Ночные окна

У него - часто. Видел это сам.

Такой это характер, изводящий себя вечными сомнениями: "Где она, тайна улавливания жизни? Часто получается ведь как вода в бредне: тянешь - надулось, вытащишь - нету. До чего же много неясного, мучительно трудного в этом удивительном ремесле воссоздания характеров. Каждая книга - новая учеба, новая трудность конденсации разрозненных явлений до степени высшей характеристики. Как ребенок, снова учились ходить от печки. Многое видится, понимается, да сказать пока не можется".

Как-то я сказал ему, что меня удивляют вопросы журналистов писателям: "Когда вы работаете?" Как будто творчество укладывается в почасовой график. Художник "работает" все двадцать четыре часа в сутки. Здесь синоним понятия "работа" - жизнь. Ни на мгновение не прекращаются ни раздумья о ней, ни поиск слова и образа... Коновалов ничего не ответил. "Работа?" - усмехнулся он. И разрешил мне просмотреть некоторые странички своего дневника. Одну выдержку, вымолив на то согласие Григория Ивановича, переписал и впервые привожу здесь: "14.IV.72. Схватка с материалом... Простудный холод в жилах. Пальцы сжал туго, как болты. Одни сами встанут, других другие унесут. Необратимая усталость. В разгон стелилась даль Родины. Вросли в рябой асфальт, как бревна, солдаты. Оглохшее мгновение. Риск в упряжке с умом. Яростно и просто умеют люди умирать.

Первичные страдания ужасны.

Поэзия возвышает их до бессмертия...

Прочитал написанное. Не стал вытравлять запальчивости, ибо все это пока - хождение вокруг да около. Добавится еще и за целый год написанное, если поохотится мне возвращаться к сему делу. Время и любовь к жизни очистят от крайностей. Всякая правда относительная, в том числе и искренность. Искренность правдива лишь к тому, кто говорит ее; объективная же правда где-то в стороне, что ли..."

А это вроде бы о другом. А по сути - о том же самом: той постоянной духовной напряженности, без которой писатель просто не существует: "Вспоминается только что прочитанный заново Джон Рид. И Раскольников. Тяжелая правда нашей национальной истории, с кровью, ожесточенная. Поэзия подымет с годами самую сущность из первозданного хаоса, и кровь и слезы отольются в скатный жемчуг слова".

Позиция в литературе? У людей коноваловского склада святое не дробится: все в одном - и искусство и судьба.

16 декабря 1973 года Григорий Иванович приехал из Вешенской. Номер на девятом этаже гостиницы "Москва" достался ему удивительный: теплым огнем распахивалась внизу Красная площадь, а рубиновые звезды в стылом небе - кажется, протяни руку - почувствуешь жар ладонью.

После недавнего разговора с Шолоховым, удивительных встреч ("Уборка -как битва!..") не может успокоиться. Ходит по комнате, рассказывает не только нам - себе:

- Разволновался я там... Это же - на всю жизнь!.. Перед прощальной встречей с хлеборобами набросал для памяти... - кивнул головой в сторону листков, лежащих на письменном столе. - Но вышел, увидел улыбки... Словом - листки не понадобились.

- О чем говорили?

- Посмотри... Слова, наверное, были другими. А суть - одна.

Разбираю быстрый, летящий почерк: "Велик и прекрасен мир шолоховских книг. Жили, живут и будут жить в нем люди вечно. И я, как все, жил и буду жить в нем до последнего вздоха. И после нас будут жить в этом прекрасном и трагическом мире его вечной крепости книг - тут жизнь и смерть, развитие в бесконечность. Как сама природа вызывает благоговение, благодарность, так и его творения.

Нам не дано знать тайну гения. И мы объясняем его мощь разными обстоятельствами. Говорим: "Жил в народе".

Но ведь многие живут в народе, а душа народа не далась им или раскрылась одной стороной.

Говорим: "Бесстрашен". Но богатыри не страдали половинчатостью характера...

Неизмерима самобытная сила сопротивления при органической переработке наследия и зоркая мудрость в строительстве своего нового мира.

Говорим: требовательный к себе.

Но требовательность есть нормальное состояние сильного гения.

Мы лишь изумляемся тому, как из скоротечных жизней гений Шолохова создает бессмертные образы, а вечная природа живет вольготно, не испытав насилия, творимого обычным дарованием.

Ученые объясняют происхождение миров, но тайну художественного гения объяснить невозможно.

Говорим: передовое мировоззрение...

Но не лишен его и редактор технического словаря. А вот взгляд в будущее до пронзительных далей - свойство лишь великих художников..."

В начале лета он снова собирается в Вешенскую. Когда веселой зеленью полыхнут балки в степи, ястреб задохнется от бездонной глубины бескрайнего неба и с державной высоты спустится, чтобы блеснуть быстриной сквозь пепельные туманы тихого Дона, звонкая ночная звезда.

Талант Коновалова как удивительная загадка. Обычно с возрастом у писателя опустошаются основные душевные "закрома". В лучшем случае поиск и разведка идут на "уровне" уже завоеванных высот. Здесь же - процесс стремительно-необратимый: корни - глубже, крона - выше, горизонты - шире. Талант разворачивается силами настолько мощными, словно подготовка к "главному наступлению" еще только начинается.

Потому что не замутнели, не обмелели заветные родники с ледяной прозрачной водой, пробивающие путь к большой реке и выносящие на ее простор и дурман державных лесов, и птичье многоголосье, и сохранившие в долгом пути своем подслушанное эхо печалей, счастье великих трудов человеческих. Эта многоводная река творчества неиссякаема, как Волга, на высоком берегу которой живет писатель. С этой кручи хорошо просматриваются дали. И дышится здесь отрешенно, и зарницы у горизонта как всполохи битв человеческих, еще ждущих своего летописца.

В одном из писем у него вырвалась фраза: "Мне радостно было радостью людей".

В ней, этой фразе, - весь Григорий Коновалов.