Корни обнажаются в бурю

Мы только что закончили обсуждение в редакции рукописи его "Судьбы", и, кажется, Михаил Алексеев, поднимаясь из-за стола после трехчасового "свидания", словно размышляя сам с собой, бросил:

- Ты, Петро, взял уже многие вершины. "Судьба" - не одна из них. Это - уже настоящая высота. Но к ней невозможно было бы подойти, не будь взяты те, прежние рубежи. В искусстве "чудеса" кажутся "чудесами" только непосвященным. В литературе за самой высшей "безыскусственностью" - бездна труда. Только писатель знает, чего стоит совершенство. Уникальная коненковская скульптура кажется выдохнутой мгновенным порывом вдохновения. В этом и тайна мастерства: мастерство - это полная невидимость "мастерства", творческой лаборатории художника для читателя. Когда знакомишься даже с удивительно оригинально написанной книгой и начинаешь размышлять о том, как это сделано, невольно анализируешь "технологию" создания повествования, - перед тобой - не "мастерство". Читатель, раскрыв "Тихий Дон", не размышляет, как лепил Шолохов образы Аксиньи или Григория. Ему, читателю, просто не до таких раздумий: он целиком захвачен нравственными исканиями, борьбой, жизнью, развернутой в романе. Это, если хотите, "лакмусовая бумажка" для пробы на совершенство.

Проскурин улыбнулся:

- Я - не Шолохов. Но насчет рубежей - верно. Без того, что я написал ранее, "Судьба" была бы невозможна... Если вы читали мои прежние книги - "эстафета", "преемственность" - назовите это как угодно - очевидна...

Когда "Судьба" вышла в свет, этот разговор вспомнился. Да и критика, пристально следившая за творческим поиском Проскурина, не могла не заметить того, что сам он назвал "преемственностью": "В какой-то степени все его крупные предшествующие книги подготавливали появление "Судьбы". Во всяком случае, некоторые образы и мотивы романа "Глубокие раны" (он посвящен Великой Отечественной войне) совершенно очевидно перекликаются со многими сценами и героями нового произведения. Есть, например, в "Глубоких ранах" образ Кириллина, затаившегося врага, сущность которого окончательно выявилась лишь в годы войны. В какой-то степени он прямой предшественник одного из наиболее выразительных персонажей "Судьбы" - Анисимова. Сходна и роль жены Кириллина Антонины Петровны с ролью Елизаветы Андреевны. Роман "Исход", повествующий об одном из партизанских соединений, напоминает некоторыми своими страницами соответствующие "партизанские" эпизоды из романа "Судьба". "Напоминает..." - Не та категория сравнения здесь избрана.

"Судьба не схожа ни с чем, созданным ранее Проскуриным. По мощи и глубине постижения народной жизни. По зрелости мастерства и щедрости палитры, ранее более скупой на оттенки и полутона цветовой гаммы...

Мы сидим у него дома в московской квартире, и невозможно оторвать глаз от коллекции камней, заполнивших письменный стол и уже нахально оккупирующих подоконник. Таким собранием похвастается редкий музей.

Халцедоновые и агатовые миндалины. Радужная игра благородного опала. Сверкающая щетка аметиста.

- Откуда?

- Из ущелья Гяурбах.

- А знаешь, что говорили об аметисте древние?

- А как же! Камень сей дарует рассудительность в делах и удачу в охоте.

- Не только. Великий аль-Бируни авторитетно заявлял, что ежели кусочек аметиста бросить в чашу с питием, то тот, кто Пьет из аметистовой чаши, пьянеет медленно...

- Что же - нужно порекомендовать кое-кому из знакомых...

На стеллажах - книги с закладками. Открываю наугад, смотрю помеченные Проскуриным строки. Д. Н. Мамин-Сибиряк: В камнях "есть своя жизнь... Мертвая земля смотрит на человека этими цветными глазами, говорящими о тайниках, таящихся в глубинах непонятной жизни. Это последняя улыбка цепенеющей в мертвом холоде неорганизованной природы". Сборник уральских сказов: "Самоцвет - камень светлый, его трогать можно только чистыми руками". А. Е. Ферсман: "Не раз старики горщики на Урале, сидя вечером на завалинке, рассказывали мне о самоцветах родного края, и в их произношении слышалось не то "самоцвет", Не то "самосвет", как будто бы они хотели выразить не только яркую окраску камня, но и его внутренний свет, прозрачность и чистоту". Это - из знаменитых "Рассказов о самоцветах".

А рядом - "Минералогия" Ферсмана. Отчеркнуты строки: разве возможно описать красоту камня? "Мои слова... будут слишком слабы, и им будет нужен более сильный художник... Этот художник - сама природа"...

Ассоциации возникают по одним им известным законам. Я смотрел на камни, и невольно подумалось: вот и в его книгах так же: спрессованное и, казалось бы, хаотическое смещение сотен линий, полутонов, красок, голосов, судеб человеческих. Но все это таинственным волшебством таланта организуется, как и здесь, в камне, природой, в картину, поражающую и совершенством, и многоцветьем, и той скрытой, но явственно ощутимой мощью противоборствующих сил, которая только и может в титаническом столкновении создать и характер камня, и характер личности, и характер эпохи. В ее движении, борьбе, драматичности и революционных взрывах, прокладывающих путь к будущему.

Примечателен "срез" повествования Проскурина по любому его "пласту". Только одна нравственная "фокусировка" из "Судьбы", а как психологически обнажено глубинное, внешне скрываемое, непоказываемое противоборство характеров и.натур на ничтожно малом "плацдарме" повествования. Даже в эти короткие мгновения схвачены и тончайшие движения человеческой души, и то сложнейшее переплетение судеб и обстоятельств, бесконечное во времени, предшествовавшему этой сцене: "Брюханов побарабанил пальцами по столу, где-то про себя отмечая, что от раздражения говорит длинно и витиевато, и улавливая возраставшее недоброжелательство к Захару из-за вызывающего тона. Корабль выходил из повиновения, и Брюханов сейчас физически чувствовал выворачиваемый из рук неизвестной силой непослушный руль, хотя все еще можно было спасти и нужно лишь нечеловеческое усилие удержать. И главной противодействующей силой был сам Захар. Брюханов не знал и не мог знать, что именно в этот момент, от которого все зависело, Захар тщетно старается справиться с темным провальным мерцанием в глазах; в ответ на вопросы Брюханова он лишь скривил губы, тяжело взглянул Брюханову в глаза, молча говоря ему, что он стал изрядной сволочью, что о Мане Брюханову известно, он сам лично ему рассказывал, но тогда ведь об этом никто в верхах не знал, а теперь вон как дело повернул, от него, Захара, и от того, к кому он бегает по ночам, видишь, судьба мировой революции зависит.

Не отводя взгляда и почувствовав гадливое презрение к себе со стороны Захара, Брюханов побледнел..."

Я вспоминал срезы самоцветов. В самом малом из них - след титанических бурь, пережитых планетой. Ничтожно малое место в романе Проскурина занимают эти печальные размышления деда Макара. А сколь многое из прошлого и настоящего опять же "сфокусировали" они! Характер вроде бы минутного психологического состояния развернут во времени, в эволюции миропонимания, в перемежающейся противоречивой борьбе чувств, борьбе, имеющей даже не упомянутые вроде бы здесь давние и глубинные корни, но видимые и чувствуемые ясно и отчетливо. "Старик стоял среди поля уже забуревшей гречихи, лениво перекатывающей под солнечным ветром темно-красные волны, и задумывался о жизни, и о боге, и о близком конце, потому что ничего вечного нет на земле и пора уходить. Он снова почувствовал тихий зов из какой-то прохладной дали, он доходил до сердца холодноватым прикосновением. "Пора, пора", сказал себе дед Макар и подумал еще, что зажился на свете и не понимает новой жизни, пусть теперь Захарка Дерюгин да этот горлопан Юрка Левша хозяйствуют, вон у них машины на колесьях ходют, землю подымают. Господи, слаб и хил стал человек, слаб и хил, раз уж сам не может с землею управиться, машину вонючую на нее напустил".

В малой капле - отражение огромных социальных сдвигов, потрясших страну и перевернувших все прежние представления о "вековых устоях жизни". Драматизм единичного раздумья, как эхо драматизма не только нравственных, но стоящих многих и многих жизней классовых схваток.

Герои Проскурина не перекладывают на чьи-то плечи тяжесть нелегких раздумий и поисков. Они считают себя неотделимой частичкой Державы, и все, что нужно решать и делать, полагают они, не решит и не сделает никто другой, кроме них самих. Первый секретарь обкома, старый большевик Петров (образ для "Судьбы" в высшей степени характерный), как-то "подумал о повороте в истории целой страны, повороте смелом и рискованном, когда она могла выжить исторически, лишь круто перестроив саму свою основу; страна со ста миллионами крестьян и с двадцатью миллионами городского населения, в котором, в свою очередь, на рабочий класс падало меньше половины, должна была или строить, пли откатиться еще дальше назад, к сохе и рогатине; и вот тогда коса истории, словно дождавшись момента созревания и выделения из общей массы крестьянства, деятельной, но специфической прослойки, ставшей своеобразным тормозом в новом движении всей массы, срезала и отделила эту прослойку от своего корня и густо бросила ее в другое дело: рубить тайгу, гнать плоты, мостить дороги и расширять котлованы будущих заводов; случился необходимый переход жизнеспособной части населения от земли к железу и камню..." Писателю нужна истинная высота, чтобы так, в широчайшем размахе ее, видеть и живописать жизнь.

Чтобы показать "масштабность" и "эпичность" прозы, подчас прибегают к подсчетам почти арифметического свойства. Писалось, скажем, о той же "Судьбе": "...Перед нами и деревня, взятая на самом крутом ее переломе, в период коллективизации, и жизнь рабочего класса, тесно соотнесенная с проблемами рождения новой деревни, и многочисленные батальные сцены, связанные ...с широким партизанским движением в средней полосе России.

Основные герои П. Проскурина - крестьяне, колхозники, из них наиболее детально выписан молодой председатель Захар Дерюгин, но, кроме колхозников, в романе представлены и все звенья партийного руководства, от секретаря райкома до первого секретаря обкома и работников ЦК. К этому надо прибавить многочисленные образы рабочих, инженеров, руководителей крупных строек и предприятий, интеллигенцию. Из тесной избы Захара Дерюгина мы попадаем в Кремль - на Первый съезд колхозников, из маленьких комнатушек районной газеты - в кабинет Сталина, из небольшой деревни, где поначалу развертывается действие романа, на бескрайние поля сражений Великой Отечественной войны.

Словом, охват жизненного материала в "Судьбе" П. Проскурина исключительно обширен, и замысел его, несомненно, претендует на известную масштабность изображения. Можно не без основания сказать, что "Судьба" вмещает в себя, по существу, как бы целых три романа, так как его важнейшие линии (колхозная, индустриальная и военная) имеют особые сюжетно-событийные плацдармы, подчас даже свою отдельную интонацию (особенно в военной части) и заметно меняющийся круг персонажей". И что из этого обстоятельства проистекает? Что изменилось бы, если бы Петр Проскурин "добавил" к уже перечисленным персонажам еще десяток других? Ведь народная эпопея, роман - не историческая энциклопедия.

Не число персонажей и упомянутых событий определяет и масштабность, и эпичность, и народность повествования - глубина постижения характера народа и тех процессов, которые определяют его бытие.

В последние годы и читатели и критика все более размышляют о поисках "эпических решений" в исследовании писателями глубинных процессов народной жизни, в их стремлении "протянуть "нить истории" по годам, то есть создать своего рода хронологическую летопись многочисленных событий эпохи", что всегда потенциально таит в себе опасность описательности и фактографии, что на практике не раз приводило к появлению пухлых, многотомных псевдоэпопей, лишенных главного - общей концепции эпохи.

Литература - это художественная история общества, и в ней, как, впрочем, и во всякой истории, претендующей на серьезность, должен существовать и развиваться авторский взгляд, определенная точка зрения, которая бы связывала разрозненные событийные элементы в осмысленное повествование...

Сверхзадача подобных произведений заключается в том, чтобы объяснить всемирно-историческую победу советского народа в годы Великой Отечественной войны и нашу современность как закономерное развитие общества.

Добавим: такая сверхзадача немыслима и без постижения писателем народного характера и тех процессов, которые его исторически формируют. Проскурин убежден, что, "собственно, о русском мужике, о его исторической судьбе вынужден думать любой философ и любой писатель потому, что в нем (в мужике) первооснова государственности... А на тяжких судьбах русской крестьянки были особенно видны и здоровье и сила народа - с детских лет перед женщиной-крестьянкой, перед ее жизненностью, трезвостью на все время осталось чувство преклонения и почитания. Хоть частично пытался высказать это в "Горьких травах". Это было сказано до создания "Судьбы", где такое миропонимание писателя утверждено талантливо и убедительно. Только речь Проскурин ведет не о некоем абстрактном "русском характере". О характере советском, не отъединенном от прошлого, но качественно преобразившемся.

Эту "связь времен" и красоту идеалов, утверждаемых писателем, отлично чувствуют и понимают читатели "Судьбы", хотя в философской многогранности и сложности такого повествования каждый выделяет то, что ближе его восприятию и судьбе. Полемика в таких случаях неизбежна: роман, где все "разжевано", а выводы "разложены по полочкам", помеченным табличками "добро" и "зло", - кого такой "роман" может взволновать и подтолкнуть к размышлению. В жизни, и это прекрасно показано в "Судьбе", добро и зло находятся в столь сложных отношениях, что истина познается подчас ценою целой жизни. И то познается не всегда до конца.

Но какого бы накала ни достигали такие дискуссии о героях "Судьбы", победа одержана: спорят о пути к утверждаемой писателем правде. Но к правде этой приходят, и принимают ее как собственное выстраданное в нелегкой борьбе миропонимание.

Хочется сослаться только на два читательских письма. Первое - А. А. Шипова из Москвы П. Проскурину, придирчиво строго: "Большие патриотические чувства вызывает это произведение (речь идет о "Судьбе". - А. Е.). И сила его, как мне кажется, прежде всего в высоком художественном мастерстве. Вам удалось ярко обрисовать почти всех героев романа. Каждый из них - индивидуальность, у каждого - свой язык, и потому герои произведения предстают перед читателем как живые и запоминаются. Это прежде всего Захар Дерюгин и Маша (они особенно хорошо удались Вам), Ефросинья и бабка Авдотья, Аленка и Алеша Сокольцев, братья Егор и Коля, Фома Куделин и дед Макар, Пекарев и, наконец, Макашин.

Не совсем удался Вам, как мне кажется, Брюханов. Я не смогу, может быть, объяснить, в чем именно. Но человек этот не вызывает у меня симпатий. Не располагает к себе.

Как "дотошный" читатель я позволю себе написать здесь о недостатках. Мне сдается, что стройную композицию романа несколько нарушает неоправданное введение таких персонажей, как Корнилов, Ручьев, Ахметов. Исторический экскурс (про Белавина) выглядит как какой-то "вставной" номер. И притянутым оказался впоследствии боевой эпизод с участием Ручьева под Сталинградом. Не нужен он в Вашей книге..."

Мнение в достаточной степени субъективное. Хотя бы потому, что сам Проскурин не хотел, чтобы читателю этот Брюханов понравился. Так и задумывался этот образ. И, как видите, своей цели писатель достиг. Эмоциональный "эффект" повествования получен, как говорят инженеры, "точно рассчитанный". Что касается других "непонравившихся" персонажей - здесь простое недоразумение: ведь за первой книгой романа последует другая. И то, что в "Судьбе" - только завязь", станет сутью и смыслом "Берега судьбы".

Владимир П. из Горького пишет Проскурину через редакцию: "Скажу честно, что при чтении 3-й части романа я немного растерялся. Мне показалось, что с фактическим уходом из повествования Захара роман потерял стержень, начал рассыпаться. Но, к счастью, 4-я книга вдруг открыла мне даль романа, ясную глубину замысла. Я понимаю замысел так: ничто даром не проходит, у всего содеянного есть свое продолжение, завершение и новое развитие. Казалось, выпал из жизни села Захар (сначала стал рядовым колхозником, а потом пошел на фронт и пропал), и кончилась или, по крайней мере, прервалась нить его дел. Но не прервалась, а продолжается в жизни его семьи и, что, может быть, еще важнее, в отношении к его семье окружающих.

Одни ее ненавидят и делают все, чтобы уничтожить, а другие не жалеют жизни, чтобы ее спасти. Исключительно силен по своей психологической правдивости эпизод, где староста, узнав о возвращении семьи Дерюгина, не решается что-либо предпринять против нее. Меня покоряет та мысль, которая сквозит за написанным: из миллионов судеб, подобных судьбе Захара, сложилась новая Россия. Из судеб, где переплелось обыкновенное и необычное, святое и грешное. Мысль эта, конечно же, приходила на ум многим писателям. Она ведь ясна как день. Но в "Судьбе" она показана на примере характера яркого, освещена через существо его изнутри. И тот замысел, который я пытался охарактеризовать несколькими строками выше, придал ей сильное, убедительное звучание.

И приняв эту мысль как основополагающую подоплеку нашей жизни, понимаешь, что вся накипь, все безобразия, что приходится нам наблюдать не так уж редко, никогда не уничтожат главного, что принесла революция..."

Но это главное, что хотел сказать своей книгой Петр Проскурин!