, которые допускали в своей работе персидские переписчики и каллиграфы, не являются характерными лишь для Ирана. Схожие или абсолютно идентичные явления мы наблюдаем в практике всех народов, прошедших этап рукописной книжности, будь то в Европе, России или Индии⁶⁹. Любопытный штрих: можно встретить различную по степени и силе экспрессии критику в адрес нерадивого писца, исказившего текст сочинения, а с ним и мысль автора, но до сих пор нам не приходилось сталкиваться с похвалой в адрес переписчика, выполнившего свою работу грамотно, четко и в полном соответствии с оригиналом. Последнее считалось само собою разумеющимся и, видимо, обычным явлением. Большая часть переписчиков не только сверяла переписанный текст с протографом, что являлось одной из основных их обязанностей и практически никогда специально не оговаривалось в колофоне, но если в процессе копирования у них под рукой оказывался более надежный текст (автограф, авторская копия или копия с автографа), они, как правило, сверяли исполненное с этим списком и, как правило, отражали этот факт в колофоне. Более того, почти всегда переписывался колофон старого протографа, особенно если он был сверен с другим списком. Примеров этому в истории персидской рукописи предостаточно⁷⁰.

⁶⁹ (Абу Рейхан Бируни, например, пишет в "Индии": "('[Индийские] переписчики невнимательны к языку и мало заботятся о точности... Вследствие этого гибнет вдохновенный труд автора, его книга искажается уже при первом или повторном переписывании, и текст ее предстает чем:то совершенно новым, в котором не могут разобраться ни знаток, ни посторонний, будь он индиец или мусульманин" [30, 2, с. 65])

⁷⁰ (Некий Али б. Хусайн, переписавший список из собрания ИВ АН СССР С 432 Тарих-и Табари ("История Табари") в раджабе 972/феврале - марте 1565 г., сохранил и колофон протографа, исполненный в раджабе 668/марте 1270 г. писцом Ахмадом [б.] Байазидом Захидом аш-Ширази. Начав переписывать труд Абу Хамида Мухаммада ал-Газали (1059-1111) Нхйа улум ад-дин ("Оживление наук о вере") в селении Натанз (округ Исфахана), Фазлаллах б. Абу Бакр в 725/1324-25 г. выверил вначале свой протограф, оконченный перепиской в рабиг II 677/августе - сентябре 1278 г. писцом Ахмадом б. Мухаммадом б. Ахмадом Бухари. О проделанной работе он оставил помету на последнем листе (частное собрание Джавади, Казвин). Известный ширазский каллиграф Шайх Муршид ад-Дин (отмечается источниками только как отец знаменитого орнаменталиста и миниатюриста Абдаллаха Ширази, работавшего при дворе Тахмаспа I и его племянника Ибрахим-мирзы) переписал в Ширазе в 900/1494-95 г. произведение Абу-л-Мадж-да Сана'и (ум. 535/1140-41) Хадикат ал-хакикат ("Сад истины") (Б-ка Салтанати, № 367, Тегеран), сохранив при этом колофон протографа, гласящий: "Закончено перепиской во вторник 12 раби I 584 (11 мая 1188) года. Сверен и вытравлен текст и комментарии в месяце раби' I того же года")

Иногда подобные пометы писцов приобретают исключительное значение, оказывая текстологам и историкам литературы помощь, которую трудно переоценить. Например, известно, что к числу сочинений, наиболее читаемых и чтимых в Иране (а следовательно, и наиболее засоренных позднейшими "исправлениями" и "пояснениями"), относится Маснави-йи ма'нави Джалал ад-Дина Руми. Рукопись же этого сочинения, переписанная в Конии в 677/1278-79 г., т. е. спустя пять лет после смерти автора, завершается заключением (хатиме) переписчика, содержащим ценнейшую для историков литературы информацию. Писец, Мухаммад б. Абдаллах ал-Кунави, сообщает, что в последние годы жизни Руми перечитывал и проверял свой труд в присутствии "своего потомка", т. е. сына Султан-Валада, и "своего халифа", т. е. Хусам ад-Дина Челеби. Если мысль или образ можно было выразить двояко, то основной вариант (со слов Руми) они оставляли в тексте, а другой записывали на полях. Во всех случаях, когда специфика произношения Руми отличалась от общепринятой, они специально фиксировали огласовками своеобразие языка поэта. В результате был подготовлен текст, копией с которого и является список 677 г.х., хранящийся ныне в Конии в мавзолее Руми⁷¹. Наконец, некоторые переписчики с большим стажем и опытом проделывали весьма кропотливую и сложную работу, чтобы выполнить заказ и передать читателю надежный список⁷².

⁷¹ (Колофон этого списка опубликован [184, табл. I])

⁷² (Так, каллиграф XIX в. Мир Али аш-Ширази, известный как Шамс ал-Удаба, ученик знаменитого ширазского поэта и литератора Висала Ширази (1197-1262/1783-1846) и его племянник по сестре, оставил ремарку в конце списка Дивана Рашид ад-Дина Ватвата о том, что, когда он служил в Хамадане при Изз ад-Даула Абд ас-Самад-мирзе, последний выразил желание иметь в своей библиотеке такой же Диван. Тогда Мир Али Сделал копию со списка, полного ошибок, стараясь по мере возможности выправить его. Это он выполнил в шаввале 1282/феврале - марте 1866 г. [17, 2, с. 470]. Мас'уд б. Мухаммад б. Мае'уд ал-Кирмани, переписавший 28 рамазана 663/15 июля 1265 г. географическое сочинение Мухаммада Бакрана Джахан-наме ("Книга о мире"), пометил по-арабски, слева от колофона, что эту копию он переписал верно, но с плохого протографа (рук. С 612, собрание ИВ АН СССР, л. 27а). Подобная работа не всегда оговаривалась. Зачастую переписчики, имевшие перед собой в качестве оригинала неполные, перебитые или с другими: изъянами списки, привлекали другие, руководствуясь только наличием в них текста, отсутствующего в рукописи-оригинале. Это была своего рода компилятивно-редакторская работа. Суть ее, содержание и конечный результат превосходно показал Л. Т. Гюзальян на примере второго старейшего известного нам списка Шах-наме Фирдоуси, который обычно датируется 675/1276 г. [59, с. 77-80])

Как мы уже отмечали выше, переписчики работали индивидуально, по найму в частной мастерской, на государственной службе в составе придворной библиотеки-мастерской (в последнем случае переписчик не обязательно должен был жить в столице, он мог состоять на службе, находясь в другом городе⁷³). С материальной точки зрения в наилучшем положении находились мастера, работавшие при дворе, поскольку распоряжением шаха у них была твердо фиксированная заработная плата (либо поденно, либо помесячно, либо погодно), состоявшая обычно из трех частей - наличные, продукты и одежда. Причем была широко распространена практика выплаты дополнительного вознаграждения за особо понравившуюся патрону работу.

⁷³ (Известный каллиграф Саййид Ахмад Машхади (ум. 986/1578-79) работал при дворе Тахмаспа I, затем ему было разрешено удалиться в Мешхед с непременным условием переписывать книги для шаха. В этой связи ему была положена пенсия, которую он получал из хорасанских доходов казны, и союргал в Мешхеде. Так продолжалось "около десяти лет", как вдруг отношение к нему Тахмаспа круто изменилось, от него потребовали возвратить всю полученную им сумму пенсии и лишили права на союргал. Благодаря, помощи ряда мешхедских купцов Мир Саййид Ахмад выплатил все сполна, но остался нищим [73, с. 143; 56, с. 91]. Тебризский каллиграф Али Султан, переехав из родного города в Стамбул, не был введен в состав придворной мастерской, но занимался перепиской книг для библиотеки, живя в достатке на пенсию, которую ему по приказу султана Сулеймана (926-974/1520-1566) ежегодно выплачивали [17, 2, с. 468]. Ср. также приведенный выше документ о выплате ежегодной дотации Висалу Ширази и его семье)

В настоящее время мы не можем даже сколько-нибудь приближенно сказать, какую сумму получал рядовой переписчик (вне зависимости от того, работал ли он в частной мастерской или индивидуально) за выполненную им работу. Правда," известно, что в халифате X в. переписчики относились к тем социальным группам, чей доход был весьма низким⁷⁴, а высказывание нишапурца Абу Хатима, занимавшегося в течение 50 лет этим ремеслом, как будто бы подтверждает сложившееся представление об их материальном положении. Он говорил: "Изготовление копий - занятие жалкое и проклятое, Оно не дает ни куска хлеба для жизни, ни савана для смерти" [92, с. 158]. Спустя семь веков А. Олеарий, посетивший Иран в 1637-1639 гг., отметил, что благодаря высоким ценам на книги "многие персияне, особенно у кого много детей, стараются обучить, их хорошему письму" [117а, с. 792], т. е., иными словами, приобщить их к доходному ремеслу и профессии, которая достаточно обеспечит их.

⁷⁴ (Джаббаг-Бег пишет, что "варракун - переписчики находились в числе группы с малым доходом. В "Истории Багдада" ал-Хатиба говорится о некоем человеке, который, переписывая десять листов в день, получал за работу десять дирхемов... Поденный заработок переписчика, видимо, включал в себя стоимость чернил и бумаги. Отмечалось, что 4 ратля чернил ( = 1625 гр.) стоили 1 дирхем" [177, с. 163; ср. также 193, с. 68])

Вполне вероятно, что рост числа грамотных людей вызывал большой спрос на книгу и ее производство, что, в свою очередь, повышало доходы переписчиков⁷⁵. Но как конкретно это выразилось, мы не знаем, так как доступные нам материалы чрезвычайно скудны, хронологически разрозненны и скорее иллюстративны. Так, например, владелец списка Тазкира-йи ула ал-ал-баб ("Памятка, лучшая из сердцевин") на л. 1а пишет, что в- тот момент (XVII в.), когда он, Мухаммад-Хусайн ат-табиб, отправлялся в Мекку на поклонение святым местам, его учитель- Мухаммад-Му'мин Танкабуни попросил снять для него копию или купить список этого сочинения. В связи с тем что Мухаммад-Хусайн задержался на некоторое время в Сирии, он отправил в Египет человека со специальным заданием купить эту рукопись или снять копию с нее. Книга была приобретена за семь туманов, составивших оплату переписчику, продавцу бумаги и переплетчику. Танкабуни на обороте того же листа написал, что он видел этот список и он стоил уже 20 туманов⁷⁶.

⁷⁵ (Как отмечает анонимный автор Зайл-и Тарих-и Табаристан ва Руйан ва Мазандаран ("Продолжение Истории Табаристана, Руйана и Мазандарана"), составленного до 1096/1685 г., старший сын Мир Тимура, представителя династии саййидов Map'аши, Мирза Ибрахим добывал себе средства к существованию, переписывая учебники для студентов медресе. Видимо, доход его был немалым, поскольку из этих же сумм он платил еще за учебу [7, с. 50] (шифр списка X 648))

⁷⁶ (Рук. Исфаханского университета, № 6625)

Мухаммад-Давири б. Висал Ширази в течение пяти лет работал над Шахнаме Фирдоуси, причем он не только переписал поэму, но и иллюстрировал ее и изготовил художественный переплет. Рукопись предназначалась для Мухаммад-Кули-хана; Кашка'и (глава племен Фарса), который дал за работу Мухаммад-Давири 700 туманов наличными, два комплекта шалей: Кашмира и две лошади [17, 3, с. 713-714].

В среде переписчиков и каллиграфов ходило множество легенд, одна фантастичнее другой, в которых рассказывалось о громадных суммах, полученных тем или иным мастером за удачно исполненную работу. Для примера мы остановимся на двух. Зайн ад-Дин Васифи в своих "Удивительных событиях" пишет, что последний аббасидский халиф, ал-Мустассим би-ллах (1242-1258), заплатил Йа'куту Муста'сими за переписанный: им Коран около тысячи дирхемов '[43, с. 133-137].

Знаменитый персидский каллиграф Мир Имад Хасани (уб. 1615) стал героем другой легенды. Однажды шах Аббас I (1587-1629) прислал Мир Имаду семьдесят туманов и потребовал, чтобы каллиграф переписал для него Шах-наме Фирдоуси. Минул год, и шах направил нарочного за рукописью. Мир Имад. вручил тому семьдесят начальных бейтов поэмы и добавил на словах, что это соответствует полученной им сумме. Недовольный шах возвратил мастеру его работу. Тогда Мир Имад разрезал написанное на семьдесят частей по одному бейту в каждой и предложил их своим ученикам. Они отдали по туману за каждый фрагмент, и Мир Имад вручил всю сумму сполна шахскому посланцу [6, с. 65]⁷⁷. Современный иранский ученый М. Бастани Паризи, касаясь покупательной способности тумана того периода, высчитал, что за один туман можно было купить 800 манов (т. е. 2400 кг) пшеницы в Систане [20, с. 550]. Следовательно, оплата по одному туману за бейт работы Мир Имада просто фантастична.

⁷⁷ (Эта легенда впервые встречается у Ахмад-Али-хана Хашими в его труде Махзан ал-гара'иб ("Сокровищница редкостей") - рук. Бодлеянской библиотеки в Оксфорде (Эллиот, № 395, л. 2836). М. Бастани Паризи пишет о 3 тыс. туманов [20, с. 248], следуя за своим источникам Рисала дар тарих-и Исфахан ("Трактат по истории Исфахана"), составленным Хайдар-Али б. Мухаммад-Махди Исфахани в конце джумада II 1345/январе 1927 г. (рук: Публичной библиотеки г. Исфахана, № 11465).)

Выше уже отмечалось, что более точными сведениями мы располагаем об оплате труда придворных мастеров, содержание которым устанавливалось специальным указом на их имя⁷⁸. Для XVI в. известны точные данные из реестра по дворцовой библиотеке османских султанов, согласно которому "дневной заработок" наиболее оплачиваемого художника составлял 24 акча, средняя сумма оплаты менее известных мастеров - 10 акча, а самая низкая, возможно учеников-детей, - 2,5 акча. Приблизительно в этих же размерах оплачивалась работа мастеров китабхане Исма'ила I и Тахмаспа I [203, с. 24]. Каллиграф Шах-Касим Табризи (ум. 948/1541-42), уведенный Салимом I в 1514 г. в числе-тысячи тебризских ремесленников в Турцию, ежедневно получал 50 секке установленного жалованья [17, 1, с. 289]. Каллиграф Хаджж Мухаммад Табризи, ученик Шах-Махмуда Нишабури (был жив в 995/1586-87 г.), уехал в Стамбул и, работая при дворе, получал в день 40 акча вознаграждения {17, 3, с. 665]. Переписчик Абд ар-Раззак Казвини (ум. между 1060-1063/1650-1653), известный также как превосходный декламатор Шах-наме, получал в год от Аббаса I триста туманов [137, с. 67].

⁷⁸ (Об указе Аббаса I на имя каллиграфа Мирза Махди, в котором указана сумма пенсии, положенной ему на 1036/1626-27 г., см. "Рахнама-йи ки-таб", т. 10 (1346/1967), № 2, с. 184-185. Очень интересен указ того же шаха на имя "живописца его величества" Ака-Ризы, впервые опубликованный Ахмадом Хансари [56, с. 151-152, примеч.]. Он вызывает интерес с двух сторон: во-первых, с точки зрения проблемы "художника Риза", во-вторых, он должен был содержать указание на сумму, предназначенную этому выдающемуся персидскому художнику, но конец указа утерян. В сборной рукописи, хранящейся в библиотеке Тегеранского университета (№ 4736, л. 264а), имеется копия распоряжения (фарман) Малик-Хамза-хана об установлении ежегодной пенсии оформителю рукописей и художнику Мирзе Имад-наккашу)

Ученик Мир Имада, ставший впоследствии придворным переписчиком при Аббасе II (1642-1666), Мухаммад-Салих Хатунабади (ум. после 1071/1660-61), неоднократно, кстати, переписывавший истории правления Аббаса I, Сафи I (1629-1642) и Аббаса II, получал от своего патрона ежегодную пенсию в размере 500 туманов. А другой писец, Мухаммад-Таки б. Абд ал-Джаббар, живший в Казвине, получал от Надир-шаха Афшара ежемесячную дотацию в 20 туманов [17, 3, с. 668, 774, 969]. Для сравнения укажем на Мухаммад Амина Хорасани, который, уехав из Мешхеда в Индию, работал в библиотеке Ханханана и за свою работу по оформлению рукописей получал от последнего в месяц 400 рупий, т. е. 12 туманов.

Но иногда случалось, что даже представители элиты переписчиков - каллиграфы, получавшие установленную "заработную плату", лишались ее в силу самых различных причин, в которых не последнюю роль играла бюрократическая волокита.

Источники, сообщающие нам так много легенд о вознаграждениях мастерам, обычно молчат о лишении того или иного мастера пенсии. Одним из редких исключений является случай с мир Саййид Ахмадом Машхади, приведенный Казн Ахмадом (см. выше). Сохранился целый ряд документов, в которых мастера обращаются к власть имущим, напоминая о себе и говоря о своих финансовых и материальных заботах, возникших вследствие того, что им не выплачивалось положенное. Например, каллиграф Султан-Али Ка'ини (ум. 914/1508-09) писал, обращаясь к одному из династов Ак-Коюнлу: "...ныне дом, в котором проживает сей раб, продают по частям, и нет у меня ничего, кроме надежды на то, что семь тысяч динаров, что остались невыплаченными из положенного сему рабу еще давно, [выплатят]. Если его величество проявит сострадание по поводу пожертвования, то [сей раб] не погибнет. Да будет воля божья" [17, 1, с. 239].

Спустя более чем триста лет, 4 джумада I 1297/14 апреля 1880 г., Саййид Али-Риза Ширази в сходных выражениях обрисовал свое положение в колофоне сочинения своего деда мирзы Мухаммеда Калантара Рузнаме ("Дневник"), переписанного им для наместника Фарса Фархад-мирзы Каджара: "Сообразно приказу Хаджж Фархад-мирзы, наместника Фарса, я, Али-Риза ал-Хусайни аш-Ширази, внук мирзы Мухаммада, прежнего калантара Фарса и автора сей книги назидания, приступил к ее переписке. И хотя я полностью лишен со своей семьей пенсионных сумм со стороны его величества и государевых пожертвований продуктами, которые были выделены моим преданным [династии] родителям, и несмотря на то что имеются приказы султанов и распоряжения наместников [в этом отношении], нет у меня ни единого динара из утвержденных [нам] сумм, тем не менее..." [17, 2, с. 462]. Содержание этой приписки показывает, что традиция выплаты мастерам рукописной книги положенных им пенсий наличными и натурой (продукты, одежда) сохранялась весьма долго и была устойчивой. Из истории персидской литературы известно, что подобная же практика оплаты распространялась как на поэтов, так и на прочих мастеров слова.