Самоцвет (Олег Шумков)

Я не знаю, каждый ли народ имеет своего мудрого сказочника, но твердо верю - он нужен. Людям нельзя без сказки. Сказка смягчает сердца и рождает стремление к прекрасному и удивительному.

У советского народа есть свой добрый волшебник. Это автор "Малахитовой шкатулки" Павел Петрович Бажов.

Мне выпало счастье знать Павла Петровича, встречаться с ним.

В 1937 году я окончил институт в родном городе Свердловске и, получив звание инженера по обогащению руд, приехал работать в горнорудный поселок Тетюхе, Приморского края.

Скучая по родным местам, я выписал газету "Уральский рабочий", издаваемую в Свердловске, и из нее узнавал, что делается на Урале.

Однажды я прочитал, что в Уральском издательстве вышла книга сказов П. Бажова "Малахитовая шкатулка". Вскоре мне удалось ее приобрести.

Здесь надо сказать, что в студенческие годы я писал стихи и даже немного печатался в газетах.

А несколько моих стихотворений были напечатаны в областном журнале "Штурм", чем я немало гордился.

Считаясь начинающим поэтом, я усердно посещал писательские собрания в уютном особняке на улице Пушкинской, выступал на литературных вечерах. И конечно же знал всех уральских писателей. Слышал и про Бажова, мне даже однажды показали его. Но что я узнал о нем тогда? Что он автор книги "Уральские были", пишет что-то по истории, собирает горнозаводский фольклор. Запомнилась его внешность: небольшой рост, борода и внимательные, сосредоточенные глаза. Да еще почему-то широкий солдатский ремень, которым он подпоясывал строгую черную гимнастерку.

Я начал читать "Малахитовую шкатулку". Какой поистине родниковой свежестью повеяло на меня от этих на вид таких безыскусных сказов! Все было такое знакомое, уральское, родное...

Малахит "шелкового сорту", лазоревка, королек с витком, зелененькие хризолиты, топазики, эвклазики - с детства знакомые названия. И наконец, один из красивейших самоцветов - изумруд. Когда-то он назывался смарагд. Это о нем писал великий римский натуралист Плиний-старший: "Третье достоинство между драгоценными камнями после алмаза и жемчуга присвояется смарагдам по многим причинам. Нет цвета, который был бы приятнее для глаз. Ибо мы с удовольствием смотрим также на зеленую траву и листвие древесное, на смарагды тем охотнее, что в сравнении никакая вещь зеленее не зеленеет... Блеск свой они распространяют далеко и как бы окрашивают около себя воздух, они не переменяются ни на солнце, ни в тени, ни при светильниках и всегда превосходны, всегда блестящи и, судя по толщине их, имеют беспрепятственную прозрачность".

И это, и многое другое вспомнилось мне. Ведь я вырос в семье горного техника, и любовь к камню, к уральским самоцветам, сопровождала меня с детства.

Что еще интересно: читая сказы Бажова, я заметил, что любимые минералы автора и его героев все зеленого цвета. Почему?

Потому ли, что зеленый цвет - символ весны и юности, свежести и жизни, радости и надежды? Или потому, что, как пишет академик Александр Евгеньевич Ферсман: "Славу русских камней составляют зеленые камни. Нет другой страны в мире, где были бы столь разнообразны камни зеленых тонов. Ими по праву гордится наша Родина. Так много у нас зеленых камней, что их трудно пересчитать"?

Большинство этих камней встречается на Урале. И прекраснейший из них - изумруд. "Он зелен, чист, весел и нежен, как трава весенняя, и когда смотришь на него долго, то светлеет сердце", - писал о нем А. Куприн.

Вероятно, сыграло роль и то, и другое, а нежность зеленого цвета больше всего подходила к радостному тону сказов Бажова о его простых героях - уральских умельцах.

"Малахитовая шкатулка" заставила о многом задуматься. Прежде всего мой родной Урал, который, как мне казалось, я знал, приоткрылся мне с совершенно неожиданной стороны. И я начал понимать, в чем заключается истинная поэзия и как далеки от нее те красивости, которыми я обильно уснащал свои стихи, думая, что это хорошо.

Впрочем, стихов к тому времени я уже не писал. Я работал на обогатительной фабрике, любил свою профессию, и она занимала все время, все мои интересы.

Чтение книги Бажова только лишний раз убедило меня в той простой истине, что не всякие рифмованные строчки - это стихи и не всякие стихи - поэзия.

А все же писать иногда хотелось. Что же, подумал я, если не вышло со стихами, попробую свои силы в прозе. Вопрос, о чем писать, решился сразу. Конечно же о Приморье. Дальний Восток тогда у всех вызывал повышенный интерес.

И я стал писать небольшие рассказы, в одну-две страницы. С экзотикой и выдумкой. Выходившая в Свердловске комсомольская газета "На смену" охотно печатала их под рубрикой "Рассказы о далеком крае". Это меня окрыляло.

Теперь мне ясно, что единственным достоинством моих скороспелых опусов был, может быть, лаконизм. Тогда же я думал иначе и решил получить отзыв (разумеется, положительный) у кого-либо из настоящих писателей. К кому обратиться? Ну конечно же к Бажову. Кстати и познакомлюсь с ним.

Все складывалось как нельзя лучше. Ранней осенью 1940 года я приехал в Свердловск в отпуск. Через несколько дней отправился в отделение Союза писателей, в знакомый особняк на Пушкинской улице.

Павел Петрович бегло перелистал мою рукопись и сказал просто:

- Это хорошо, что вы пишете так кратко. Я охотно почитаю. Заходите через неделю вечерком. Часиков этак в семь. Ко мне домой - Чапаева, одиннадцать.

В назначенный день и час я был на улице Чапаева. Вот и рубленый одноэтажный дом с белым каменным фундаментом, широкими трехстворчатыми окнами, с деревянным крыльцом, обнесенным резными перилами.

Дверь открыл сам Павел Петрович. Он был по-домашнему - в валенках, в широкой серой блузе, которые тогда называли толстовками.

- Проходите, проходите! Калоши можно снять в передней, - сказал он, пожимая мне руку.

Мы прошли в небольшую комнату - нечто среднее между гостиной и кабинетом. Везде книги, рукописи, черные чугунные статуэтки каслинского литья. Минералов я не увидел или, может быть, не заметил.

Он вынул из стола мою рукопись. Развернул.

- Прочитал. Язык хороший. Писать можете, но... Скажите, для чего вы их написали?

Этого вопроса я не ожидал и, смутившись, забормотал, что я хотел передать свои мысли и чувства читателям, ознакомить их с Приморьем.

Бажов молча выслушал меня. Потом положил руку мне на колено, посмотрел в глаза и твердо сказал:

- Вы не обижайтесь, но... не было у вас этих чувств, да и мыслей, извините, маловато. Значит, и читателю передавать нечего. Выдумали вы свои чувства. Конечно, писателю без выдумки нельзя. Только идти она должна от чего-то живого, с теплинкой. А этого у вас нет.

Он помолчал.

- Не сердитесь. - И, поймав мое протестующее движение, уточнил: - Я понимаю, что приятного мало слушать такие слова. Однако имею достохвальную привычку говорить правду. Давайте разберемся...

Павел Петрович не торопясь разобрал все мои рассказики. Говорил он очень деликатно, доброжелательно, но с каждой минутой я все больше и больше понимал, как бесконечно плохо то, что я написал. И мне становилось стыдно и за свои писания, и за то, что оторвал от дела занятого человека, настоящего писателя. Да еще ожидал похвалы!

Все же у меня хватило выдержки выслушать все. Поблагодарил. Извинился за то, что отнял время. Потом вспомнил... и полез в карман.

- Вот, Павел Петрович, принес вам несколько образцов наших минералов. Так сказать, с отрогов Сихотэ-Алинского хребта...

Он оживился.

- Нуте-ка, покажите...

Уже по одному тому, как он брал принесенные мною образцы, было видно, что он знает и любит минералы и для него они не просто частицы "неживой природы". Он брал камень левой рукой, пальцы оказывались где-то внизу, кристалл как бы висел в воздухе и медленно поворачивался, открывая все свои грани, свой неповторимый цвет и блеск.

Павел Петрович безошибочно определил:

- Это медный колчедан... Очень крупный кристалл, я таких еще не видал. А это железный колчедан, сейчас говорят чаще - пирит, так ведь?.. Прекрасные образцы кальцита, а вот и кристаллики хрусталя. Это, конечно, свинцовый блеск, а черные столбики... наверное, цинк?.. Ну, разумеется, цинковая обманка, очень коварный минерал... А вот это что? Такого темноватого цвета, с шелковинкой, я что-то не встречал.

- Это геденбергит, соединение кварца, окиси кальция, железа и марганца, - пояснил я.

- Геденбергит, говорите? Слышал такое название, но вижу впервые. Наверное, после полировки будет хорош... Приморье интересный край, - говорил он. - Жаль, что не пришлось побывать. Что ж, может быть, вы найдете там свою тему - жизнь подскажет, только не торопите ее... А писать - пишите, набивайте руку.

Хорошая мысль, как самоцвет, требует огранки, а это надо уметь делать...

Принесенные мною образчики минералов лежали на столе, скромно посверкивали. Мы оба смотрели на них.

- Да, минералы, камушки... - задумчиво говорил Павел Петрович. - Многие люди связывают с ними всю свою жизнь, свою судьбу. И минералы - это не только самоцветы, это руды, металлы... - Тут Павел Петрович улыбнулся и добавил несколько смущенно: - Впрочем, что ж я это говорю вам, горному инженеру?

- Горный инженер, - говорил он, - раньше умел делать все. Он искал руды, добывал их, выплавлял металлы. А теперь все усложнилось. Появилась узкая специализация. Вот вы по диплому горный инженер, а специальность ваша называется обогатитель. Это звучит, согласитесь, несколько странно... Повторите-ка, пожалуйста, что такое обогащение руд?

- Обогащение руд - это отделение полезных минералов от пустой породы, - сказал я.

Павел Петрович на несколько мгновений задумался. Но вот лицо его озарилось какой-то детской радостью, и он заинтересованно сказал:

- А ведь ваша профессия сродни писательской. Да, да... Писатель тоже все время выискивает в жизни кристаллики мыслей, чувств, интересных событий. Это и есть полезные минералы. Из них он выплавляет чудесные вещи - художественные произведения, над которыми плачут и смеются люди. А все ненужное, пустую породу, вон!.. Мыслишка вроде немудрящая, но вдумайтесь в нее, вдумайтесь...

Накрапывал мелкий, надоедливый октябрьский дождь. Я шагал домой по гранитным плитам тротуара...

Вот прошел еще один день моей жизни, подаривший мне знакомство с прекрасным человеком, подумал я. Впрочем, Павел Петрович только "притворяется" писателем. На самом деле он добрый волшебник, горный дедушка - хранитель горных богатств и щедрый даритель радости...

И еще. Странное дело. Ведь в тот вечер Павел Петрович ясно дал мне понять, что никакой я пока не писатель. Так почему же у меня, обидчивого по натуре, так легко и радостно на душе? Тогда я не мог понять этого, да и, признаться, не пытался анализировать свои чувства. А теперь, через много лет, думаю, что это было от соприкосновения с истинной поэзией, которая всегда чужда ограниченным и мелким чувствам.

Это была наша единственная встреча, наш единственный разговор. Больше мне не приходилось видеть Павла Петровича.

Что ж было дальше?

Быстро пролетел отпуск на родине, и вот я снова в Приморье, в маленьком горнорудном Тетюхе. И занимаюсь тем, что умею делать, - обогащаю руду, отделяю полезные минералы от пустой породы. Рассказы "О далеком крае" перестал писать. Понял, что это "не то". Больше стал вдумываться в происходящее, запоминать. Кое-что записывал, как думалось, "для себя".

Потом война. Да, здесь над нами не кружили вражеские самолеты, мы не знали, что такое бомбежки, затемнения, не слышали даже выстрелов. Но мы давали свинец и цинк. Металлы для победы. И были свои трудности. Не хватало всего. Людей, которые уходили на фронт. Не хватало материалов и реагентов. И не только потому, что они в первую очередь шли для фронтовых нужд, но и потому, что некоторые из них мы раньше получали из тех мест, где теперь хозяйничали фашисты. И приходилось экономить, изыскивать заменители, выкручиваться, изобретать.

В этой напряженной работе, в повседневных заботах такими далекими и ненужными казались все литературные дела и замыслы. До этого ли сейчас? Да, это было так... И все же...

Во время войны, в дни тягчайших испытаний, душе каждого резко возрастает чувство родины. Вспоминаются места, где ты родился, рос, родные и близкие люди, учителя, не только школьные или институтские, но и все хорошие люди, которые встречались тебе в жизни.

И, вспоминая родной Урал я часто вспоминал и Павла Петровича. Словно он сидел рядом со мной и, положив руку на колено, говорил своим чуть глуховатым голосом:

"...может быть, вы найдете там свою тему - жизнь подскажет, только не торопите ее..."

Жизнь подскажет... Сейчас жизнь не только подсказывала, но властно велела все силы ума, сердца отдать главному - победе над врагом. Каждому на своем месте. Вот недавно мы внедрили на фабрике медную флотацию (флотация - это метод обогащения руд цветных металлов).

Когда цель достигнута, все кажется просто. А сколько было мучений, тяжелой, кропотливой работы, удач и разочарований... Но, должно быть, таково свойство человеческой памяти, что запоминается больше хорошее.

Мы стояли с начальником фабрики на мостике над флотационными машинами и смотрели на них, содержащая медный минерал халькопирит, золотистого цвета пена тяжело переваливалась через борта камер. Сквозь окна цеха пробивались солнечные лучи, они падали на пену, и она сверкала, сияла, и казалось, что в желоб льется чистое золото. Нет чище и выше радости, чем радость творческого труда.

И вот тогда я подумал, что все эти перипетии с получением медного концентрата, вплоть до зрелища золотой пены, все это, наверное, и есть те интересные события, те кристаллики мыслей и чувств, о которых говорил мне Павел Петрович в тот памятный сентябрьский вечер в родном Свердловске. Более того - может быть, это и есть подступ к своей, не выдуманной, а пережитой и выстраданной теме?..

Над страной шумел ветер скоростей. Скоростное резание металлов, скоростные плавки, скоростные проходки горных выработок, скоростное строительство. Разве этот ветер мог миновать нас?

На фабрике полным ходом шла реконструкция, выбрасывалось старое, изношенное оборудование, ставились новые машины, расширялись цехи: возникла дерзкая мысль перевести на скоростной режим основной технологический процесс обогащения руд - ввести скоростную флотацию.

Эта идея захватила меня целиком и на многие годы. Она была действительно дерзкой и смелой. Хотя бы потому, что начинать приходилось на пустом месте. Никакого, как говорится, прецедента не было. Никто еще не обогащал, не флотировал руду скоростным методом, ибо его просто не было, этого метода. Сейчас, через много лет, я счастлив сознанием того, что вместе с другими молодыми инженерами и рабочими нам удалось создать такой метод скоростной флотации.

Хотя мне хотелось писать художественную прозу, я нисколько не жалею, что много лет приходилось изъясняться на языке докладных записок и инженерной аргументации. Если газета учит краткости, оперативности, то техническая проза приучает ясно мыслить, безжалостно отсекать все лишнее, затемняющее основной смысл, основную идею.

И вспоминались слова Павла Петровича:

"А писать - пишите, набивайте руку. Хорошая мысль, как самоцвет, требует огранки, а это надо меть делать..."

Все же хотелось писать не только технические статьи. Думалось: как инженер я нашел свою скоростную тему, почему же она не может стать и моей литературной, писательской темой? Ведь внедрение нового, скоростные методы, - это сейчас самое важное: здесь возникают острейшие конфликты времени, а через них можно показать и людей, высказать свои заветные мысли...

Но после таких здравых рассуждений я начал писать... сказки.

Вначале это было просто подражание Бажову - первая ступень влияния учителя, ступень облегченная и, пожалуй, неизбежная. К тому же полюбил Приморье, которое стало моей второй родиной. Полюбил его чудесную природу, интересную историю. Все это сочетании с богатым фольклором малых народностей - удэгейцев, нанайцев, нивхов - давало пищу я полета фантазии, для выдумки.

Еще вот что: когда я писал сказки, то отдыхал от повседневных производственных дел и забот, чтобы потом с новой энергией взяться за них.

Прошло еще немало времени, прежде чем я привел к своей главной теме. Это была тема творческого труда инженеров и рабочих по моей любимой прикладной науке - флотации. А все же первой моей книжечкой была "Сопка тяжелого камня" с подзаголовком "Сказки и легенды".

Только отдав дань сказочному аспекту жизни, я написал книжку, которая называлась "Повесть о живой и мертвой воде", адресовав ее юным читателям.

Еще через несколько лет вышла книга под названием "Горный хрусталь". В ней мне хотелось рассказать и о чудесном мире минералов, и о людях, связавших свою жизнь с этими горными цветами.

Я писал о первом русском горном инженере Михаиле Васильевиче Ломоносове, об академике Александре Евгеньевиче Ферсмане, о моем учителе, профессоре Спиридоне Ивановиче Митрофанове, о поэте и геологе Владиславе Занадворове, погибшем под Сталинградом, о Павле Петровиче Бажове и о других людях. Мне хотелось рассказать об их делах и труде на благо той части планеты, которую мы все с детства называем простым и звонким именем - Родина!

И если мне хоть в небольшой степени удалось передать прекрасное чувство любви к своему делу, а следовательно, любви к людям, этому я в значительной мере обязан тому, кто, несмотря на краткость нашего знакомства, был моим литературным и жизненным учителем всю жизнь - Павлу Петровичу Бажову.

Это он много лет назад, прочитав мои слабенькие опусы, нашел в них что-то заслуживающее поддержки. И поддержал, и напутствовал добрым словом и мудрым советом. Ненавязчиво, но решительно. И всегда Павел Петрович был для меня Учителем с большой буквы. Был и остается.

Давно я не был в Свердловске, но знаю, что в этом городе моей юности стоит памятник мудрому сказочнику, памятник из родного уральского камня.

Я люблю вспоминать Павла Петровича. Это был человек редкой душевной красоты. Да разве и мог быть иным тот, кто написал "Живинку в деле", "Чугунную бабушку" и другие сказы о высоте и счастье творческого труда, о достоинстве человека.

Встречи наши продолжаются. Каждый раз, когда я снова перечитываю сказы Бажова, это новая встреча с Павлом Петровичем:

Я беру с полки книгу, на обложке которой изображены сосны и синие уральские горы, раскрываю ее и читаю строки из сказа "Живинка в деле":

Автограф концовки сказа П. Бажова 'Живинка в деле'

"Старик посмеивается:

- Теперь, брат, никуда не уйдешь: поймала тебя живинка, до смерти не отпустит.

Тимоха и сам дивился - почему раньше такого ним никогда не случалось?

- А потому, - объясняет дедушко Нефед, - что ты книзу глядел на то, что сделано; а как кверху поглядел - как лучше делать надо, тут живинка тебя и зацепила. Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастерства бежит и за собою тянет. Так-то, друг!.."

Пусть же у каждого из нас всегда будет своя живинка в деле!

Владивосток, 1974