"Батальоны просят огня!.."

Какие-то два-три года отделяли одну книгу Бондарева от другой - сборник рассказов "На большой реке" (1953), повесть "Юность командиров" (1956), повести "Батальоны просят огня" (1957) и "Последние залпы" (1959). И только почти через десятилетие - роман "Горячий снег".

"Эхо войны" - в каждой. "Повести "Батальоны просят огня" И "Последние залпы" родились, - рассказывает Ю. Бондарев, - я бы сказал, от живых людей, от тех, которых я встречал на войне, с которыми вместе шагал по дорогам сталинградских степей, Украины и Польши, толкал плечом орудия, вытаскивая их из осенней грязи, стрелял, стоял на прямой наводке, спал, как говорят солдаты, на одном котелке, ел пропахшие гарью и немецким толом помидоры и делился последним табаком на закрутку после танковой атаки.

Со многими фронтовиками, кто остался в живых, я не смог встретиться после войны: судьба разбросала нас в разные стороны. Но эти люди как бы все время жили рядом со мной: я и сейчас хорошо помню их лица, их манеру говорить, их смех или выражение гнева, их жесты и привычки.

В состоянии некой одержимости я писал эти повести, и меня все время не покидало чувство, что возвращаю в жизнь тех, о которых никто ничего не знает и о которых знаю только я, и только я должен, обязан о них рассказать все.

У одного из моих героев - капитана Новикова - и взрослого, и "мальчика, рано начавшего носить оружие", - много прототипов. Я не списывал этот образ с определенного человека. Я хотел отдать все значительные черты моего воевавшего поколения этому герою и пытался создать образ, в какой-то степени типичный в моем понимании того времени. Не скрою, мне хотелось, чтобы капитана Новикова полюбили. Видимо, каждый неравнодушен к своему поколению и хочет напомнить о нем с ревнивой любовью.

То же самое, что я говорил о Новикове, относится и к образам Лены, и младшего лейтенанта Алешина, и лейтенанта Овчинникова, к солдатам Колокольчикову, Горбачеву, Сапрыкину..."

Бондарев говорил от имени поколения. И голос его был услышан на всех материках.

Когда я размышляю над судьбой книг Юрия Бондарева после их выхода в свет, сколь разяще очевидной становится суетность тех, кто полагает, что путь к широкому читательскому признанию зависит от сопричастности написанного "моде" или преходящим, временным эстрадно-литературным баталиям.

Имя Юрия Бондарева почти никогда не фигурировало в обойках "модных" имен, но заявило о себе в искусстве так уверенно, что как-то очень скоро стало просто неудобным сравнивать преходящие "модные" изыски с глубинными пластами жизни народной, которые поднял писатель. Все это происходило естественно, без шума и барабанного треска, как бы само собой...

Но, наверное, даже и в таком обстоятельстве - один из отличительных признаков истинного таланта, озабоченного не эстрадной славой, а большой правдой искусства.

Об этом позднее сам спокойно и раздумчиво скажет Юрий Бондарев в преддверии IV съезда писателей, когда он думал о книгах, "которые высоким островом стоят в общем потоке литературы и от зеленеющих берегов которых исходит ровный, спокойный свет. Этот свет не имеет ничего общего с сенсационными вспышками реклам. Ведь их, как мы знаем, гасят утром и меняют через неделю.

Я хотел бы, чтобы вспомнили не только о внушительном и всегда поражающем количестве книг, но о художественной ценности их. Ведь астрономические цифры выпускаемых ежегодно названий говорят, кроме прочего, и о снисходительной неразборчивости, никак не укрепляющей завоеванных высот.

Скрупулезнейший бухгалтерский баланс, подведенный в искусстве, ни о чем не говорит, кроме любви к цифрам. Мы должны выходить на трибуну не с гремящими счетами под мышкой, а с книгой, поразившей нас живым биением мысли и непреходящей глубиной чувств..."

Первые книги Ю. Бондарева некоторым его друзьям показались "слепками" с собственной биографии, особенно "Юность командиров". И поэтому для многих было неожиданностью его обращение к теме современности, когда в печати появилась его повесть "Родственники". Но вдумайтесь в смысл бондаревского повествования. О чем эта книга? О том, что рано или поздно правда всплывает наружу и становится видимой всем? О крушении "благополучия" профессора новейшей истории Грекова, когда-то во имя карьеристских и шкурнических соображений продавшего и предавшего свою сестру? Или о возмездии, ибо сын ее Никита и сыновья Грекова Алексей и Валерий так или иначе становятся его судьями?

Эта книга о нравственной ответственности человека перед самим собой, перед прошлым и будущим.

И как это ни странным может показаться, "Родственники" во многом видятся мне нравственной прелюдией не только к "Горячему снегу", но и к повести "Батальоны просят огня".

Прислушайтесь к нравственному подтексту "Родственников", и сразу станет очевидным, какая любовь и какая непависть вели перо писателя.

Ведь, по существу, это тот же разговор о нравственном долге, о чистоте души, о тех человеческих принципах, за которые нужно "стоять насмерть", будь то прифронтовой окоп или налаженное мирное бытие.

Это те "высоты", которых отдавать нельзя", потому что, отступив, ты уже никогда не сможешь честно смотреть в глаза людям. "Срок давности" неприложим к суду собственной и человеческой совести. Здесь он бессилен.

Повесть "Батальоны просят огня" и роман "Горячий снег", пожалуй, наиболее ярко и обнаженно показали всем, какой талант пришел в русскую литературу. Я говорю о творческой индивидуальности писателя, неповторимости его видения мира, о художнических принципах.

Самой нелепой и жестокой смерть кажется в конце пути. Когда и лишения, и кровь, и муки - все вроде бы пройдено, и тысячи немыслимых кровавых километров позади, и знаешь: еще день-другой - и смолкнут пушки, и рухнет на мир благословенная, долгожданная тишина. С щебетом птиц, очнувшихся от гула, сотрясавшего планету. Со стрекотом кузнечиков.

Но и эти последние метры войны нужно пройти. И они не даются даром. И потому гремят последние залпы великой войны, и солдаты, которых четыре года хранило счастье удачи, падают на обоженную землю, уже выбросившую к небу первую несмелую зелень. Жизнь вечна!

В такие дни и такие минуты особо суровой мерой измеряется мужество и совесть человеческая. Ведь кажется (и об этом никто не узнает): стоит чуть-чуть больше, чем обычно, поберечь себя - и ты спасен.

Но, значит, спасен ценою жизни других: ведь кому-то другому нужно пройти эти последние метры войны, а значит, и умереть, потому что еще ни один рубеж в мире не был взят без жертв.

Значит, дело в самом человеке, его совести, его сердце, размышляет 10. Бондарев и в "Последних залпах" и в повести "Батальоны просят огня".

Образы нравственно противостоящих героев - капитана Новикова и лейтенанта Овчинникова - родились у Бондарева из этих глубинных раздумий над самой сущностью понимания людьми своего долга.

Не перед кем-то - перед собственной совестью.

Именно она заставила Новикова и его солдат стоять насмерть, не отступить ни на шаг, умереть, но выполнить свой воинский и человеческий долг. И животпое чувство самосохранения заставило Овчинникова бросить в бою и раненых товарищей своих, и батарею.

И разве дело в том, что в конце концов к шкурнику и предателю приходит справедливое возмездие?! Сколько Овчинниковых осталось в живых - кому-то из них "повезло", и они еще поныне бродят по пашей земле, считая, что сполна заплатили по всем счетам своей и народной совести.

Нет, по ночам их не тревожат голоса преданных ими солдат, а суд собственной совести - это понятие применимо лишь к людям, у которых совестливость - глубинное чувство характера, а не разменная монета, на которую легко приобретается собственное душевное равновесие.

Но ведь даже такие обязаны своей жизнью Новиковым, тем, кто принял на себя огонь и сгорел в этом огне, подарив жизнь другим.

Нет, Новиков и его батарейцы пошли на это не ради Овчинниковых! В конце концов, что такое Овчинниковы? Перекати-поле, которое гоняет по степи упругий ветер.

Новиковы стояли насмерть за тех, кто сегодня поднимает к звездам ракеты, растит хлеб и стоит ночные вахты у мартенов, словом, за тех, кто в отчаянную минуту повторил бы его, Новикова, подвиг. Ведь, в конце концов, что стоит наша жизнь, если за спиной своей ты видишь суетность бытия, а не высокую судьбу России, вне которой немыслимо ничто - ни личное твое счастье, ни сама твоя жизнь!

"Батальоны просят огня..." - перевернута последняя страница, и это уже звучит не название книги.

"Батальоны просят огня!" - это как хриплый голос по рации в отчаянную минуту.

И что с того, что с той минуты прошло почти тридцать лет: кто из читателей книги Бондарева не пережил необыкновенного чувства личной сопричастности происходящему в повести - почти отчаяния, что вот сейчас ты, а никто иной, не можешь прийти на помощь стоящим до конца. Стоящим насмерть.

Талант Юрия Бондарева несет необыкновенную эмоциональную силу. Ударная волна бьет не по памяти - по живым, по их душам.

- Иногда утром на улицах, - рассказывал как-то Бондарев, - я всматриваюсь в лица людей: в их глазах еще нет отпечатка треволнений дня, нет следов усталости, прожитых и пережитых будней - утром лица людей кажутся мне открытыми.

Случайно услышанная фраза; беглый взгляд пожилой женщины, брошенный на свое отражение в зеркальном стекле витрины, ее стеснительный жест, чтобы поправить прическу; сосредоточенное или рассеянное выражение лица остановившегося на троллейбусной остановке мужчины средних лет или же откровенное проявление молодости - все это с постоянным, порой мучительным узнаванием "тайны" заставляет меня доступным мне воображением угадывать разные варианты судеб, то есть разные стечения обстоятельств, что обычно называют судьбой каждого, верно или неверно угадывать и представлять чужую жизнь, вчерашнюю или настоящую, счастливую или не совсем счастливую...

А люди узнают себя в его книгах. Так, однажды попросил его о встрече работник Московского комбината железобетонных конструкций капитан запаса Владимир Павлович Ластовский, который полагал, что это именно его боевой путь воссоздал писатель в повести "Батальоны просят огня".

"И я понял, - размышлял Юрий Васильевич, - что не могу не видеть человека, одного из персонажей повести, который напитан был как образ без прототипа, образ, что ли, собирательный, по отдельным черточкам соединенный в единый характер. Затем, увидевшись с бывшим капитаном Ластовским, вдруг поразился не только схожести, но и удивительной идентичности ситуаций, в каких жил, боролся и выстоял мой литературный герой на совсем другом плацдарме - в дни форсирования Днепра.

- Да, очень похоже, - заключил Бондарев свой рассказ, вновь поражаясь сложнейшим и трагическим ситуациям на безымянных днепровских плацдармах, таких многочисленных тогда... Мы простились с Ластовским так, как будто вместе просидели на плацдарме семь суток и будто это действительно был мой герой. Он ушел, несколько смущенно извинившись за беспокойство, за отнятое время, а от этих слов я был смущен еще больше: я готов был сидеть с ним хоть до утра..."