Эхо южных лагун и приключения одного замысла

Он исчезал ранним утром, когда поселок спал, а над морем у берега золотился рыжий, рассыпающийся прозрачным дымом туман.

Бродил одному ему ведомыми тропками, ущельями и расселинами. Непостижимым внутренним чувством разгадывал в свирепых нагромождениях скал скрытые ветви пробивающихся к солнцу агатовых жилок, испуганно таящихся от безразличного взгляда и раздражающих гитарных туристских скопищ.

Петр всегда возвращался с добычей, повергающей в священный трепет и бездонную черную зависть самых маститых и понаторевших в охоте за сверкающей красотой "каменщиков", облазивших с дотошностью криминалиста каждый дюйм гордо вздыбившихся к небу могучих горных хребтов Кара-Дага.

Развязывался рюкзак, и все становились свидетелями чуда: таинственным теплым огнем мерцало в кольце опаловой голубизны жаркое сердоликовое пламя. Гордые агаты надменно демонстрировали свой полуночный блеск, а халцедоны казались угасающими бликами уставшего морского предвечерья...

"Тайна" Петра Проскурина открылась мне неожиданно. Горы околдовали не одного его, и, спускаясь как-то по отвесной стене ущелья, я сделал неосторожное движение: град мелких камешков с шорохом ушел в жутковатую пустоту ущелья.

- Эй, осторожней! Кого это черт здесь носит! - "ласковое" приветствие донеслось откуда-то слева. И спустившись еще метра на два, я увидел удивленную физиономию Петра, явно не ожидавшего какой-либо встречи в столь неподходящем для рандеву месте.

Петр был привязан веревкой к невесть как держащейся над провалом глыбе. В руках - лупа. Примерно на уровне его глаз тонкой змейкой вилась по камням белая кварцевая жилка.

- Привет!

- Привет!

- Откуда ты, прелестное дитя?

- Из Москвы. Из Дома писателей. Забыл тебя тогда спросить, когда ты сдашь нам в журнал последнюю часть романа, - пошутил я.

- Как видишь, как раз обдумываю концовку.

- Конечно, в подвешенном состоянии оно сподручнее...

- А ты не хихикай. Без меня ты отсюда не слезешь.

- А я и не собираюсь слезать. Здесь весьма уютно. Итак, поговорим о романе...

Петр расхохотался.

- Смотри! - он погрозил кулаком. - О жилке!.. - Приложил палец к губам.

- Могила! - торжественно пообещал я. - Человечеству давно ясно, что все коллекционеры, особенно "каменщики", - отпетые эгоисты.

- От такого и слышу...

Потом мы лежали внизу, на раскаленной гальке. И шумел прибой. И орлы неподвижно висели в пепельном небе.

Говорили о разном. Вспомнили Стивенсона - все вокруг было таким, что, покажись на горизонте "Испаньола", мы ничуть бы не удивились. Разговорились о приключениях. И тогда...

Приключения случаются не только с людьми и уже созданными ими книгами. Идея, замысел писателя, выходя в штормующее море жизни, испытывают на себе и мощь общественных бурь, застревают на мелях, не отмеченных на несовершенных пли недостаточно проработанных лоциях, ищут новые пути в океане бытия, пока на горизонте еще только туманно замаячат контуры желанного берега - цели трудного, измотавшего душу и нервы путешествия.

Оно никогда не бывает легким, и менее всего приложимы к нему правила математики или умозрительной логики. Путник, вышедший из пункта "А" в пункт "Б", к удивлению и ужасу Н составителя задачи, заранее предугадавшего, казалось бы, неизбежное и единственно правильное ее решение, неожиданно самовольно направляется в совершенно ином направлении и измерении. И вместо пункта "Б" оказывается в диаметрально противоположной точке.

У искусства свои правила и своя "арифметика".

Замысел, если он не учитывает всей сложности материала, вначале незаметных взаимосвязей прошлого и настоящего, неизбежно обречен на коренную ломку в процессе творчества.

Так случилось и с Проскуриным. Позднее он напишет: "Работая над романом "Судьба", я впервые с такой обнаженной жестокостью почувствовал чудовищное сопротивление материала. Нужно было идти на упрощение или вновь и вновь искать единственно верное в данной ситуации и для данного героя душевное движение, поступок, реакцию на то или иное событие времени, заранее зная, что это вызовет новую лавину неожиданностей и усложнений.

И может быть, впервые я пошел на предельное усложнение материала, ситуаций, положений, образов и самой идеи произведения; роман ведь, как дерево, проклюнувшись из зерна, дальше, в дальнейшем росте и движении, от корня до кроны, в ствольных годовых кругах несет на себе сложнейший отпечаток индивидуальности самого творца и многочисленных, часто очень противоречивых веяний времени, в котором происходил процесс роста. Требование гармонии не исключает, а, наоборот, заключает в себе это стереоскопическое видение и воплощение жизни, ее симфоническое звучание, и задача отражения полноты жизни, на мой взгляд, является одной из труднейших художественных задач, и здесь художник обязан быть особенно чутким, ибо, пропуская через себя огромную реку жизни, нередко мутную, а то и отвратительно грязную, необходимо не потерять ориентиров, далеких сигнальных огней, и не заблудиться или вообще не потерпеть крушения. Без сигнальных огней впереди бессмыслен любой путь, но в хорошем романе эти сигнальные огни все время впереди, к ним нельзя приблизиться, это та самая тайна движения жизни, познав которую до конца, все самоуничтожается..."

Это написано позднее. А сейчас вернемся к тому разговору в бухте, так неожиданно случившемуся. Вечером я записал рассказ Петра. А продолжили мы разговор в Москве, у него в кабинете:

- Замысел написать роман, который впоследствии получил Название емкое и символичное - "Судьба", родился у меня в 1962 году. Я не случайно сказал о названии - "емкое и символичное". На мой взгляд, заголовок всегда должен выражать в какой-то мере если не суть и смысл вещи, то, во всяком случае; замысел писателя.

А с замыслом моим начались приключения и муки с самого начала, как только я оказался один на один с чистым листом бумаги.

Повествование уже имело у меня в голове "кодовое обозначение - "Тень". Мыслилось поначалу написать роман только о современности. Очертить сюжет хронологически нашими днями. Была выбрана уже и "отправная точка" - послевоенное время, начало пятидесятых годов. Хотелось поразмышлять над социальными и нравственными проблемами, волновавшими наше общество и в конечном итоге определявшими процессы, приведшие нас к сегодняшнему дню.

А случилось так, хотя я и много размышлял над образами, что этот-то замысел оказался неосуществленным. Он будет реализован, если я напишу "Берег судьбы".

- То есть замысел ненаписанной книги стал замыслом другой книги. Хотя речь идет, по существу, об одних и тех же героях. Случай действительно необычный.

- Я сам с таким столкнулся впервые. Всякое бывало: замысел в процессе работы претерпевал изменения, трансформировался... Но, чтобы, начав писать, начисто изменить первоначальным идеям и добровольно отнести их осуществление в неопределенное будущее,- такого, признаться, я ни от себя, ни от материала не ожидал.

- Что же произошло?

- А вот что... Смотри... - Он достает объемистую папку.

- Что это?

- Главы "ненаписанного" романа. То, что писалось в 1964-1966 годах. И не вошло ни в "Судьбу", ни в какие другие вещи.

- Почему?

- Причин здесь много. Одна пз главных: оказалось, что я еще не был готов к намеченной высоте видения. "Горькие травы", "Исход", да и "Судьба" были необходимыми рубежами, которые нужно было взять, прежде чем реально приблизиться к "Берегу судьбы".

- Растерялся? Не поверил в свои силы?

- Нет. Здесь не то. Если бы не поверил в собственные силы - не начинал бы писать. А ты видишь, - он похлопал по папке, - сколько было уже сделано. И некоторые главы мне самому нравились.

- За чем же дело стало?

- Начал я "прорабатывать", прописывать, как говорят художники, характеры героев и вдруг увидел, что без их прошлого ничего в их судьбе и миропонимании не объяснишь.

- Потребовалась ретроспекция?

- Да. И не лаконичная, не "справка" о прошлом, а само это прошлое. Во всей его сложности, драматичности. Потребовалось то время, та эпоха. Словом, понял: нужно, прежде чем писать о современности, идти к корням, "отодвигаться" в историю.

- Как это практически происходило?

- Вначале "отодвинулся" к тридцатым годам. А потом - "пошло-поехало". Словом, "очнулся", когда убедился, что пишу совсем другой роман, чем задумал вначале.

- "Судьба". Да, здесь уже и название само предполагает возвращение к истокам. Судьба - это движение. А движение, эволюция и личности, и общества начинается от определенных корней. От того, какой живительной влагой питали они дерево, зависит и его крона.

- Сравнение точное. Без обстоятельств и условий, формировавших человека в детстве, отрочестве и юности, не понять его зрелости. Так не отстоялась ни "Тень", ни роман о наших днях. Родилось что-то высеченное из столкновения этих начал - "Судьба".

- Но изменяя "возраст" героев, не изменишь идею, которую хотел утвердить.

- А она и не менялась. Наоборот, осталась цементирующим все и вся стержнем книги. Если серьезно писать о процессах, формирующих общество, нужно брать проблемы глобально-социального характера. От них никуда не уйдешь. Иначе все твои "философствования" будут просто несерьезными. Значит, в романе должен быть разговор о судьбе народа, партии, об идейном мозге, который осмыслял наш путь в труднейшие и даже драматические периоды истории.

- Не все, пишущие о современности, ставят перед собой задачу столь глубинной вспашки.

- Но тогда и результат другой. Мне, например, очень нравится один наш талантливейший прозаик. Его мастерство несомненно; он блистательно описывает природу, искусство, лес, цветы, травы.

Но когда в искусстве начинают или пытаются размышлять о судьбе народа, о пути поколений - здесь на "цветочках" не проживешь. Не в них тот "хлеб насущный", которым живет народ и государство. В годины тревоги об обществе, его идейном и нравственном облике судят не по "пирожным", что выпекает даже талантливый кондитер. По результату подвижничества хлебороба и рабочего класса. Без их труда были бы невозможны и "пирожные".

- Цветы и трава - это тоже духовный мир человека.

- Кто же с этим спорит? Возможно, здесь я несколько огрубляю проблему, но когда (это не я выдумал) происходит землетрясение, поэт, воспевающий прелести соловьиных трелей, выглядит по меньшей мере явлением странным и неуместным. Когда нужно поднимать страны из руин войны, вероятно, прежде всего нужно думать о том, откуда берутся на этот подвиг нравственные и идейные силы народа, казалось бы уже до конца измотанные бесконечной и страшной войной. Когда партия в напряженнейшей идеологической борьбе сражается за ленинские принципы государствования, раздумья только о красотах природы, сознайтесь, мало кого занимают.

- Ты говоришь о магистральном пути большого искусства.

- Искусство не может быть ни большим, ни малым. Если это истинно народное искусство. Иначе понятие "народное" невозможно применить к книгам, где обходятся или замалчиваются главные проблемы, которыми этот народ живет.

Во всяком случае, писатель, "замахивающийся" на народное полотно, иной дорогой идти не может. Хотя с точки зрения искусства это самая трудная дорога.

- Невероятно трудная. И "с наскоку" здесь ничего не возьмешь. Нужна огромная внутренняя и мировоззренческая, и философская, и историческая, и творческая подготовка.

- Судьба с "Судьбой", кстати, тому "красноречивейший" пример.

- И пример. И урок. Урок на всю жизнь...