Эвклид против Лобачевского

Что прежде всего беспокоило писателя? Не только в этом разговоре (не беседа, а сами книги дают представление о творческих принципах художника) - в самом подходе к "материалу" войны. Поиск правды о событиях и характерах тех огненных лет. Раздумья эти недопустимы. Ю. Бондарев возвращался к ним не раз и не два: "Думаю, что интерес к "реконструкции событий" объясняется главным образом императивной потребностью времени, насущным стремлением к документальному обобщению и осмыслению исторического прошлого, а значит, исчерпывающим познанием его во всех сферах и этапах огромной панорамы войны. Все объясняется еще и тем, что вместе с неиссякаемым вопросом: "Что было?" - явственнее звучат вопросы нового исследования правды на основе документа: "Как было?", "Почему?", "Зачем?"

Впрочем, разве не мучили эти же проблемы тех, кто падал на черный сталинградский снег, расстреляв последний снаряд, ушел в небытие под Курском!?

Анатолий Ананьев, когда писал роман "Танки идут ромбом", не мог не воссоздать той психологической заинтересованности солдат, которая совсем не исключала и ярость и беспощадность: "тигр" надвигался сейчас на окоп, и два глазка, две прорези - водителя и стрелка - в упор смотрели на Пашенцева. Кто был за этими прорезями, кто вел танк? Убежденный нацист или обманутый бюргер..." Или сидел за рычагами управления тот самый поэт, не хотевший умирать и не желавший никому смерти, улыбающийся унтер-офицер Раймунд Бах, о котором спустя пятнадцать лет Генрих Бёлль жалостливо напишет: "Он сгорел в танке, обуглился, превратился в мумию..." Спустя пятнадцать лет после войны Германия, описанная Бёллем и Ремарком, будет вызывать сострадания у тех, кто не видел, как рвутся бомбы, как горит земля и умирают солдаты. "Потерянное поколение, потерянное поколение!.." Оно было потерянным в четырнадцатом, а потом был сорок первый! В старом Муроме, у окна с видом на красную станционную водокачку, спустя пятнадцать лет после войны полковник в отставке Пашенцев скажет своему внуку: "Ты еще не читал Льва Толстого, а уже взялся за Ремарка, ты не можешь судить о войне!" У того же окна с видом на станционную водокачку он будет стоять и думать: "Улицы Бонна наводняют военные... Снова безумие охватывает Германию и барабанный бой разносится по Европе. Колонны маршируют под окнами, где творит Генрих Бёлль. Опять - потерянное поколение, вдовы и сироты войны... А сражение на Барвенковском? А битва под Курском? Когда, чьим отцам суждено поставить точку?.." - будет стоять у окна и смотреть на проходящие поезда; война не пометила его дом смертью, есть жена и сын, жена, которая по шесть месяцев в году лежит в туберкулезной больнице, и сын, с упоением читающий Ремарка... Все это будет, и полковник в отставке примется за мемуары, а пока - он еще никакого представления не имеет о том, что будет. "Тигр" в пяти метрах от бруствера..."

Конечно, в те мгновения боя солдатам было не до психологических изысков и философского анализа. Но литература? Она не может обойтись без них. А. Ананьев отлично показал, как наводятся идейные мосты через десятилетия. Наводятся и для счастья, и для новой войны. Весь вопрос в том, кто эти мосты строит.

Свойственны ли такие "муки творчества" одним А. Ананьеву и Ю. Бондареву? Ведь события тех лет - "горячая точка" искусства для десятков и десятков писателей. Но может ли быть иначе! Сергей Наровчатов, открывая предисловием свою новую, нежную и мужественную книгу "Дальний путь", говорил о себе, а по существу, о всех писателях, прошедших войну: "Поколение, к которому я принадлежу, рождено Великой Отечественной войной и не выбирало, а заняло свою огневую позицию, как занимает ее солдатская рота, подвергшаяся неожиданному нападению. Тут бывает не до выбора местности, удобств ее обзора: вцепляйся в клочок перед собой и отвечай огнем на огонь. Но было так, что этот клочок земли с почерневшей от минной гари травой оказывался всей необъятной Россией. Искалеченные осколками кусты вырастали в дремучие леса, желтый ручей под ними начинал шуметь Непрядвой и Волгой, избы на ближнем косогорье приобретали очертания Москвы и Ленинграда.

Но это была не просто Россия, а ленинская Россия. Ты слышал голос товарища: "Умираю. Передай партбилет комиссару". И ты полз к нему под пристальным вражеским свинцом, и расстегивал левый карман гимнастерки, и слышал последние толчки сердца, и вынимал еще теплый партбилет, и потом передавал его во вздрагивающие руки спокойного комиссара. Но переходил он не только в Комиссаровы руки, он переходил в твои стихи, в твою память, в самую душу.

Однажды пережив такое, мы раз и навсегда определили свою литературную, нравственную, политическую позицию. Отсвет пережитого ложится на все мои стихи, о чем бы я ни писал..."

Образы бессмертных солдат и командиров Великой Отечественной войны во все времена будут вдохновлять художников.

"Но, - спрашивает читатель, танкист Вадим Корнеев, - плодотворен ли путь повторения? Нужно ли сто первый раз описывать одно и то же сражение и не устанут ли люди от бесконечного "повторения пройденного"?"

Мне думается, Вадим, у вас такой вопрос попросту бы не возник, если бы вам попадалось побольше хороших, воистину талантливых книг.

Да, можно вновь рассказать о тысячу раз описанном сражении и не повториться. Более того - такой писательский труд необходим всем нам.

Задумывая эту работу, я, естественно, не мог не поинтересоваться, беседуя с писателями, их индивидуальным творческим видением событий и характеров войны. В кажущейся общности "темы" обнаруживались совершенно различные пути исследования и поиска.

Юрий Васильевич Бондарев, когда я расспрашивал его о работе над удивительно прекрасным романом "Горячий снег", сказал:

- Главная и решающая цель, которую я перед собой ставил, - создать ощущение описываемого времени, его атмосферу.

- Значит, для вас образ "собирается" из самого "воздуха" времени, о котором вы пишете?

- Да, и не только образ. Вся книга...

Григорию Ивановичу Коновалову (речь зашла об "Истоках") был близок иной ключ исследования:

- Меня интересовало противоборство принципа "человека для людей" с духовным эгоизмом. Проблема эта - вечная, и тем более жестоко обнаженная в драматические дни военного лихолетья.

- Иными словами, "степень" гражданственности?

- Точнее - самосознания ответственности личности перед обществом.

С Петром Проскуриным разговор шел, когда он, уже опубликовав глубоко народный роман - эпопею "Судьба", начал работать над новой книгой - "Берег судьбы", в определенной мере развивающей тему первой.

- Честно говоря, я сам пытался ответить себе на этот вопрос: что же было решающим, все и вся в моем поиске? Вероятно, этим главным было выявление полноты, наполненности жизни в те трудные годы. "Пропуская через себя" огромную реку жизни, в которую впадают не только светлые, но и грязные ручьи, хотелось раскрыть те процессы, которые определяют жизнь общества и позволяют человеку в самой жестокой ситуации видеть огоньки впереди...

"Ивушка неплакучая" обожгла многие сердца. Сейчас закончена вторая часть, и можно было поинтересоваться общим замыслом романа, видимого теперь уже в целом.

"Большой роман "Сталинград", над которым я сейчас работаю, как и "Ивушка неплакучая", - размышлял Михаил Николаевич Алексеев, - шел от жизни, от наблюдений над жизнью не только военного, но и послевоенного поколения людей. Мне не давала покоя такая мысль: каких бы людей, старых, молодых, совсем юных, я ни касался, нельзя было не заметить очень серьезного обстоятельства: война до сих пор сегодня "продолжается" в человеческих судьбах, оказывает неотвратимое влияние на них.

И я задумался над вопросом: что значит выиграть войну? Победить на поле сражения? Пет, этого мало, и такое еще не будет означать победы в решающем значении этого слова.

Общество выигрывает войну лишь тогда, когда оно сможет залечить и духовные раны, восстановить разрушенные человеческие связи и экономически, и социально, и нравственно доказать не только жизнеспособность, по и превосходство своих идей, системы моральных, нравственных принципов.

Более двадцати лет после мая 1945 года должно было пройти, чтобы мы с полной уверенностью могли сказать: "Да, мы победили".

Почему? Да потому, что не только возродили буквально из пепла мощь державы, но и возвысили ее настолько, что страна стала гарантированно защищена от любых военных и экономических случайностей. Более того, мы, потерявшие в годы войны больше всех, помогаем сегодня десяткам государств мира. При тех потерях, которые принесла нам война, что-либо подобное для государства с иным социальным строем было бы попросту немыслимо.

Но главное состоит еще и в другом: весь мир жадно потянулся к нам за идеями - как жить? В Америке и на Западе в растерянности размышляют, что делать с "потерянным поколением" - молодежью. А ведь там и вдов после войны не столько, и сирот поменьше. Советское государство, общество и в социальном и моральном планах оказалось самым устойчивым и перспективным. Это вынуждены признать даже наши идеологические противники.

Вот что означает подлинная победа в минувшей войне.

Это основная мысль и философия романа "Ивушка неплакучая". "Неплакучая" - образ не только реальной женщины. Всей страны, народа. С такой точки зрения я попытался взглянуть на события недавнего прошлого. 9 Мая - день военной Победы. Полная победа пришла несколько позднее, когда стали очевидными все те социальные, экономические и нравственные факторы, о которых я говорил.

Существует и другой моральный аспект темы, который волнует меня и заставляет в чем-то по-новому взглянуть на события, которые лягут в основу и "Ивушки" и "Сталинграда". Война жестоко коснулась не только тех, кто непосредственно в любой форме принимал в ней участие. Война целилась во многие будущие поколения, пришедшие в мир и приходящие уже после 1945 года. Целилась, испытывая на прочность, миропонимание, на стойкость, на мужество, на верность идеалам революции, на нравственную высоту людей.

И мы победили! Победили в самом большом смысле этого слова. Нас окружает теперь целый мир социализма. Это прежде всего победа ленинских идей.

Можно победить, посеяв семена раздора, разъединения. Никогда не был так прочен и монолитен наш Союз республик, как сегодня...

Обо всем этом я и размышляю в новых своих романах...

Тоже - "война". Но в каком необыкновенном социальном и нравственном "фокусе"!"

Иван Стаднюк (речь у нас шла о его работе над романом "Война") придерживался совсем иной творческой концепции:

- Хочется показать общество периода войны в широком его срезе. Но, если говорить о главном, что меня волнует, - это концепция истории, то, что в критике подчас именуется выявлением "многообразия и широты связей человека с миром". В художественно-идеологическом плане это означает исследование человека через борьбу мировоззрений, поверку характера, образа через отношение героя к явлениям и событиям, протекающим и в родной ему по миропониманию, и во враждебной социальных системах.

Всегда интересен тот ракурс, в котором пишет события и людей Геннадий Семенихин. В его повестях и романах "Летчики", "Над Москвою небо чистое", "Пани Ирена", "Космонавты живут на земле", "Взлет", "Жили два друга" весьма своеобычен метод лепки образа, и на вопрос, почему он так "фокусирует" свое писательское внимание, Геннадий Александрович ответил:

- Меня в первую очередь интересует то, что определяется формулой "Дорога к подвигу". Мне интересно следить, как подспудно, незаметно для самого человека накапливаются качества, "обеспечивающие" в отчаянный момент подвижничество, а не трусость. Но здесь необходимо одно уточнение. По-моему, подвигом можно назвать лишь такое действие, совершая которое человек, по его понятиям, совершает то, что он не может не сделать, а никак не размышляет о том, что он "вершит подвиг". Такие внешне ничем не примечательные люди, как правило, рано или поздно приходят к "звездным минутам" их жизни - к подвигу. Его может совершить человек только с красивой душой. Духовная чистота (и это я пытаюсь показать в своих книгах) - только она суть нравственный "фундамент" самоотречения в трудный час...

С Анатолием Ананьевым мы говорили о его работе над романом "Тельтов-канал", и наш диалог в итоге вылился как бы в обобщение наблюдений, подчеркнутых в этих беседах с писателями самых различных творческих манер и художнических пристрастий.

Вы заметили в утверждении этих действительно индивидуально-различных творческих принципов некую бросающуюся в глаза общность: стремление к осмыслению характеров и событий в широком и глубинном социологическом и нравственном синтезе?

Впрочем, вначале - снова об индивидуальном.

- Главное, что мне хотелось бы раскрыть и показать в новом романе, - поделился своим замыслом А. Ананьев, работающий над книгой о битве за Берлин, - это теплоту жизни. На мой взгляд, "Война и мир", хотя там и война, и ужас смерти, и голод, и пожары - самая жизнеутверждающая книга в мире. Все здесь проникнуто верой в духовные возможности человека. Все здесь утверждает красоту и непреодолимость жизни. Но ведь ради этого, подумалось как-то мне, умирали наши солдаты в минувшей войне. Искусство должно проанализировать те невидимые "субстанции", благодаря которым человек в самых наикошмарнейших, казалось бы, условиях все же тянется к жизни, находит в себе силы превозмочь непоправимые утраты, чтобы идти дальше. Это - не разумный инстинкт самосохранения. Красота жизни - понятие более широкое.

- Но оно не может не вмещать понятия долга. Человек часто остается на посту, когда все "ресурсы" его выносливости исчерпаны.

- Согласен. Есть корни, которые держат человека на земле. Они, эти корни, извилисты и множественны. Здесь - и долг, и бессознательное, если хочешь, понимание, что жизнь не может быть остановлена, и чувство ответственности перед будущими поколениями...

- Значит, чем больше корней и чем глубже они уходят...

- ...Тем богаче, красивее, выше личность.

Один мой знакомый литератор, узнав, что мы встречались с Ананьевым, полюбопытствовал:

- Над чем он работает?

- Над романом.

- Сюжет?

- Это трудно передать...

- Почему? Война? Современность? Деревня? Судя по названию, наверное - и взятие Берлина?..

- И то, и другое, и третье... Но все равно - книга не об этом.

- Странно...

- Нисколько. Ведь о войне написаны уже тысячи и тысячи книг. Зачем же нужно было бы писать тысяча первую, если бы она не вносила ничего нового в наши представления о смысле и сути событий тех лет?!..

Сколько видений одного явления, одного "материала"! Но уже и столь разнящиеся "фокусирования" жизни показывают, что каждый из писателей идет своим путем и тропки их не пересекутся. В том и состоит самобытность художника, что в любом срезе жизни он открывает то, что, кроме него, никто ни заметить, ни открыть не может. Это "право собственности" именно данного, и никакого другого, таланта. Поиск идет по несовмещающимся орбитам, и те нравственные открытия, которые для одного составляют основу книги, для другого могут быть только периферией его размышлений. И люди, чьи черты характера опосредствованно так или иначе отольются в образы, рассматриваются и анализируются и художническими методами различными и в разных измерениях. В этой сфере "геометрия" Эвклида никак не заменена "геометрией" Лобачевского: параллельные пути не пересекаются, сколь бы пространственно и глубинно ни развивалось во времени повествование.

Потому и неисчерпаема глубина темы войны. О ней может быть написана тысяча изумительных, талантливых книг, но едва ее коснется тысяча первый воистину самобытный художник, мы будем радоваться новому открытию. То, что еще вчера казалось известным и изученным в деталях и мелочах, оборачивается вдруг и нравственным и эстетическим открытием.

Жаль, что мы в нашей критической практике забываем об этом и не меряем серость или даже "благополучность" в литературе высокой мерой индивидуальности творческого видения. И за самобытность, ох, как еще нередко выдаем разнофамильность героев и несхожесть более или менее ладно скроенных сюжетов!

А без категории "творческая личность", немыслимой без индивидуальности мышления и видения жизни, разговор о литературе как об искусстве попросту беспредметен.