Встреча у костра

Иначе он не может ни жить, ни чувствовать, ни писать.

Однажды Ю. Бондарев написал статью-исповедь - "Писатели-солдаты". "Мы хотим знать правду о самих себе, мы хотим понять и осознать свой характер, истоки духовной силы - это обостряет наше отношение к жизни, к ближним своим... Писатели-солдаты не уклоняются от горьких ответов, ибо история не терпит двусмысленности, - ведь слишком велики наши потери. Наряжать историю - это значит попирать истину, непростительно и легкомысленно забыть о тех, кто в бессилии погиб тогда на изрытых снарядами полях сражений в первые отчаянные месяцы под таранным натиском танков...

Неужели эти люди самой мирной профессии, которая всегда вызывает представление о постоянной тишине, книжных шкафах, письменном столе, безмятежно-мирном свете настольной лампы, не гаснувшей за полночь, эти люди, как один, с решимостью стали солдатами? И неужели пальцы их, привыкшие с любовью держать книгу, в начале сороковых годов XX века с ненавистью сжимали пулеметные гашетки, твердое ложе автомата, обгрызанный карандаш над потертым, обмытым дождями и темным от окопной грязи блокнотом?..

Да, эти люди, сама духовная сущность которых - мечтать, думать о счастье людей, делать их лучше, чище, благороднее, защищали это счастье, убивая во имя жизни.

Многие из них не вернулись после мая 1945 года.

И многие из них уже не сели за письменный стол. Они погибли на полях сражений, как погибает пехотинец в атаке".

Те, кто остался в живых, должны завершить их дело...

Тогда я работал над этими главами нашего повествования, а потому, придя к Юрию Васильевичу, предполагал его изрядно "помучить".

"Мучить" не пришлось. Для него жить искусством - естественное ежесекундное состояние, и первые вспышки полемики - как искры в сухой костер. Хорошо, что в тот же вечер я и попытался закрепить на бумаге то, что никак не назовешь "беседой": слишком много было в суждениях Бондарева истинной страсти, убежденности, горячих раздумий над победами и поражениями незримых "фронтов", где создаются книги и всегда скрещиваются полемические шпаги.

"Реальное" и "художественное", если говорить о самой атмосфере книг Бондарева, у него неразделимы. Хотя от первого, "реального" он не без веских оснований "пытается откреститься":

- Творческие принципы у каждого писателя индивидуальны. Я, например, почти никогда не пишу образ с реального человека, с прототипа. Хотя, сам как-то анализируя свои собственные книги, приметил в них любопытную особенность: склонность к использованию реальных фамилий и имен тех людей, которых я хорошо знал.

- Но реальная фамилия неминуемо "тянет" за собой и реальные ассоциации, черты характера.

- Не обязательно. Так, в "Горячем снеге" у меня появился Уханов. А в жизни это был совсем иной человек, чем в романе. Недавно я даже получил письмо от однополчанина. Он недоумевает: "Я, как и вы, хорошо знал Уханова. Но почему вы его изобразили таким несхожим с тем человеком, который был нам знаком..." Пришлось отвечать: образ - это всегда обобщение.

В жизни Уханов был наделен необыкновенным чувством юмора и талантом рассказчика. Правда, соединенного с даром импровизатора. На привалах, ночами, он умудрялся пересказывать нам целые романы. И "Угрюм-реку" Шишкова, и "Три мушкетера" Дюма. Наверное, и Шишков, и Дюма пришли бы в ужас, услышав столь вольное изложение своих книг: Уханов вдохновенно импровизировал, сочинял ситуации, неожиданно поворачивал сюжет в необыкновенное русло, и не снившееся великим романистам. На войне такому рассказчику, как Василий Теркин, как Уханов, цены нет. Его "побасенки" заменяли нам сухари...

- Но все же почему избрана была в "Горячем снеге" реальная фамилия, а не любая другая?

- Наверное, в этом как раз и проявилась одна из извечных тайн психологии творчества. Для меня лично, когда я оказываюсь перед чистым листом бумаги, главная и решающая цель - создать ощущение описываемого времени, его атмосферу, дух, приметы. Это - главное. И как-то так получается, что, когда я думаю о реальном человеке, память подсказывает тысячи штришков, деталей, образов, пришедших из тех времен, когда я этого человека знал. Наверное, такое индивидуально. Но тем не менее так происходит.

- Значит, для вас образ "собирается" из самого "воздуха" времени, о котором вы пишете.

- Да. И не только образ. Вся книга. Если бы меня спросили, какими психологическими "координатами" определяется для меня ценность вещи, я бы ответил: главное - напряжение, движение времени, сам "воздух" повести или романа. В искусстве точные категории относительны...

- Все это так. Но что, скажем, составляет для вас все и все определяющее в "воздухе", атмосфере "Тишины"?

- Мороз. Через него - и напряжение эпохи, и трудность духовного поиска.

- Да, этот "мороз" не измеришь ни по Цельсию, ни по Реомюру.

Бондарев улыбается:

- Очень точно сказано: это "мороз" обстоятельств, нравственного напряжения людей.

- А "Горячий снег"?

- Здесь все решала атмосфера тревоги. Если вы заметили, вся ткань книги "настоена" на такой атмосфере.

- Да, тревогой наэлектризован весь воздух повествования. Иногда "насыщенность" заряда достигает предельной силы.

- "Нагнетание" заряда закономерно. "Взрыв" - это как раз сцены боев. Люди распрямлялись, как чудовищно сжатая пружина. Но так было и в действительности. Там, в степях сталинградских.

- "Внешние приметы" в истинном искусстве - как айсберг. В невидимой, "подводной" части - бездна нравственного подтекста, часто определяющего главное идейное и нравственное звучание книги в целом.

Бондарев задумывается.

- Я тоже много размышлял над этим. Наверное, "внешних примет" в литературе вообще не существует. Они - атмосфера эпохи. Ощущение ее. Вспомните "Белеет парус одинокий" Катаева. От чего идут "выводы" романа? От знойного зеленого моря, теплых камней Одессы, цветущей акации - все это мир детства Павлика. Его душевный настрой. Более того - музыкальный ключ книги.

- Истина, "вывод" в искусстве в "теоретическом" их виде вообще не существуют. Те "детали", о которых вы говорили, переплавляются в сознании читателя как раз в эти самые "выводы". Путь здесь один: от частного к обобщению.

- Это не только в искусстве. Так устроено человеческое сознание. Припомните, чем вам прежде всего вспоминается детство?

- Что же - это интересно. Пытаюсь вспомнить. Заросли камыша. Костры в темном сосновом бору. Горящие разбитые эшелоны по обочинам путей... Еще - тишина. Тишина и снег, невесомо падающий на руины домов...

- Вот видите! А у другого всплывает в памяти запах огурца, только что сорванного с грядки, ночное... Или, наоборот, картины иного свойства: рев пикирующих бомбардировщиков, здания, корчащиеся в огне... А от этих "частностей" сознание уже переключается на выводы обобщающе-нравственного порядка... Так и в литературе. Мне но раз приходилось переиздавать свои книги. И всегда появлялось желание что-нибудь поправить: со временем замечаешь и несовершенство, и шероховатости. Но я часто "становился на горло собственной песне". Поправишь и вдруг видишь: ощущение времени исчезло. Я же смотрю теперь на события сегодняшними глазами. И заставляешь себя отказаться от правки. Если и эти "шероховатости" связаны с атмосферой времени, их нельзя трогать. "Стерилизованная" проза - описание событий, а не сами события...

- А действительно, атмосфера жизни - без нее невозможно представить себе талантливых полотен. В неумных исследованиях встречаешь: "В "Хождении по мукам" Алексей Толстой отобразил..." Что он "отобразил", всякий, прочитавший книгу, поймет. А для меня, помимо всего прочего, "Хождение по мукам" - это завьюженный Невский, хмурая Нева, пронзительный шпиль Петропавловской крепости... Словом - Петербург. Без всего этого нет "Хождения по мукам".

- Абсолютно с вами согласен. Я, перед тем как засесть за новую книгу, часто перечитываю полюбившиеся вещи. Именно с этой точки зрения. И для себя пытаюсь уяснить, какую атмосферу жизни привносит в меня, мое настроение тот или иной роман. Наверное, все это очень индивидуально, но "Война и мир" дает мне ощущение доброго, хорошего нравственного здоровья человека. Даша Алексея Толстого из "Хождения по мукам" - чувство чистоты, света...

- Видимо, такое - не индивидуальность восприятия книг, а духовная особенность таланта, их создавшего. И эта особенность для людей не менее важна, чем то, что "отобразил" писатель. В конце концов привнесение в душу человека этого "нравственного настроя", вероятно, главная миссия литературы, ее нравственный "результат", если перейти на язык "практицизма", "пользы".

Бондарев встал.

- Тогда вам легче понять, как ко мне приходит образ. Вот, например, Гуляев из повести "Батальоны просят огня". Фамилия здесь реальна. Во время охоты на Урале я познакомился с очень интересным человеком, бывшим фронтовиком. О многом мы переговорили с ним у ночных костров. Меня поразили многие качества его натуры: выношенная убежденность, оригинальность мышления, стремление самому найти объяснение самым сложным явлениям бытия. Таких людей я видел и на фронте. И вот этот новый мой знакомый, сам о том не ведая, вдруг помог соединить в моем сознании ранее разрозненные, но подмеченные в жизни черточки, свойства натуры. Родился образ Гуляева, типичного в моем понимании командира полка времен войны. Видите, какая сложная "трансформация" жизненного материала. Конкретная фамилия стала здесь для меня символом обобщенных, ранее виденных у разных людей свойств натуры и характера...

Меня заинтересовал смысл, который вкладывал Бондарев в понятие "пружина", когда он говорил о рождении книги и динамике ее развития.

- Как вы это себе представляете?

- Тоже очень сложная "материя". Подчас мы пытаемся понять, почему та или иная книга молодого писателя просто неинтересна. Хотя и написана бывает даже с некоторым литературным блеском. Для меня лично ответ очевиден: в ней нет накала истинных страстей, столкновения жизненных судеб, тех действительно острых проблем, которые волнуют современное общество.

- Это и называют "знанием жизни".

- "Знание жизни" - понятие широкое. В жизни важно видеть ее "горячие точки", ее главные "нравственные узлы". А сколько мы знаем молодых, которые "наблюдают жизнь" из окон Дома писателей! Какие уж тут, да будь у тебя талант гениальный, "горячие точки" заметишь!..

Почему всегда будут писать о войне? Как мировой катаклизм, она - концентрация борьбы, столкновений характеров, огромного нравственного опыта. Для меня война навсегда осталась в подсознании. Она всегда - и импульс, и толчок к творчеству. Своего рода "пружина длительного разжима".

Истинный писатель рождается тогда, когда человек не может не сказать людям что-либо принципиально для него важное. Прислушайтесь к разговорам бывалых людей. Даже тех, о ком с иронией говорят, что они - "сидят на завалинке..." Но вот у одного вырывается: "Когда я впервые маршала Жукова увидел... Вот так близко, как тебя..." Или: "Много ребят положил немец на той высоте, пока мы ее взяли..." - это идет от "переполненности души" содержанием, которое, рассказчик инстинктивно и неосознанно чувствует это, важно и интересно всем.

Аналогии всегда относительны, но нечто схожее - в тайне воздействия книг на читателей. Успех или неуспех романа зависит прежде всего от того, сумел ли ты сказать важное и интересное для всех. Иными словами - какова идейно-нравственная "насыщенность" повествования. Чему ты научил людей? Вызвал ли их на серьезные раздумья? Повел ли за собой?

Без этого нет таланта, сколь бы литературно-виртуозно писатель ни владел пером.

- А вы знаете, Юрий Васильевич, об этом как-то хорошо сказал Репин. (Я начал перелистывать записную книжку.) Вот, нашел: "Модные эстетики полагают, что в живописи главное - краски, что краски составляют душу живописи. Это не верно. Душа живописи - идея. Форма - ее тело. Краски - кровь. Рисунок - нервы..." Сказано это о живописи, но все здесь абсолютно приложимо и к литературе.

- Прекрасная "формула таланта". Я бы ввел в ее составные еще и понятие нравственного опыта. Подчас молодой писатель опишет студенческие годы, детство и... "копилка" пуста. Далее, если он всерьез не изучает жизнь, - пустота. Хотя бы и "красиво" оформленная. Здесь пресловутые кратковременные "поездки" ничего дать не могут. Необходимо, повторяю, длительное, глубинное осмысление и изучение жизни. Я, например, решил как-то написать повесть о шахтерах. Вы знаете - вроде бы "материал" знаю, сам работал на шахте. Еще месяц, перед тем как приняться за книгу, жил среди них. И все же от замысла отказался... "Материал" пока еще не стал моим внутренним состоянием. Вероятно, должно пройти еще какое-то время, пока я "созрею"... Путешествия с "блокнотом" - это порхание около жизни. В жизнь нужно входить с главного подъезда... Иначе любой замысел обречен на неудачу...

Долго продолжался в тот вечер наш разговор.

Не задал я тогда только традиционного вопроса о Главной книге. Каждый писатель втайне мечтает о ней, и неотступно образы ее преследуют его всю жизнь. Над чем бы он ни работал, чем бы ни занимался. О своей Главной книге Юрий Васильевич написал: "У каждого писателя есть главная, та единственная, ненаписанная книга, которая терпеливо-медленно оформляется, будто выкристаллизовывается по частям, по страницам из накопленного душевного опыта. Это как бы вторая жизнь писателя, внутренняя, сложная, мучительная, ибо тропинки сознания, по которым он незримо идет, не всегда ясны. В этой второй жизни вас не подвезет до нужной станции поезд метро, здесь на каждом шагу возникают опасения и колебания: а это ли главное, выношенное, нужное людям? А может быть, то, что ты знаешь, чувствуешь, что накопилось в тебе и рвется на бумагу, лишь тусклый отблеск необъятной в своих вариантах жизни, неясный отпечаток человеческой правды?

Если бы писателю удалось однажды написать эту Главную книгу, высказав в ней все, он, вероятно, больше бы не писал ничего, ибо высказал самое нужное, самое сокровенное. Но человеческой жизни часто не хватает для этой Главной книги.

Под Главной книгой, должно быть, надо понимать произведение (роман, повесть, дневник, записки, стихи), освещенное ярким индивидуальным чувством художника, где люди в событиях и события в людях - рассказ о нашей эпохе, о неповторимых чертах ее.

Главная книга - это откровение о себе и это книга, в которой ясно и подкупающе должны проступать все черты характера пишущего. Это необычный взлет высокой души и это исповедь и писателя и его поколения. Это фиксирующее проникновение в настоящее и добрый взгляд вперед, ради чего было и прошлое и есть настоящее, ради чего были войны, голод, страдания и счастливые глаза людей после войны. Главная книга - это книга самой большой помощи людям, это сердце, положенное на бумагу: смотрите, я раскрыт, я люблю людей, я воюю и борюсь за добро, возьмите меня, это должно вам помочь...

Эта книга может охватывать всю нашу эпоху или одну страничку ее, один абзац. Дело не в объеме, не в размере - ведь речь идет о самом главном".