"Берег судьбы", или Рассказ о том, как герой романа предъявил его автору ультиматум

На письменном столе Проскурина - главы нового романа, продолжающего "Судьбу". Название этим обстоятельством и определилось - "Берег судьбы".

- Как развернется повествование? Как сложатся судьбы героев? - хочется спросить об этом не только потому, что в сотнях читательских писем, пришедших в журнал "Москва", где публиковалась "Судьба", главное - нетерпение. Но, знаю, в таком масштабном и драматическом повествовании герои не всегда "слушаются" авторов, нередко ломают и изменяют первоначальный замысел. Вернее спросить писателя о другом: различим ли уже на этой стадии работы нравственный и житейский финал исканий героев?

- Пока не различим. Во всяком случае для многих персонажей романа. Сам не знаю, куда они придут. Стараюсь глубже понять логику их характера, миропонимания, движений души. И в соответствии с нею, не нарушая правды жизни и обстоятельств, разворачивать повествование.

- Значит, роман не будет простым продолжением "Судьбы"?

- Да. Это, по существу, самостоятельная книга, хотя в ней читатель встретится и с уже знакомыми ему героями. Но на первый план повествования здесь выйдут уже дети Захара, люди нового поколения. По-прежнему меня занимает главная проблема - социальное, духовное творчество народа, само движение истории, общества. В процессе его и будут складываться и разви-ваться судьбы героев. Пишу я эпоху сложную, драматическую и одновременно героическую...

Проскурин помолчал, потом признался: "А знаешь, что более всего меня сейчас мучит и занимает, если уж говорить о судьбах, уже появившихся и живущих в начатом повествовании героев?.. Я не знаю, что мне делать с Захаром. Натура это деятельная, активная, страстная. Не хочется "тянуть" его до старости. Что я буду делать с ним, стариком?! Характер Захара измениться не может. Но уже в силу возраста поле его гражданской деятельности так или иначе должно неимоверно сузиться. Захара-"пенсионера" я просто не могу себе представить...

Петр нервно прошелся по кабинету.

- Это не надуманная ситуация. Самая что ни на есть реальная, подсказанная самой жизнью. Отрешить Захара от больших общественных дел и свершений страны - значит разрушить его образ, пойти против внутренней, а теперь уже необратимой, логики и склада его характера.

- Но не все же "пенсионеры", как ты выразился, отходят от "больших дел". Наоборот, большинство из них старается самым активнейшим образом участвовать в общественной жизни страны. Примеров тому - превеликое множество...

- Может быть... Но годы, возраст со счета не скинешь. Это будет уже не та энергия, не прежние возможности, не тот полет. Так или иначе образ начнет тускнеть, меркнуть, терять свойственную ему динамичность. Словом, это будет уже иной Захар, чем тот, кого, судя по письмам, полюбил и принял читатель. Годы не проходят бесследно. В старости человек становится иным.

- Получается, что ты боишься тобой же созданного образа.

- Да. И не скрываю этого: боюсь Захара в старости.

- А до какого примерно временного периода, исходя из твоих замыслов, развернется повествование в "Береге судьбы"?

- До наших дней.

- Давай прикинем, сколько же тогда лет "стукнет" Захару.

Петр махнул рукой.

- И прикидывать нечего. Я это уже сто раз делал. Будет ему уя^е далеко за семьдесят... А что я буду с таким стариком делать? Он мне всего прежнего Захара "разрушит", вернее - сложившийся его образ и характер.

- Да, задачка не из легких. И к какому же решению ты склоняешься?

- Пока ни к какому. Думаю, думаю, и еще раз думаю... И пока никакого выхода не нашел...

- Старость - логическое завершение любой биографии.

- Да, в смысле "биографическом" здесь нет ничего легче. Есть тысячи вариантов, как "пристроить" Захара. А вот с точки зрения художественной, правды образа он в "старики" решительно не идет. Если хочешь - "сопротивляется" всеми силами. Отказывается идти. Заявляет мне протест. И, что самое смешное, я не могу с ним не согласиться.

- Может быть, вы еще договоритесь?

Петр улыбнулся.

- Вряд ли. Пока, говоря языком дипломатии, все "переговоры" мои с ним зашли в тупик. Потому и переживаю, и мучаюсь.

- Но тогда и с развитием образа Брюханова встает та же проблема.

- В чем-то да. Но с Брюхановым легче. Он, насколько по моим предположениям выстраивается его судьба, будет интересен и значителен и в старости. Брюханов вырастает в крупного работника. Где-то в конце романа я вижу его в Москве.

- Мне кажется, что пока у того Брюханова, каким мы его знаем, еще слишком много "против" такого решения.

- Я это вижу. Как вижу и дальнейшую эволюцию этого характера. Он во многом "повзрослеет". Не в смысле возраста. Станет мудрее, масштабнее, глубже смотреть на вещи. Увидит более широкие и главные горизонты смысла жизни. Словом, он обретет те качества, которые позволят мне решить его судьбу именно таким образом. И это будет закономерно.

- А возраст Брюханова?

- Во-первых, Брюханов по складу своей души, как ты знаешь, во многом отличен от Захара. Во-вторых, подсчитай, - он войдет в пору как раз зрелых, выношенных убеждений, дел, поступков.

- Да, пожалуй, здесь логика развития характера нарушена не будет. А как мыслится судьба детей Захара? Я спрашиваю не о деталях - о главном направлении их пути, как он тебе сейчас представляется. Понимаю, в процессе творчества многие детали и обстоятельства, вроде бы кажущиеся сейчас закономерными, изменятся.

- Дети Захара вырастут интересными и значительными людьми. Особенно младший - Николай! Пока могу сказать только это, потому что образы эти, как говорится, "в работе". Все обдумывается, взвешивается, сопрягается с событиями и обстоятельствами, через которые они пройдут. Во всяком случае, именно через них я раскрываю и сложность, и подвижничество, и конфликты нашего времени.

- Но все же какие-то "биографические" наметки сложились?

- Естественно. Судя по всему, Николай станет крупным ученым. Радиофизиком.

- Но эту область деятельности тебе еще не приходилось писать. Видимо, приходится трудновато. По существу, нужно изучить новую область науки. Хотя бы в основных чертах. Без этого не обойтись.

- И не говори! Я об этот образ уже, можно сказать, "обломал зубы". Встречаюсь с учеными. Днями просиживаю в лабораториях. Особенно много мне помогает один доктор физических наук. Часами растолковывает мне формулы.

- Ну и как?

- Вначале кажется все ясным, понятным, после таких объяснений. А пройдет день - опять туман. Теряются связи, закономерности. Снова иду за помощью. Да и сам, кажется, целую библиотеку специальных книг "проглотил". Смотри...

Действительно, па стульях, на столе, на тахте - груды фолиантов. Читаю названия - "Астрофизика", "Физика", "Ученые Труды"...

- Почти меняешь профессию. Твой профессор со временем рискнет взять тебя в помощники.

- Ну, думаю, до этого не дойдет. Я ему за неделю работу развалю... А, если говорить серьезно, без ясного представления о главном деле человека, о его профессии нельзя писать характер.

- В жизни ты уже изучал десятки профессий. И не просто изучал - работал по самым разным специальностям.

- Без этого не было бы "Судьбы". Главная профессия писателя, как известно, - человековедение. Но в определенной степени за свою творческую жизнь он неминуемо изучит десятки иных профессий. Совсем не обязательно владеть ими. Но представлять в основных чертах рабочую атмосферу, среду, "ремесло" своего героя он обязан. Иначе образ, оторванный от реальной среды, в которой он формируется, будет фальшивым и одномерным.

- Значит, забот и со старыми и с новыми героями хватает?

- Во время работы над книгой чувствуешь себя дирижером только что созданного оркестра. Стараешься, чтобы каждый музыкант понял твой творческий замысел, а у оркестрантов на пюпитрах оказываются ноты не одной, а нескольких разных симфоний, отобранных самими музыкантами соответственно своим вкусам, миропониманию и наклонностям.

- Вероятно, "Берег судьбы" пишется труднее, чем "Судьба". В "Судьбе" художнически анализируются общественные отношения, события и конфликты, уже достаточно отстоявшиеся во времени. Говоря о современности, художнику самому нужно анализировать все взаимосвязи, причины, социальные и нравственные истоки, как и сам ход общественного процесса.

- В этом и состоит главная трудность. Недавно мы говорили на эту тему с Анатолием Ивановым. У него за рубежом первой части "Вечного зова" - тоже современность. Посетовали друг другу на трудности и рассмеялись: "Такой орешек раскусить не просто". И он и я порядком изнервничались, хотя работа еще в самом разгаре, а до финиша - туманный и трудный путь. Анатолий, по его словам, тоже иногда "хрипит" и бесится, чувствуя, как и я, подчас бессилие перед сложностью, неисследованностью и многогранностью материала.

- Как на войне? Вынужденное отступление, а потом снова бой, атака?

- Почти что так. Только перед такой "атакой" в голове чуть ли не "генеральный штаб" заседает: все нужно учесть, взвесить на весах правды, отложить от наносного, временного, субъективного. Ведь события современности особенно "подвижны". Они противостоят статике хотя бы потому, что вокруг них постоянно идут схватки, не смягчается противоборство мнений, а каждая новая публикация исторического материала вдруг поворачивает вроде бы уже осмысленное и понятое тобой явление совершенно новой, нередко неожиданной гранью.

- Требования к книгам о современности, конечно, наивысшие.

- И требования жестокие. Да и самому в творческом плане не хочется опускаться ниже ранее завоеванных в литературе позиций. Не в "глобальном" масштабе. Я имею в виду собственные возможности писателя.

Да, необыкновенно трудно писать ее, современность!

Но зато какое счастье получать писателю такие письма, как однажды пришло Проскурину от И. М. Кулешова из Речицы: "...Я старый коммунист... прошел сложную тяжелую жизнь - институт, все время на войне - политработник, потом работал на партийной работе, коллективизация на Западной Белоруссии и преподаватель с/х техникума. С большим волнением прочел Ваш роман "Судьба". В нем раскрыт весь пройденный тяжелый путь нашего народа и раскрыта настоящая душа русского советского человека, его благородство, его чаяния и выносливость для достижения цели.

Только жалко, что угробили Захара, но ничего не поделаешь - суровой была наша борьба... А корешки Захаровы крепкие остались..."