"Наше время такое..."

У каждого поэта среди сотен созданных им стихов есть одно-два, для его творческой и гражданской биографии особо примечательных и значительных. Созданные и до и после них вещи могут быть по мастерству более значительными и весомыми, но это не изменяет существа дела. Репин немыслим без "Бурлаков", Лермонтов без стихотворения "На смерть поэта", Блок без "Двенадцати". Это корни творчества. Корни, истоки во всех гранях и смыслах: миропонимания, судьбы, видения мира, отношения к жизни.

Бесконечное число раз встречались, спорили, размышляли, работали с Василием Дмитриевичем Федоровым. Но о каких бы его стихах или поэмах ни заходила речь, он неизменно так или иначе возвращался к одному - "Корни".

- Из них я вышел как поэт. В них - истоки всего: и творчества, и биографии, и замыслов, и поэтических циклов, и поэм. Даже роман в стихах "Седьмое небо" восходит к "Корням". Первые строки и замысел романа связаны с тем, что заявлено и художнически утверждено в "Корнях"...

На первый взгляд, это своего рода поэтическая автобиография: "Сибиряк, я рос в лесном краю, где текут Иртыш и Обь, и Лена... Знаю родословную свою только до четвертого колена. Что за ним - не слышал ничего я. Прадед был, и - помню из преданий - он ходил по Волге с бечевою от верховья к Астрахани дальней..."

Здесь - не собирательный образ лирического героя. Реальность, доподлинная документальность рассказа становятся очевидными при сопоставлении с действительными фактами и обстоятельствами жизни и происхождения поэта.

"Переезжая в деревню,- рассказывает В. Федоров,- родители... попали в самое пекло гражданской войны. Марьевка оказалась деревней партизанской, отказавшейся поставлять Колчаку солдат, за что несколько домов в ней было сожжено, десяток мужиков арестован, а все остальные, за редким исключением, выпороты шомполами..."

Свою биографию Федоров точно определил сам: "...от беды к беде, от боя к бою, от большого до большого дня". Все так и было: трудное деревенское детство, рабочая юность, а потом - шаг за шагом путь в небо; и снова тревоги, и новые профессии: рабочего, мастера-конструктора - и, наконец, словно отлитые из металла, чеканно-законченные, звонкие поэмы и разящие, как клинок, стихи. Недавно друзья отметили его 50-летие. Я видел, какой искренней неожиданностью было для поэта - какое великое множество ценителей его музы обнаружилось в дальних и близких весях России.

В его человеческом и творческом характере есть что-то сибирское (он из далекой сибирской Марьевки) - широта, мудрость, пристальное видение мира. Одни поэт сравнил поэтический ручеек с жилкой у России на виске. Не знаю, насколько это точно, но пульс России отчетливо бьется в строках Федорова. И в первой "Лирической трилогии" и в "Седьмом небе".

"Страна детства" - понятие не географическое. Образы и голоса, пришедшие в далекой юности, переплавились позднее в миропонимание: "Я даже не представлял, что можно было жить где-то, кроме Марьевки. Она и поныне стоит на высоком берегу древнего русла. Под нею - озеро, окаймленное зарослями черемухи и калины, за озером - заливные луга, устланные цветами, за лугами - быстрая пескаревая река с белесой гладью, с береговыми скулами выгибов, за рекой - зеленый лес с темными пиками кедров и далекий туман. Но в нем еще нет конца. В солнечный день за ним далеким-далеким амфитеатром поднимаются новые поля и перелески. Осенью, когда созреют хлеба, на закате они особенно красивы. На всем уже лежит тень, а этот приподнятый окаем на десятки верст полукруга все еще светится и отливает золотом. Когда все это однажды одним махом открылось моему взору, я онемел от изумления и полюбил на всю жизнь.

Оборачиваясь к истокам жизни, я остро чувствую, что после своего первого рождения я рождался еще несколько раз. Мне крепко запомнились эти рывки в жизнь".

Так все и "переслаивается" в сознании поэта доныне: воспоминание - ассоциация с современностью - раздумья о месте человека в жизни. Вот вырывается у него строка: "Рожденный в городе, считаю себя целиком деревенским..." И сразу - иного рода самоанализ: "У меня повышенное чувство преемственности и ответственности перед уходящим поколением".

И - раздумья, почему в искусстве "факты своей жизни" становятся "фактами поэзии". "Меня приняли в партию - кандидатом - в 1943 году. Не поступлюсь истиной, если скажу, что как поэт я родился из чувства социальной новизны, которым в огромной мере обладало старшее поколение. Тут нет моей личной заслуги. Просто это чувство не должно было пропасть. Все стоящее в моих стихах надо относить на счет этого чувства. И вообще, на долю поэтов - моих сверстников выпала нелегкая роль связующего звена двух поколений: того, что шло от Революции, и того, что пришло за нами.

Есть и нравственная сторона этой проблемы. Мне кажется, в больших семьях, как наша, вместивших разные характеры, представляющие разные сферы жизни, в семьях, остро переживших социальные перемены, рождение поэта - явление такое же закономерное, как Алеша в семье Карамазовых. Должна же на чьей-то душе оседать семейная соль, и не только должны фиксироваться и осмысливаться проявления противоречивых характеров в движении и неизбежной дробности. Психологически в поэте такие семьи хотят обрести утраченное единство. Некоторые из этих мыслей были осознаны мною давно, но не сразу стали фактом поэзии".

Да, жизнь поэтическая придет много позднее. А до нее...

"...Такого понятия, как отрочество, у нас в деревне вовсе не было... Мне довелось боронить, пахать, вить веревки, работать колхозным водовозом, учетчиком, младшим счетоводом, кассиром колхоза, помощником бригадира и даже... золотоискателем". Но в этой пестроте событий было и нечто гораздо более важное и значительное: "Наша семья дала восемь коммунистов. Подраставшие включились в политическую жизнь активно. Так секретарями комсомольской организации в Марьевке последовательно перебывали все старшие братья и сестры. Был комсоргом колхоза и я". Он был коммунистом и в военное лихолетье, когда работал на авиационном заводе технологом, мастером, строил бомбардировщики Петлякова и истребители Яковлева "всех нумераций". Роман "Седьмое небо" - жизнь не только страны, его самого. В романе огромный - и по временному охвату и по значению - период жизни нашей страны, начиная с той поры, когда Россия - "страна саней, страна телег захотела стать крылатой", и кончая нашими днями, когда начался штурм космических далей.

Повести "Зрелость" и "Добровольцы", поэтические книги "Лесные родники", "Марьевские звезды", "Родина", блистательные поэмы "Проданная Венера", "Белая роща", "Далекая" и другие - сами по себе прекрасные и совершенные - сегодня как подступы к "Седьмому небу", где, может быть, с наибольшей отчетливостью поэтически выражено заветное философское кредо поэта - "Поэт - это нервный центр мира..."

И все это восходит к "Корням" и к "Мостам", соединившим прошлое с настоящим.

Разве это только автобиография!:

"Род суровый! Люди - непоседы, по тайге любившие скитаться, О, мои решительные деды - знатоки земли и рудознатцы! Их нога ступала, где от века не вила гнезда себе орлица. Говорят, во всех сибирских реках отражались их степные лица..."

Поэтический образ емок, и в "биографической" "оболочке" ощущается более важный подтекст: уяснение своей не просто человеческой, но и принципиальной, гражданской связи с народом: "Соки от корней идут к отросткам: выступая старшим на подмогу, мой отец совсем еще подростком строить стал сибирскую дорогу... Говорят, что строил образцово, строил так, что на дороге сына до сих пор стоят мосты отцовы, презирая водные быстрины..."

Здесь "мосты" не между характерами и годами: преемственность миропонимания, связей с жизнью народной, судьба поколений людей труда, развернутая не только во времени, но и в мировоззренческих координатах.

"Мосты" становятся утверждением идейных и творческих принципов: "Сибиряк, я тоже с малолетства закалял себя в пути суровом, потому что получил в наследство страсть к труду и страсть к дорогам новым".

От времени, когда это было написано, нас отделяет почти двадцать лет. Но "Мосты" не остались декларацией. Скажем: эти строки-манифест тоже вышли из "Корней" и "Мостов", хотя размышлял поэт о явлениях и обстоятельствах совсем не биографического свойства:

 ...Человек 
 Характера незлого,
 Знающий давно,
 Где яд,
 Где мед, 
 Против слова я бросаю слово,
 Против самолета - самолет.

- После того как "Корни" появились в печати, - сказал мне как-то Василий Дмитриевич, - я воспринял их для себя как своего рода поэтическую присягу. Внешние связи и ассоциации в литературе всегда относительны, но, когда писались стихи, где речь шла о принципиальной борьбе, о мировоззрении, о классовых и идеологических схватках современности, я всегда думал о "Корнях":

 Высокой дружбой
 Похвалюсь. 
 Мои друзья -
 Поэты, зодчие,
 Но все сильнее
 К вам тянусь,
 Мои товарищи
 Рабочие. 
 Хвалюсь, -
 Добра моя строка!
 Но мысль одна
 Бросает в холод:
 Не разучилась бы рука
 Держать при этом
 Серп и Молот,