Мудрый учитель (Павел Соломеин)

С трепетом переступил я впервые порог редакции "Крестьянской газеты". В углу за большим письменным столом сидел заведующий отделом крестьянских писем Павел Петрович Бажов. Меня поразил взгляд его больших, открытых глаз. От такого взгляда нельзя отвернуться, а смотря в эти глаза, нельзя солгать. Казалось, что он видит тебя насквозь.

Неласково встретил меня заведующий отделом крестьянских писем!

- Ах, вот ты какой? - сказал он, внимательно оглядев мою тощую, бледную физиономию, мою потрепанную шинель колониста. - Приехал, наверное, справиться, почему не напечатаны твои заметки? - сердито заговорил он. - А я вот письмо написал тебе. Хотел сегодня послать. Пишу тебе, что критиковать может только человек с чистой совестью, а хулиганов мы на страницы газеты не пускаем! Почему же ты не написал о том, как бил окна у Ивана Степановича? Как прошиб голову Митьке Ненилину? Как сломал гармошку у Володьки Хромого?

Я чувствовал, что у меня покраснели сначала уши, а потом все лицо. Это была чистейшая правда. Я даже знал, что написала об этом моя подружка по селькоровскому кружку, секретарь нашей комсомольской ячейки Аннушка Соломенна. Ведь она говорила мне, что напишет, а я не поверил.

- Все это правда, Павел Петрович, - твердо сказал я и взглянул ему в глаза.

- Правда? А я думал - отрицать будешь. Тут, брат, есть письмецо о твоих похождениях, - сказал Бажов. - Из комсомола-то тебя не исключили?

- Нет.

- Надо было! Ну, а как ты оказался в деревне? Ведь последний год писал из Шадринска?

- Выпустили из детской трудовой коммуны, - ответил я. - Вот и решили мы с двумя дружками заехать в деревню, получить от моего опекуна все, что он сохранил, и податься на Кавказ.

- А что вы там делать собираетесь?

- Работу искать.

- Что же вы умеете делать, "работяги"? Он встал и сказал более мягко:

- Вот что. Ты посиди, почитай газеты. А я схожу к редактору, посоветуюсь с ним.

Вернулся он через час. Хитренько улыбаясь в усы, сказал:

- Так вот, Аника-воин, решили мы простить тебе твои прегрешения. Сделать скидку на молодость. Никуда ты не поедешь. Так и скажи дружкам своим. Жить будешь в Доме работников просвещения за счет редакции. А работать в отделе крестьянских писем. Временно пока, потому что штаты у нас в редакции полные. Вот бумажка тебе. Иди в Домпрос, устраивайся, а завтра приходи на работу. Деньги-то есть?.. Есть - так хорошо. Да не вздумай выпить и проявить свои воинственные способности. Говорю это тебе как коммунист комсомольцу...

Работая в отделе крестьянских писем, я понял, что Павел Петрович чутко относится к каждому селькору. Он растил и воспитывал селькоров, отдавал много сил и энергии для того, чтобы они получили среднее и даже высшее образование.

Отдел крестьянских писем бронировал для селькоров места в Пермском и Свердловском рабфаках. Каждый селькор к подаваемым документам прилагал вырезки из "Крестьянской газеты" своих заметок, очерков, фельетонов или стихов.

Только весной 1927 года я по заданию П. П. Бажова писал от имени редакции письма не одному десятку активных селькоров, в которых извещал их, что редакция "Крестьянской газеты" решила дать им путевки на рабфак и советует, не теряя времени, готовиться к вступительным экзаменам.

Однажды Павел Петрович спросил меня:

- Кому из вашего, сосновского селькоровского кружка рекомендуешь дать путевку на рабфак?

- Аннушке Соломенной, - не задумываясь ответил я - Она активная селькорка и комсомолка.

- Пишет-то нам редко, - сказал Павел Петрович, - но хорошо пишет. Согласен. А не сердишься на нее? Она ведь про тебя...

- Я знаю, что она, - ответил я. - Ведь она сама говорила мне об этом.

- Ну? Значит, она вовсе молодец! Не побоялась тебя, Анику-воина, - рассмеялся Бажов.

В этом году и мне была вручена путевка областной "Крестьянской газеты" на Пермский рабфак.

Я на всю жизнь полюбил беспокойную профессию журналиста. Четверть века работал в редакциях. Видными журналистами стали селькоры Ефим Филистеев, Герасим Юрин, Михаил Букин, Иван Семенов и многие другие. Все они по праву считают своим учителем Павла Петровича Бажова.

В конце 1929 года я был мобилизован в счет двадцати пяти тысяч коммунистов на работу в колхозы. Получив путевку в белоносовскую коммуну "Красный день" Покровского района, я зашел проститься с Павлом Петровичем.

- Понимаешь ли ты, какое большое дело доверяет тебе партия? - спросил Павел Петрович. - Понимать?.. Ну, то-то! Смотри не подкачай. А куда едешь?.. В Белоносово? Ну как же, знаю! Село это интересное, но крестьяне там не любят сельского хозяйства. Там живут горшечники, кошечники, скорняки. Это, кажется единственное на Урале село, где даже бабы чулки вяжут на чулочных машинах. Нелегко будет сельское хозяйство налаживать. А ты слушай-ка, дневничок заведи. Записывай все. Ведь придется там пни корчевать кулацкие. Записывай, пригодится, - посоветовал он на прощанье. - Да в газеты-то не забывай писать о ходе коллективизации, о классовой борьбе в деревне.

Я часто писал в газеты заметки, зарисовки, критические корреспонденции. А к весне закончил повесть "Пути-дороги". В 1931 году отрывок из этой повести послал: один экземпляр - в журнал "Штурм", второй - на консультацию П. П. Бажову, третий - на консультацию московскому писателю П. И. Замойскому.

Как и следовало ожидать, Петр Замойский жестоко раскритиковал меня и вернул мне рукопись с ядовитыми пометками на полях.

Был я в те времена еще сравнительно молод и не в меру горяч. Прочитав письмо Замойского, я пошел в редакцию свердловского литературно-художественного журнала "Штурм" и со скандалом забрал свою рукопись, уже подготовленную к печати.

С этой же целью отправился я и к Павлу Петровичу, который в то время работал редактором в Уралгизе.

Выслушав меня, он сказал:

- На вкус и цвет товарищей нет. Твоя вещь, на мой взгляд, неплохая. Я послал ее в набор. Она будет напечатана в сборнике "Колхозные огни".

- Я прошу вас вернуть мне рукопись, - просил я. - Никогда в жизни не буду больше писать...

Павел Петрович смотрел, как я горячился, и от души смеялся. А потом серьезно сказал:

- Будешь писать! Тебя ругать будут, а ты будешь писать. Теперь ты, брат, обречен... Так что брось-ко зря горячиться... Ты думаешь, меня балуют? Нет! Тоже ругают, а я вот книжки пишу. Вот на-ко, я подарю тебе... - Он сделал надпись и дал мне свою книгу "Пять ступеней коллективизации". - Почитай, это тоже о колхозной деревне, - сказал он в заключение. А мою рукопись так мне и не вернул.

В 1938 - 1939 годах Павел Петрович был частым гостем в редакции областной комсомольской газеты "На смену!". Он принимал активное участие в редакционных летучках, подсказывал молодым журналистам советовал не забывать старые, но интересные руководства юнкорами, журил по-отечески нас за промахи, за горячность.

Каждый приход Павла Петровича в его неизменной суконной толстовке был для нас, молодых журналистов, немалым событием.

В эти годы мне частенько приходилось бывать и дома у Павла Петровича. В 1940 году, когда "Малахитовая шкатулка" и ее автор были уже известны во всех уголках страны, Павлу Петровичу стали посылать свои книги молодые писатели и поэты. Очень нравились ему стихи молодого, мало еще известного омского поэта Леонида Мартынова, дальневосточника Петра Комарова.

В годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы я работал редактором в Егоршинском и Таборинском районах, в городе Первоуральске. Бажов неизменно интересовался работой газет. Он требовал, чтобы каждая районная или городская газета имела свое ярко выраженное лицо, не была бы как две капли воды похожа на газету соседнего района.

Когда Павел Петрович был уже знаменитым писателем, лауреатом Государственной премии, депутатом Верховного Совета СССР, он при встречах в Свердловске неизменно приглашал своих воспитанников-газетчиков к себе и учинял им допросы с пристрастием.

...Это было 23 июля 1949 года. Солнце уже закатилось, стало несколько прохладнее, когда я подходил к знакомому домику.

Павел Петрович сидел в своем кабинете в кресле, придвинутом к письменному столу, и при помощи толстой лупы читал какой-то журнал. В настольной лампе была ввернута длинная сороковаттная лампа, какие в то время были разве только в трамвайных вагонах.

- Ну-ко, ну-ко, какой ты стал? - спрашивал Павел Петрович и с грустью сказал: - Совсем плохо стал видеть. Читаю - середина слова пропадает. Слова-то по памяти схватываю, а попадет четырехзначная цифра - все пропало. ...Да и старик стал. Пришел вот из сада и задохся, еле отдышался... Да ты садись, рассказывай, что там нового у вас, в Первоуральске.

Павел Петрович уселся поудобнее, приготовился слушать. Он мог часами слушать, не стеснялся переспрашивать о том, с чем был мало знаком. Но не один раз мне казалось, что спрашивает он не потому, что не знает, а чтобы проверить, знаю ли я. Так получилось и на этот раз. Он интересовался технологией производства хромовых солей, динасового кирпича, нержавеющих труб. Спрашивал, куда идет продукция первоуральских заводов, как идет на предприятиях Первоуральска соревнование за досрочное выполнение послевоенной пятилетки, и о многом другом.

Он поинтересовался, как работает газета, которую я в то время редактировал, печатаю ли я на ее страницах очерки, фельетоны.

- Ведь вот какая штука, - говорил он. - Вы, журналисты, живете среди героев. Вам бы вроде и карты в руки - писать о рабочем классе, о его труде, жизни, о его думах и чаяниях. А ведь мало, можно сказать - совсем нет, в газетах таких очерков.

Долго разговаривали мы в этот вечер. Павел Петрович подробно меня расспросил о семье, послал моим дочерям новое издание своей "Зеленой кобылки".

В полночь я простился со своим учителем и наставником. Ночь была теплая, звездная, тихая. Хотелось пройтись пешком по городу, подумать обо всем, что сказал этот мудрый человек. Ведь каждая беседа с ним расширяла кругозор, как ни одна прочитанная книга.

Первоуральск, 1960