Книги, меняющие мир

Да, гуманизм Бондарева - воинствующий, партийный гуманизм. И не только потому, что таково объективное звучание созданных талантливым писателем образов. Само миропонимание его неотделимо от действия, борьбы.

Как-то Юрию Бондареву задали вопрос:

- Какое место занимает и какие задачи выполняет литература сегодня, в эпоху грандиозных социальных перемен, бурного развития атомной энергии и электроники, кино и телевидения? В какой мере советская литература отражает процессы современной действительности и в какой мере оказывает на них влияние?

Писатель ответил:

- Может ли литература изменить мир? После того что сказано великими классиками всех эпох о зле, жестокости, зависти, коварстве, прелюбодеянии, предательстве, угнетении человека и т. д., все эти извращения человечности и пороки, казалось бы, должны были полностью исчезнуть с лица земли. Но они не исчезли. Они меняли форму и искусно камуфлировались. В то же время, как бы ни был отвратителен порок, он редко признает себя пороком и всегда готов защитить отвратительную свою сущность, найти оправдание своим поступкам. Почти вся литература критического реализма играла в этом смысле роль предупреждающего знака, но вместе с тем она искала и пути к совершенствованию человеческого общества. Социалистический реализм действен и активен ради утверждения человеколюбия. Мы боремся с мертвым ради живого. Но мы не констатируем факты с холодной беспристрастностью, которая предполагает одну только "позицию" - равнодушие. В потоке жизни мы ищем своего героя, наделенного чувством ответственности.

Художественная литература не может материально изменить мир, но она может изменить отношение людей к собственной жизни и жизни общества. И она как бы постоянно обновляет связь человека с действительностью.

Задача нашей литературы необъятно огромна - художническими средствами воспитывать самую высокую человечность.

Но как? Какие здесь использовать средства? На это ответят сами книги.

Некоторое время назад часть наших литераторов вела неустанные атаки на несуществующие высоты, ратуя за самое последнее оружие - так называемый современный стиль. Утверждали, что изобразить человека в наш напряженный век атомной энергии, кибернетики и космоса можно, прибегая к телеграфной скупости или косноязычной исповеди. Незадачливые сверхсовременные герои тускло улыбались и щеголяли сборным арго - признак, мол, современного языка в литературе. Забывали об одном - нет никакого современного языка в литературе, если это не язык литературы, а торопливая магнитофонная запись случайно услышанного разговора, выдаваемого за авторскую речь.

Язык Толстого был в высшей степени современен, ибо подчинен был не моде, не колориту ради колорита, а глубинной мысли, значимость которой беспощадно отвергает легковесность слов.

Наиболее близка мне традиция "Тихого Дона", этой еще не превзойденной по своим художественным качествам вещи...

Размышления Ю. Бондарева - не теория. Живая творческая практика, книги его - убедительное свидетельство принципов, которые исповедует писатель.

Нельзя сказать, чтобы он сразу был понят критикой. Подчас она, исходя из абстрактно-правильных теоретических положений, механически примеривает их к книгам, задуманным и написанным в ином художническом ключе и замысле. Скажем, не могут быть в повести или романе все персонажи "прописаны" с одинаковой подробностью. Тогда не было бы ни главных героев повествования, которым в силу уже самого замысла художника отдается основное его внимание, ни характеров второго, а то и третьего плана, без которых движение вещи немыслимо, но не ими это движение обусловлено и предопределено.

Мне трудно понять, скажем, ставшие в чем-то традиционными критические упреки: почему один персонаж вылеплен в психологических деталях и подробностях, а другой дан эскизно или только намечен? Само по себе это обстоятельство еще ни о чем не говорит: все зависит от замысла писателя, главной идеи, движущей его повествование, и от многих иных не менее важных обстоятельств.

"Масштабность" книги такими критериями не меряется. Совершенно очевидно, например, что нравственный, философский "эпицентр" "Горячего снега" - батарея лейтенанта Кузнецова, так же как "Последних залпов" - капитан Новиков, рядовые войны. Естественно, что сюда "брошены" и главные творческие "силы" автора.

Мне не хочется "раскладывать по полочкам" "Горячий снег". Есть книги, которые не укладываются в традиционные параграфы школьных программ. Как нельзя разложить па "составные" и песню, и ветер над степью, несущий и дыхание моря, и вересковый дурман. Слишком обнажено сердце писателя в этой книге, беспощадной, как удар ножа, и высокой, как солдатский подвиг.

Здесь и горечь, и боль, и радость, и печаль уже перестают быть явлением литературным.

Созданные Юрием Бондаревым образы давно перестали быть "литературными персонажами". Едва шагнув к читателю, они начинали новую, собственно реальную жизнь, потому что становились частицей каждого из нас, наших раздумий и поисков.

И не только мне уже не представляется, что на свете когда-то не существовали ни добродушный Уханов, ни Кузнецов, ни Бессонов, ни Зоя, ни Чубароков, ни Рубин.

Те, кто остался в живых, кто не сгорел в огне, опалившем и окопы, и целые страны, - надели сегодня штатское платье.

И ты наверняка встречал, идя на работу, Зою или Кузнецова... Может быть, фамилия у Зон иная да появились морщинки у глаз: время делает свое дело...

На "материале" собственной биографии может родиться одна книга. Далее такой "первоисточник" даст неизбежные повторения: нельзя дважды пройти по кругу, не коснувшись уже хоть раз пересеченных координат. Критика, писавшая о Ю. Бондареве, вдруг неожиданно "забуксовала": начала искать, чем похожи герои первых повестей на персонажей "Горячего снега" и не "родственники" ли капитан Новиков и лейтенант Кузнецов. Я говорю, конечно, не о внешнем сходстве: повторное копирование одного и того же персонажа даже у лучших мастеров было бы не большим, чем авторским повторением. Координаты сопричастности уже сказанному не "засеклись": удивительный рывок Юрия Бондарева как художника был очевиден.

Меньше всего, когда речь идет о книгах Бондарева, к ним подходит понятие "тема".

Когда я думаю о нем, мне не представляется литератор, склонившийся над рабочим столом.

Мне видится человек в выжженной, пропахшей горьким артиллерийским порохом гимнастерке. С воспаленными от бессонницы глазами, потерявший счет остервенелым атакам, когда и ночь и День спутались, стали одним дымным маревом и все тело, кажется, одна сплошная боль, но нужно снова и снова заставлять его Двигаться, механически поднимать ставшие непомерно тяжелыми снаряды и охрипшим, не своим голосом кричать таким же, как 0н, уставшим людям:

- Огонь!

- Огонь!

- Огонь!..

"Тема"! Какая тут, к черту, тема, если стоит закрыть глаза - и словно не было этих тридцати послевоенных лет: все окружающее преображается, приобретает странные, несегодняшние очертания, а в памяти и в глазах - горящие тапки с черными крестами на броне, пьяные немецкие автоматчики, с остервенением самоубийц рвущиеся к его, лейтенанта Юрия Бондарева, батарее, - и непроизвольно холодок, как ударом ножа, полоснет по душе: только бы не пропустить! Не свалиться от осколка или пули! Потому что рядом-то уже почти никого не осталось: полегли батарейцы на последнем, смертельном своем рубеже...

"Тема"!.. - это уже из спокойных, теоретических построений, созданных поздним числом. "Тема" - для других: друзей, критиков, литературоведов. Но если для самого писателя его и боль, и ненависть, и любовь становятся просто "темой", - тогда зачем браться за перо! Образ и строка, какой бы мудрой мыслью ни были рождены они, мертвы в романе, если не бьется в них естественное, живое чувство. Если, когда перед тобой - чистый лист бумаги, ты снова не выходишь на линию огня.

Как тогда, в 1942-м, в степях сталинградских...

http://i-carpet.ru коврик грязезащитный на резиновой основе. Купить коврики.