Глава четвертая. Творчество Н. И. Гнедича (1784-1833) и И. И. Козлова (1779-1840)

В пассивно-элегическом направлении романтизма особое место принадлежит двум очень известным в свое время поэтам: Гнедичу и Козлову. Они значительно сильнее испытали на себе идейное влияние подготовляющейся в стране дворянской революции, острее реагировали на животрепещущие события современности, в иных вопросах смыкались с прогрессивно-революционным направлением романтизма. Но общий тон их творчества остался элегическим, идеал их либо в далеком прошлом, либо в области мистики.

Николай Иванович Гнедич

В стихотворении "День моего рождения" (1824) Гнедич писал:

 Дорогой скучною, погодой все суровой 
 Тащу я жизнь мою сегодня сорок лет. 
 Что ж нахожу сегодня, в год мой новый?
 Да больше ничего, как только сорок лет. 

Настроение совершенно не в духе революционных романтиков, зато вполне в духе, например, Батюшкова. И это главное у Гнедича.

В "Северном вестнике", журнале, выражавшем идеологию просветителей "Вольного общества", в 1805 году в разделе "Смесь" напечатано одно из ранних стихотворений Гнедича "Общежитие" (за подписью Г - чь). Оно не блещет литературными достоинствами, хотя и не хуже десятков других стихотворений, написанных в это время, но в нем высказаны серьезные и общественно важные идеи. Во вселенной господствует всеобщая связь, гармония. Общество разделено на поработителей и порабощенных. Одни наслаждаются, другие умирают с голоду. Человек нарушает общую гармонию. В обществе царствует эгоизм. И поэт с жаром обрушивается на просвещенных сынов отечества, равнодушных к печалям и бедам утесненных. Он призывает трудиться во имя всеобщего блага. Обличение социальной действительности, идея борьбы ради общего счастья, гражданская, возвышенная фразеология (злодей "отечество терзает", "сыны отечества", "сограждане", "жертвовать собою", "хочу трудиться я", "священный долг") - все в этом стихотворении показывает, как близок Гнедич по духу просветителям "Вольного общества".

В 1805 году Гнедич создал знаменитое произведение, одно из самых пламенных проявлений освободительной идеологии в России начала XIX века - "Перуанец к испанцу".

Подобно тому как негр Амру в очерке Попугаева отвергает какое бы то ни было "право" цивилизованных варваров порабощать себе подобных, так гнедичевский перуанец не признает никаких законов порабощения человека человеком. В противоположность ничтожеству-поработителю создается героический образ перуанца, черного телом, но с чистой и возвышенной душой. Перуанец превращается у Гнедича в страстного пророка социального возмездия, предвидящего "сонмы грозные мужей", сплоченных одной великой мыслью и одним стремлением: разбить позорные цепи. Заступничество Гнедича за негров, так же как и у Попугаева, сливалось с заступничеством за порабощенные миллионы "белых негров" на неоглядных просторах России.

"Знамя вольности", осеняющее восставших угнетенных,- этот образ, созданный Гнедичем, перешел в арсенал декабристов и всей русской свободолюбивой поэзии XIX века, от Пушкина до Блока.

Кризис "Вольного общества" в 1807 году, вытеснение из него как раз самых жизненных, самых деятельных элементов тяжело сказался на идейном развитии Гнедича. Его друг, Батюшков, под влиянием этого кризиса впавший в тяжелые переживания, ушел в действующую армию. У Гнедича такого исхода не было. В 1807 году в послании к Батюшкову он высказывает мысль, что на земле "нет сущих благ", просвещенному человеку остается одно утешение - веселить свой дух мечтами. А еще через два года из-под его пера выходит чрезвычайно длинная басня "Снигирь", мораль которой состоит в том, что с волками жить - по-волчьи выть.

В 1816 году Гнедичем написаны стихи против французской революции, в которой он увидел войну против алтарей, тронов и всего святого на земле. Развитие в этом направлении завершается "подношением" труда всей жизни - перевода "Илиады" Николаю I, только что расправившемуся с декабристами. В этом "подношении", написанном в самых льстивых выражениях, Гнедич позволил себе истолковать величайший эпос античности в монархическом духе. Возможно, верноподданническое приношение принесло много горя Гнедичу и отравило последние годы его жизни, проведенные не только в физических, но и в нравственных недугах.

Романтический характер зрелого творчества Гнедича

Пережив несомненный кризис в годы упадка "Вольного общества", Гнедич остался сам собой. Мораль "с волками жить по-волчьи выть" касалась лишь житейских отношений и ни в какой мере не распространялась на отношения Гнедича к действительности в качестве поэта и гражданина. Он "дышал святой свободой". Само определение свободы не как буйства, а как святого состояния человека в высшей степени показательно. И он дышал свободой, хотя вся атмосфера, в которой приходилось жить, была отравлена рабством. "Дышать свободой" в стране рабства означало на языке Гнедича быть внутренне свободным, не дать опутать себя службой, зависимостью, прозой неизбежных отношений в среде господ и рабов. Так сохранялось гражданское достоинство. Что же касается поэтического творчества, то "дышать свободой" означало не связывать себя со злобой дня, не касаться предметов, обязывающих утверждать действительность, напротив, вскрывать ее суровый и печальный характер. Лучшие стихотворения Гнедича, как и стихи Батюшкова грустны, безрадостны, порой пессимистичны.

В стихах "К провидению" (1819) нарисован образ "несчастного" поэта. Только и осталось у него, что надежда на провидение: авось оно доставит зыбкий челн по новым жизненным волнам "до пристани", ожидаемой страдальцем и уже "зримой". Тот же мотив - "все изменило мне" развивается в стихах "К другу" (1819). В стихотворении "Осень" утверждается, что истинная мудрость "с презрением" смотрит на жизнь, "на мрачный мир". В большом стихотворении "Приютино" (1820) нарисована романтическая личность, преданная мечтам, одинокая среди людей, прошедшая "путь бедствий и крушенья".

Внутренняя изолированность от мира, преждевременная старость души, исключительная преданность грустным мечтам - вот основные черты лирического героя "Приютина", героя романтического в самом точном смысле этого слова. В послании к И. А. Крылову поэт горько заявляет, что его цветущие лета миновали, очарования молодости рассеялись, надежды не сбылись. Что же осталось? - Душа "без чувств, и сердце без желаний!". "В Мелодии" (1824) с отвращением говорится о земном несносном уделе. Оплакивая смерть Дельвига, Гнедич мрачно оценивает все земное бытие человека и человечества.

 Бросил ты смертные песни, оставил ты бренную землю.
 Мрачное царство вражды, грустное светлой душе! 

И завершается этот безотрадный мотив в "Думе", написанной незадолго до смерти. Это - последний вздох поэта, глубокий, прощальный вздох человека, без всякого сожаления расстающегося с невеселой жизнью:

 Мой путь одинок я кончаю, 
 И хилую старость встречаю, 
 В домашнем быту одинок: 
 Печален мой жребий, удел мой жесток! 

Итак, существующее - это "мрачное царство", наводящее грусть на "светлую душу". Поэзия не может сказать - да! - тому, что она видит. Гнедич, подобно Батюшкову, весь ушел во внутреннюю оппозицию существующему. Он молчаливо отверг его ради возвышенно-прекрасного и удалился мечтой "в край героического мира и поэтических богов" ("К К. Н. Батюшкову"). Гомеровский мир заслонил всю современную действительность, в нем он жил всем своим сердцем, в нем "дышал свободой".

Разделяя общее со своими современниками-друзьями Батюшковым и Жуковским романтическое бегство от современной действительности в мир эстетического идеала, воздвигнутый на почве мифологической, гомеровской античности, Гнедич тем не менее самостоятелен и своеобразен. Жуковский стал придворным поэтом, Батюшков изолировал себя в деревенском уединении, затем покинул родину. Гнедич оставался среди своих современников в различнейших связях, в постоянном общении. В 1819 году он принимал участие в собраниях "Зеленой лампы", был активным членом Общества любителей российской словесности, принимал участие в литературной полемике.

Когда в Греции началось национально-освободительное движение, Гнедич перевел "Военный гимн" поэта-революционера Риеги. В декабристской среде этот гимн встречен был с большим сочувствием и воодушевлением. Гнедич как бы вновь вернулся к поре своей молодости, когда славил бунтарские чувства перуанцев.

В 1825 году Гнедич предпринял новый труд: он перевел и издал "Простонародные песни нынешних греков". Гнедич перевел только "клефтические", или так называемые "разбойные" песни греков. Читателям русским Гнедич разъяснил, что клефты - это вооруженные греки, которые вели непрестанную партизанскую войну за свободу против поработителей - турок.

Дух борьбы и героики, которым проникнут сборник "Простонародных песен нынешних греков", гармонировал с гражданско-героическими настроениями революционно-романтической поэзии декабристов. Этими песнями, как и переводом "Илиады", не говоря уж о переводе "Военного гимна" Риеги, Гнедич укреплял героическое начало в нашей поэзии, создавал соответствующий словарь и поэтические средства для выражения силы, мужества, бесстрашия и непреклонности. Таких средств не знала муза Жуковского или Батюшкова. А без них развитие гражданского направления в русской литературе могло застопориться. Может быть, именно это и имел в виду Белинский, когда писал, что переводом греческих песен Гнедич сделал большие услуги русской литературе. Точность эпитета, живописная сила слова, многообразные и смелые словообразования, сочетание славянизмов с чисто русскими, часто простонародными словами - вся эта работа, выполненная Гнедичем как переводчиком "Илиады", также имела большое значение в истории русского литературного языка и русской поэзии. В речи на собрании Общества любителей российской словесности (13 июня 1821 г.) и в "Рассуждении о причинах, замедляющих развитие нашей словесности", с которыми Гнедич выступил на торжественном открытии Публичной Библиотеки 2 января 1814 года, им высказана мысль о высоком значении поэта. Он говорил о том, что у русского народа достаточно своих обычаев, нравов, поверий, чтобы вдохновить поэта, что простонародная русская поэзия, которую обошли своим вниманием литераторы, обладает первостепенными поэтическими свойствами. У наших простолюдинов, писал Гнедич, "разве нет своей веры, поверий, нравов, костюмов, своего быта домашнего и своей, русской природы?"^*.

^* (Н. И. Гнедич. Собр. соч., т. II. СПб., 1903, стр. 43.)

Вслед за Востоковым Гнедич утверждал большое значение для литературы опыта устно-поэтического творчества народа. Своей собственной практикой он показал возможность подлинного обогащения литературного языка за счет простого, сильного и выразительного слова русского народа. Большое значение имели заботы, которыми окружал Гнедич Пушкина. Первая поэма Пушкина вышла в свет, по выражению самого Пушкина, "под отеческим надзором и поэтическим покровительством" Гнедича. Он же, Гнедич, "обеспечил судьбу" второй поэмы Пушкина, "Кавказского пленника", и проявил участие в судьбах дальнейшего творчества великого поэта. А когда в журналах стали писать о Пушкине, измеряя его меркою великих писателей Запада, Гнедич обратился к нему с советом - не слушать подобных хвалителей и быть самим собой, идти своей верной самобытной дорогой:

 Байрона гений иль Гете, Шекспира,
 Гений их неба, их нравов, их стран: 
 Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира, 
 Пой нам по-своему, русский Баян! 
 Небом родным вдохновенный, 
 Ведь на Руси ты певец несравненный. 

Иван Иванович Козлов

По замечанию Белинского, великое несчастье пробудило в Козлове поэта. На 29-м году он потерял ноги, разбитый параличом, а через три года после этого ослеп. Тогда этот великосветский красавец, весельчак и танцор обратился к литературе. Дочь читала ему, он переводил. Затем стал писать и оригинальные произведения. Так появился русский Мильтон, хотя и в значительно более скромных масштабах творчества.

Оригинальные стихотворения

Козлов написал немного, написанное им очень разнохарактерно по своему поэтическому достоинству, по мастерству и глубине чувства; большинство стихотворений слишком растянуто, не выдержано в художественном отношении; подлинно поэтическое перемежается с посредственными и тяжелыми стихами, неправильными выражениями, истертыми словами. Можно особо выделить три оригинальных стихотворения Козлова: послание "К другу Василию Андреевичу Жуковскому", "Венецианская ночь" и "Бейрон". Первое из этих произведений задушевно, без прикрас, впрочем, в истинно романтическом духе, описывает переживания поэта, застигнутого в цвете лет страшными физическими недугами: неподвижностью и вечным мраком. Пушкин писал: "Ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии". И в самом деле, состояние души человека, пережившего ни с чем не сравнимую катастрофу, никем во всей русской литературе не было раскрыто так непосредственно, так волнующе. Лишь Короленко вновь обратился к этой теме в своем классическом "Слепом музыканте".

Послание написано целиком в духе Жуковского. Выход из отчаяния - не в силе духа, побеждающего страдание, а в покорности провидению. С верой в благое провидение, говорит поэт, "в душе моей смятенной опять родилась тишина". Постоянным мотивом лирики Козлова является эта покорность и смирение, вера в новую жизнь и новое счастье за пределами земного существования ("Сон невесты", "К Тирзе", "Элегия").

Полна задушевной поэзии и романтической тоски баллада Козлова "Венецианская ночь". Прозрачность, сверкание, светло-южная красота оттесняется мраком, бурными порывами морской стихии, ожиданием чего-то неясного, смутного, огромного и страшного. Печаль разрастается, и в конце баллады господствует над ликующим настроением весны, поэзии и любви. Это эмоциональное движение связано с переживаниями героини баллады, красавицы-венецианки, закутанной по воле автора в непроницаемую дымку таинственности. Кто она? Откуда она? - мы не знаем. Ее задумчивые очи устремлены на восток. Там ее певец. Что их разлучило? - неизвестно.

В одинокой гондоле, в наступившем ночном успокоении венецианка отваживается плыть к скале, к той башне, где море бурное ревет, где живее воспоминания минувшего очарованья. В страшной ночной тьме ей чудится, будто навстречу мчится по морю челнок с знакомой тенью...

Поэт-романтик приподнял занавес и показал при волшебном ночном освещении эпизод из какой-то очень поэтической, но и очень грустной, очень печальной драмы жизни, загадал нам загадку, взбудоражил чувство, и занавес опустился: думай, вздыхай, дорисовывай картину, вникай и догадывайся! Героиня - тайна, ее исступленный поэт - тайна, их страсть и разлука - тайна. Никаких привидений, никаких ужасов, но вся баллада от начала до конца выдержана в романтическом колорите, метод обрисовки лиц и событий насквозь романтичен, печальное настроение, как эхо неизбежных на земле утрат,- неизбежный спутник романтического мировосприятия. Однако в самом конце баллады событие как бы проясняется: оказывается, речь идет о поэте, воспевавшем любовь и свободу. И его уже нет на земле. Он пронесся над миром, как метеор. Если учесть год, в который написана баллада, то можно догадаться, что герой "Венецианской ночи" не кто иной, как Байрон. Романтическая фантазия нисходит на почву истории. Но романтизм не был бы романтизмом, если бы он не умел реальному, исторически достоверному факту придать некое неземное, высшее значение и окутать его атмосферой таинственности и загадочности. В этом и состоит поэтический элемент романтизма, которым не может не дорожить человек с душой и развитым воображением.

В стихотворении "Бейрон" Козлов попытался воссоздать колоссальный образ поэта. К сожалению, стихотворение оказалось очень растянутым, и строфы, полные энергии и важного смысла, теряются среди слабых, малосодержательных и трудночитаемых. Козлов понял Байрона как борца, который сердцем своим и мыслью не мог смириться с английским аристократическим обществом, как не мог он спокойно выносить рабство, угнетение, ложь, неволю.

Благородная вольнолюбивая душа Байрона гармонирует с его музой, взывающей к свободе для угнетенных; образ поэта титанических страстей, исступленного певца свободы и любви - с образом героя борьбы за "великое дело" народной свободы и независимости. Поэтический очерк жизни великого английского поэта завершается у Козлова гимном в честь Байрона как борца за свободу Греции.

 Он первый на звуки свободных мечей
 С казною, и ратью, и арфой своей
 Летит довершить избавленье; 
 Он там, он поддержит в борьбе роковой
 Великое дело великой душой -
 Святое Эллады спасенье. 

Такое понимание и представление о Байроне - большое достижение не только Козлова, но всей русской литературы. Создавая образ великого мятежника-борца, русский поэт разбивал нелепые, клеветнические представления о Байроне, которые реакция пыталась распространять в России. Больше, чем своими переводами, этим образом Байрона Козлов воспитывал любовь у молодежи к поэту-герою, к поэту свободы.

Стихотворение "Бейрон" посвящено А. С. Пушкину. Этим посвящением, объединившим судьбы первого поэта Альбиона и первого поэта России, Козлов придал своему произведению особенно острый идейно-политический смысл: в тот год, когда писалось стихотворение о Байроне, Пушкин завершал уже целое пятилетие своей ссыльной жизни.

Переводные стихотворения Козлова

Козлов много переводил, следуя за Жуковским и Гнедичем. Любимые им зарубежные писатели: Петрарка, Торквато, Тассо, Шиллер, Вальтер Скотт, Андре Шенье, Адам Мицкевич, Бернс, Томас Мур, Вордсворт. Но наибольшие симпатии он питал к Байрону. Лучшие произведения-переводы Козлова - "Добрая ночь", "Обворожение", "Новые стансы", "Подражание сонету Мицкевича" ("Увы! несчастлив тот, кто любит безнадежно..."). Особенно замечательны переводы Козлова "Вечерний звон" (из Томаса Мура), ставший широко известной в народе песней, и "На погребение английского генерала сира Джона Мура" (из ирландского поэта Чарльза Вольфа).

Поэма "Чернец"

"Слава Козлова,- говорит Белинский,- была создана его "Чернецом". Несколько лет эта поэма ходила в рукописи по всей России прежде, чем была напечатана. Она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины" (V, 69). Поэма "Чернец" написана в 1822-1824 гг. И современники Козлова, и Белинский отмечали, что "Чернец" перекликается с поэмой Байрона "Гяур". Однако не будь пушкинского "Кавказского пленника", не дай Пушкин примера в создании поэмы как жанра русской поэзии, Козлов не взялся бы за свой труд. Даже Жуковский и Батюшков не рискнули попробовать своих сил в этом жанре. Прав был Николай Полевой, писавший, что все русские поэмы двадцатых годов - близкая родня поэмам Пушкина, ибо "и само желание писать поэмы возбуждено у нас примером Пушкина"^*. "Чернец" - поэма романтическая. В основе сюжета лежит не рядовое, обычное, типичное жизненное событие, а событие исключительное, связанное с преступлением, с роковыми страстями. Характер героя обрисовывается вне связи со средой, сформировавшей его. Поведение определяется внезапными порывами чувств, неожиданными для героя и для читателя. Задача писателя в том, чтобы взволновать читателя необычной историей, протекающей в необычных условиях и выражающей поглощенность человека одной единственной страстью, поглощенность любовью, которая исчерпывает весь смысл человеческого существования. Нет этой страсти, этой любви - нет и самой жизни.

^* ("Московский телеграф", 1825. ч II, № 8, стр. 329.)

Романтики типа Пушкина или Байрона поднимают человека, способного на громадное чувство, до уровня гордого, непреклонного и не знающего никаких компромиссов мятежа против всего общества, его моральных и правовых принципов, его веры и мировоззрения. Избрав жанр романтической поэмы, Козлов создал свой вариант: его герой, хотя и находится во власти всепоглощающего чувства, никак не годится в борцы против серости, прозы, неволи и фальши общества. Испытания пригибают его к земле, он бежит "в дебри и леса", а затем впадает в религиозный экстаз.

Белинский квалифицировал поведение романтического героя Козлова как "самоотречение голубя, по натуре своей неспособного к отчаянию", весь тон повествования и эмоциональный строй поэмы выражают "бессильное смирение, тихо льющее сладкие слезы примирения" (V, 70). В этих словах точно и ясно определено существо романтизма Козлова и его органическая близость к романтическому направлению Жуковского. Козлов мог увлекаться свободолюбивым Байроном, как великой личностью, мог написать несколько гражданских по пафосу стихотворений, мог - под влиянием нарастающей грозы дворянской революции - порываться к высотам иного романтического направления, чем то, к которому он принадлежал, но главное в нем оставалось в пределах романтики жалоб и смирения.

С неудачей великого дела декабристов Козлов надломился духовно настолько, что заключительные аккорды его творчества густо окрасились мистическими и ультрарелигиозными настроениями. Эволюция Козлова совершалась в том же самом направлении, в котором эволюционизировало мировоззрение и творчество Жуковского.

Историческое значение лучшего произведения Козлова заключается в том, что оно повлияло на форму великого романтического произведения Лермонтова - "Мцыри".

Источники и пособия

Прижизненные издания сочинений Н. И. Гнедича: "Стихотворения". СПб., 1832; "Илиада" Гомера, переведенная Н. Гнедичем, т. I, II. СПб., 1829.

Наиболее полное издание сочинений Н. И. Гнедича: Н. И. Гнедич. Собр. соч. в шести томах, под ред. Н. М. Виленкина-Минского. Изд. второе, 1903. "Илиада", в переводе Гнедича издавалась неоднократно, в том числе в изд. "Academia", 1935.

Избранные стихотворения Н. И. Гнедича в издании: Н. И. Гнедич. Стихотворения. Л., 1936 (малая серия "Библиотеки поэта").

Оценка творчества Гнедича дана в статьях В. Г. Белинского о Пушкине и в других работах (например, "Русская литература в 1841 году"). Белинский первый поставил рядом с Жуковским и Батюшковым имя Гнедича и с сожалением отмечал: "Этот человек у нас доселе не понят и не оценен..." (Полн. собр. соч., т. V. М., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 553). Но до сих пор о Гнедиче нет большого и серьезного исследования. Завещание Белинского остается невыполненным.

Единственная большая работа, посвященная специальной теме отношений Гнедича с декабристами, опубликована в последние годы в академическом сборнике, мало доступном для широкого читателя: И. Н. Медведева. Н. И. Гнедич и декабристы (из истории литературных программ и объединений декабристов). В сб.: "Декабристы и их время. Материалы и сообщения". М.- Л., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 101-154,

Стихотворения Козлова выходили сборниками еще при жизни поэта (первое изд.- СПб., 1828, второе - 1833, в двух частях). Это издание было повторено в 1834 году. Первое посмертное издание вышло в двух частях в 1840 году. Оно подготовлено В. А. Жуковским и было рецензировано В. Г. Белинским (Собрание стихотворений Ивана Козлова. Полн. собр. соч., т. V. М., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 68-79).

Наиболее полное дореволюционное издание: И. И. Козлов. Стихотворения. Под ред., с биогр. очерком А. И, Введенского. Изд. испр. и знач. доп. СПб., 1892 (изд. 2-е, 1902).

В советское время стихотворения Козлова трижды издавались в малой серии "Библиотека поэта" (1936, 1948, 1956). В большой серии вышло "Полное собрание стихотворений" (Л., "Советский писатель" 1960) со вступительной статьей о жизни и творчестве поэта (стр. 5-51) и обширными примечаниями (441-490). Издание снабжено алфавитным указателем произведений поэта. Это - лучшее издание сочинений Козлова.